Читать книгу: «Усоногий рак Чарльза Дарвина и паук Дэвида Боуи. Как научные названия воспевают героев, авантюристов и негодяев», страница 3

Итак, у форзиции и магнолии есть о чем нам рассказать. Конечно, их рассказы связаны с ботаникой, но также и с историей, людьми, конфликтами и (по крайней мере, в случае Маньоля) достижениями наперекор судьбе. Сегодня мало кто знаком с историями Форсайта и Маньоля, но латинские названия играют роль своеобразных маркеров, чтобы те, кто не лишен любознательности и любит подобные истории, знали, где их искать. И во всем многообразии жизни тысячи других названий служат той же цели.

4
Вошь Гэри Ларсона

Некоторые земные создания величественны, например калифорнийские секвойи или белоголовый орлан. Другие фантастически красивы, например райские птицы или орхидея Венерин башмачок. Третьи, например большая белая акула, внушают ужас. Четвертые, вроде белого медведя, соединяют в себе все сразу. Несомненно, когда в твою честь называют такое существо – это радует и льстит.

В честь Гэри Ларсона назвали вошь.

Гэри Ларсон – художник, автор культовой серии карикатур «Дальняя сторона» (The Far Side), которая печаталась в газетах с 1980 по 1995 г. На самом деле притягательность «Дальней стороны» невозможно объяснить тем, кто никогда ее не видел, – она и правда «странноватая», и это еще мягко сказано, – но на рисунках то и дело появлялись природа и ученые, которые ее изучают. Там были карикатуры о званых обедах, устраиваемых слизнями, о пауках, плетущих паутину на детских горках («если сработает, будем есть как короли»), о дикобразах с панковскими прическами и о съездах амеб с крошечными бейджиками. Карикатуры Ларсона часто были абсурдными, но абсурдность происходила от восхищения причудами природы – как раз эти причуды и привлекают к исследованиям многих биологов. В результате биологи полюбили «Дальнюю сторону», и ксерокопии этих карикатур до сих пор украшают двери лабораторий в университетах, музеях и исследовательских институтах по всему миру. Рано или поздно кто-нибудь должен был назвать новый вид в честь Ларсона. Первым это сделал Дейл Клейтон – энтомолог, который изучал вшей, питающихся перьями птиц.

Мы все знакомы (некоторые даже слишком хорошо) с вшами, которые паразитируют на людях. Нам угрожают три вида: головная вошь, платяная вошь и лобковая вошь. Но это лишь вершина айсберга. Во всем мире известно около 5000 видов вшей, и, вероятно, еще тысячи видов будут открыты и описаны. Считается, что их так много потому, что обычно они строго придерживаются определенной диеты: человеческая головная вошь не переселится на макаку-резуса, а вошь с резуса не станет пробовать человеческую кровь, чтобы расширить свой кругозор. Из-за такой привередливости появилось множество разновидностей вшей, привязанных к определенным хозяевам, в том числе несколько различных линий, которые питаются птичьими перьями. Для нас все перья похожи друг на друга; а вот многие перьевые вши специализируются на одном-единственном виде (или нескольких близких видах) птиц.

Дейл Клейтон в магистерской диссертации рассмотрел род вшей, Strigiphilus, специализирующихся на совиных перьях (логично, что название рода по-латыни означает «любитель сов»). В статье, опубликованной в 1990 г., Клейтон описал три новых вида Strigiphilus: один он назвал в честь своего научного руководителя (Strigiphilus schemskei), другой в честь коллеги-ученого (Strigiphilus petersoni) и третий в честь Ларсона (Strigiphilus garylarsoni). Клейтон был (и до сих пор остается) поклонником «Дальней стороны» и говорит, что признателен Ларсону за две вещи: во-первых, за прозорливое понимание принципов природы и, во-вторых, за ту роль, которую «Дальняя сторона» сыграла в пробуждении у многих людей интереса к природе, потому что «юмор – лучший учитель»⁸.

