Читать книгу: «Памяти солёная волна», страница 2

Неожиданно из облаков со снижением вывалился подбитый «Юнкерс-88». Один его мотор дымил, из пробитых баков тянулся белый шлейф бензина, закрылки и колёса были выпущены, – очевидно, хотел сесть на вынужденную. Но следом вырвался «Ла-5» и, всадив в него длинную трассирующую очередь из пушек, вновь исчез в облаках, победно взревев мотором. «Юнкере» вспыхнул, из него посыпались обломки, он по крутой дуге с воем врезался в землю. Громыхнул взрыв. Над полем повисли два парашюта.

Солдаты радостно заорали и кинулись к снижающимся парашютистам, которых несло прямо на недалёкую рощу.

И тут из рощицы послышались пулемётные и автоматные очереди. Троих солдат срезало сразу, остальные попадали на землю, защёлкали затворами, открыли беглый огонь вслепую по роще. Лейтенант сразу понял – это и есть недобитые фрицы, что остались от вчерашней атаки. Хотели, видать, отсидеться и прорваться к своим, да не успели.

– Ибатуллин! Повозки и лошадей в кювет, пушку на прямую наводку. Командира расчёта ко мне. Всем в цепь, вести огонь по роще. Осмотреться, выяснить, сколько там немцев…

Сам достал бинокль и посмотрел на рощу. Судя по вспышкам выстрелов, немцев было немного, человек пятнадцать при двух ручных пулемётах МГ-34. Фрицы были сборные – в кустах и между деревьями мелькали чёрные шлемы и куртки танкистов, пятнистые плащ-палатки и каски панцергренадеров, комбинезоны лётчиков.

Подползли усатый сержант-артиллерист и старшина Ибатуллин.

– Осколочные снаряды есть? – спросил лейтенант.

– Штук десять. Остальное – болванки бронебойные. Мы же с собой много не возим, остальное на батарее.

– В общем, так, сержант. Бей осколочными по вспышкам, гаси пулемёты. Кончатся осколочные – бей болванками, не давай им головы поднять. Окопаться они не успели, да и патронов у них маловато для боя, на себе-то много не утащишь… Ибатуллин! Берёшь пять человек, обходишь перебежками справа, я пойду в охват слева. Одно отделение на дороге двумя пулемётами пусть прижимает фрицев, патронов не жалейте. Если что – берите цинки с повозки.

Лейтенант с пятью солдатами из бывалых перебежками от воронки к воронке побежали в обход рощицы. Рассредоточились и открыли огонь из автоматов и двух карабинов. В ответ над головами запели пули. Лейтенант, целясь по вспышкам, высадил уже пару магазинов в дымную мешанину от разрывов снарядов, вставил в автомат последний, тщательно прицелился в мелькнувшую за деревом чёрную фигурку танкиста. Над правым ухом свистнула пуля, по голове потекло горячее. Скатился на дно воронки, ощупал голову – царапина, но ладонь в крови. Пуля прошла вскользь по коже, вырвала кусок из края погона, зацепила ухо. Вроде маленькая ранка, а кровила изрядно.

– Да, невесело, – подумал он. – Ещё бы немного – и хана мне. В сорок втором в шею попали, теперь вот в ухо.

Вспомнился вдруг брат жены, Костя Дрондин, водитель броневика на финской, и его матерные частушки, что привёз с той войны, с припевом: «Прощай, мама, прощай, папа, здравствуй, Кирка Кивеннапа!» Еле унёс Костя ноги из окружения под Выборгом, на ухе тоже был шрам, да и задница поморожена.

Наспех замотал голову бинтом из индивидуального пакета, поверх натянул пилотку. Выскочил из воронки и побежал к следующей, на бегу длинными очередями отстрелял последний магазин. В воронке ничком лежал убитый солдат-узбек из его группы. Запомнился по франтоватым, низко намотанным английским обмоткам. Отложил в сторону бесполезный теперь автомат, вытащил из кобуры надёжный, пристрелянный наган довоенного выпуска. Он предпочитал его пистолету ТТ и даже «парабеллуму». Привычная тяжесть в руке успокаивала.

Высунулся из воронки, огляделся.

