Читать книгу: «Современная Галатея», страница 2

Глава 5. Театр «Ромэн»

За время, прошедшее после появления испанцев в их коммунальной квартире, «старожилам» удалось постепенно узнать, что отец семейства Родриго Сабатер, известный испанский политический деятель, коммунист, был арестован, осуждён на пять лет, но отсидел в тюрьме три года и был освобождён, а после освобождения уехал во Францию. Пока муж сидел Асунсьон увлеклась борьбой за права женщин и познакомилась с Пассионарией, Долорес Ибаррури, которая произвела на неё сильнейшее впечатление. Знакомство с Пассионарией ещё более увеличило и без того безграничный восторг Асунсьон, сопровождавший каждое новое сообщении о решительных поступках Пассионарии. С началом Гражданской войны в тысяча девятьсот тридцать шестом году Асунсьон отправила сыновей в группе других детей под присмотром их учителя в СССР. А сама занялась агитацией против франкистов, выступая перед женщинами в пригородах Мадрида. В конце апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года, ещё до победы Франко, Асунсьон с Клариссой перебралась во Францию с намерением найти мужа. Мужа она не нашла и узнала от случайно встреченного знакомого, что Родриго за месяц до её приезда в Париж покинул этот счастливый город, чтобы из Марселя пересечь Атлантику и перебраться в США. Асунсьон, женщина самостоятельная и боевая, недолго переживала из-за мужа, а его бегство из Парижа она расценила, как предательство, да и как иначе, если он не позаботился ни о ней, ни о детях. Вскоре Асунсьон узнала, что Пассионария в Париже. Асунсьон встретилась с ней, и в мае вслед за Пассионарией вместе с Клариссой переехала в СССР. В течение недели она нашла сыновей в детском доме в Пушкино. Асунсьон ездила к ним каждое воскресенье. Благодаря ходатайству Пассионарии ей выделили комнату в коммуналке, куда она смогла привезти сыновей.

Пока мальчики были в школе, Асунсьон с Клариссой знакомились с достопримечательностями Москвы. Маршрут для их прогулок составляла Катя. Она же объясняла, как добраться до места. Но на случай, если они заплутают, предусмотрительная Катя написала на бумажке адрес их коммуналки и объяснила, что в таком случае надо обратиться к первому встреченному милиционеру.

В начале Асунсьон с Клариссой ежедневно гуляли в соседнем парке. Постепенно их прогулки становились всё длительнее и охватывали большие расстояния. Они прошлись по близлежащим улицам, пробежались по расположенным в центре музеям, постояли перед Большим и Малым театрами, побывали на Красной площади. Асунсьон приходилось гулять и осматривать достопримечательности второпях, чтобы успеть вернуться в их комнату до того, как мальчики вернутся из школы. Но благодаря этим прогулкам Асунсьон постепенно начала осваиваться в Москве. А более тщательный осмотр достопримечательностей она оставила на потом, когда дети ещё подрастут, и у неё появится больше свободного времени. Иногда Асунсьон отлучалась, оставив детей на попечение Кати. Но уходила она только для того, чтобы пойти на собрания членов компартии Испании или встретиться с Пассионарией, что всякий раз вызывало благоговейный трепет Кати.

Так пролетел неспешно год её нахождения в СССР. Когда партийные товарищи решили, что Асунсьон уже освоилась в Москве, ей стали давать простые партийные поручения: отнести пакет, узнать, почему товарищ отсутствовал на собрании, отнести лекарства, справиться о состоянии здоровья. Испанские иммигранты жили в основном в общежитиях или пансионатах, и только некоторые из них, как и сама Асунсьон, проживали в отдельно: в выделенных комнатах или квартирах. Обычно Асунсьон брала Клариссу с собой, и они гуляли по городу, а Асунсьон выполняла поручения. Иногда приходилось ходить пешком дольше обычного, но они и с этим справлялись: садились передохнуть на скамейке в парке, а если Асунсьон успевала приготовить полдник для Клариссы, то ещё успевали там же подкрепиться, хотя зимой из-за мороза им это не удавалось. Но зима закончилась, наступила весна, и страхи, что Кларисса простудится и заболеет, были позади. Так что можно было дольше гулять по московским бульварам, паркам и скверам.

