Читать книгу: «Французский перец», страница 12
***
Просыпаюсь в полном одиночестве. Не сразу понимаю, где это я. Вспоминаю события вчерашнего дня. Мы с Эммануэлем с утра намеревались навестить его мать. Встаю в надежде, что Эммануэль принимает душ, и стучусь в ванную комнату. Но мне никто не отвечает. Поворачиваю ручку и заглядываю внутрь.
– Эммануэль! – зову я его. Но в ответ лишь тишина. Может, он отправился на пробежку? Или занимается на тренажёре в спортивном зале, который я вчера успела заметить. Решаю подождать его возвращения в комнате. Мало ли с кем я могу встретиться в квартире Пуавра. Уверена, что Жильбер в Штатах, но, скорее всего, у семьи Пуавров есть прислуга. Ведь кто-то же убирает эту огромную квартиру, готовит завтраки, ведет хозяйство. Возможно, что слуг несколько. Я не хочу, чтобы кто-то из них увидел меня и рассказал Жильберу. Пусть даже они и не знают, кто я такая, но он может догадаться. Лучше уж отсидеться в комнате Эммануэля, где точно никто не побеспокоит. Тяжело вздыхаю, сажусь на кровать и обвожу взглядом обстановку. Вспоминаю, что вчера купила в аптеке тест на беременность. Не сказать, чтобы меня что-то беспокоило, но небольшая задержка всегда была поводом проверить, не беременна ли я. Со мной такое часто случается, поэтому это скорее дань традиции, чем необходимость. До того, как согласилась поехать к Эммануэлю, я намеревалась утром сделать тест. Что мне мешает сейчас? Я не вижу причин не сделать его. Беру сумочку и достаю пластиковый конвертик. Иду в ванную комнату. Тест самый простой – кусок лакмуса. Я не заморачиваюсь ёмкостью и сую бумажку прямо под струю мочи. Стряхиваю излишки влаги и кладу тест-полоску на пьедестал рядом с раковиной. Должно пройти несколько минут, прежде чем я смогу оценить результаты.
В дверь комнаты стучат.
– Эммануэль, ты здесь? – слышу голос Жильбера.
Вот чёрт! Что он тут делает? Он же должен быть в Штатах. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Сердце подскакивает к горлу и взрывается сумасшедшей пульсацией. Спокойствие, только спокойствие! Главное сейчас – не выдать своё присутствие в комнате Эмми. Стою в нерешительности, боясь пошевелиться. Через минуту решаю подойти к двери, чтобы убедиться, что Жильбер ушёл. В голове птицей бьётся только одна мысль: «Бежать! Срочно бежать отсюда!» Потихоньку выскользнуть из комнаты Эммануэля, пробраться к входной двери, а там – спасительная свобода. Я судорожно обдумываю план побега. Крадусь к двери. Не замечаю, как цепляю ногой шнур настольной лампы. Когда обнаруживаю, то становится поздно. Я в ужасе наблюдаю, как лампа с диким грохотом валится на пол.
– Эммануэль?! – снова стучит в дверь. Вот чёрт! Он не ушёл! – Ты в порядке?! Ответь мне!
В голосе Жильбера слышна тревога. Он беспокоится за сына или боится, что в дом забрались воры?
– Эммануэль, если ты сейчас не ответишь, то я войду!
Чувствую, как по коже бисером рассыпаются мурашки. Я вся сжимаюсь от страха. Ещё секунда, и Жильбер застукает меня в комнате сына.
– Эммануэль?!
Всё как в замедленной съемке. Ручка поворачивается, дверь распахивается, и я встречаюсь лицом к лицу с хозяином роскошных апартаментов. Лицо Жильбера вытягивается и бледнеет при виде меня в рубашке Эммануэля, накинутой на голое тело. Моё сердце обрывается и летит в бездну.
– О, простите, – выдыхает он, отводя глаза в сторону. Разворачивается и выходит, закрывая за собой дверь. Меня накрывает невидимым колпаком. Я ничего не вижу и не слышу, пол уплывает у меня из-под ног. Весь мир перед глазами вытягивается в узкую чёрную трубу. Ещё немного, и я потеряю сознание. Усилием воли привожу себя в чувства, понимая – мне надо что-то сделать. Объяснить Жильберу, что всё совсем не так, как он думает. Это лишь глупая ничего не значащая интрижка, которую я заварила по собственной дурости. Да, я хотела ему отомстить, я хотела, чтобы он страдал, но это было раньше. Раньше, не теперь! Теперь, когда я знаю правду, всё иначе. Всё по-другому. Я ужасно раскаиваюсь в том, что сделала. Надо срочно догнать Пуавра и объясниться. Он должен меня понять, он обязан. Он не может не понять меня.