В роще сверкали разрывы снарядов «сорокапятки», летели щепки, слышались стоны и крики, огонь немцев заметно поутих. Пулемётов уже не было слышно. С другой стороны рощи огонь усилился, по звуку – наши автоматы. Значит, старшина Ибатуллин не подвёл.

Лейтенант окликнул своих. Из ближайших воронок откликнулись четверо.

– Давай, ребята! Вперёд!

Поднялись и, пригибаясь, стреляя короткими очередями, пошли. Лейтенант не стрелял, патронов в нагане было мало, берёг для рукопашной. С другой стороны рощи уже слышалось жидкое «ура!» группы Ибатуллина.

– Вроде наша берёт, – едва успел подумать лейтенант, как земля ушла из-под ног и страшная боль в левом бедре выбила его из сознания.

Очнулся уже на тряской санитарной повозке по дороге в медсанбат. Обе ноги и голова были перевязаны. Ноги не двигались.

– Всё, отвоевался, – успел подумать он, снова проваливаясь в спасительное беспамятство.

Уже в палате медсанбата к нему пришёл легко раненный старшина Ибатуллин, принёс его полевую сумку, вещмешок и рассказал, как кончился тот бой.

– Немцев выбили из рощицы и почти всех положили в открытом поле. Половина из них были офицеры и унтеры. В плен сдались только двое раненых.

Лётчиков с «юнкерса» взяли без сопротивления. На шум боя из полка прислали взвод конных разведчиков, те прочесали всю округу, нашли ещё две группы немцев, прятавшихся по блиндажам, взяли в плен, те даже и не стреляли, сразу «хенде хох».

– Разведчики тебя и довезли на коне до санроты, крови ты много потерял. Автоматчика, что тебя срезал, тут же ребята и кончили. Фельдфебель был, танкист, с крестом… Давай поправляйся, а нам ещё надо на Берлин топать. Завтра опять наступаем.

Попрощались трогательно, хотя знали друг друга всего несколько часов, – на фронте время течёт по-другому…

Дальше начались уже привычные за войну скитания по поездам и госпиталям. Сначала эвакогоспиталь в городе Джаско, потом местечко Ланцуг, Львов, Проскуров. Раны в бедре чистили, они заживали плохо, держалась температура, и он часто терял сознание на перевязках. Еле отстоял ногу от ампутации. Из Проскурова санитарным поездом привезли на поправку в Кисловодск, в бывший санаторий Центросоюза.

Там его догнали письма от жены из Вятских Полян, целая пачка. Жена писала, что дети здоровы, что работает по-прежнему в санчасти оборонного завода, любит и ждёт. Здесь же, в санатории, его нашли и награды – ордена Красного Знамени и Красной Звезды, «ходившие» за ним ещё с Калининского фронта. Здесь встретил День Победы. Отсюда и демобилизовался в августе сорок пятого.

Так окончилась Великая Отечественная война для лейтенанта Дмитрия Колесникова.

Когда он, худой, с палочкой и тощим «сидором», где были немудрящие гостинцы, появился в дверях родного дома, когда на нём повисла плачущая от радости жена и двое подросших и тоже ревущих пацанов, только тогда он ощутил, что выжил в этой войне. И заплакал…

Он не выслужил на фронте больших звёзд, оставшись лейтенантом. Он просто честно прошёл в пехоте всю войну и остался жив. Это и было главным его завоеванием.

Слава ещё мальчишкой любил перебирать в шкатулке, сделанной для матери пленными немцами, отцовские награды, парадные погоны капитана МВД (отец дослуживал во внутренних войсках до 1954 года), примерял его китель. У него, как у всех уважающих себя пацанов в леспромхозовском посёлке, было много всяких военных вещичек – в тайнике под крыльцом дома лежали трофейный фонарик «Даймонд» с разноцветными стёклами, кобура от «вальтера», ржавый корпус «лимонки», ещё более ржавый наган без барабана и куча позеленевших стреляных гильз и винтовочных патронов, выкопанных на местах боёв Гражданской войны. Они с приятелем Костей часто играли с пацанами в войну, и даже рыли в лесу окопы. Правда, вот немцами никто быть не хотел.

Отец скупо и неохотно рассказывал о войне, и только несколько раз – после Дня Победы, после встречи с такими же фронтовиками (тогда это были ещё молодые и крепкие мужики) – Слава услышал несколько его историй. Прихрамывал он до конца жизни.

