Читать книгу: «День Бахуса», страница 6

3

Propter vitam vivendi perdere causam

(Ради сохранения жизни утратить её смысл)

Город – место противоречивое. Обитатели городов – создания тоже противоречивые. И если для одних город – это Куканья, полная легко дающихся благ, то для других – последний круг ада, насилующий душу и плоть. Воистину здесь с голубиной кротостью да сочетается хитрость змеиная. Ведь здесь собирается всё, чем богат властвующий век, и его пороки, и его мудрость, и его легкомыслие. Если вы что-то ищете, то всегда найдете это в городе, ибо только здесь сгустки света и тьмы радостно плюхаются друг на друга, как влюбленные, одержимые страстью, не имея сил расстаться на миг. Вспомните, что говорили о дурной женщине: она крепче вина, сильнее царя и, как воплощенная ложь, соперничает с истиной. То же, не задумываясь, можно сказать и о городе. И не надо досконально осматривать каждый, все они зеркальное отражение одного. И если кому-то иной город покажется лучше, чем прочие, такому человеку, верно, видится большая разница между крупной и мелкой монетой. Не стоит себе лгать. Любой город – это тюрьма, а человек в нем – узник.

Почему же так приятны и милы эти каменные кандалы. Может, потому что именно их первых и коснется дух свободы, именно отсюда из каменных стен и шагнет новый человек, унося огонь неминуемой свободы.

На что нам эти поля и реки, озера, леса и горы, если в каменном узилище томится человек? И не обрести нам свободы среди просторов природы, пока по улицам городов течет гниль лжи, разъедая мозги и сердце каждого встречного поперечного.

Видите, между домов крадется человек. Горожанин. Каждое утро он наводит боевой раскрас, дабы не сгинуть среди тысяч подобных. Он плотно засеивает себе мозги всевозможным мусором, ничего не желая знать о себе и месте своего обитания. Ему хватает жизни, где один пугливая мышь, а другой ленивый котище, живущий вольготно и жирно. Все они мало свершают, ничего не сохраняют, на всё зарятся и всё теряют. Им бросают фальшивые кости, а они довольствуются тем, что грызутся за них, как за настоящие.

Несусветные глупости и пороки затопили дома. Течение грязного потока столь стремительно и невеликодушно, что устоять трудно. Самое мудрое – терпение, пока все пустые головы сами не захлебнуться в собственных нечистотах. Sustin….sed praeter bibendum quid. Терпи… но прежде всего выпьем.

Однако не думайте, что мое воображение нарисовало пресловутого льва свирепее, чем он есть на самом деле. Отнюдь, и этого мало. Скажите, разве вы сами не видели, сколь много вокруг когтистых гарпий, семиглавых и тысячу раз своенравных гидр, разве вам не доводилось видеть распаленных похотью кабанов и обуянных гордыней тигров и львов, разве вы не видели высокомерных обезьян и тупых ослов. Повсюду кишмя кишат легионы чудовищ, превращая милые места в зверинцы. И глядя на эдакое безобразие, понимаешь нужно не одно терпение и мужество, чтобы добраться до столпов стойкости. Мало одного желания, чтобы оказаться у рубежей высших человеческих возможностей. Думаю, вы согласны, numinus discrepante, никто не спорит.

Что же случилось со мной в городе, куда я приплыл? Вроде ничего путного, но с другой стороны немало поучительного. Поначалу вместе с Фьюсхен мы не просыхали днями напролет. Словно Хуан Вековечный, я находил в карманах нескончаемые монеты и напивался день-деньской в кругу новых друзей, которые появлялись подобно грибам после слепого дождя. Мы кочевали из дома в дом, орошая их обильными винными дождями.

Но одно дело плыть на корабле в море Бахуса, и совсем иное – в пьянстве прозябать в городе. Веселье здесь граничило с умопомешательством, ибо вино действовало более губительно, чем яд гадюки или стигийская селитра. То был особый яд – он метил душу, увеча тело. Попадая в желудок, отравлял рассудок. Превращал мужчин в обезьян, а женщин в волчиц или крольчих. Сколько мудрецов из-за него исходило бредом сивой кобылы. Хорошо еще всем пораженным ядом было весело, и они, знай себе, похихикивали, находя своё положение забавным.