S. garylarsoni – крошечное насекомое, не более 2 мм длиной, которое паразитирует только на маленькой африканской сове (южной белолицей совке). От близких родственников его отличают мелкие признаки, которые важны разве что для специалистов по систематике вшей и для самих вшей: длина волосков на голове и форма одного элемента гениталий у самцов. Эта вошь неярко окрашена, не щеголяет изящным сложением, не поет красивых песен, и на ней не держится вся экосистема. Но Клейтон назвал ее в честь Гэри Ларсона, написав в посвящении: «…в благодарность за уникальный свет, который он пролил на природу и происходящие в ней процессы»⁹.

Вам, наверное, интересно, как к этому отнесся сам человек, удостоенный столь необычной чести. Не каждый обрадуется, если в его честь назовут крошечного безвестного паразита. Клейтону тоже было интересно это знать, и прежде, чем даровать виду новое название, он написал Ларсону письмо с объяснением и спросил, одобряет ли тот «столь сомнительным образом выраженное уважение». Ларсон одобрил. Более того, в 1989 г. он включил письмо Клейтона в книгу «Предыстория “Дальней стороны”» (The Prehistory of The Far Side) вместе с фотографией S. garylarsoni и подписью: «Я считаю это высочайшей честью. И вообще, я и так знал, что никто не предложит назвать моим именем новый вид лебедей. Нужно радоваться тем возможностям, что сами плывут тебе в руки»¹⁰. Кроме того, на форзацах книги Ларсон поместил изображение S. garylarsoni, расположенных шеренгами по пятьсот вшей. Так как «Предыстория» разошлась тиражом более 2 млн экземпляров, то, к удивлению и гордости Клейтона (что вполне понятно), этот рисунок, наверное, является самой растиражированной научной иллюстрацией всех времен. Спустя почти 30 лет с начала переписки Клейтон и Ларсон все еще поддерживают связь: присылают друг другу открытки на Рождество и время от времени вместе обедают. Ларсон даже сочинил аннотацию к последней книге Клейтона, научной работе о коэволюции паразитов и их хозяев, так что Клейтон, несомненно, единственный эволюционный биолог, чья работа вышла с аннотацией, написанной карикатуристом.

Словом, история с присвоением вше названия Strigiphilus garylarsoni имеет счастливый конец, хотя в ней и нет ни единого лебедя. И это хорошо, потому что во втором случае соприкосновение Ларсона с таксономией оказалось и вовсе мимолетным. В 1990 г. Курт Джонсон опубликовал работу, посвященную систематической ревизии неотропического рода бабочек Calycopis (и нескольких ему родственных родов). Результатом стало кардинальное разделение группы и обилие новых названий – 235 видов распределили по 20 родам. Среди них был новый род Serratoterga, а среди новых видов – хвостатка Ларсона, Serratoterga larsoni. Так Гэри Ларсон получил в подарок не только вошь, но и красивую бабочку. Правда, ненадолго. Четырнадцать лет спустя другой энтомолог, Роберт Роббинс, высказал мнение, что Serratoterga larsoni не является отдельным видом. Он считал, что бабочка, которую Джонсон назвал S. larsoni, относится к давно известному виду Calycopis pisis, как и несколько других, которым Джонсон дал новые видовые названия. Джонсон был тем, кого систематики называют «дробителем»: на основе даже небольших различий он выделял новые виды (а то и новые роды). Роббинс же был «объединителем»: он утверждал, что в любом виде имеются особи, различающиеся генетикой, морфологией и поведением. Там, где «дробитель» видит десятки четко разграниченных видов с вариациями между ними, «объединитель» увидит один вид с вариациями внутри него, и этот спор не утихает с того времени, как ученые начали выделять и описывать виды. Сегодня подавляющее большинство энтомологов выступают на стороне Роббинса и придерживаются единого мнения, что Джонсону не следовало вводить название S. larsoni, потому что бабочки, которых он так назвал, – это лишь слегка отличающиеся особи Calycopis pisis, а не представители вновь открытого вида. У предполагаемой хвостатки Ларсона уже было другое название, которое она носила более 100 лет.