Однажды мать достала из папки с отцовскими военными документами бережно завёрнутый в целлофан старый, побитый молью суконный офицерский полевой погон с малиновым выцветшим кантом и двумя потускневшими звёздочками. На погоне были видны какие-то бурые пятна, и с края был вырван кусок. Она и рассказала Славе эту историю.

Много позже, когда Слава уже служил в армии, прицеливаясь на стрельбище из автомата в мишень, он ощутил прикосновение изогнувшегося погона гимнастёрки к правому уху. И похолодел, вспомнив отцовский шрам и тот залитый кровью лейтенантский погон. Как близко отец был от смерти… А чуть бы левее – и его, Славы, тогда не было бы вообще.

И теперь, увидев на улице седого ветерана с медалями на пиджаке, он всегда вспоминает своего отца. Его и тех его боевых друзей из посёлка уже давно нет в живых. А отцовские награды и погоны в старой семейной шкатулке перебирает с горящими глазами Славин сын – внук того лейтенанта.

Лейтенанты из сорок четвёртого…

В нашу больничную палату, вежливо поздоровавшись, вошёл седой пожилой мужчина невысокого роста с удивительно молодыми глазами. Сестра показала ему на койку рядом со мной, он положил немудрёные пожитки в тумбочку, представился и, увидев у меня в руках книгу Бунича «Операция «Гроза», сразу спросил:

– Историей войны интересуетесь?

Я ответил утвердительно, и мы, лежа под капельницами, как-то незаметно разговорились. То, что он рассказал о войне, меня поразило своей правдивостью и глубиной восприятия, это была та самая «окопная правда», которая всегда у нас подразумевалась между строк и которую никогда не напишешь, если сам это не прочувствовал на себе.

Восемнадцатилетним парнишкой, после окончания ускоренного курса Владивостокского пехотного училища, в новенькой офицерской шинели со скрипящими ремнями и двумя «кубарями» в петлицах, он попал на фронт зимой 1942 года. Шли ожесточённые бои под Ржевом, получившие в армии меткое и горькое название «Ржевская мясорубка».

Впоследствии подсчитали, что там, в лесах и болотах, полегло свыше полутора миллионов бойцов – больше, чем под Сталинградом.

Приняв под командование взвод, он, едва успев ознакомиться со списком солдат и своими отделёнными сержантами, получил приказ на рассвете идти в наступление. Из всего своего первого боя он запомнил только то, как вылез на бруствер окопа и взмахнул пистолетом. Дальше удар в голову и темнота. Очнулся в траншее уже вечером, присыпанный землёй, когда его раскапывали санитары. Нестерпимо болела голова, шла кровь из ушей, но он был жив – спасла каска, одетая на шапку, отделался контузией.

Вокруг не было никого из живых бойцов взвода. Санитары под руки повели его на перевязочный пункт, мимо груды валенок, касок, шапок и полушубков, снятых с убитых. Рядом уже был свеже-насыпанный холм братской могилы.

– Повезло тебе, лейтенант, а вот почитай вся твоя рота полегла, да и от батальона мало кто остался. Кого в Наркомздрав, а большинство в Наркомзем определили, – сказал один из пожилых санитаров.

Дальше был госпиталь, запасный полк, снова бои и снова госпиталь. Бесконечная череда наступлений, отступлений, крови и смерти. Ненависть к врагу и горечь потерь.

Свой последний бой он принял под Витебском, когда его рота, преследуя отступавших немцев, попала под миномётный огонь и, понеся большие потери, залегла. Тогда он, отодвинув тело убитого наводчика, сел за «сорокапятку» и, плача от злости, стал стрелять из орудия по отступавшим немцам, тёмные фигуры которых хорошо виднелись на заснеженной стерне.

Он заряжал, наводил и стрелял, пока разорвавшийся рядом снаряд не перевернул орудие и не отшвырнул его прочь. Тяжёлое осколочное ранение в живот, долгое лечение в госпитале, и в 1944 году перед списанным «подчистую» офицером встал вопрос: как жить дальше? Его ведь учили только воевать, и он, шагнув в войну со школьной скамьи, больше ничего не умел.

И он решил учиться. В приёмной комиссии юридического института сначала даже не хотели брать документы: уж очень он был молод – не было ещё и двадцати. Так он стал юристом и всю жизнь проработал в органах прокуратуры.