Спиваясь, я перестал контролировать себя. Сознание и ум покидали меня, ссыпаясь, словно мука из драного мешка, оставляя по переулкам города белую кривую полосу. Всё, связанное с прежними путешествиями, рассеялось, как мысли после сытного обеда. Никакого моря и гавани с кораблями я не нашел. Только город, окруженный гибнущей землей. Правда, в некоторых лицах я узнавал друзей с "GARLIC KINGS", но в их глазах не было и тени прошлого. И потому я ни с кем не говорил о той жизни. Прошлое, словно рисунок на прибрежном песке, смыло набежавшей волной. И смутные очертания его волновали, лишь когда трубка с бэнгом торчала во рту.

Странно, но жезл Вакха, оставшийся при мне, помнил всё. Тиреус поддерживал и останавливал, когда черти шептали в левое ухо, что пора через сумасшедший дом спускаться в чистилище.

Однажды в конце лета, в теплой августовской вечерней полутьме, я спешил к знакомым на день рождения, сжимая в руке крепкую кожаную сумку. В сумке тихо постукивали три бутылки вина, четвертая побулькивала в боковом кармане. Она доживала последние минуты. Время от времени я соскальзывал с основного маршрута, таился в тени деревьев или у скрытых скамеек, там, причмокивая от удовольствия, я целовал округлые стеклянные губы. Три-четыре крепких поцелуя в засос, и я не спеша продолжал путь, закуривая на ходу сигарету. Мир вокруг был теплый и пахучий, не хотелось убегать от него. Уединившись, я в один присест опустошил ту, которая последние две тысячи метров была приятной спутницей и собеседницей, и снизошло на меня ощущение веселого покоя и тихой радости. Прислушиваясь к вечному празднику, царившему в мире любви, я с нескончаемым наслаждением внимал ему.

Человек появился неожиданно, слегка напугав. Он шагнул из-за дерева. Я не сразу узнал его. Призрачное лицо, нездешний взгляд темных глаз.

– Наслаждаешься жизнью? И как тебе dolce far niente, сладостная праздность, нравится? – без всяких «здравствуйте» сходу озадачил он.

Беспардонное чучело. Мало ли в городе сумасшедших.

– Что за ё…– решил я для приличия выругаться.

– Знаешь, сколько было таких как ты, желавших стать кладезем знаний, а ставших колодцем грязи. И все спотыкались о своё «но». О них говорили, человек больших достоинств, но невезуч; талант приятный, но мыслей мало, не глубок; он добрый малый, но неуклюж. Твои «но» сродни этим, ты и дня не проживешь, чтобы не оступиться на ровном месте. И куда тебя занесло?

У меня даже рот открылся от удивления. Вот это нотации. Но тут я всё понял. Такую поучительную ахинею и вразумляющую околесицу могло нести только он.

– Капитан Беллфиосса! – завопил я от радости, признавая друга. – Какая встреча!!! Какая радость!!!

Лицо моего старого товарища просветлело.

– Здорово, прохиндей, – шутливо проговорил он. – Узнал. Как я тебя? Пробрало?

– Ох, и пробрало.

– Хм. А ты, чем занимаешься, мой впечатлительный друг?

Я пожал плечами и указал на бутылку лежавшую рядом.

– И всё?

– Ага.

– Жаль, – огорчился Беллфиосса, – мог бы найти занятие поразумнее.

– По-твоему пить вино неразумно?

– В теперешнем положении неразумно.

– И это говорит капитан, чье судно было одним из лучших в море Бахуса. Не верю своим ушам, – я постучал по ушам, удостовериться, не засорился ли какой-нибудь клапан.

– Не валяй дурака.

– Кошмар, – причитал я, – куда всё катится, уже и вина выпить нельзя, тьфу.

– Ты отупел от вина.

А я кривлялся, не понимая, как исхудал мой разум, и я походил просто на бурдюк вина. Прежний вольный ветер моря сменился на мусорный дым городской клетки. И вместо гостившей свободы, радость вина теперь мутили прескверные тени и злые духи.

– Трезвость здесь граничит с безрассудством, твердил я свое.