Говоря по-научному, название Serratoterga larsoni – младший синоним Calycopis pisis и больше не используется. Таксономия полна таких «призрачных» названий, потому что разногласия между систематиками – «объединителями» и «дробителями» – возникают постоянно. Время от времени изменения представлений о границах видов даже сотрясают целые разделы науки. Так, например, случилось в орнитологии с пересмотром общего числа видов птиц в 1920–30-е гг. В начале этого периода большинство орнитологов признавали около 19 000 видов птиц по всему миру, а затем список был сокращен до 9000 видов. Некоторые названия были отброшены, как Serratoterga larsoni, другие, отражающие географические вариации внутри вида, преобразованы в названия подвидов. Конечно, названия приходят и уходят, а изменчивость видов остается, поэтому в 2016 г. группа орнитологов-«дробителей» во главе с Джорджем Барроуклафом предприняла попытку переломить ситуацию с помощью статьи, утверждающей, что видов птиц на самом деле скорее 18 000, чем 9000. Если бóльшая часть орнитологов поддержит такую точку зрения, то придется стряхнуть пыль с многих неиспользуемых ныне названий видов. К счастью, с беззубкой Anodonta cygneus и ее 500 синонимами такого уж точно не произойдет. Так же как и с Serratoterga larsoni.

Можно сказать, что Serratoterga larsoni – название, не попавшее в цель. Оно свидетельствует о попытке Джонсона выразить уважение Гэри Ларсону, к сожалению не удавшейся. Теперь если в честь Ларсона и назовут какую-нибудь бабочку, то это сделает уже другой энтомолог, придумывающий название новому, не описанному ранее виду, и на этот раз уже настоящему. Вошь Гэри Ларсона, напротив, останется Strigiphilus garylarsoni и будет напоминать о карикатуристе каждым экземпляром, собранным, определенным, изображенным и описанным.

Гэри Ларсон, конечно, не единственный человек, странным образом увековеченный в названии довольно невзрачного вида. Лебеди, бабочки, хищные птицы и орхидеи нуждаются в названиях (и уж, по крайней мере, среди бабочек и орхидей есть тысячи до сих пор безымянных видов), но куда больше существ, которые, как Strigiphilus garylarsoni, прекрасны только в глазах определенных людей. Наша планета кишит тусклыми буроватыми жуками, крошечными осами, почти микроскопическими червями-нематодами и клещами. Одних клещей здесь великое множество: сотни тысяч видов, а может, миллион или больше. Они повсюду: в почве, на растениях, в реках и ручьях, даже у вас на ресницах, – но обычно они размером с пылинку и интересны только акарологам (ученым, которые изучают клещей). Один из таких клещей и был назван в честь Нила Шубина.

Нил Шубин – эволюционный биолог и палеонтолог, наиболее известный двумя вещами: он участвовал в открытии в 2004 г. ископаемой рыбы Tiktaalik roseae и был ведущим документальной телепередачи «Внутренняя рыба» (Your Inner Fish) (основанной на его книге с тем же названием¹¹). Тиктаалик – это лопастеперая рыба, жившая в конце девонского периода (375 млн лет назад), у которой были обнаружены признаки, связанные с эволюционным переходом от рыб к первым амфибиям. Опубликованное в 2006 г. описание этого вида произвело фурор в СМИ. Книга Шубина рассказывает историю аналогичного, но более продолжительного перехода: от рыб (и даже более древних предков) к человеку в его современном виде, который читает эту книгу прямо сейчас. Так что Шубин внес вклад и в науку как палеонтолог, и в ее популяризацию как автор и телеведущий. Его заслуги в этих областях привлекли внимание Рэя Фишера, аспиранта, изучавшего группу североамериканских речных клещей из рода Torrenticola. У этих клещей есть крошечные личинки, паразитирующие на мошках, и почти такие же крошечные взрослые особи (менее 1 мм длиной), которые охотятся за добычей в песчаных отложениях на дне быстрых ручьев. Когда Фишер опубликовал свое исследование в 2017 г., он описал 66 новых видов Torrenticola и присвоил им названия, в том числе клещу Нила Шубина: Torrenticola shubini. Он объяснил, что название дано «в честь писателя и палеонтолога Нила Шубина за его усилия по популяризации эволюции человека в своей книге “Внутренняя рыба” (2009) и одноименном телесериале (2014). Как и многие виды, изучаемые Шубином (например, Tiktaalik roseae), Torrenticola shubini может представлять собой ключевой эволюционный переход»¹².