И вот девятого мая Асунсьон с Клариссой, как обычно, пошли по указанному адресу, чтобы выполнить очередное поручение. Асунсьон передала пакет и выполнила поручение ― теперь можно и по парку погулять и заодно Клариссу покормить. Но не хотелось терять время на прогулку до парка. Справа Асунсьон увидела аллею и скамейки под деревьями. Туда они и направились. Разместились на свободной скамейке, и Асунсьон достала пару бутербродов для Клариссы. Пока Кларисса ела, Асунсьон смотрела по сторонам. Поодаль на площади стояла на постаменте статуя мужчины в длинном сюртуке. Асунсьон по сюртуку определила, что это памятник кому-то выдающемуся, жившему в прошлом веке. Она решила, что на царя этот мужчина не был похож, на военачальника тоже. Она заключила, что он был больше похож на композитора или писателя.

Видимо, Кларисса была голодна и быстро одолела оба бутерброда. Они могли идти дальше. Асунсьон решила идти вдоль аллеи. Они прошли метров двадцать, как она услышала слабые звуки гитары. Заинтересовавшись, Асунсьон решила выяснить, кто так хорошо играет. Когда они приблизились к зданию, из которого доносились эти звуки, Асунсьон различила, что гитар было две или даже три. Так что это не был одинокий любитель игры на гитаре. На минуту игра прекратилась, но почти сразу заиграли снова. На этот раз полились звуки испанской песни, и послышались ритмичные хлопки в ладоши и стук каблуков танцоров фламенко. Асунсьон решила найти вход и войти, ведь какой же испанец не любит фламенко! Да и она сама, будучи родом из Андалусии, танцевала с детства. А как её муж Родриго любил смотреть, как она танцует! Сам он не очень любил танцевать, считал, что для политика это недостаточно серьёзное занятие. Но однажды даже он не удержался и повёл её в страстном танце. Как никак испанец! Только вот мальчики и Кларисса, скорее всего, никогда не научатся танцевать фламенко. Мальчики ещё успели хотя бы увидеть и услышать настоящее фламенко, а Кларисса была слишком мала, когда они уехали из Испании. Но кто же здесь, в Советском Союзе мог танцевать так темпераментно? Асунсьон стремительно вошла в вестибюль и хотела найти комнату, в которой танцевали испанские танцы, но подойти ближе к источнику музыки не смогла, так как проход ей преградила высокая «дама» со словами:

– Покажите ваш билетик.

Потом, опустив взгляд вниз, «дама» увидела Клариссу, которую Асунсьон держала за руку:

– Вы с ребёнком. На дневное представление детям можно. Но тогда вам надо два билета.

Асунсьон поняла только одно слово «билет». Что за билет? А билета у неё и не было. Никакого. Билет на автобус, на котором они доехали, она выбросила, когда подошла к дому, куда её направили за пакетом со статьёй. Так она зашла в вестибюль этого красивого многоэтажного дома, левой рукой, на которой висела изящная сумочка, прижимая к груди пакет со статьёй, а правой сжимая в ладони ручку едва успевающей за ней Клариссы, чтобы не потерять ни дочь, ни пакет. И вот, на тебе, её не пропускает какая-то женщина, не пропускает туда, откуда слышится музыка её покинутой из-за угрозы смерти родины. Не пропускает! Крики Асунсьон привлекли ещё чьё-то внимание. Хотя, впрочем, она на это и рассчитывала. Ведь должен же быть в этом огромном здании хоть кто-то, кто мог принять решение и пропустить её туда, где играют, танцуют и поют фламенко. Этим кем-то оказался моложавый мужчина среднего роста в тёмно-синем костюме, подчёркивавшем его всё ещё подтянутую фигуру, выдававшую профессионального танцора.

– В чём дело, Лариса Витольдовна? Что за шум?

– Да вот, Эдуард Карлович, гражданка хочет пройти в зал без билета, да ещё и с ребёнком.

–Гражданка, почему вы нарушаете? ― строгим голосом спросил у Асунсьон мужчина, к которому обратилась высокая «дама».

Асунсьон ни слова не поняла, но по его интонации сообразила, что мужчина её о чём-то спрашивает. Со всей страстностью испанки, которую не пропускают послушать фламенко, она начала объяснять на испанском всю возмутительность такой ситуации. Мужчина, естественно, не знал испанского языка, и тоже ничего не понял из того, о чём тараторила Асунсьон. К счастью, по гортанным звукам её речи он догадался, что она говорила по-испански. Приветливая улыбка заиграла у него на губах, его чёрные глаза залучились от счастья, напомаженные строптивые чёрные кудри, распушились, освобождаясь от выравнивающего их бриолина:

– Вы испанка?