Я принялся упрекать капитана Беллфиосса в предательстве и неверности каким-то там идеалам. В темноте я не заметил, как он шагнул назад и исчез. Обнаружив его исчезновение, я разом одумался и принялся звать Беллфиосса, кричать извинения. Но через мгновения уже и позабыл кого и зачем зову.

Конец лета и ранняя осень обошлись со мной довольно приветливо. Я освоился в городе, снял неплохой уголок с видом на заброшенный парк, на заплеванный желтыми листьями, мутно поблескивающий пруд. С Фьюсхен мы расстались, её хрупкое здоровьё с трудом переносило постоянное общение со мной. Она стала заговариваться, плести небылицы о неземном разуме, о конце света и агонии вечной любви.

Алкоголь не лучшим образом действует на психику молодых женщин, они спиваются быстрее, чем скорый поезд идет под откос. Фьюсхен стало казаться, что у неё появились способности предсказывать будущее. Во мне она видела магистра Меробибуса (Пьющий не смешанное с водой вино, горький пьяница) и требовала раскрыть тайну магических заклинаний, призывающих вино в любых количествах. Жизнь с Фьюсхен превратилась в бродячий цирк, слетевший с катушек. Рядом с ней я чувствовал себя в кабине с камикадзе. Я сделал всё, чтобы остаться одному.

Весело проводить время было моим основным занятием и единственным. Искать ничего не приходилось, всё само вкусно прыгало в руки и на плечи. В чем заключалось веселье? Точно не скажу, но веселье это было какое-то неприличное и гипнотическое, заполняя всё вокруг, оно не попадало внутрь. Как если засмеяться без причины, и стараться продержитесь как можно дольше, не понимая зачем. Такое нездоровое веселье близко умалишенным и колдунам почти доконало меня. Я держался молодцом, бодро и с грустью поглядывая на слетавших с вертушки развлечений, знакомых и незнакомых пассажиров.

Неприятности заключались в том, что, когда последний желтый лист лег на холодную землю, к моему веселью примешивался страх. Животный и беспричинный. Он беспардонно останавливал меня на остывших улицах, загоняя в винные погреба. Приходил в гости без приглашения и стука когда ему вздумается. Он умело свежевал мою душу, разделывая её, как мясник. Моё «non curarsi di niente», «не заботиться не о чем», позволяло страху потешался надо мной.

Я сопротивлялся. Но за свои попытки из озорного bell poltrone (милого лентяя) я был превращен в подыхающего дракона изрыгающего огонь, дым и лаву. Дракон чувствовал себя, как банда подростков, обожравшаяся наркотиков. Дракон целыми днями ныл так, что плавились окна соседских домов.

Спалив высшие нервные центры, напившись из источника забвения, я лазал теперь по подвалам да подворотням, дрыгаясь в обруче хаоса. Отравленный дракон умирал медленно, рассыпаясь на молекулы. В его последний день дул сильный ветер. Снег металлической стружкой вбивался в лицо. Пьяный и злой я волком бродил за городом у крутого обрыва широкой замерзающей реки. Серое небо казалось выброшенным на улицу трупом, висевшим так низко, что цеплялся за голову.

Я подошел к краю обрыва. Пустота внутри чего-то настойчиво просила. Я попробовал закурить, но ветер зло вырвал из рук огонь и унес прочь. Необычное томление охватило душу. Показалось, будто этот холодный ветреный день давно ждет моего появления здесь. Горячей волной ожгло горло и сердце, ветер завыл между ребер. Откуда-то из живота родилось неуемное желание ринуться вниз с обрыва и уничтожить в себе последние островки света. Сделать шаг и падать в пропасть под истеричный хохот маячивших поблизости духов. Хотелось падать и знать, что падение бесконечно. Если бы не резкий отрезвляющий порыв ветра в грудь, я бы сделал свой последний дурацкий шаг.

Качели чувств вернули меня к пограничной черте целым и невредимым, и так встряхнули, что возвращение было осмысленным. Мне даже показалось, как что-то темное удалось сбросить в пропасть обрыва, не свалившись следом. Я понял. Дракон исчез.