Отойдя от оцепенения, подрываюсь, как ненормальная, и выскакиваю следом.
– Жильбер! Жильбер! – я совсем забываю об Эммануэле. Сейчас для меня никого не существует, кроме Жильбера.
– Жильбер! – нахожу его в столовой. Стоит, уставившись невидящим взглядом в окно. Руки в карманах. – Жильбер. Ты должен знать… Всё не так, как ты думаешь… Ты должен выслушать меня. Жильбер!
Пуавр не реагирует, будто меня вовсе нет в комнате.
– Я и Эммануэль… Это не серьёзно… Это просто, понимаешь, это случилось потому что… Я сожалею, Жильбер!
Меня захлёстывает волна отчаяния. Почему Жильбер не смотрит на меня, будто я пустое место?
– Жильбер, я всё знаю… Я… Я… – на глаза наворачиваются слёзы, дрожат росинками на ресницах. Он никогда не простит меня! От этой мысли становится жутко. – О Симон… Эммануэль рассказал мне…
Опускаю голову, судорожно всхлипываю. Горячие капли падают мне под ноги.
– Жильбер… – едва шепчу я, всё еще надеясь на чудо. Но чуда не происходит. Пуавр молчит, застыв у окна в высокомерной позе.
– А вот ты где! Я купил на завтрак круассанов, – слышу весёлый голос Эммануэля за спиной. Подходит сзади и обнимает меня за плечи, держа в руках бумажный пакет. Чмокает в щеку. – Привет, пап! Я вижу, ты уже поздоровался с Карин! Удивлён?
Я не вижу лица Эмми, но уверена, что сейчас он улыбается своей лучезарной улыбкой, а в серых глазах пляшут озорные искорки.
Жильбер разочарованно фыркает.
– Да уж, удивлён, – поворачивается и криво ухмыляется, глядя на меня. Я ловлю его взгляд и внутри всё холодеет. Отчаянно зажмуриваюсь, не желая видеть презрения на лице Жильбера.
– Теперь ты знаешь. Мы с Карин встречаемся. А ты давно приехал?
– Только что… – нервно сглатывает. Слышу, как напряжённо звучит его голос.
– Будешь завтракать с нами?
– Нет, спасибо! Завтракайте без меня. Приятного аппетита! – собирается выйти из кухни, но Эммануэль продолжает беседу, не давая ему уйти.
– Мы с Карин собираемся к маме. Хочу их познакомить.
– Ты не слишком торопишься? – Пуавр кидает на меня колючий взгляд.
– Думаю, что как раз вовремя. У нас для неё хорошие новости, – Эммануэль лезет в карман и что-то показывает отцу, отчего лицо Жильбера становится мертвенно-бледным.
– Поздравляю, – Пуавр давится словами. Я не понимаю, что происходит. Что такое? Я в недоумении таращусь на Эмми. Он хитро сощуривается, на лице дурацкая счастливая улыбка. Слишком счастливая для двадцатилетнего мальчика, который встретился с папой после месяца разлуки.
– Я обожаю тебя, – чмокает меня и крепко сжимает в объятиях. Трётся кончиком носа о мою щеку. – Я так счастлив, Карин.
Наконец я замечаю в его руке забытую на раковине тест-полоску, которую он держит поверх бумажного пакета.
– Ты не сердишься, что я рассказал отцу?
Я в ужасе гляжу на кусок лакмусовой бумаги. Мои щёки тут же вспыхивают, в голове мутится. Этого не может быть! Я беременна…
– Карин, я так счастлив. Спасибо, Карин, спасибо… – он продолжает что-то шептать мне на ухо. Но я не понимаю слов, будто разом забыла французский. Я смотрю на тест и не могу оторвать глаз. Я все еще не верю, что беременна. Так не должно было случиться. Это неправильно. Нет! Нет! Нет! Мне надо срочно поговорить с Жильбером. Надо как-то объяснить ему. Какая-то дикая, нелепая ситуация! Чувствую, что меня затягивает в трясину. Я физически ощущаю, как погружаюсь в болото, и каждая моя попытка выбраться только ухудшает и без того плачевное положение. Шальными глазами смотрю на Эммануэля. Он так счастлив, и от этого становится жутко. Боже, на сей раз я вляпалась по полной! Что мне теперь делать? От этого ребенка я не откажусь ни за что на свете! Но это неправильно. Так нельзя! Нельзя! Моя совесть отчаянно вопит, требуя расставить все точки над i. Но разум приказывает молчать, чтобы не сделать хуже. Хотя, по-моему, хуже уже некуда.
