Читать книгу: «Шурпа», страница 5
Удовольствие мы явно растягивали, потому что третья и не думала заканчиваться, ну да и мы не спешили. А куда спешить, когда тепло и вкусно? Это ж кем надо быть, чтобы от такого коньяка сбежать захотелось? Или где-то должен быть коньяк получше и шурпа повкуснее?
– Слышь, а ты вообще о счастье думал? Какое оно?
Толян сфокусировал на мне взгляд, задумался и проговорил:
– Когда пацаном себя чувствуешь. Правильно, наверное, что-нибудь глубокомысленное ответить, типа: «Счастье в успехах детей» или «Чтобы все, кто дорог, были здоровы» или «Мир во всём мире». Но ты ж понимаешь, мы с тобой весь вечер о мудаках говорим. Или дети накосячат, или с анализами напутают, или кто-нибудь захочет новую пушку испытать в боевых условиях. А вот когда ощущаешь, что можешь хоть сейчас на дерево залезть или лужу перепрыгнуть, то и вокруг тебя все молодыми быть хотят. И женщину свою удивить всегда готов, а то и неоднократно.
– А я думаю, что, если ты был по-настоящему счастлив, об этом можно кому-нибудь рассказать. Тогда ты переживёшь свои ощущения снова. А можно написать, тогда получится много раз перечитывать. А если оставить в себе, об этом никто, кроме тебя, не узнает, но у тебя будет иллюзия, что ты что-то сохранил. Хотя ключевое слово здесь «был».
– Грустно это. Но, если слово «жизнь» писать с буквы "ш", требования к ней резко сократятся. Счастливым нужно быть сейчас и это счастье вокруг себя раздавать, как роутер, блин. Чтобы рецепт распространялся. Я вот тебе рассказал, ты, наконец, свою занозу убедил…
– Зазнобу.
– А я как сказал? А я сказал – не придирайся к словам, налей лучше. Ты понимаешь, что вы, может быть, последний раз живёте. А если не обниматься сегодня, завтра может не получиться. Либо хворь какая скрутит, либо завтра для тебя вообще не настанет. Из моего класса в живых всего четыре человека осталось, что пацаны, что девки – инфаркты, инсульты, тромбы, наркота, белка. Как выкосило двадцать четыре человека. А мы же только на шестой десяток пошли. Обниматься. Меньше ста лет живём. Нельзя жизнь на ерунду тратить.
– А что ерунда?
– Да всё. Кроме обнимашек и коньяка. Вот скажи, что с этим делать? – Толян помрачнел и опустил подбородок на грудь.
– А ничего ты не сделаешь, хотя мысль вот эта твоя про мудака в себе и девочку в ней какая-то трезвая. Невзирая. Я даже буду её думать. Это же правда может мир переделать. Хотя бы наш собственный. Прожить оставшиеся пятьдесят лет в счастье и ещё это счастье раздавать. Операция «Роутер», блин. Свободная раздача. Подключайся без пароля. И счастливые улыбки у Татарина и Клюва. Не ехидные, не пьяные, а счастливые. И девки наши улыбаются радостные. Только их нужно подальше друг от дружки держать. А то ты своей что-нибудь рассказывал, Клюв – своей, Дюша, судя по тому, что ты говоришь, вообще не умолкает, чтобы разговор поддержать. Если они вместе соберутся и всем поделятся, искать девочек нам придётся на стороне. Слышишь, что говорю?
Но закрытые глаза и лёгкое похрапывание подсказывали, что нет. Я сделал пару снимков телефоном, открыл кран, набрал в какой-то графин с пол-литра холодной воды и одним движением вылил её на намечающуюся лысину Толяна. Я даже от тарелки увернулся, которой он в меня запустил.
– Дятел, блин! У меня тут переодеться не во что! – его кулачище пролетел у меня мимо носа, но за тридцать с лишним лет я знал, что длина стола больше, чем длина его руки.
– Сурок! Ты спать пришёл или коньяк пьянствовать?
– А кто спал? Я спал?
– Ты спал, даже храпел. Ручонки за спину и смотрим на все экраны страны: «Пьяный Анатолий дрыхнет, сидя за столом на собственной даче». И кто тут мудак?
– Я, – неожиданно согласился Толян, – щас, подожди, есть план, – и он начал раздеваться.
Оставшись в одних трусах, это тело влезло в резиновые тапочки, перекинуло через плечо полотенце и сказало: «Пошли купаться».
– Не, я конечно, грамм семьсот уже выпил, но мне даже этого мало, чтобы лезть в холодный лиман. Не май же месяц!
– Ну тогда пойдём, посветишь мне фонариком, а то я не проснусь. Вон фонарик, на шкафу с посудой.