Усталость я почувствовал лишь в пустом трамвае, возвращаясь домой. Нужно было проехать пять остановок, а дальше пешком. Хмель уже выветрился, и я мечтал о чем-нибудь спасительном от пробирающего озноба. Чтобы хоть как-то развлечься, я принялся размышлять о всякой всячине. и я еле успел выскочить, чуть не проехав свою остановку. В голове трещала печка жарких мыслей, согревая, пока я вприпрыжку бежал к дому через парк, завывавший ветрами. А думал я о том, как много раз пророчили гибель этого мира, как упорно и гордо мир несет бремя пороков. Всё что нужно – сбросить путы рассуждений, перестать ощущать себя персонажем замысловатого фильма, то грустного и злого, то доброго и веселого, то про любовь, то про войну. Перестать. И жизнь снаружи подчиниться жизни внутри, оповещая конец искусственности. Гипноз пропадет, своим исчезновением обнаружив горы надуманной фальши. И только тогда красота истины даст нам нашу собственную власть любить, творить и искоренять смерть своей бессмертной радостью.

По свой вине я оказался добровольным пленником общих колодок. И вот я в очередной раз понял, что пленение было частью движения, и всем предыдущим потерям я обязан за сегодняшнее обретение, а красивше сказать: calamitas virtutis occasio*. Краски и звуки мира вновь открылись мне.

Приятно попасть в теплый дом, окончив путь по холодным ноябрьским дорогам. Я так утомился и не стал стелить. Зевая, я включил негромкую музыку «m.davis in a sailent way» и лег на пол. Мягкий ковер похожий на спину гигантского тигра плавно поднялся и полетел. Музыка под ним обрела мелодичную плотность высоких серебристых ветров. Ни одной мысли не удавалось узелком завязаться в голове и нарушить покой. Я как никогда был свободен от ненужных размышлений.

Стук в дверь, тихий и уверенный, вернул улетающий ковер с полпути на юг. Я никого не ждал. Но меня удивило, что три коротких удара в дверь оказались именно теми звуками, которых не хватало. И не задавая глупых вопросов, я отворил.

Фигура у входа в мое жилище вызывала волну искренних чувств. Капитан Беллфиосса в длинном черном пальто и широкополой шляпе смотрелся франтом. Он отличался умением хорошо выглядеть. В каких нарядах я его не видел – от греческого пурпурного плаща, расшитого золотом, который он, подобно софисту Гипию, выткал сам, до мундира офицера наполеоновской гвардии и костюма пожарного с начищенной до блеска каской на голове. Костюмы лишь отражали его настроение.

В руках Беллфиосса держал бутылку вина.

Мы крепко обнялись.

– Глазам своим не верю! – восклицал я.

– Правильно, не верь, – кивал Беллфиосса, передавая бутылку, – не зачем расслабляться.

– Проходи, я сейчас! – кричал я из кухни, с чпоканием выпуская джина.

Визит капитана Беллфиосса взволновал меня, и я немного суетился.

– Ну как ты? Где ты, вообще, бываешь? – вбегая с подносом в комнату, спросил я. – Что нового?

В ответ Беллфиосса раздвинул шторы моего окна на третьем этаже, и я увидел, что вместо привычного пейзажа ночного города из фонарей, деревьев, высотных домов и светлых там плещется море.

Изумленный я попятился и чуть не свалился с подносом.

– Что это? Море?

– Море.

– Какое море?

– Откуда мне знать, – усмехнулся капитан Беллфиосса. – Ты здесь живешь.

Он взял поднос и поставил на стол.

– Вот так фокусы, покусы, – бормотал я, не имея сил отвести взгляд от окна.

Некоторое время мы молчали. Мне сказать было нечего, я ошалело смотрел на море.

– Скажи, – протянул мне вино Беллфиосса, – ты написал что-нибудь здесь?

– А я должен был что-то написать?

– А какой тогда смысл забирать тиреус?

Беллфиосса сидел в кресле напротив и в упор смотрел на меня. Его бездонные глаза ничего не выражали, как будто смотришь в глаза хищника, птицы или рыбы. Пустые, красивые и завораживающие.

– Да, я забрал его из твоего письменного стола. Но вещь-то моя.

– Я в претензии. Жезл твой. На кой тебе он, если ты не пишешь?

– А что по другому он не работает. Надо обязательно писать?

– В твоем случае да.

