Читать книгу: «Они были мне другом», страница 2

Я стал уставать, но страх по инерции толкал ногами землю, земля становилась тяжелее с каждой секундой, и проталкивать её под собой было уже невыносимо, я перешел на шаг, так было легче. Суженный испугом взгляд ширился и обретал ясность, я оказался на площади. Отовсюду спешили люди, разливая по щекам фонтанчики теплого пара дыхания. Огромные стекла торгового центра, пропускали сквозь себя картинки довольных людей, которые беспечно прохаживались между витринами и, зевая, ссыпали в свои сетчатые тележки цветастые коробочки и неуклюжие свертки. Кто-то сидел за столиком и жевал румяную булку с торчащими из неё сочными листьями салата и бледно-розовым блином влажной ветчины. Я старался не смотреть на еду, но взгляд не оторвать: желудок воет и проклинает меня за это, а рот заполняет сладковатая влага слюней, я проглатываю её, и желудок начинает меня ненавидеть ещё сильнее. Я иду мимо входа, его автоматическая дверь распахнулась, обдавая меня ароматами свежего хлеба, я невольно становлюсь рабом этих запахов, и дверь втягивает меня, нежно приняв в свои тёплые недра. Вдруг стало шумно, гул голосов, гул колёс вездесущих тележек, сквозь него прорезаются пищащие штрихкодами кассы. У касс вереница людей и пахнущая тёплым супом старушка, она, улыбаясь, выуживает из кошелька непослушные монеты и поправляет неудобную шапку, её ждет кассир и нервная, спешащая куда-то очередь, давящая бампером тележки на соседа спереди. Я не понимаю, куда спешат эти люди: сейчас же суббота и на работу не надо, но они толкают друг друга и злобно смотрят на нерасторопные пальцы старушки. Я иду к лестнице и поднимаюсь на второй этаж, там есть магазинчик, торгующий всякими красивыми мелочами, я очень люблю рассматривать его витрины. Я вхожу туда, задев санками шар старинного глобуса, он ожил, меридианы закружились вокруг полюсов, горные хребты, моря и пустыни сменяют друг друга на фоне глубокой синевы океанов. Пожилой продавец в очках, в золотистой оправе, окинул меня своим взглядом, затем посмотрел на кружащийся глобус и уткнулся в тетрадь, лежащую перед ним – мне стало неловко. Я тихо подошёл к витрине и начал разглядывать красивые вещи, мои глаза сверкали их бликами. Каждая вещь лежала в черном, бархатном саркофаге, я смотрел на фамильные склепы перочинных ножей, пишущих ручек и портсигаров. Наконец я остановился на хромированном механическом карандаше, он писал тонкими грифелями. Я смотрю на него, я вижу красоту его безупречного стального тела, я представляю его приятную тяжесть, представляю, как он красиво рисует черную линию на белом поле листа.

– Вы хотите посмотреть этот карандаш? – спросил продавец. Его лицо показалось суровым и нетерпимым к тем, кто не хотел ничего покупать.

Я покраснел и был не в силах поднять глаза, я еле ответил: «Нет, спасибо.»

– Почему? Я же вижу, как ты на него смотришь каждый раз, когда приходишь сюда, неужели ты не хочешь рассмотреть его поближе или, может быть, ты хочешь его сразу купить?

Я покраснел ещё больше.

– Наверно, для такого юного молодого человека двести восемьдесят рублей – большая сумма?

– Да, – сказал я, всё так же не поднимая глаз.

– Это похоже на правду, – продавец вздохнул, изображая сожаление.

– У Пети Волкова есть точно такой же карандаш, мы сидим за одной партой, – сказал я, немного смелея.

– Так тебе нужен этот карандаш потому, что такой есть у Пети?

– Нет, мне кажется, что этот карандаш рисует намного лучше моих карандашей. А Петя вообще рисовать не умеет.

– Ты знаешь, – сказал продавец и закрыл тетрадь, – я не так хорошо разбираюсь в детях, но всё-таки я уверен, что ты хочешь этот карандаш, потому что он есть у другого, но не у тебя.

– Но, зачем ему такой карандаш, если он всё равно рисовать не умеет, это несправедливо – пусть отдаст его мне.