В отличие от Клейтона, который попросил разрешения у Гэри Ларсона назвать вошь Strigiphilus garylarsoni, Фишер просто опубликовал название, а затем послал Шубину копию статьи – когда название Torrenticola shubini было уже фактически присвоено. На мой взгляд, это несколько рискованный подход, но Шубин был очень доволен своим клещом. Как он сам выразился, «это всего лишь невзрачный мелкий клещ, но это мой клещ. Он, скорее всего, переживет меня, если только род не пересмотрят¹³. Это честь для меня; клещ упоминается в литературе, у него своя собственная жизнь. [Это] прекрасно. Совершенно неважно, назовут в вашу честь новый вид гоминид, вошь или клеща – ведь это значит, что кто-то счел вас и ваш вклад достойными признания»¹⁴. Карикатурист или биолог могут удостоиться и более формальных почестей, которые часто приносят больше известности, чем название вида в научной статье. Так и произошло с Ларсоном и Шубином: Ларсон, например, получил премию Рубена от Национального общества карикатуристов, а Шубин – премию за популяризацию науки от Национальной академии наук. Конечно, есть еще Пулитцеровская и Нобелевская премии (хотя телефонного звонка от соответствующих комитетов Ларсон с Шубином пока не дождались). Но, по крайней мере, среди биологов (а я отношу к ним и Ларсона) названным в твою честь видом принято дорожить. По словам Питера Коллинсона, ботаника XVIII в., в честь которого Линней назвал род растений Collinsonia, оставить память о себе в латинском названии вида живых существ – значит получить в свое распоряжение «разновидность вечности… длящейся, пока существуют на Земле люди и книги»¹⁵.

Так что хотя нам и кажется странным способ увековечить чье-то имя, навсегда прикрепив его ко вше или клещу, но, во всяком случае, это искренний способ выразить уважение и очень приятный для тех, кто этой чести удостаивается и способен ее понять. На свете есть много до сих пор безымянных клещей и вшей, да и других невзрачных существ. И это неплохо. В конце концов, белых медведей и райских птиц на всех не напасешься, но зато у каждого есть надежда получить вид, названный в его честь.

5
Мария Сибилла Мериан и метаморфозы естественной истории

Крупная ящерица, аргентинский черно-белый тегу, Salvator merianae. Черная с белыми пятнами по краю, редкая бабочка из семейства белянок, Catasticta Sibylla. Бражник, Erinnyis merianae. Один из видов пауков-тетрагнатид, Metellina merianae. Гигантский клоп-вонючка, Plisthenes merianae. Орхидейная пчела, Eulaema meriana. Прекрасная уотсония из семейства ирисовых, Watsonia meriana. Карликовая утренняя слава, Meriana spp., и изумительной красоты цветущие деревья и кустарники из рода мериания, Meriania spp. От южноамериканской ящерицы до повсеместно встречающегося европейского паука и великолепной уотсонии из южноафриканского финбоша – все эти виды объединяет одно: их латинские названия прославляют одну из самых выдающихся и удивительных женщин в истории науки. Они отмечают ее заслуги по-разному, отдавая дань различным сферам ее интересов, достижений и вклада в науку. В каком-то смысле подобное разнообразие говорит о ней даже больше, чем бесконечное перечисление ее заслуг.

Мария Сибилла Мериан родилась во Франкфурте в 1647 г. Жизнь бросала ее из семейной типографии сначала в аскетическую общину, потом в высшее общество, из Германии в Нидерланды, затем в Суринам и обратно. Сочетая способность к тонким ботаническим и энтомологическим наблюдениям с выдающимся мастерством художника, она опубликовала революционные книги, посвященные развитию, метаморфозу и естественной истории бабочек и многих других насекомых. Она прославилась еще при жизни, хотя после смерти от нее отрекутся, почти забудут – и, наконец, вспомнят вновь.

