Читать книгу: «Картины из лабиринта», страница 3
Он проглотил мой длинный взгляд и неброско подбоченился, смиряясь.
– Вся суть в том, чтобы развалиться самому. Каждый в состоянии разбить свои кубы самостоятельно, без помощи пластилина, если знать как.
Эта самоубийственная доктрина привела меня в замешательство.
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем разваливаться?
– Как? Чтобы уйти отсюда, конечно.
– Куда отсюда?
Он махнул в сторону реки.
Я повела головой, сдвинув с глаз непослушный локон. Мои волосы уже почти высохли.
– А что там? Выход?
Он проигнорировал мой вопрос.
– Огонь, – потребовал он, протягивая цапку вперед. Похоже, большего от него добиться было нельзя. Я выглянула в междупространство. Собирать новый кластер не было надобности. Предыдущий, копия того что я отправляла лодочнику, все еще висел там, лаконично выцарапанный гранями: I_~_I
Мне нужно было только отогнуть уголок кластера и вписать недостающее четвертое па. Закончить алгоритм огня; сделать его безопасным.
Лаз весь обратился во внимание, антенно растопырив цапки: зеленый богомол, готовый принять пакет данных. Однако я не спешила передавать ему знание. Кластер повис на рельсах моего ума, готовый сорваться по малейшему движению воли.
«Как только я отдам ему огонь, он исчезнет», – думала я. Он исчезнет, а я останусь здесь. Будь Фая со мной, она бы сказала, как поступить. Но ее нет. И не нужна она мне. Я слишком много на нее полагалась. Все по-другому теперь.
С этими мыслями я отпустила кластер в голодный разум лаза. Он благодарно сощурился и замер в трансе, совсем как лодочник. Несмотря на то, что форма их тел различалась, что-то неуловимое в чертах и мелких жестах объединяла их. Разные ягоды, но с одного поля.
Лодочник. Это была моя вина все же. Это я отпустила кластер тогда, не Фая. Нет смысла доверять никому. «Никому!» – подумала я громко, надеясь, что она услышит.
Между тем, кубы, из которых состоял лаз, нагнетали яркость. На фоне гирляндных вспышек его безликих собратьев его кубы сияли туманной, медовой красотой. Лаз улыбнулся умом.
– Как отсюда выйти? – спросила я. – В чем секрет?
– Огонь, – сказал он.
Достигнув абсолютной яркости, кубики его задрожали и начали отпадать с плеч, с груди, с цапок. Касаясь пластилиновой поверхности Влаза, они вспыхивали огнем.
– Что это значит? – спросила я встревоженно.
Но ответить было уже некому. Передо мной пылала нестройная груда блоков. Я сконфуженно глядела в иссякающий огонь. И вдруг все сошлось. Я поняла.
Фая не ошиблась в расчетах, она действительно все знала наперед. Она специально дала лодочнику незавершенный огонь. Она знала, что тот взорвется. Она хотела взорвать его. Хотела. Потому что из Влаза был лишь один выход. Из него можно было только сгореть.
Оводом взгляда я рассеяла иллюзию деревянной стены, отделяющей меня от потока пиксельной армии. Лазы тут же хлынули напрямик, ударяясь об меня плечами. Во мне пульсировало знание. Ключ наружу. И я могла подарить его им. У меня была сила, возможность освободить их всех. Всех лазов. Сжечь их дотла. Это было бы нетрудно, ведь площадь огня не имеет значения при его создании. Достаточно лишь расфиксить паузы между па, и пламени придется распластаться, чтобы поймать себя за хвост. Я без труда могла бы выдумать огонь, целиком покрывающий Влаз.
Но мне вспомнилась черная, вибрирующая эхом струна и злые, лиловые небеса над бусиной дома в треугольном наваждении. Что я знала об этом мире? Кто я такая, чтобы решать за них? Лишать их того что, у них есть? Что, если Влаз для них – райский сад? Откуда мне знать? Мне стало тесно.
Быстро,
Руками ума,
Хрупкими, как ресницы,
Я сковала огонь:
Чистый,
Бездымный,
Глубокий, как дверь.
«Сейчас», —
Подумала я
И сделала шаг.