– А ты бы отдал кому – нибудь этот карандаш?

– Нет. Я хорошо рисую, а Петя рисует каких-то дебильных уродцев, у них вместо рук кружочки.

– Ты не думаешь, что Петя размышляет так же, как ты? И в его глазах уродцы получаются у тебя.

Я поднял глаза и посмотрел на продавца.

– Нет, я никогда об этом не думал.

– Хорошо, – сказал он, его лицо подобрело, и я уже не хотел опускать глаза, – ты можешь забрать карандаш, а деньги принесёшь потом, когда накопишь.

– Вы серьезно?

– Совершенно серьезно, – продавец качнул головой, его веки сомкнулись на миг.

– А вдруг, пока я буду копить, вы умрете от старости?

Продавец рассмеялся, – я надеюсь доживу до этого.

– Нет, я всё равно не возьму карандаш, мне кажется, я не верну вам деньги. Когда у меня будет двести восемьдесят рублей, я забуду про вас и потрачу их на что-то другое, ведь карандаш уже будет моим.

– Ну что же, спасибо за честность, видимо, ты хороший человек.

– Не такой уж я и хороший, я плохо учусь и часто дерусь в школе, и поэтому маму туда вызывают, она потом меня сильно ругает и говорит, что я плохой и злой.

– Даже у самых нехороших поступков бывают свои причины. Взрослым проще осудить тебя, чем понять, почему ты это делаешь. А ты как думаешь, почему ты дерёшься?

– Не знаю, – ответил я и на секунду задумался, – я всегда дерусь с теми, кто лучше меня, кто хорошо учится или кого любит учительница.

– А ты попробуй сам стать лучше, попробуй лучше учиться или завести больше друзей, ведь когда ты дерёшься, то делаешь кому-то больно.

– Мама тоже так говорит, после того как меня отругает.

– У тебя хорошая мама, даже если она тебя ругает.

– Да, моя мама хорошая. Но все говорят – моя мама – больная алкоголичка, разве может алкоголичка быть хорошей мамой?

– Конечно может, она и есть хорошая, не слушай того, что говорят другие, слушай только себя.

– Да, но взрослые умнее меня. А они всегда говорят, что я сын алкоголички и ещё говорят, что со мной «всё понятно».

– Тебе выпала незавидная доля, окружающие судят о тебе заранее, зная, что-то о твоей маме, этого людям хватает, поверь мне. Они считают себя слишком мудрыми для того, чтобы попытаться в чем-то разобраться. Это делает твою жизнь намного сложнее, иногда даже взрослому не под силу такие трудности – тебе придётся с этим жить и бороться. Бороться одному – тебе никто не поможет. Запомни: главное – слушай только себя и не обращай внимания на то, что о тебе говорят, кроме тех, кто тебе дорог.

– То есть мне нельзя слушать, когда обо мне говорят что-то плохое? Особенно, если это говорят про мою маму?

– Да, ты всё правильно понял.

– И мне нужно перестать драться?

– Не совсем, иногда нужно драться, но не для того, чтобы сделать кому-то больно, а для того, чтобы не сделали больно тебе.

– Вы очень умный, и с вами интересно, я бы хотел иметь такого друга.

– Хорошо, считай, что мы с тобой друзья, – продавец протянул мне ладонь, я, как мог, пожал её.

– У меня не так много друзей, ну то есть совсем нет друзей, только мои санки, в них живет дракон, и он мой друг…

Я смутился, и продавец это понял.

– У меня тоже есть друзья, о которых, никто и не знает, например: яблоня, растущая у новой школы, я всегда с ней здороваюсь, когда прохожу мимо, а она кивает в ответ, и потом мы долго разговариваем. Да, она друг в моих фантазиях, но друг настоящий, у меня таких больше нет, – продавец улыбнулся, мне показалось это неправда, он сказал так, чтобы я не смущался.

Я хотел ещё остаться и поговорить, но потом я вспомнил о маме и сказал, что мне надо идти.

– Скажите, а можно я буду к вам приходить просто так и ничего не покупать?

– Конечно можно, мы же теперь друзья.

– Хорошо, – сказал я, не сдерживая радости, – до свидания, я скоро к вам ещё зайду.