Можно сказать, что у Мериан были все условия, чтобы вступить на путь натуралиста и художника. Она жила в то время, когда кунсткамеры ломились от невиданных диковин, привезенных из многочисленных заморских экспедиций, как исследовательских, так и торговых. Ее отец был издателем и художником, владельцем граверной мастерской, из-под пресса которой выходили богато иллюстрированные труды по естественной истории и географии. После его смерти (будущей художнице и исследовательнице было тогда всего три года) Мериан досталось значительное состояние. Ее отчим, а также и муж были художниками, а в искусстве того времени в значительной степени преобладали изображения природы и натюрморты – с обилием цветов, насекомых и природных диковин. Однако в других отношениях звезды были решительно настроены против нее: она была женщиной и жила в XVII в. В то время интерес к природе со стороны женщин казался в лучшем случае эксцентричностью, в худшем же наводил на подозрения о колдовстве, по крайней мере в некоторых уголках Европы.

Мериан всегда была одержима растениями и насекомыми. Еще ребенком она собирала цветы и насекомых для рисунков отчима и помогала ему с гравюрами и иллюстрациями. Сохранился рассказ, как она сорвала тюльпан в соседском саду, чтобы нарисовать его, и сосед так восхитился ее работой, что простил и попросил подарить ему картину. Позднее Мериан писала, что серьезный интерес к естественной истории пробудился у нее в 1660 г., когда ей было 13 лет и она начала наблюдать и зарисовывать разные стадии развития шелкопряда. В 1679 г. она опубликовала первую часть своей великолепно иллюстрированной книги о гусеницах и бабочках «Удивительное превращение гусениц и их необычное питание цветами» (Der Raupen wunderbare Verwandlung und sonderbare Blumen-Nahrung).

«Удивительное превращение» ясно показало, что Мериан была превосходной художницей, но, пожалуй, в еще большей степени – что она была ученым, раздвигающим границы своей области. Она отличалась от других натуралистов того времени тем, что с особым интересом изучала жизнь и развитие насекомых, а также связывала воедино наблюдения за яйцами, личинками, куколками, взрослыми насекомыми и их кормовыми растениями. Другие ученые все еще придерживались статичного подхода к естественной истории, ориентированного на изучение собранных образцов. Например, во времена Мериан серьезным справочником считался «Театр насекомых» (Insectorum sive Minimorum Animalium Theatrum, 1634) Томаса Моффета. В нем приводились изображения гусениц, куколок и взрослых бабочек – но при этом каждая стадия описывалась в отдельной главе, без указания, какая гусеница превращается в какую взрослую особь. Такая структура справочника была далека от совершенства, так как большинство ученых того времени не имели представления о цикле развития насекомых от яйца до имаго и обратно к яйцу. Многие, по сути, все еще верили в спонтанное зарождение жизни. В знаменитых «Тринадцати книгах о естественной философии» (Thirteen Books of Natural Philosophy, 1660) Даниэль Сеннерт уверял читателя, что, хотя бабочки развиваются из гусениц, «опыт показывает, что такие черви и гусеницы рождаются из росы и дождя, окропляющего растения». Для натуралистов, которые не признавали непрерывности развития от яйца к личинке, от взрослого к яйцу, не было особой необходимости выстраивать исследования насекомых с учетом связей между этими стадиями.