Ветеран замолчал, в палате ещё долго стояла тишина. Война затронула всех, и у каждого в семье были свои счёты к ней.

Я, слушая его рассказ, вспоминал своего отца. Их биографии, при всей разнице, были в чём-то схожи.

Оба пошли на фронт зимой 1942-го и оба закончили войну по ранению в 1944 году.

Отец пошёл на фронт уже зрелым мужчиной, в 39 лет, из милиции Пограничного района Благовещенска, повоевавши ещё в Гражданскую с поляками. Попал в 91-ю особую разведывательную бригаду, формировавшуюся в Сибири. Из первого же поиска разведгруппа вернулась в половинном составе, с двумя «языками», и вынесла раненного в шею отца. После госпиталя и курсов политсостава он попал на Калининский фронт замполитом стрелковой роты.

Отец, как и большинство фронтовиков, очень редко рассказывал о войне и не любил, когда его об этом расспрашивали. Но один из эпизодов, который он рассказал на встрече с друзьями-фронтовиками на 20-летие Победы, я невольно подслушал и запомнил…

Их поредевший после атаки батальон, наспех окопавшись, встал в обороне перед заснеженной высоткой, занятой противником. Солдаты в неглубоких окопах мёрзли в тонких английских шинелях и ботинках с обмотками и ждали наступления.

По данным разведки, немцев недавно сменили австрийцы. Они сразу же поменяли расположение огневых точек и стали глубже зарываться в землю.

Командование полка решило выбить их с господствующей высоты и для выявления системы огня распорядилось провести разведку боем. Для этого из резерва прислали роту морской пехоты. Моряки пришли уже перед рассветом, их командир, молодой розовощёкий старший лейтенант, уточнил у комбата время и направление атаки. Вооружены они были очень хорошо – самозарядные винтовки «СВТ», автоматов и ручных пулёметов было больше, чем во всем батальоне. Были они и с погибших кораблей, и из охраны наркомата ВМФ, и из береговых частей.

На рассвете матросы, сбросив шинели и вещмешки, надели бескозырки и, примкнув штыки к «самозарядкам», по свистку боцманской дудки в полный рост бросились вперёд. Бежали молча по неглубокому снегу, пока немецкая оборона не ощетинилась огнём. Тогда и прозвучало яростное «полундра». Но матросы, отчётливо, как мишени, видные на белом снегу, падали и падали, скошенные пулемётным огнём.

По засечённым целям противника била полковая батарея, батальонные «сорокапятки» и миномёты, но цепь моряков всё редела и редела. Поле перед высоткой покрылось чёрными бугорками. Солдаты, сжав зубы, ждали сигнала. Командир полка, видя с КП эту картину, дал команду атаковать. Батальон дружно поднялся и с ходу, на одном дыхании, выбил противника и занял высоту.

Уйти из австрияков не удалось никому – пленных в том бою не брали. От моряков остались целыми только пять человек. Много было тяжелораненых. В опустевшей траншее сиротливо лежали чёрные шинели, шапки и вещмешки.

Лейтенант Митрофан Адамович Сахончик. 1945 г.

Лейтенант Рабоче-крестьянской милиции М. Сахончик. 1937 г.

Старший сержант М. А. Сахончик (слева) и капитан А. П. Поташев, секретарь парткомиссии полка.

Калининский фронт, деревня Кузьмино, 5 февраля 1942 г.

Украинский фронт, Львовская область, село Луковец, июль 1944 г. Совещание командного состава дивизии. В третьем ряду – лейтенант Сахончик, во втором ряду крайний справа – капитан Мостовой.

Страница дневника, который вёл на фронте М. А. Сахончик

Матросов, вместе с лейтенантом, похоронили отдельно, приколотив бескозырку к столбику с жестяной звездой. Отец, рассказывая это, с повлажневшими глазами говорил:

– Как сейчас вижу: белый снег, следы пунктирами и в конце – чёрная точка. Много точек. Знали ведь, что на верную смерть шли! Какие тогда люди были…

Его самого легко ранило уже на следующий день, когда немцы пытались отбить высотку. После госпиталя отец участвовал в боях в Молдавии, где под Тирасполем снова был ранен.