– Карин, ты слышишь меня? Карин? – голос Эммануэля выдёргивает в реальность. Таращусь, будто впервые увидела его. Прости меня, Эммануэль. Прости. – Карин, ты согласна?
– Что?
– Ах, Карин! Я всё понимаю, но думать уже не о чем… Но если тебе это нужно, то подумай. Я уже давно всё для себя решил. А он… – гладит меня по животу. Улыбается. – Ему нужны мы оба. Понимаешь, мы нужны ему. Так что ты решаешь не только за себя, но и за него, Карин.
– Решаю? Я? – кажется я пропустила что-то важное.
– Да, Карин. Ты его мать, а я – отец.
– Кто? Чей отец?
– Я – отец нашего ребенка!
Вот чёрт! От его слов мне становится дурно.
– Тебе плохо, Карин?
– Да, что-то голова закружилась, – сердце бешено клокочет, отдавая в барабанные перепонки. Эммануэль усаживает меня на стул. Наливает и протягивает мне воды. – Вот! Посиди пока тут, я мигом! Только переоденусь. Представляю, как обрадуется мама!
Да уж, обрадуется. Думаю о Симон. Мне становится невыносимо стыдно перед ней. Как я посмотрю в глаза этой женщине? Любовница мужа и невеста сына. О, я – просто чудовище! Эммануэль выходит. Остаюсь в столовой одна. Пока Эмми переодевается, мне надо найти Жильбера и поговорить с ним. Объяснить.
Встаю и иду на поиски Пуавра. Нахожу его в кабинете. Сидит за письменным столом. Вдоль стен – стеллажи с книгами. В комнате полумрак.
– Жильбер… Я хотела сказать, – неуверенно мнусь у порога. Мне стыдно смотреть Жильберу в глаза. – Хотела, чтобы ты знал…
– Ничего не надо говорить, Карин, – тяжело вздыхает. – И так всё ясно. Что тут ещё объяснять?
– Но я…
Мотает головой, он не хочет выслушать меня.
– Молчи! Просто молчи! – опускает голову. Делает паузу и снова вскидывает на меня колкий взгляд. Но вместо брезгливости в серых жемчужинах я вижу горечь и боль. Много боли. Озера боли, реки боли. – Знаю, что там, в Алжире, я повёл себя не лучшим образом, но… Пожалуйста, Карин, не разбивай ему сердце. Он мой сын.
Слёзы застревают колючкой в горле. Я закусываю губы, чтобы не разреветься.
– Хорошо, – едва справляясь с чувствами, шепчу я. Нам больше не о чем говорить. Жильбер расставил всё по своим местам. Предельно ясно и чётко. У меня нет шансов. Ни единого шанса. Все кончено.
Моё сердце разрывается от горя. Я хотела отомстить Жильберу, а в итоге сделала больно себе. Как мне теперь с этим жить? Эммануэль ждёт моего согласия. Но имею ли я право выйти за него замуж? Что из этого получится? Вот тебе и ни к чему не обязывающие отношения! Попала, как кур во щи!
***
Мы едем в Бют-Шомон, где расположена клиника.
Из палаты Симон открывается чудесный вид на залитый солнцем осенний парк. Воздух чист и прозрачен, как горный хрусталь. Золото листьев выгодно контрастирует с лазурью безоблачного неба.
Симон, бледная и худая, лежит на кровати. При виде Эммануэля её рот дёргается в попытке что-то сказать, но у неё выходит только нечленораздельное блеяние. Она выглядит жалкой. Моё сердце сжимается при одном взгляде на неё. Симон лишь тень. В ней давно нет ничего человеческого. Симон – призрак прошлой жизни Жильбера. Я смотрю на неё и пытаюсь понять, какой она была до того, как превратилась в парализованную мумию? Симон похожа на живого мертвеца. Кожа иссушенная, ломкая, словно пергамент. Чёрные тени вычерчивают глазницы на неживом лице. Взгляд тусклый, точно подёрнутый коркой льда. Губы истончились и сползли неровной линией, делая перекос вправо. Нос заострился, превратившись в птичий клюв. На вид Симон едва ли можно дать шестьдесят. Она выглядит на все семьдесят.