Работа Мериан все перевернула. Она упорно трудилась: собирала яйца и гусениц, выращивала их, наблюдая, как они проходят все стадии развития на растениях, которыми они питались, и каждую из них тщательно зарисовывала вместе с кормовым растением. На многих ее картинах даже изображены паразитоидные осы и мухи, которые иногда появлялись из куколки вместо взрослой бабочки, которую она ожидала. Это ставило Мериан в тупик, и, хотя она упорно выступала против самопроизвольного зарождения гусениц и бабочек, до самого почтенного возраста она не исключала такой возможности для паразитоидов. Таким образом, рассуждения Мериан представляли собой значительный шаг вперед, хотя и не были полностью верными. Мериан была не единственной, кто выступал против доктрины самозарождения, ее скрупулезные наблюдения шли в ногу с экспериментами современников, таких как Ян Сваммердам и Франческо Реди, также накапливавших доводы против этой доктрины. Потребовалось еще 150 лет, чтобы новый взгляд стал считаться неоспоримым и подход Мериан к истории жизни насекомых превратился в общепринятый и перестал удивлять. Так обычно и происходит развитие науки: шаги вперед сопровождаются, а часто и омрачаются фальстартами и ошибками. Прогресс достигается совокупным трудом многих ученых, а не революционным переворотом, осуществляемым гениальным одиночкой, что случается крайне редко.

В 1680-е гг. Мериан была широко известна как художник и натуралист, и в середине этого десятилетия она в первый раз резко изменила свою жизнь. Оставив мужа, Якоба Граффа, она отправилась в Нидерланды, чтобы присоединиться к религиозной общине лабадистов в Виверде. Когда муж последовал за ней туда, она отказалась с ним видеться. Лабадисты основали колонии в Северной и Южной Америке, в том числе в Суринаме, и в коммуне Мериан впервые увидела тропических бабочек, которые впоследствии стали ее наваждением. Когда в 1691 г. коммуна распалась, вместо того чтобы вернуться на родину к мужу, Мериан переехала в Амстердам. Там она зарекомендовала себя как независимый и уважаемый член общества. У нее было все: удобный дом, доступ к заморским диковинам, образцы которых нескончаемым потоком поступали из дальних стран вместе с товарами, богатые и респектабельные покупатели ее работ, а также сообщество художников и ученых, к которому она принадлежала. Но этого ей было недостаточно. Ее не удовлетворяло то, как другие коллекционеры и натуралисты вырывали растения и животных из их экологического окружения, выращивая тропические растения в оранжереях, препарируя мертвые образцы и зарисовывая чучела птиц и наколотых на булавки бабочек. Мериан страстно желала работать с бабочками Нового Света так же, как и с более привычными ей европейскими насекомыми: наблюдать, описывать и зарисовывать живых насекомых, питающихся, растущих и развивающихся в природе. И в 1699 г. она в очередной раз начала все с чистого листа: уехала из Амстердама в голландскую колонию Суринам изучать насекомых и другую фауну южноамериканских тропических лесов. Она взяла с собой 21-летнюю дочь Доротею, оставив прежнюю жизнь позади.

Путешествие Мериан в Суринам было поистине необыкновенным предприятием. Она покинула берега Европы за 69 лет до того, как капитан Кук впервые пересек Тихий океан, за 100 лет до экспедиции Гумбольдта в Центральную и Южную Америку и за 132 года до знаменитого путешествия Дарвина на корабле «Бигль». В 1690-е гг. для европейца было весьма необычно отправиться в Суринам с какой-либо иной целью, помимо торговли сахаром или рабами. А для одинокой женщины это и вовсе было неслыханно. Другие художники и натуралисты XVII в. путешествовали, пользуясь покровительством какого-нибудь монарха или торговой компании, но Мериан сама профинансировала свою экспедицию, продав 255 картин с изображениями цветов и насекомых и пообещав поставлять образцы заморских диковин европейским коллекционерам. В пути исследовательнице грозили нападения пиратов и кораблекрушения, ей приходилось мириться с ужасной корабельной пищей. Да и сам пункт назначения был немногим безопаснее: местные жители и беглые рабы то и дело бунтовали, французы угрожали вторжением, а тропические леса кишели ядовитыми змеями, паразитами и комарами, переносчиками малярии и желтой лихорадки. Она начала свое знакомство с Суринамом с портового города Парамарибо. Тогда в этом городке проживало менее 1000 европейских колонистов, в большинстве своем заключенных, которых насильно забрали в солдаты, или матросов, пережидавших там, чтобы устроиться на какой-нибудь корабль. Вот уж где она была не на своем месте: она писала, что колонисты «со смехом кричали ей вслед, что она ищет в этой стране не сахар, а кое-что другое»¹⁶. Из Парамарибо она отправилась в самую глубину джунглей, попутно собирая образцы и делая зарисовки.