– О чем ты, капитан?

– Жезл считывает твои мысли и желания, даже те, которые ты не успел подумать и пожелать. Он, как волшебная палочка, хотя понятней его сравнить с пультом от телевизора. Только это пульт от пространства, и он не пальчиковых батарейках, а на атомной энергии. Никакого волшебства. Но и на дороге они не валяются.

– Нууу… – растерянно протянул я.

– Не нукай, как шнуг (растяпа), – сказал капитан Беллфиосса. – А раскинь мозгами. Твое предназначение сейчас – делиться впечатлениями от жизни.

– Как?

– Дай-ка его сюда.

– Жезл?

– Да.

– Зачем?

– Сейчас увидишь, как он работает.

Я принес жезл Вакха.

– Эта история, – начал капитан Беллфиосса, взяв тиреус, – произошла со мной, когда я был молод, пил так, что тебе и не снилось. Я еще только мечтал стать моряком. Но я уже знал быть мне капитаном. И всё, что происходило со мной, я воспринимал как знак. Я расскажу эту историю так, как если бы я её написал. А поможет мне тиреус.

она и морской офицер

Она одиноко стояла у входа в заброшенный парк и нетерпеливо поглядывала по сторонам. В теплом темно-фиолетовом пальто волнующего фасона она выглядела невероятно мило. Пройти мимо я не смог. Я присел на спинку сломанной скамейки в парке и сквозь решетку принялся наблюдать за ней.

Туманное осеннее утро часом раньше встретило меня с порога чужого дома по соседству. Ночь я провел за бутылкой со случайными приятелями.И ушел, пока они спали. На перекрестке я долго стучался в лавку, желая купить вина на опохмел и булку. Забрав их у сонного продавца, я пошел в парк. Никем не тревожимый, незаметно пьянея, впадая в восторг, я шатался вокруг старого планетария, когда-то бывшего церковью, как вдруг заметил её и остолбенел. То ли на самом деле, то ли после принятых витаминов, но Она показалась мне неземным чудом. Стараясь быть не примеченным, я расположился неподалеку.

Не успел я, как следует, насладиться приятными наблюдениями, как появился Морской Офицер. Подтянутый и стройный он вынырнул буквально ниоткуда и замер возле барышни. О том, что офицер жив, а не превратился в каменное изваяние, свидетельствовал лишь пар, клубившийся у рта. Морской Офицер говорил, Она его слушала. Потом наоборот.

Глядя на них сквозь черную решетку, я невольно представил себя Морским Офицером. Вот я беру барышню за руку и нежно говорю: «Знаешь, любимая, я так скучал без тебя в плавании, так скучал. Мне все дни без тебя, как будто не хватало воздуха, я не жил, а задыхался. Я так тебя люблю. Так люблю. Ну просто о-го-го, как люблю! Ну просто свистать всех наверх, как люблю!» И я прижимаю её руку к своему поющему сердцу, Она улыбается, превращая осень в весну, а серый промокший воздух в сверкающую радугу.

Я мечтательно вздохнул, подразумевая – да, мол, любовь волшебная штукаь, везет же некоторым. Отхлебнув вина, я потрогал свою недельную щетину, глянул вниз на повидавшие многое туфли и печально причмокнул, сравнив себя с тем парнем в новой офицерской шинели.

Морской Офицер, стоявший у ворот парка, вдруг повернул голову и пристально посмотрел на меня. Она сделала то же самое. Довольно долго они смотрели в ту сторону, где, раскинувшись на лавке, я доедал скромный завтрак, состоявший из вина и булки. Обменявшись фразами, недосягаемыми для моих ушей, они вошли в парк. Явно по мою душу. Бутылку я прибрал в сторону, стряхнул с себя крошки, а носки башмаков стыдливо сунул поглубже в желтые листья. Я успел слегка разгладить помятые складки физиономии и уложить по местам лохматые волосы.

Они подошли.

– Здравствуйте, – кивнул Морской Офицер.

– Доброе утро, – улыбнулась Она.

Я поднялся, стараясь не доставать туфли из кучи листвы.

– Доброе утро. Здравствуйте, – как можно дружелюбнее поздоровался я и тоже улыбнулся.