– Привет, мам! – Эммануэль садиться на край кровати и берёт ее за тонкую, похожую на птичью лапку, руку. – Ну как ты?
Её губы дёргаются. Веки подрагивают. Симон пытается улыбнуться сыну.
– Мам, – он с нежностью смотрит на неё. – Я хочу познакомить тебя с моей Карин. Подойди, – делает жест рукой.
– Доброе утро, мадам! – я скорбно улыбаюсь. Мне больно смотреть на Симон. Она открывает рот. Губы расползаются кособокой фигурой.
– Мама, у нас с Карин скоро будет ребёнок. Ты рада? – Симон моргает, в её глазах блестят слёзы. Тонкая полоска рта кривится. От уродливого подобия улыбки по моему телу прокатывается дрожь. Мне страшно. Страшно смотреть на неё. Страшно подумать, каково это знать, что ты медленно умираешь. Внутри всё дрожит. Симон изучает меня пристальным взглядом. Мне чудится, что она видит меня насквозь, но не может ничего сделать, даже сказать не может. Она видит всю мою подлость, все мои гаденькие грешки. Я закусываю губы, глядя в эти блёклые, подёрнутые мутной пеленой глаза. Бедная, бедная Симон. Что бы чувствовала я, окажись на её месте? Разве же я хотела бы для своего сына такой участи? Мне стыдно, я опускаю глаза, не выдерживая взгляда прикованной к постели женщины.
– Мам, ты благословишь нас с Кариной? – слова Эммануэля жалят сердце, обжигают, заставляя ещё больше стыдиться. Я вскидываю на неё взгляд в надежде, что Симон отрицательно качнёт головой. Но нет, она одобрительно моргает. Зачем, Симон?! Ведь я же спала с твоим мужем, устраивала бесстыдные игры со старшим сыном, а потом соблазнила младшего. Кажется, я недовольно морщусь, глядя на неё. Эммануэль принимает мою гримасу за скорбь и выводит из палаты.
– Карин, я очень тебя прошу, не плачь в присутствии мамы. Это сильно её расстраивает.
Когда я научилась быть такой лицемеркой? Я виновато улыбаюсь, глядя на Эмми.
– Прости, Эммануэль. Но твоя мама… Мне так жаль! – подхожу и обнимаю его, утыкаясь лицом в плечо.
– Держись, Карин! – гладит меня по спине. – Ты сделала маме огромный подарок! Она счастлива. Даже если она… – он на секунду замолкает. – Даже если она завтра умрет, то умрет счастливой. Она очень рада за нас. Правда, рада. Ты ей нравишься.
Меня начинает трясти. Не то от истеричного смеха, не то от сухих рыданий. Странные чувства одолевают меня в эту минуту. Боль, горечь, страх и – безудержное веселье. Как такое может сосуществовать в природе? Я не понимаю, но сейчас чувствую именно это. Наверное, это и есть отчаяние, когда от тебя уже ничего не зависит. Ты сделала всё, что могла и теперь пожинаешь плоды своих стараний. Гореть мне в аду! Мне никогда уже не вымолить у Бога прощения. Я загнана в угол, и могу лишь повиноваться уготованной судьбе. Почему в моей жизни всё так сложно?
Глава 21. Жильбер. Боль моя, сердце мое
Свадьба назначена на конец декабря. В Париж приезжают мои родители. Я не видела их с тех пор, как уехала из родного города. Мама рада за меня. Она постоянно плачет. Надеюсь, что от радости. Ей нравится Эммануэль. Мои родители не ожидали, что я выйду замуж за наследника большого состояния.
По утрам меня тошнит. Честно говоря, меня тошнит всегда. Даже во сне. Живота ещё не видно, но я всё равно выбираю свадебное платье свободного кроя. Не хочу, чтобы он страдал. Я уже люблю своего сына. Почему-то я уверена, что у меня будет сын. Мой сын. Только мой.