Во время пребывания в Суринаме Мериан собирала, изучала и зарисовывала не только бабочек, но и жуков, цветущие растения, жаб, змей, пауков, птиц и многое другое. Иногда ей приходилось самой прорубать тропинки в непроходимом тропическом лесу (или заставлять это делать слуг или рабов), а иногда даже валить деревья, чтобы собирать гусениц с кроны. Она была не первым ученым из Европы, кто описывал тропические леса Нового Света (в 1648 г. Виллем Пизо опубликовал книгу о своих путешествиях по Бразилии), но, по-видимому, она первая увидела, кто скрывается в кронах деревьев и как сильно обитатели лесного полога отличаются от тех, что живут внизу, под ним. И уж точно она первой взглянула на тропический лес как на экологическую систему. Ящик за ящиком заполнялись образцами, а блокнот за блокнотом – записями и рисунками. По сравнению с европейским периодом ее искусство теперь все больше отображало экологические связи: в нем стало меньше украшательства и сентиментальности, больше беспорядочности и насыщенности движением, а также проявлений настоящей природы с ее «окровавленными клыками, когтями» и жвалами.

Однако через два года пошатнувшееся здоровье вынудило Мериан прервать экспедицию. Скорее всего, она подхватила малярию, хотя это могло быть и какое-нибудь другое неприятное заболевание. Исследовательница вернулась в Амстердам и, по-видимому, заняла в обществе более или менее прежнее положение, став в научных кругах настолько знаменитой, насколько было возможно для женщины в то время. Она лихорадочно работала, чтобы завершить свой шедевр, книгу «Метаморфозы суринамских насекомых» (Metamorphosis Insectorum Surinamensium). В ней было 60 полностраничных иллюстраций и еще 60 страниц результатов наблюдений за растениями, животными и суринамским обществом. Книга продавалась по подписке, и каждый экземпляр первого тиража с раскрашенными вручную иллюстрациями стоил 45 флоринов – для сравнения, на эту сумму можно было купить 1300 пинт пива. В Англии в рекламе для подписчиков ее называли «любопытная особа, мадам Мария Сибилла Мериан». Она была любопытна в обоих смыслах этого слова, и набралось достаточно любопытных подписчиков, чтобы профинансировать выход книги в 1705 г. (и нескольких более поздних изданий).

Мериан умерла в 1717 г., не дожив всего нескольких месяцев до 70 лет. На протяжении XVIII в. ее работы оставались чрезвычайно авторитетными, ее книги широко цитировались и вызывали восхищение. Линней ссылался на ее иллюстрации не менее 100 раз и по крайней мере несколько раз использовал их для описания видов, которые он только на этих иллюстрациях и видел. (Линней назвал в честь Мериан два вида: мотылька Phalaena merianella и бабочку Papilio sibilla, но, к сожалению, сегодня оба названия недействительны.) Однако к середине XIX в. ее научная репутация в определенном смысле пошатнулась. Хотя некоторые великие натуралисты все еще хвалили ее книги (среди них Генри Уолтер Бейтс, Луи Агассис и Альфред Рассел Уоллес), другие их критиковали. Например, в 1834 г. Лэнсдаун Гилдинг опубликовал подробный разбор «Метаморфоз», в котором назвал иллюстрации небрежными, никчемными и даже «отвратительными», а саму Мериан обвинил в ошибках, которые должны были быть очевидны «каждому мальчишке-энтомологу». Заметьте, Гилдинг никогда не был в Суринаме, а судил о ее работе по экземплярам с плохими цветными иллюстрациями, вышедшими в свет после смерти Мериан, в том издании даже были иллюстрации, которых она вообще не рисовала. Но его это не волновало. В книге «Библиотека натуралистов» (Naturalists’ Library, 1841) Джеймс Дункан предположил, совершенно безосновательно, что ее иллюстрации были «в значительной степени сказочными» (под «сказочными» он подразумевал вымышленные; если бы Дункан имел в виду другое значение слова «сказочный», то есть восхитительный, он бы не ошибся). Другой натуралист, Уильям Маклей, был особенно скептично настроен относительно иллюстрации в «Метаморфозах», изображающей паука-птицееда, готового съесть колибри. Нельзя же, говорил он, всерьез поверить, что пауки-птицееды охотятся на деревьях или что они едят птиц! Сорок лет спустя, через 170 лет после того, как Мериан это впервые наблюдала, знаменитый исследователь и натуралист Генри Уолтер Бейтс подтвердил, что она была права, а Маклей ошибался. Дурная репутация Мериан, по-видимому, была связана не с допущенными ошибками (у нее действительно было несколько ошибок, но у кого их нет), а скорее с преобладавшим в викторианскую эпоху мнением, что все предыдущие исследования никуда не годятся. Но в XIX в. ее хотя бы помнили, а на протяжении большей части XX в. о ней полностью забыли.