Улыбнулся и Морской Офицер. И так мы все трое разулыбались, что можно было подумать – встретились бывшие одноклассники, один из которых по каким-то особым причинам с раннего утра в начале недели уже пьяненький.

– Нам нужна ваша помощь, – сильным сухим, чуть севшим голосом, проговорил Морской Офицер.

В короткой фразе почувствовался такой напор, что я сразу понял – от помощи мне не отвертеться. Хотя прозвучало сказанное, как учтивая просьба.

– Вот как. А какая помощь? – спросил я, усиленно перебирая возможные варианты, стараясь угадать.

– Видите ли, – неожиданно мягко и доверительно вступила в разговор Она. – Нам нужен свидетель. Понимаете?

– Ах, вот оно что. Свидетель. Понимаю, – закивал головой я. – Вы решили вступить в законный брак, чего же тут непонятного.

Я представил себя на торжественной церемонии бракосочетания. Свадебный марш, и все дела. Определенно я годился для такой роли. Правда, выглядел сегодня не очень-то. Потрепан да еще выпил с утра. Но ведь это пустяки, если очень нужен свидетель.

– Нет, – резко оборвал плавный ход моих мыслей Морской Офицер. – Мы не собираемся бракосочетаться. Барышня немного обмолвилась, нам нужен не свидетель, а секундант. У нас будет дуэль. И нам необходим хотя бы один секундант.

– Кто?

– Секундант.

– Тю-ю-ю, – присвистнул я и сел обратно, от удивления невольно хватаясь за бутылку вина. – Ну вы даете, граждане.

Стряхнув с обуви налипшие мокрые листья, я разочарованно покачал головой.

– Нет, ну что вы, я не гожусь для такого мероприятия. Извините, я совсем не готов. Только не сегодня. И не уговаривайте меня. Мне нельзя, вот что я вам скажу. У меня, извините, сердце слабое и печень, если быть честным до конца, тоже ни к черту. И с головой у меня так себе. В общем, нет и еще раз нет.

Впутываться в сомнительное дельце с утра никак не хотелось, я отговаривался, как мог. Возникшая долгая неприятно молчаливая пауза и та не разубедила меня. Я оставался непоколебим.

– А по-моему, вы подходите нам, как никто иной, – просто и искренне сказала Она и доверительно положила руку на мое плечо.

Это было слишком. Это подействовало.

– Вы так находите? – польщенный спросил я, готовый для неё уже на что угодно.

– Да, конечно, только вы, – подтвердила Она.

Выяснялось, Морской Офицер не был её женихом. Не знаю, кем он там приходился, но я позволил себе разглядеть её, как можно лучше. Чуда, коснувшегося моего плеча. Она была красива. Но в ней помимо красоты присутствовала что-то, заставлявшее просто млеть от счастья при взгляде на неё.

–А вы, как считаете? – обратился я к Морскому Офицеру, когда моё пристальное рассматривание стало выходить за рамки приличия. – Также, как Она?

– Да. Точно так. – коротко ответил Морской Офицер.

– Очень хорошо. Ну что ж, уговорили, я согласен. Куда идти-то?

Мы углубились в парк. Прошли по боковой аллее в поисках уединенного места и остановились на краю молодых кленовых зарослей. Поляна, окруженная сонными мокрыми деревьями, вряд ли, могла в этот ранний час привлечь внимание любопытных. Мы обошли её вокруг. Мои новые знакомые держались друг от друга поодаль. Морской Офицер шёл серьёзный и сосредоточенный. Она чему-то улыбалась, нежно дотрагиваясь на ходу до последних болтавшихся на деревьях листьев.

– Что у вас там, шпаги или пистолеты? – спросил я, чтобы хоть как-то поддержать контакт, пока мы выбирали подходящее место.

– И шпаги, и пистолеты, – не глядя в мою сторону, официальным тоном ответил Морской Офицер.

Он остановился, указывая на выбранное место, и сосредоточенно прикурил сигарету. И также сосредоточенно сразу её выкинул.

– Ну и превосходно, – сказал я, размышляя про себя, где же, черт возьми, они найдут шпаги и пистолеты, никаких футляров и чехлов я при них не наблюдал. – Попр-рошу пр-риготовить ор-ружие!