В Эммануэля словно вдохнули новую жизнь. Он летает. Я очень переживаю, что он летает на мотоцикле по Парижу. Эмми такой беспечный. Надеюсь, что после свадьбы всё наладится – я смогу полюбить Эммануэля. Он славный. Такой заботливый и внимательный. Он не оставляет меня надолго одну. На правах главы семейства давит авторитетом, хочет, чтобы я ушла с работы. Говорит, что сейчас я должна думать только о нашем ребёнке, а не об отношениях Елизарова и нового поставщика. Не спорю с ним. Мне и в самом деле очень тяжело сосредоточится на работе. Постоянно хочется спать. Ползаю по офису, как сонная муха. Одно хорошо – я стала меньше думать о Жильбере. Я смирилась с тем, что наши отношения остались в далёком прошлом, и к ним не будет возврата. Никогда. Никогда – какое жестокое слово. Сердце до сих пор сжимается болью, когда я вспоминаю то самое утро в квартире на Набережной Жевр. Бедный Жильбер. Он не знает, что я люблю его. Люблю до сих пор. И это ужасно. Я люблю своего будущего свёкра. Такая ерунда могла случиться только со мной. Мыслимо ли любить отца своего будущего мужа? Как мы будем уживаться? Хорошо, что у Эммануэля есть своя квартира, куда я переселилась вскоре после объявления о помолвке.
Пуавра не вижу. Да и не хочу видеть. Что он обо мне думает? Я разбила ему сердце. Уверена в этом. Наверное, считает меня потаскухой. О, кажется, я полностью оправдала его ожидания! Жильбер. Мой глупый, мой нежный, мой любимый. Мой. Свёкр. Когда родится малыш, будет ли Жильбер с ним возиться? Будет ли он любить этого ребенка? Я очень хочу, чтобы Жильбер полюбил Арно. Я уже придумала имя своему сыну. Арно Пуавр. По лицу текут слезы, стоит мне только представить их вместе. Каким он будет, мой Арно? Как бы я хотела, чтобы он был похож на отца. Мой Арно. Я часто разговариваю с ним, когда мы остаемся одни. Это глупо, но я чувствую, как Арно шевелится во мне. Он живет внутри меня. Дышит моими легкими, чувствует моими чувствами, любит моей любовью. Он любит своего отца. У меня только второй месяц беременности, но я уже не представляю себя без Арно, словно знаю его всю свою жизнь. Я люблю своего сына.
Накануне свадьбы никак не могу заснуть. Ворочаюсь в кровати. Эммануэль уехал к родителям, оставив меня с моими в нашей, теперь уже нашей, квартире. Он хочет провести эту ночь в доме, где прошло его детство. С Симон и Жильбером. Симон стало лучше. Врачи разрешили ей поприсутствовать на завтрашней церемонии. Она будет сидеть в кресле. Правда, долго сидеть Симон не сможет. Её хватит максимум на час. Знаю это точно, потому как мы с Эммануэлем часто возим ее на прогулку в парк Бют-Шомон. То, что Симон может сидеть – большой прогресс. Видно, новости о помолвке сына и моей беременности придали ей сил. Несчастная, больная, обманутая Симон. Если бы она только знала. Если бы только знала. Она бы ни за что не согласилась на это брак. Мой брак с Эммануэлем – насмешка над всем, чем дорожит Симон. Сегодняшней ночью я понимаю это как никогда. Я не должна была соглашаться на брак с Эммануэлем. Как я буду завтра стоять в церкви? Перед святым распятием я буду давать клятву в любви и верности мужчине, которого не люблю. Я не верующая, но мне страшно. Страшно лгать перед людьми и богом. Я жуткая грешница. Низкая, безнравственная хищница. Именно так назвал меня Жильбер, когда приехал в Москву, чтобы уговорить отказаться от Драка. Как же он был прав!
Вспоминаю Драка. Пьер. Милый, милый Пьер. Любит ли он меня? Когда-то он клялся мне в любви. Хотел развестись с Брижит, чтобы жениться на мне. Завтра он тоже будет там, в церкви. Будет стоять рядом с Жильбером и Эммануэлем и изображать радость. Ему придётся. Мой милый, мой несчастный Пьер. Прости меня, Пьер. Прости за всё. За то, что давала надежду, за то, что не смогла ответить на твои чувства. Я знаю, что ты был искренним. Ты открыл мне своё сердце, а я наплевала тебе в душу. Прости, Пьер, если сможешь. Прости.
Я ужасно раскаиваюсь. Груз грехов давит грудь, превращаясь в бессонницу. Ночь перед свадьбой – ночь мучительных раскаяний, ночь сожалений, ночь тягостных воспоминаний и раздумий о будущем. Завтра я шагну за ту грань, откуда уже не вернуться. Хотя, наверное, я давно переступила эту черту. С лёгкостью, не замечая, как перешла на сторону лжи и обмана. Что будет со мной, с Жильбером, с Арно, с Эммануэлем? Что будет со всеми нами? Как мы будем жить?