~нарисованный старик~
Ощущение палящей жары пропитало меня. Языки прожекторов в густом тумане плавно двигались из стороны в сторону. Я шла сквозь туман, выставив руки перед собой, готовая встретить неожиданное препятствие. Периодически я посылала в междупространство маяковую грань x <, обозначая свое присутствие, но несколько оборотов спустя перестала. Зачем? К кому я обращаюсь? Другие мне отныне ни к чему.
Но одиночество, хоть и освобождало, все же было одиночеством. В тишине эфира я думала о разных вещах, загипнотизированная далекими прожекторами. Мои мысли пространно ассоциировались с движениями этого сонного света. Мне вспомнились жители улья и их наспинные капсулы для искр. Как они не заметили меня, хотя я была так близко, совершенно чужеродная? Почему? Наверное, они были слишком заняты, ведь Обнадежда приближалась. Интересно, каково это – жить от Обнадежды до Обнадежды, накапливая силу тяжелым трудом, чтобы потом выстрелить ей в экстазе? А лазы? Что чувствовали они, взбираясь по стене? Казалось ли им, что успех близок? Что вот-вот? Что осталось еще одно движение, небольшой рывок, и все? Как глупо! Глупо! Я покачала головой, снисходительно улыбаясь их простоте.
«Им далеко до меня, разве нет? До моих возможностей, до моего воображения. Ведь я могу сотворить все что угодно, что пожелаю, мгновенно. Я могу ходить сквозь стены если захочу, – думала я громко, решительно шагая вперед, вдохновляясь, пока откуда-то из глубин не пришел вопрос: Да, но только вот зачем все это?»
Я остановилась. Внезапное осознание переломило грудь. И правда. Зачем я все это делаю? В чем заключается моя цель?
– Куда я иду?? – прокричала я в уме.
Мир вокруг молча клубился в ответ.
Я двинулась вновь, но уже тише, понурив голову. Грусть окутала меня. Пусть все они и были ограниченнее, чем я, пусть они и не умели ходить сквозь стены, их жизнь все же имела смысл. Хотелось поговорить с Фаей, но ее не было.
«Она, может быть, вообще никогда не вернется», – подумала я.
Погруженная в тяжелые мысли, я не сразу заметила, что туман начал рассеиваться. Глаза мои стали различать идущие понизу контуры – мои ноги. Я подняла голову. Прожектора светили теперь тускло-тускло, их уже почти не было видно, похоже, они были частью тумана. Впереди проступали контуры стен. Я будто выходила из облака. За любопытством тут же забылась грусть.
Вскоре я уже шла по улицам города. Дома были сложены из глиняных кирпичей и покрыты арабской вязью трещин. Все двери были открыты нараспашку. Я заглянула в несколько, но всюду было пусто. Было похоже, что это место необитаемо. Я добралась до площади с сухим фонтаном посередине и присела на краешек.
Небо сочилось закатом: четверть рыжего солнца выглядывало из-за горизонта. Было жарко, но со сбитой спесью, как бывает вечером. Мне стало любопытно, зайдет солнце или нет. Я смотрела на него, пока не заболели глаза, но оно не двигалось. Я шаркнула ногой, вздымая пыльный песок. Может быть, жители прячутся? Может, они знают, что я здесь, и боятся? Боятся меня?
«х <:~», – открыто подумала я и прислушалась.
Все здесь проницал шепушачий звук, словно кто-то водил мокрой ладонью по стене, но он был достаточно фоновый и постоянный, чтобы принять его за форму тишины. Никто не откликнулся на мои грани. Припекало.
«Что ж, – решила я, выдумывая себе пустынный капюшон с прорезями для глаз. – Вперед. Больше некуда». Я пересекла площадь и двинулась в сторону заката.
Вскоре я набрела на необычное высокое здание с треугольной крышей. Над входом висела табличка на сложном заковыристом языке. Двери не было. Я заглянула внутрь. Длинный коридор, проходящий стойлом. Внутри здания было прохладней, чем снаружи, и слегка пахло перьями.
Дойдя до середины коридора, я обернулась. Дверной проем, через который я вошла, полыхал горячим прямоугольником. Я повернулась обратно и посмотрела вглубь. Полумрак коридора заворачивал за угол, из которого слегка светилось. Не спеша я двинулась вперед, пошаркивая глубным эхом шагов.