Новую жизнь работы Мериан заслуженно получили в 1970-е гг., когда библиотека Академии наук СССР начала переиздавать ее книги о насекомых. Музеи выставляли ее работы и рассказывали ее историю, ее изображения появились на почтовых марках и немецкой банкноте в 500 марок. Имя Мериан пока не стало нарицательным, как имя Дарвина или Линнея, но все больше энтомологов узнают о ее выдающихся достижениях. Мы в большом долгу перед ней не только за то, что она раскрыла многие секреты метаморфоза насекомых, но и за то, что она помогла осуществить метаморфоз иного рода: преобразила представления натуралистов о растениях и животных. До нее иллюстрации часто бывали стилизованными, приглаженными, в них больше внимания уделялось красоте, чем жизнеподобию. Мериан стала пионером экологического подхода к естественной истории. В своих работах она изображала листья и цветы, объеденные насекомыми, подчеркивая связи между гусеницами, кормовыми растениями и охотящимися на них хищниками – всю запутанную сложность природы. Эту ее заслугу редко отмечают. Первым ученым-натуралистом с современным экологическим мышлением чаще называют биогеографа Александра фон Гумбольдта, но его труды начали публиковаться только в 1790-е гг. Впрочем, большое влияние Мериан на науку несомненно: иллюстрации к работам по естествознанию, как и само естествознание, после нее уже не могли быть прежними.

А как насчет видов, названных в честь Марии Сибиллы Мериан? Они показывают, что важность ее деятельности и наш долг перед ней признаются учеными, которые последовали ее примеру, – теми, кто описывал виды на основе ее иллюстраций, и теми, кто дал ее имя образцам из собственных коллекций, нуждавшимся в названиях, тем самым почтив ее вклад в искусство, ботанику, энтомологию и зоологию. Те, кто назвал в ее честь растения Нового Света Meriania и Meriana и южноафриканскую Watsonia meriana, по-видимому, хотели подчеркнуть красоту ее ботанических картин. Действительно, ее первая книга «Книга цветов» (Neues Blumenbuch, 1675) могла служить образцом красоты. Но как бы ни были прекрасны цветы, названные в честь Мериан, они далеко не полностью отражают ее заслуги. Более подходящая дань уважения – названные ее именем бабочки Нового Света (Catasticta Sibyllae и Erinnyis merianae); именно эти насекомые были ее пожизненной страстью, и наибольший научный вклад она внесла в энтомологию, а не ботанику. Особенно красива Catasticta sibyllae, авторы названия признавали значение Мериан и как художницы, и как исследовательницы: «…ее исследования в виде многочисленных картин… послужили основой для научного изучения насекомых»¹⁷. Меня также заинтриговало название вида Metellina merianae (обыкновенный европейский паук), один из его представителей наверняка не раз смотрел, как она рисует. Название этому виду пауков было присвоено в 1763 г. итало-австрийским естествоиспытателем Джованни Скополи без каких-либо объяснений. Само отсутствие объяснения, однако, позволяет представить себе, как Скополи улыбается при мысли о пауке Мериан, наблюдающем за Мериан с тем же любопытством, с каким Мериан наблюдала за всем остальным миром природы.