***
Меня трясёт с самого утра. Лихорадочно бьёт все тело. Дико тошнит. Смотрю на себя в зеркало – тусклое, измученное бессонной ночью лицо, набрякшие веки. Не помогает даже макияж, наложенный рукой профессионального визажиста. Я бледная и страшная. В белом платье, с фатой на голове, точно привидение из фильма ужасов. Слышу, как вступает музыка. Ну вот и всё, мой выход. Подхожу к отцу. Бедный мой папа. Он так горд за свою дочь. Весь так и светится. Если бы он только знал, какое я чудовище. Я тяжело вздыхаю и беру его под руку. Двери открываются. Мы вступаем в полумрак роскошного старинного собора. Сквозь витражи сочится солнечный свет, разлетаясь разноцветными брызгами по стенам и сводам храма, переливаясь драгоценными камнями в позолоте икон и начищенной до блеска церковной утвари. Мы идём по красной ковровой дорожке, ведущей к алтарю. Все украшено цветами и белыми невесомыми лентами. Куда ни глянь, везде сидят люди. Вся церковь заполнена людьми. Почти никого из них не знаю.
Под звуки органа проходим по коридору до самого конца. Возле кафедры меня уже ждут. Наряженный в серый фрак Эммануэль и святой отец в сверкающих белых с золотым одеждах. В петлице у Эммануэля цветок флёрдоранжа – символ невинности. Сердце сжимается. Эмми сам, как этот цветок – чистый, невинный мальчик, не представляющий, какого монстра он выбрал себе в жёны. Я встаю по правую руку от кафедры. Папа садится на переднюю скамью между мамой и Жильбером. Рядом в коляске сидит Симон. Чуть дальше – Пьер и Брижит. Скольжу по Брижит глазами. Одного взгляда вполне достаточно, чтобы оценить. Очень худая, лицо желчное, неприятное, сухая кожа собрана множеством мелких морщин. Брижит напоминает мне шарпея. Смотрит враждебно, будто что-то подозревает. Я не испытываю к ней симпатии. Как Пьер мог жениться на такой?
Стою, словно приговоренная к повешению. Перед глазами библия, которую держат руки святого отца. Но мои мысли там, за спиной. Я кожей чувствую присутствие Жильбера. Он невозмутим, как скала, но я ощущаю невероятно сильное напряжение, волнами исходящее от него. Внутри бушует буря. Цунами, ураган, сметающий все на своем пути. Отчаяние, боль, разочарование, сожаление – бунтующий океан, затягивающий на мутное дно. Жадный, безжалостный, свирепый. Жильберу нужно смириться с тем, что происходит в церкви в эту минуту. Но он не может. Ему трудно преодолеть ненасытную, губящую стихию внутри себя. Моя душа истекает кровью, рвётся на части, вопит, ноет, зовёт. Я часто и глубоко вздыхаю, боясь разреветься. В глазах подрагивают слезинки. Под фатой этого не видно.
Священник начинает церемонию. Я не слышу его. Я поглощена тем, что творится на скамье первого ряда. Одна за другой накатывают тяжёлые волны, готовые проглотить меня, увлечь за собой в пучину, в тёмную бесконечность. Моё сердце бьется в унисон с сердцем любимого. Оно чувствует боль, его боль, нашу боль. В эту минуту он не рядом со мной. Он сидит на почётном месте родителя. Грудь разрывают стальные когти, острые иглы впиваются в рёбра, раскалённым железом жгут изнутри. Как бы я хотела, чтобы рядом со мной стоял он! Я готова вечно клясться ему в любви, принадлежать только ему, быть пустой, бездушной игрушкой в его руках, травой, по которой ступает, морскими волнами целовать ступни, проливаться дождём к его ногам, пока дышу, пока живу, пока смерть не разлучит. Нас. Навсегда.
– Согласна ли ты, Карин?
– Да, – выдыхаю я. «Да! Сто тысяч раз, миллионы, миллиарды раз «да»! Да! Да! Да!» Наваждение. Морок. Сон.
– А ты, Эммануэль? – слова священника ударяют под дых, бьют наотмашь, звуком разбитого стекла осыпая чудесное видение мне под ноги. Неужели я это сказала? Нет… Нет… Нет… Я сказала не ему, не ему… Как же так? Как так? Зачем? Но разве не этого ждут от меня собравшиеся? Сегодня я надела свадебное платье, чтобы сказать «да» Эммануэлю. Эммануэлю, не Жильберу. Нет. Не ему. Мой любимый мужчина никогда не будет моим. Уже никогда. Мой Жильбер навсегда останется мужем Симон. Её мужем. Меня охватывает отчаяние, граничащее с безумием. Я завидую Симон. Невероятно, пугающе, сильно. Я хочу быть на её месте. Я готова умереть, только бы он принадлежал мне. Пусть не долго – несколько лет, месяцев, дней. Мне. Полностью, без остатка. Только мне. Только мне… Жильбер… С ресниц срываются горячие капли и скользят по щекам.