За углом был тупик. Свет проникал туда через трещину под потолком и освещал глухую стену. На стене все теми же арабскими морщинами был выгравирован пещерный рисунок: ухмыляющийся бородатый старик. Один глаз его был лукаво прикрыт, второй глядел прямо на меня. Несмотря на простоту портрета, он выглядел очень живо. Я приложила ладонь к бороде старика, чувствуя выступающий материал. Голос, хоть и спокойный, раздался так внезапно, что я невольно отпрыгнула назад.
– Давно тебя не было, – сказал он.
– х <? – спросила я, выглядывая в коридор.
– Ix <.
Это было странно. Вокруг – никого.
– Ix <x <!
– x <:? – уточнила я свой вопрос, выходя из тупика, глядя по сторонам.
– I:x <, – сказал он и добавил на языках: – Я здесь, на стене. Стена тоже. Если изволишь.
Я вернулась к рисунку. Старик продолжал ухмыляться.
– Это ты нарисован?
Голос утвердительно засмеялся.
– Давно тебя не было, да, – повторил он.
– Меня вообще не было здесь, – ответила я нарисованному старику.
– Здесь ты права. Тебя не было и не будет, – уверенно произнес он.
– Но разве это не грустно? – спросила я.
– Это не грустно. Это удобно. И странно, конечно, тоже, – ответил он.
Я задумалась над его словами. В них определенно был сокрыт некий двудонный смысл.
– Я видел тебя в тумане, – сказал он. – Но на тебе тогда не было капюшона. Ты его выдумала?
– Да, – ответила я и рассеяла капюшон.
– Это интересно. А имя у тебя есть?
– Нет.
Картинка изменилась. Оба глаза теперь смотрели на меня, добродушно прищурившись.
– Прости, – сказал он, – я задаю слишком много вопросов. Ты, наверное, тоже хочешь что-то спросить?
– Есть здесь кто-нибудь еще?
– > ~~, – ответил он.
– >?
Он умственно пожал плечами.
– Не знаю. Я не обратил внимания. Может быть, на выход. Дальше.
– А где выход?
– Зависит от того, где твое «дальше». Отсюда много выходов.
Я прислонилась спиной к стене и сползла по ней. Положив подбородок на руки, я села в углу, обняв колени. Колкая грусть вернулась в душу. Я понятия не имела, где мое «дальше».
Мой взгляд упал на предмет, лежащий на полу. Он был похож на круглую глиняную тарелку древнего вида.
– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что такое обороты? – спросил старик. Это был один из тех простых вопросов, на которые нелегко ответить.
– Это когда за одним событием следует другое. Происходит оборот.
– Можно и так сказать, – усмехнулся он. – А когда оборот заканчивается, что с ним происходит?
Мне показалось, что тарелка шевельнулась.
– Он возвращается. Оборачивается, – сказала я, не отрывая глаз от тарелки.
– Хорошо. А между одним оборотом и другим, следующим например, есть разница?
Этот вопрос был лишен всякого смысла.
– Нет. Наверное. Это может быть тот же самый оборот даже. Не знаю. Он, может, возвращается, а то, что следующий наступает, это только видимость.
Я никогда не думала об этом прежде. Мой ответ, однако, произвел впечатление на старика.
– Ты молодец, девочка, – сказал он. – А теперь скажи мне. Если это тот же самый оборот, можно ли им управлять? Можно его оборачивать, как тебе захочется?
– Должно быть. Если материя поддается искажениям, то обороты, вполне возможно, тоже.
Странно, что это не приходило мне в голову раньше.
– Смотри, – сказал он, и тарелка медленно закрутилась. Стены и пол вокруг поплыли, искажаясь, завихряясь, меняясь.
– Обороты Ускорялись-
Я замерла, ошеломленно созерцая. Руки мои зачесались, я поднесла их к глазам и увидела, как капилляры паутинились, перестраиваясь, возводились и опадали молекулярные мосты. Все пришло в движение. Лишь один фрагмент реальности оставался статичным: бородатое ухмыляющееся изображение.
– А почему ты не меняешься? – спросила я, осознав вдруг, что так и не спросила его имени.
– Потому что я – тот, кто вращает. Так всегда бывает, – ответил он. Его голос свиристел нитью среди происходящего хаоса.