На это требование Морской Офицер неожиданно и очень лихо выудил из карманов и за пазухи две шпаги и два пистолета. Он почтительно передал одну шпагу и пистолет своей сопернице. Она грациозно их приняла. Лицо Морского Офицера при этом исказила трогательная гримаса, и он, прикрыв веки, с притворным наслаждением втянул ноздрями воздух. С легкой насмешливой улыбкой Она наблюдала за ним, а потом перевела взгляд на меня.

– А позвольте полюбопытствовать, что является причиной вашей сегодняшней ордалии? – выпалил я мучивший вопрос.

– К черту разговоры! – отклонил просьбу Морской Офицер, хотя обращена она была не к нему. – Давайте счет!

– Что давать? – не понял я.

– Счет! Давайте счет! – весело крикнула Она, рассекая сырой воздух острием шпаги. – Ну, там, раз, два, три.

Я растерянно пожал плечами. Честно говоря, мне не верилось, что сейчас начнется дуэль. Миниатюрные шпаги и пистолеты, из которых стрелял еще Мартынов, выглядели неубедительно. Казалось, стоит сосчитать до трех, и они всё побросают и весело захохочут над тем, как надули меня. Да и я, пожалуй, посмеюсь.

Видя их требовательные взгляды, я откашлялся и начал.

– Ну, если такая спешка… Раз! Два! Три! Поехали!

Грохот выстрелов и звон стали разорвал тишину и повис в воздухе. Проворно отскочив в сторону, я спрятался за ствол большого дерева – сегодня в мои планы не входило быть продырявленным шпагой или пулей. А оба дуэлянта, будучи уже ранеными, не подавали и вида, что это их как-то беспокоит. Напротив, судя по лицам, им было очень весело. Словно сильно расшалившиеся дети, они визжали от удовольствия, сбрасывая с себя шарфы и перчатки, шинель и пальто.

Затаив дыхание, я восхищенно наблюдал за невозможным, не забывая посматривать – нет ли рядом посторонних. Удивляться чему-либо было уже поздно и не к месту. Я осторожно достал из кармана плаща недопитую бутылку и принял на грудь.

На меня не обращали никакого внимания. Дуэлянты, по меньшей мере, раз десять должны были прикончить друг друга. А они продолжали неугомонно бегать, стрелять в упор и по рукоятку вонзать шпаги.

– Э-э-эй…– негромко позвал я из своего укрытия.

Ничего. Ноль внимания.

– Эй! – громче позвал я. – Вы как там, долго еще?

Мое присутствие явно игнорировалось. Я постоял, покурил, разглядывая довольные рожи дуэлянтов.

– Эй вы, клоуны! – стал нервничать я. – Кончайте этот цирк!

Никакой реакции. Я еще раз громко крикнул:

– Кончайте цирк!!!

Откликнувшись на это предложение, издав по последнему выстрелу, два тела упали пораженные одновременно. Нет, что там, со стонами рухнули на грязные затоптанные листья и замерли.

«Неужели убились, – тревожно подумал я. – Вряд ли. Опять придуряются. Хотя похоже на самом деле. Видишь, как неудобно лежа. А дырок сколько в них. И кровь. Фу, кровь. А может, это клюквенный сок? Сок. Ага, как же, у самого вместо мозгов клюква. Гроздями. Опять начинаешь, да? Кто начинает, никто не начинает. А чего его опять дурочка включил? Сам подойди да осмотри, если такой умный».

У меня и в мыслях не было приближаться к ним, не люблю трупы, меня тошнит с них. Да и такой неожиданный финал расстроил меня. Они так многообещающе сражались. Должно было закончиться чем-то другим. И на тебе. Два трупа. Честно говоря, неожиданный финал. От такого рассудком можно повредиться.

Постояв еще немного, я решил поскорей покинуть парк. Опечаленный несправедливостью и жестокостью нашего мира, где хорошим людям приходиться наносить друг другу в душу и тело смертельные раны, исход которых самый плачевный. Всё во мне булькало от напряжения и негодования, меня прямо-таки подмывало тоже вызвать кого-нибудь на дуэль. Ноги быстро несли меня к выходу.