Звёзд на небе, казалось, стало ещё больше, я даже проверил, не двоится ли у меня в глазах. Толян прошёл через небольшой дворик, поднялся на небольшой пирс и безо всяких дополнительных действий плюхнулся в холодную воду. Поплескавшись несколько секунд, он попросил подойти поближе и посветить на воду, я подошёл, посветил, я повёлся даже на просьбу дать ему руку и в ту же секунду тоже оказался в воде. Как я взлетел на пирс – непонятно, но одежда успела промокнуть. Вряд ли бычки в лимане меня слышали, иначе они бы всплыли кверху брюхом. Я орал, пока не почувствовал, что замерзаю. Всё это время Толик сидел в воде и ждал, пока я остыну. Судя по всему – в прямом смысле слова. Швырнуть в него, кроме моих ботинок, было нечем, я осознал, что выгляжу, как идиот и уже спокойным голосом сказал:
– Дебил, ты утопил фонарик.
– Да и хрен на него, я тут всё наощупь знаю. Иди в дом, простынешь, заодно бутылку открой.
Конечно же, я открыл бутылку и конечно же, я макнул в ведро с водой его роскошный махровый халат, который он приготовил, чтобы облачиться после омовения. Но его это не удивило, он лишь заметил:
– А ты не обратил внимание на то, что мы сегодня весь вечер не матерились. Ну… почти. Я, по крайней мере. Думаю, это из-за дам. Мы же о них всё время говорим. – с этими словами он стянул с кресла плед, замотался в него и раскинул сушиться тельник.
Четвёртая бутылка.
Купание, ночной холод, ледяные звёзды – наилучший комплекс для некоторого отрезвления организмов. По крайней мере, наши отреагировали именно так.
– Я думаю, это эндорфин. В моём случае – точно. А у тебя – адреналин, – он успел-таки пригнуться и картофелина из моей тарелки, пролетев мимо его головы, смачно впечаталась в стену. Но согласись, что почувствовать себя пацаном – прекрасно. Ну ладно-ладно, давай вести себя, как взрослые, – завопил он, когда я взял шумовку, – можешь налить нам, наконец, коньячку.
– Сам себе на конец будешь коньяк лить, у нас последняя бутылка осталась.
– И всё это – потому, что ты – жмот.
– А если я её сейчас ото всей широты моей славянской души расшибу?
– Чтобы оставить старого калмыка без спиртного?
– А если – об твою голову?
– Этот неприкрытый шовинизм будет квалифицирован, как великодержавный. С оттенками геноцида по национальному признаку. Но я уверен, что даже ты не настолько туп, чтобы лишить нас коньяка.
На втором кресле тоже был плед. Раскидав по полу одежду для просушки и пододвинув к печке ботинки, я изобразил на себе какое-то подобие античной тоги, посмотрел на второго патриция и поперхнулся, представив двух римских сенаторов, завёрнутых в холсты из короткостриженой чебурашки в оленях.
– Вот почему, даже зная столько лет, какой ты говнюк, я всё равно рад тебя видеть?
– Потому что пить одному глупо. Вот смотри: ты налил, мы взяли в руки… Ты чё не наливаешь? Вот. Мы взяли в руки, понюхали.
– Лучше «вдохнули аромат».
– Да, лучше. Так вот, понюхали и, вдохнув аромат, мы что делаем? Правильно – смотрим друг на друга. А зачем? Правильно – чтобы убедиться, что не одному мне этот запах так нравится. Потом отпиваем по чуть-чуть и начинаем там во рту ворочать это языком, пока оно между всеми зубами не побывает, и всё равно друг на друга поглядываем, ощущения, значит, сравниваем, потом глотаем, может быть даже глаза закрываем. В эти мгновения, прости, мне не до тебя. Потом, медленно так, глаза открываем, можно даже, сначала один, потом второй, и опять друг на друга смотрим. Шо коньяк хороший, мы уже сказали, но теперь по нам это уже видно. Вот эта твоя довольная рожа позволяет мне думать, что у меня сейчас такая же. А теперь… Там остались финики? Давай их сюда. Кидаю под язык финик и ещё пару капель. Вот.
Он замолкает и, кажется – надолго. Я, тщательно соблюдая последовательность, следую его примеру, и мы молчим несколько минут, глядя на языки пламени в приоткрытой дверце печи.
– Ну хорошо, а если я не приехал, мы же можем как-то через эти, как их, мессенджеры, там, по видеосвязи…
– Так, этому больше не наливать. Какая, нахрен, видеосвязь?! Ты совсем, блин, с ума сошёл? Во-первых, – в этот раз он начал загибать пальцы, – коньяк мне придётся покупать самому. Во-вторых, шурпу тебе проводниками передавать? Сожрут. И, в-третьих, в кого ты, дебил, будешь кидать картошкой?
– Аргумент.
– Бетонный!
– Жаль, что мы не курим. Сейчас бы в самый раз зашло.
– Сюрпри-из… Я хотел оставить на завтра, но ты прав – в самый раз будет сейчас, – Толян вышел в комнату и через минуту вернулся с двумя сигарами, – вот, ждал, когда ты приедешь.
– Уххх! Это ж на улицу выходить, одеваться…
– Ты в эти свои развитые страны не ездий больше. Не надо. Это делается в кресле, у огня и, непременно – с бокалом в руке. А печку на улицу я хрен потащу, кирпичная она.