Для отца, замполита второго батальона 527-го стрелкового полка 118-й стрелковой дивизии, война закончилась в 1944 году – после тяжёлого ранения в ногу на Сандомирском плацдарме в Польше, когда он, со взводом из маршевого пополнения, пробивался в свой батальон. Его вынесли с поля боя возвращавшиеся с задания конные разведчики. Отец вышел из кисловодского госпиталя уже после Победы. Вернулся домой хромая, с палочкой и тощим вещмешком, где был трёхдневный офицерский паёк и немудрёные гостинцы жене и детям.

Он не стал генералом, не набрал полную грудь орденов и не привёз трофеев. Привёз с войны три ранения и два ордена (они его нашли уже в госпитале).

Он просто честно провоевал в пехоте (где средняя продолжительность жизни лейтенанта на передовой – по послевоенной статистике – не превышала двух недель, а солдат больше трёх раз в атаку не ходил) и остался жив.

Их было много, лейтенантов Отечественной войны – и выживших, и геройски погибших, и без вести пропавших на бесчисленных полях сражений.

Человеческая жизнь коротка, и они уходят от нас, бывшие лейтенанты той, давно отгремевшей большой войны. Давно нет в живых и моего отца, и его боевых товарищей. Но человек жив, пока о нём остается память.

Так давайте их помнить. Всегда, а не только 9 мая! Пусть пожелтевшие фронтовые фотографии навечно хранятся в семейных альбомах, а внуки и правнуки, с гордостью перебирая боевые награды в старой шкатулке, будут помнить, какой кровью они добыты.

Одна атака генерала Фынь По

История российско-китайских отношений насчитывает немало ярких случаев, когда приходилось вместе сражаться против общего врага. Это относится и к участию советских добровольцев в войне Китая с Японией. Одним из наиболее значительных эпизодов той войны является успешная атака японского аэродрома и базы снабжения ВВС на Тайване (Формозе).

Для китайцев Вторая мировая война началась намного раньше, чем для Европы, а именно – с нападения японцев на китайских солдат на мосту Лугоуцяо близ Пекина 7 июля 1937 года. Дальше завязались ожесточённые бои с большими потерями в людях и технике с обеих сторон. Японские войска, благодаря преимуществу в технической оснащённости и обученности частей, теснили китайцев на всех фронтах. Руководство Гоминьдана обратилось к правительству СССР с просьбой об оказании помощи.

И она была немедленно оказана: в Китай через границу потоком пошли боевая техника, стрелковое вооружение, а главное – военные советники и добровольцы. Были среди них и лётчики, помогавшие китайцам осваивать советские истребители И-15 и И-16 и бомбардировщики СБ, тем более что в Китай ранее уже поставлялись самолеты Р-5 и У-2 и китайские лётчики были знакомы с пилотированием и техническим обслуживанием машин советского производства. Была отлажена и система ремонта техники.

Среди лётчиков, направленных в Китай в ноябре 1937 года, было также подразделение из 150 человек (31 пилот, 31 штурман, бортовые стрелки и авиатехники) под командованием капитана Фёдора Полынина на новейших тогда скоростных бомбардировщиках Туполева СБ-2.

Для конспирации китайцы стали называть Фёдора Полынина «генералом Фынь По», а на фюзеляжи и крылья самолётов нанесли бело-голубые опознавательные знаки ВВС Гоминьдана.

Это подразделение сразу же включилось в боевую работу. К тому времени японская авиация уже понесла большие потери в технике, и Япония была вынуждена закупать самолёты и боеприпасы в странах Европы. Из-за активных действий китайской авиации свою базу снабжения, на которой концентрировались авиатехника, вооружение и громадные запасы горючего, японцы оборудовали на острове Формоза (Тайвань), откуда они перелетали в Шанхай.

Герой Советского Союза Фёдор Петрович Полынин

Получив такие сведения от китайской разведки, полковник Павел Рычагов, командовавший советской авиагруппой в Китае, принял решение о проведении операции по разгрому базы. Подготовка проводилась в обстановке строжайшей секретности. 22 февраля 1938 года группу капитана Полынина перебросили на аэродром Наньчан, находившийся наиболее близко к Формозе. Лётчики до последнего думали, что идёт подготовка к празднику 23 февраля. Поздно вечером Полынин поставил лётному составу боевую задачу – налёт на аэродром возле города Тайбэя. Вылет на рассвете, курс – по кратчайшему расстоянию, через горы и море. Время полёта – почти восемь часов, на высоте 4–5 тысяч метров, без кислородных масок, на тысячу километров, то есть почти на предельную дальность скоростного бомбардировщика СБ-2. Малейшая неисправность любого самолёта влекла за собой катастрофу, – хорошо, что техника была ещё относительно мало изношена.