Асунсьон закивала:

– Си, си! Сой эспаньола!¹⁰

– Меня зовут Эдуард Карлович. Я директор этого театра. Проходите, пожалуйста, за мной, я покажу вам, где вы можете сесть, ― засуетился мужчина, показывая Асунсьон, что они могут пройти за ним.

Услышав похожие по звучанию слова, Асунсьон поняла, что разговаривает с директором, а ещё узнала, что она в театре. Она потянула за руку, увлекая за собой уже успевшую устать от долгой прогулки Клариссу, и пошла следом за Эдуардом Карловичем.

Раздался звонок, Эдуард Карлович подошёл к лестнице, ведущей наверх, но к удивлению Асунсьон начал спускаться по лестнице, ведущей в подвальный этаж. Кларисса было захныкала, но под строгим взглядом Асунсьон послушно начала спускаться, держась за деревянные перила, идущие вдоль стены. Свет на лестнице и в вестибюле, в который они спустились, начал затухать. Они вошли в ближнюю дверь и оказались у последнего ряда небольшого театрального зала. Эдуард Карлович показал Асунсьон места, на которые они могут сесть, помахал ей рукой и вышел из зала. Асунсьон усадила Клариссу и села рядом, положив на колени пакет и сумочку. В зале потух свет и воцарилась тишина. Вскоре в центральной части зала стало немного светлее, хриплый женский голос пропел фразу на непонятном для Асунсьон языке, и по проходу мимо Клариссы и Асунсьон пританцовывая, притоптывая, и, отбивая ритм хлопками в ладоши, прошли по направлению к сцене женщины в пёстрых длинных платьях с широкими струящимися юбками.

Глава 6. Фламенко

«Фламенко!» ― сердце Асунсьон радостно забилось. Она забыла обо всех бедах, преследовавших её последние два года, и начала отбивать ритм, хлопая в ладоши. «Хитанос русос¹¹», ― догадалась Асунсьон. И хотя это было не то фламенко, которое она знала, и музыка отличалась от той, под которую она когда-то танцевала, но она еле сдерживалась, чтобы не соскочить с места и не начать танцевать вместе с цыганками.

Танцовщицы поднялись на сцену, выстроились в ряд и начали танцевать, играя подолами своих юбок, украшенных рядами алых оборок. Прожектор выхватывал из темноты пары танцовщиц, которые вступали в состязание друг с другом в красоте исполнения и скорости движений. Прожектор выхватил из темноты одну танцовщицу, которая танцевала в одиночестве, не всегда попадая в такт и не очень умело, но так как это была маленькая девочка, цыганки-танцовщицы хлопали ей и выкрикивали слова одобрения, подбадривая юную танцовщицу, вскоре к ним присоединился и зал.

– О, Диос мио!¹² Кларисса! ― вскричала Асунсьон, ибо в юной танцовщице она узнала свою дочь.

Кларисса, обрадованная одобрением цыганок и зрителей, оттанцевала «свою партию» и пошла следом за цыганками, которые закончив выступление удалились за сцену под аплодисменты и смех зрительного зала. Перепуганная Асунсьон, которая испугалась, что цыгане украдут её дочь, подбежала к сцене, но тут её за локоть подхватил Эдуард Карлович и повлёк к боковому выходу из зала. В вестибюле он открыл перед ней другую дверь и повёл за кулисы. Там он что-то спросил шёпотом у стоявшего за кулисами человека, который одобрительно закивал.

Эдуард Карлович поманил Асунсьон за собой, и, поплутав по коридорам, они подошли к одной из дверей, откуда слышался женский смех и возгласы. Эдуард Карлович постучал в дверь и позвал кого-то по имени. Дверь открылась и выглянула старая цыганка. Эдуард Карлович что-то сказал ей. Цыганка открыла перед Асунсьон дверь и жестом пригласила её войти. Всё ещё перепуганная Асунсьон оказалась в большой грим-уборной, вдоль стен которой стояли гримёрные столы. Посреди грим-уборной Кларисса стучала каблучками, хлопала ручками, повторяя движения за молоденькой цыганочкой в красной юбке в чёрный горошек.

– Кларисса, что ты вытворяешь? Зачем ты пошла танцевать? Ты же помешала нормальному ходу спектакля. И мы с тобой даже не узнали, что это за пьеса, ― Асунсьон затараторила по-испански.

Кларисса престала танцевать и подошла к матери, опустив голову.