– …объявляю вас мужем и женой, – заканчивает речь священник.
Эммануэль поднимает фату. Целует меня в губы. Отрывается и смотрит. Улыбается ослепительной, солнечной, белозубой улыбкой. Я улыбаюсь в ответ. Не потому что хочу, а потому что так нужно. Мне надо улыбаться. Это день моей свадьбы. Невеста должна улыбаться. Все ждут от меня счастливой улыбки. Абсолютно все.
Внезапно оказываемся в кругу людей. Каждый хочет нас поздравить, пожелать счастья, дать напутствие. Мама крепко обнимает и целует меня, потом Эммануэля. Папа пожимает ему руку и хлопает по плечу, чмокает меня в щеку. Жильбер подходит ближе. Лицо холодное, строгое, выточенное из цельного куска льда. Смотрит. Пронзительно долго, тяжело, болезненно. Взгляд серых жемчужин устремлен в самую душу, достает до тайных сумеречных глубин, пронзает рапирой насквозь черноту тягостных сомнений, скопившихся где-то внутри меня. Сердце обрывается и летит в бездну. «Я люблю тебя! Люблю!» – истерично бьётся в черепной коробке отчаянная мысль. Пустая, глупая, ненужная, жестокая мысль. Хрусталики слёз дрожат в моих глазах. Зачем я это сделала? Зачем? В эту минуту мне хочется умереть. Я смотрю на своего свёкра и не могу отвести зачарованного взгляда. Непозволительно долго. Слишком долго. Нежно, тоскливо, любя.
– Мои поздравления, – голос холодный, неживой. Губы вздрагивают в попытке изобразить на лице улыбку, но у Жильбера не получается. Он делает шаг назад и тонет в благоухающей ароматами духов людской толпе. Стою, будто зачарованная его словами, не в силах пошевелиться. Все еще смотрю туда, где растворилась фигура Жильбера, облачённая в роскошный смокинг. Я слышу последние ноты его терпкого парфюма. Его образ перед моими глазами всё еще свеж и ярок.
– Карин, – вздрагиваю от неожиданности. Поворачиваюсь и вижу Пьера. – Я рад за тебя. Поздравляю.
Мягкая улыбка на мясистом добродушном лице. В глазах Драка столько тепла, столько нежной грусти, что я тут же оттаиваю. Гляжу на Пьера, словно на своё отражение. Почему-то мне кажется, что сейчас мы с ним очень похожи. Та же боль, та же тоска, то же отчаяние. Скажи, Пьер, почему так больно любить? Пройдет ли эта боль? Или мне надо привыкнуть к постоянно саднящему чувству в груди?
– Спасибо, – вместо мучающих меня вопросов, произносят губы.
– Теперь мы родственники.
Обнимает меня совсем не по-родственному. Слишком горячо. Чувствую его обволакивающее тепло. Мы с Пьером по одну сторону баррикад. Мне не нужны слова, чтобы понять – он ещё любит меня. Без единой капли надежды. Любит. Как с этим жить, Пьер? Как?
Отрываюсь от Пьера и смахиваю с лица предательски выкатившиеся слёзы. Плакать на свадьбе – плохая примета, но я не могу остановиться. Брижит сверлит меня злыми глазами. Бьюсь об заклад, она уверена, что я именно та женщина, из-за которой её муж хотел развестись. Кидаю в ответ дерзкий взгляд и натянуто улыбаюсь. Брижит морщится, будто съела лимон, и выдавливает ответную улыбку. Но поздравлять меня не спешит. Я не нравлюсь ей. Это очевидно.
***
Медовый месяц проходит, как во сне. Эммануэль счастлив. Постоянно щебечет веселой птичкой, заглядывает мне в глаза, бесконечно целует. Опекает. Он очень заботливый, внимательный муж. И очень нежный. Ласковый, как кот. Но я не чувствую себя с ним. Эммануэль – фон. Средство от тянущей внутри тоски. Первые месяцы я погружена в раздумья о свадьбе и холодности Жильбера. Я постоянно думаю о нём.