На рассвете 23 февраля, когда бомбардировщики уже готовились к вылету, невдалеке от аэродрома появилась группа японских самолётов. Если бы они атаковали аэродром, то вся авиация на нём была бы гарантированно уничтожена – бомбардировщики стояли с полной заправкой и подвешенными бомбами и не могли ни взлететь, ни рассредоточиться. К счастью, японцы отвернули в сторону.

28 бомбардировщиков взлетели с аэродрома Наньчан, выстроились в колонну и взяли курс на Формозу. Летели на большой высоте, в разрежённом воздухе, почти без наземных ориентиров. Погода была на удивление ясной, и бомбардировщики благополучно долетели до пролива. Дальше – над морем, без ориентиров, только по компасу и счислению.

Бомбардировщик СБ-2 с опознавательными знаками ВВС Гоминьдана

На горизонте показались очертания гор острова Формоза. На подлёте к Тайбэю бомбардировщики перестроились в боевой порядок и открыли бомболюки.

Японцы не ждали налёта: они знали о недостаточном радиусе действия китайских бомбардировщиков и не предполагали такой дерзости. Зенитки не находилась в боевой готовности, на аэродроме шла обычная работа – собирали и облётывали прибывшие морем в ящиках самолёты, заправляли и ремонтировали технику. Готовые самолёты были выстроены линейкой в два ряда. Громадные склады и ангары, хорошо видимые сверху, тянулись на километры.

Удар с воздуха был неожиданным и сокрушительным. Серебристые СБ с пологого пикирования сбросили фугасные и зажигательные бомбы. Аэродром покрылся разрывами, запылали самолёты, ангары и баки с горючим, начали взрываться боеприпасы. На земле творился сущий ад. Облако чёрного дыма поднялось на сотни метров.

Сбросив бомбы, СБ без помех легли на обратный курс. Через три часа они без потерь приземлились на аэродроме Ханькоу.

Вся операция заняла семь часов нечеловеческого напряжения на пределе возможностей людей и техники. Ведь в случае неисправности двигателя сесть на вынужденную было некуда – горы и море исключали даже малейший шанс.

На аэродроме Ханькоу царило ликование – китайцы из сообщений радио узнали об успешной бомбёжке. На торжество прибыла даже Сун Мэйлин – жена президента Чан Кайши, в то время являвшаяся неофициальным шефом китайской авиации. Был дан званый ужин, китайцы испекли специальный торт, на котором было по-русски написано: «В честь РККА. Лётчикам-добровольцам».

Результаты бомбардировки ещё уточнялись, но предварительные итоги были уже ясны – уничтожены десятки готовых к вылету самолётов, много самолётов сгорело в контейнерах, уничтожен трёхлетний запас авиационного горючего, склады боеприпасов и запасных частей. Погибло и много военнослужащих.

В Японии был объявлен траур, губернатора острова сняли с поста, командир базы был отдан под суд, комендант аэродрома сделал себе харакири. В Токио царила паника, даже на бирже упали котировки японских акций. Японская авиация на фронте резко и надолго сбавила активность.

Во всем мире эта операция имела громадный резонанс. Руководитель операции капитан Ф. Полынин получил звание Героя Советского Союза и был произведён в полковники. Даже сам полёт на предельную дальность, на несовершенной технике того времени и без средств аэронавигации, уже был подвигом.

Советские лётчики-добровольцы на этой войне совершили ещё немало подвигов, но рамки статьи не дают возможности об этом рассказать. В память о них в городе Ухань сооружён обелиск, в музее авиации города Ханькоу есть стенд, рассказывающий об этой знаменитой атаке на Формозу.

Портрет генерала Фынь По есть в китайских учебниках истории и сегодня. Китайцы об этом помнят, а вот у нас вряд ли кто знает о той войне, за исключением профессиональных историков и энтузиастов-одиночек. Да и писали об этом у нас очень мало, а мемуары участников давно стали библиографической редкостью.