– Не ругай ребёнка! ― заговорила старая цыганка. ― Она ― хорошая девочка. Пусть приходит к нам и учится танцевать. Кто знает? Может вырастет, станет танцовщицей, такой, как Кармен Амайя. Ты ещё будешь ей гордиться!

Асунсьон из этой речи разобрала только имя великой танцовщицы фламенко. В дверь снова постучали и вошла молодая девушка в сером костюме. Старая цыганка обрадованно приветствовала девушку словами:

– Заходи, Оленька, нам опять понадобилась твоя помощь. Скажи, пожалуйста, мамаше, чтобы не ругала дочь, она ― прекрасный ребёнок, и пусть приводит девочку к нам учиться петь и танцевать цыганские танцы.

Ольга училась на последнем курсе иняза и была счастлива представившейся возможности практиковаться в испанском, который она изучала. Ольга поприветствовала Асунсьон по-испански, представилась и перевела, что сказала старая цыганка, потом начала рассказывать, что они находятся в цыганском театре, что спектакль, начало которого видела Асунсьон, это постановка пьесы Гарсиа Лорки «Чудесная башмачница», и что руководство театра хотело бы, чтобы Асунсьон посмотрела спектакль полностью и дала несколько советов для улучшения нескольких моментов, в которых руководство не очень уверено. Асунсьон удивило данное предложение, но желание посмотреть спектакль и окунуться в атмосферу страстного испанского танца, по которой она так соскучилась, взяло вверх и она ответила, что согласна.

В дверь постучали, и женский голос что-то сказал по-русски. Асунсьон, естественно, ничего не поняла. Но вряд ли сказанное могло к ней относится. Цыганки, сидевшие за своими гримёрными столами, захлопали в ладоши, зашумели, зашуршали юбками, начали вставать и выходить друг за другом из грим-уборной. Асунсьон догадалась, что их вызвали на сцену.

Вскоре в грим-уборной остались Асунсьон с Клариссой, старуха цыганка и Ольга. Старая цыганка снова заговорила:

– Оленька, детка, спроси, как её зовут, откуда она, и как зовут девочку.

Ольга перевела, Асунсьон ответила, но вопросы цыганки её обеспокоили. Старая цыганка погладила по голове Клариссу, улыбаясь, назвала девочку по имени вслед за Ольгой, и продолжила:

– Оленька, скажи ей, пусть не противится стремлению дочери, голос крови ничем не заглушить.

Выслушав перевод, Асунсьон вспыхнула и хотела было наброситься на старую цыганку, но сдержалась ― она знала, что цыганки дадут ей отпор. Тогда она ответила:

– Мой муж испанец, и я испанка, мы оба коммунисты и члены Коммунистической партии Испании.

Выслушав перевод, старая цыганка, которая к тому времени раскурила трубку, распространяя по грим-уборной аромат восточного сорта табака, затянулась, выпустила колечко дыма, потом ответила:

– Стара я, чтобы не разглядеть цыганского ребёнка. Пусть приходит сюда, сил здесь набирается, не бойся, я никому не скажу, да и Ольга не из болтливых.

Асунсьон подскочила к дочери, схватила Клариссу за руку, процедила сквозь зубы:

– Адьос¹³! ― и выскочила в коридор, раздосадованная и разъярённая тем, что кто-то догадался о её самой сокровенной тайне.

Глава 7. В ритме фарруки

― Она больше не придёт, ― сказала Ольга, обрадовавшаяся было встрече с Асунсьон. «Поговорить опять будет не с кем», ―подумала она. ― Не надо было ей этого говорить, ― расстраивалась Ольга, обращаясь к цыганке.

Старая цыганка снова затянулась трубкой и снова выпустила колечко дыма. По грим-уборной распространился аромат восточного табака:

– Придёт, если не завтра, то послезавтра. Она тоскует по родине, по любви. Где ещё она может забыться под звуки фламенко!

Кларисса действительно была плодом страсти Асунсьон и Раймона, великолепного цыганского танцора фарруки. Исстрадавшись за три года в одиночестве после ареста мужа, отчаявшаяся Асунсьон решилась устроить себе праздник и пошла в небольшую таверну на другом конце города, так как не хотела встретить кого-либо из знакомых. Она заказала себе «пинцитос» ― кусочки мяса, приготовленные на коротких шампурах, и бокал красного вина. Асунсьон сидела за столом, жевала кусочки курятины, запивала вином и готова была расплакаться от накатившей на неё жалости к себе самой.