Симон снова положили в клинику. Мы с Эммануэлем часто навещаем её. В хорошую погоду возим на коляске гулять в Бют-Шомон. Стоит только пересечься с Жильбером, тот сразу уходит. Избегает нас. Точнее, избегает общения со мной. Он не хочет меня ни видеть, ни слышать. Наверное, так лучше для всех. Но каждый раз, когда я застаю Пуавра у Симон, сердце прошивает сладкой болью. Что я буду делать дальше? Я жена его сына. Мне надо как-то взять себя в руки. Ради семьи, ради Эммануэля, ради Арно.
Мой живот растет на глазах. Я стала похожа на бегемота. Лицо опухло, нос раздуло. Ноги превратились в столбы и не влезают ни в одни туфли. Я настолько безобразна, что не могу взглянуть на себя в зеркало. Косметикой не пользуюсь. Даже смешно о ней говорить. Она мне не помогает. К тому же мой организм отторгает любые косметические средства. Я не могу пользоваться ни помадой, ни тушью для ресниц, даже крем не могу нанести. Меня тут же начинает мутить, кожа чешется. Я сломя голову несусь в ванную, чтобы поскорее смыть с себя всё. Я не принадлежу себе. Я химера – два существа в одном. Арно слишком сильно на меня влияет. Он стал совсем большой. Мой гинеколог показывала мне Арно на экране УЗИ-аппарата. Я не ошиблась – у меня мальчик. Врач хотела удивить меня новостью, сказав пол ребенка. Но я с самого начала знала, что у меня будет сын. Мой Арно. Я давно его так называю – Арно. Эммануэль хочет, чтобы его звали Альбером, а мне нравится Арно. Нашего сына будут звать Арно Альбер Пуавр. Интересно, какое имя выбрал бы Жильбер? Хорошо, что я не встречаюсь с ним. Я не хочу, чтобы он видел меня такой. Странно, но Эммануэль будто не замечает, какой уродиной я стала. Он, как и прежде, называет меня ласковыми словами и с нежностью смотрит в глаза. Неужели он любит меня такой?
Арно появляется на свет неожиданно. На два месяца раньше срока. Мой малыш спешит увидеть этот мир. Воды отходят вечером, когда я в квартире одна. Эммануэль, как примерный семьянин, помимо учёбы много работает в компании. Зарабатывает деньги. Помогает Шарлю вместо меня. Я просто не в состоянии работать. Меня всё время клонит в сон. Мозги точно затянуло плотным ватным коконом, и они не реагируют ни на что, кроме малыша. Даже моё чувство к Пуавру сильно притупляется. Я начинаю думать, что моя болезненная любовь к Жильберу наконец-то прошла.
Не сразу понимаю, что случилось, когда из меня выливается прозрачная жидкость. Низ живота скручивает спазмом. До меня доходит – я рожаю. Звоню Эммануэлю и своему врачу. Пока муж добирается до дома сквозь парижские пробки, складываю в сумку необходимые вещи.
Роды проходят тяжело. В какой-то момент мне кажется, что я уже умерла, но боль, рвущая тело на части, даёт понять, что я жива. Два дня прихожу в себя в реанимации. Чувствую тянущую, пугающую пустоту внутри себя. Моего малыша нет со мной. Мой Арно. Я беспокоюсь за него. Нет, не так! Я панически боюсь потерять Арно.
В палату заходит врач. Осматривает, интересуется моим самочувствием. Но меня ничто не беспокоит так, как жизнь и здоровье Арно. Спрашиваю его о сыне. Врач хмурится и говорит, что мне надо еще немного отдохнуть. Но я не могу отдыхать. Я изнываю от разлуки с сыном. Вечером устраиваю настоящую истерику. Ору и рыдаю. Мне говорят, что Арно родился недоношенным, и его поместили в кувез. На третий день добираюсь до палаты, где лежит Арно. Он такой крошечный, такой беззащитный. По моим щекам текут слёзы. Умоляю врачей отдать мне моего ребенка. Но мне говорят, что Арно еще слишком слаб. Через семь дней меня выписывают из клиники одну. Но Арно не отдают. Я уезжаю домой. Мой мальчик остаётся там, с ними. Я не могу ни спать, ни есть. Постоянно плачу и прошу Эммануэля отвезти меня к сыну. Я каждый день езжу к нему и часами торчу возле палаты, прилипнув к стеклу, точно муха. Мой маленький Арно. Моё тело безумно тоскует по нему. Я не могу без сына. Мы с ним всё ещё одно целое.