Я забеспокоился, когда мои близорукие глаза различили впереди у входа в парк знакомую фигуру. Через десяток шагов я остановился и подумал, что рехнулся на почве сегодняшней дуэли.

За оградой парка в своем темно-фиолетовом пальто стояла Она и нетерпеливо вертела головой. Я устало опустился на ту же скамейку и перевел дух. Рука потянулась к сердцу. Что? Что это?! Никто не поверит. Та же бутылка вина и теплая булка покоились во внутренних карманах плаща.

Я перевел дух. Оставалось только начать второй завтрак. Ланч значит Чувствуя от волнения первородный голод, я так и сделал.

Когда же появился Морской Офицер, я чуть не подавился и готов был бежать искать ту полянку, где он лежит, раскинув ноги, в дырявом кителе в пяти шагах от своей новой шинели.

Я стал нетерпеливо ждать, когда они наговорятся, посмотрят на меня и войдут в парк. В том, что они войдут, я не сомневался. И они вошли и направились ко мне. От волнения я сначала решил прикинуться глухим и слабоумным, но передумал.

– Доброе утро. Здравствуйте, – поднялся я, здороваясь первым. – Чем могу служить?

Она скептически оглядела мой потрепанный нетрезвый вид.

– Не смущайтесь, предлагайте всё, что угодно, – бодро проговорил я. – Заранее на всё согласен.

Морской Офицер, сосредоточившись на моих глазах, заговорил своим знакомым севшим голосом:

– Вы знаете, нам нужен свидетель. Мы…

– Шпаги и пистолеты! – перебивая, не выдержал я.

– Что?!! – удивился Морской Офицер.

– Понятное дело, что, – усмехнулся я, подмигивая им. – Дуэль!

Она взяла Морского Офицера под руку и зашептала ему прямо в ухо:

– Разве ты не видишь, дорогой, этот тип совершенно пьян. Может, не надо его в свидетели.

– Как скажешь, дорогая, но больше никого нет, – сказал Морской Офицер.

– Позвольте-позвольте, – заволновался я, встревая в разговор, – я еще не совершенно пьян. На всё сгожусь. Только вы мне сразу скажите, из-за чего деретесь. Какая у вас причина?

– О господи, он еще и сумасшедший! – воскликнула Она. – Какая дуэль?! Кто дерется на дуэли?! Мы спешим во дворец бракосочетаний, нам нужен свидетель, а люди вокруг, как вымерли. Вот только вы остались.

В растерянности я сел на скамейку.

– Значит, дуэли не будет? – расстроено спросил я.

– Если только между нами, – сердито буркнул Морской Офицер, с вызовом глядя на меня.

– Так, извините, граждане. Всё понял, – поднялся я. – Беру свои слова обратно. А на счет свидетеля, вы не передумали?

– А вы сможете? – засомневалась Она.

Я изобразил такое изумление, мол, почему же это я порядочный, интеллигентный человек не осилю такого пустяка. Пусть я немного нетрезв, пусть бурный поток судьбы несколько пыльно отразился на моем костюме и физиономии. Всё это мелочи, не стоит обращать на них никакого внимания.

По дороге я им всё рассказал, то есть наврал, что являюсь талантливым режиссером местного института культуры, в парке ждал своих студентов-третьекурсников с готовыми театральными этюдами на тему «Дуэль и похмелье», чем объяснил свое странное поведение и состояние. Они поверили. Я болтал без умолку, стараясь расположить к себе молодоженов. Вскоре они смеялись и радовались жизни не меньше моего.

Брак мы успешно зарегистрировали, это дело прошло у нас гладко. И пошли празднично обедать в ресторан. Молодожены были счастливы. Я тем более, и напился так основательно, что к концу обеда нес откровенную чушь. Впрочем, меня мало слушали и не налегали, как я, на водку и салаты.

Когда я охрип от тостов, молодожены засобирались. Морской Офицер утром отправлялся в плавание. А я решил остаться допивать и доедать весь почти нетронутый роскошный обед. И к стыду своему всё доел и допил. Б-р-р.

Осенью темнеет рано. Уже смеркалось, когда, покачиваясь, сытый и довольный я вышел на улицу, как на верхнюю палубу корабля. Штормило. И какие-то черти понесли меня опять к парку.