Тут послышались аккорды гитары, пение, и в зал вошёл молодой смуглый красавец-танцор с чёрными глазами. Высокий, статный, похожий на вороного скакового жеребца он обошёл по кругу центральную часть зала, кружась и отбивая ритм хлопками в ладоши, потом остановился, встав вполоборота перед столом Асунсьон, начал медленно поднимать руки, растягивая мгновенье, и закружился на одной ноге, высоко подняв руки. Его длинные вьющиеся чёрные волосы взлетели, как потревоженная стая птиц. Женский гортанный голос запел драматически протяжную песню, под аккомпанемент гитары и барабана. Танцор снова закружился, разводя в стороны руки, как крылья, и начал танцевать фарруку, отбивая ритм ногами, всё более ускоряя темп. В его танце было достоинство, сдержанная ярость, вулканирующая страсть. Закончив танец, он упал на колени, потом встал, сделал пару шагов, отбивая каблуками бешенный ритм, и остановился у стола Асунсьон, взял со стола её бокал, выпил последний глоток вина, оставшийся на дне и, поставив в стакан неизвестно откуда взявшуюся алую розу, вернул бокал на стол Асунсьон.

После представления Асунсьон пошла следом за ним. Она потеряла голову и забыла обо всём: о муже, детях, борьбе, долге. Два месяца Асунсьон наслаждалась этим новым для неё чувством всепоглощающей страсти. Это время пролетело для неё в темпе фарруки. Через два месяца Раймон неожиданно уехал вместе со своей труппой выступать в других городах, и больше она о нём ничего не слышала.

Через девять месяцев родилась Кларисса. Клариссу все считали дочерью её мужа, свидания с которым за полтора года ей дважды удалось добиться. Асунсьон сама в это поверила, и больше не вспоминала ни о Раймоне, ни о фарруке, ни о двух месяцах сладостного забытья, в котором она тогда находилась. И вот, теперь, эта «противная старуха-цыганка» напомнила ей о том, о чём она, как ей казалось, напрочь забыла.

Глава 8. Бегство

Асунсьон, как ошпаренная, выскочила в коридор. Напротив грим-уборной стоял, переминаясь с ноги на ногу Эдуард Карлович. Увидев выходящую в коридор Асунсьон, пышущую гневом, он нерешительно посмотрел на неё, но набрался храбрости и обратился к ней:

– Что вы решили? Вы придёте на спектакль по пьесе Лорки?

– Си, си!

Эдуард Карлович понял, но решился уточнить:

– Когда? Когда вы придёте?

Асунсьон не поняла вопрос и, чтобы поскорее покинуть это место, механически повторила:

– Си, си!

Но Эдуард Карлович подошёл к двери в грим-уборную и громко позвал Ольгу. Асунсьон даже удивилась резкому тону его голоса, мгновенье назад так вкрадчиво и мягко задававшему ей вопросы. На пороге появилась Ольга. Эдуард Карлович обратился к ней:

– Узнай, когда она придёт на спектакль?

Ольга спросила и перевела ответ Асунсьон:

– Постараюсь на следующей неделе.

– Я буду вас ждать. Вот, пожалуйста, возьмите, здесь написан номер телефона в моём кабинете. Позвоните, пожалуйста, когда решите прийти на спектакль. На следующей неделе вечерний спектакль «Чудесная башмачница» будет в четверг. Приходите, я буду вас ждать, ― произнёс Эдуард Карлович нежным, вкрадчивым голосом, а потом резко скомандовал: ― Ольга переводите.

Ольга начала переводить. Но Асунсьон не стала дожидаться, пока Ольга переведёт всю фразу, а на ходу ответила:

– Извините, я очень тороплюсь. Прощайте! ― и поспешила к концу коридора, чтобы наконец уйти от «этих навязчивых цыган».

Когда Асунсьон дошла до конца коридора, Ольга только закончила переводить и бросилась за ней, говоря по-испански:

– Подождите, вы здесь заблудитесь, давайте я вас провожу.

Эдуард Карлович тоже хотел было пойти за ними, но его остановил гортанный голос старой цыганки:

– Стой, старый повеса, не твоего полёта дамочка. Она придёт скоро, но с охраной. Не по зубам она тебе.

Эдуард Карлович покраснел то ли от гнева, то ли от злости, но промолчал. Он знал, что всё, что предсказывает старая Лила, всегда сбывается.