– Это очень просто – вращать обороты. Нужно только правильно все придумать. Но даже если бы я и хотел рассказать тебе палитру и правила, то не смог бы. Это знание не передается. Ни кластером, вообще никак. Да и ни к чему тебе это. Великая жертва сопутствует такому знанию. Однажды поняв скрытую простоту, уже невозможно насладиться течением сложности, этим загадочным фильмом вокруг. Если ты знаешь, как обратить падение лепестков вспять, если видишь отчетливо, что ничто никуда на самом деле не падает, а только так кажется – уже не отдаться этому зрелищу на всю. Неведение зачастую блаженно, если правильно с ним обращаться.
Последняя фраза прозвучала совсем печально. Тарелка замедлилась и остановилась, возвращая мир в мерное русло.
– Поэтому ты здесь? Потому что знаешь?
– Я рисунок на стене в покинутом городе. Те, кому есть куда идти, ушли.
– Значит, тебе некуда идти, потому что ты знаешь, что…
– Что нету никакого «куда». Оборот-то один и тот же. Видишь ли, так получается, что, как только познаешь истинную природу движения, твой мир обращается в статику.
Я взяла тарелку в руки, на ощупь, как песок.
– > x~I? – спросила я.
– I <:x:> I, – ответил он
– Но всегда можно выдумать себя наружу, разве нет?
– Наружу… – усмехнулся он. – Я был там. Снаружи. Видел, как растут горы, как испаряются океаны, гнутся русла рек, обходя незримые магнитные столбы. Там, за выходом, я видел все.
– И Минарели?
Он промолчал.
– Там бескрайние лунные поля, и горы, как фольга.. А отражения? Где тебя столько, что забываешь, с чего началось. А ватный остров? Требуньеры? Улей? Неужели все это видел?
Старик долго не отвечал. Я легла на пол, на бок и вскоре вроде как забыла о нем, долго моргая и глядя сквозь прохладную пыль. Идти наружу, под солнце, не хотелось.
– Расскажи мне об этих местах, – шевельнулся вдруг терракотовым интересом мысленный голос старика.
Я повернулась на живот, поставила тарелку на ребро и катала ее пальцем по полу, как большую монету.
– Там по-другому. Каждый раз все совсем иначе. Ты же был снаружи. Ты знаешь.
– Да. Давно это было. Много оборотов назад. Еще до того как я постиг движение. Так же, как и ты, выдумывал себя куда ни попадя, преследуя свою мечту.
– Мечту?
– Да. Я всегда хотел научиться управлять оборотами так же легко, как и пространством. В итоге это меня и погубило. Будь осторожна с мечтами. Они сбываются. У тебя же есть мечта? Цель? Причина? То, что заставляет тебя идти?
Я села, подогнув ноги под себя, и приложила палец к губам. – Да. Меня направляют туда сны. Я вижу направления. По ним и следую.
Я попыталась вспомнить последний направляющий сон и с холодком осознала, что это было еще до пластилиновой реки. До улья. В поезде. В последний раз я видела сон в поезде. Там были опадающие лепестки улья. После этого я шла вслепую. По инерции. Сомнения осами пробудились под ложечкой. А что, если я не там, где должна быть? Что, если я сбилась с пути? Я отсутствующе закусила костяшку указательного пальца.
– Тебя ведут сны? Очень интересно. А откуда берутся эти сны?
– Не знаю. Являются. А потом я иду. Просто иду. А когда возникают препятствия, выдумываю обхождения, но путь всегда разворачивается передо мной. Сам по себе.
«А еще у меня есть Фая», – подумала я закрыто и вздохнула. Только нет ее больше.
– То есть каждый последующий оборот приносит новые поверхности, так? – спросил старик.
– Да, можно и так сказать. Местность постоянно меняется. И законы поведения на ней тоже.
– И в чем же твоя конечная цель? Пункт назначения?
Осы сомнений вспорхнули и, жужжа, опрокинулись ледяными струями за шиворот. У меня задрожала губа. Я почувствовала себя маленькой и беззащитной.
– Я не помню, – сказала я, чуть не плача. – Не помню. Я забыла как-то.
– Забыла… – повторил он с тронутой волновой рябью.
Я острунилась, шумно втянула воздух, и вспрыгнула на ноги, держа тарелку в руке. Слеза скатилась по щеке, но я утерла ее тыльной стороной ладони. Слабость была непозволительна. Теперь, когда я сама по себе.
– А почему ты не поставишь себе новую цель? – спросила я, уводя разговор в сторону. – Если эта достигнута? Разве нельзя начать все сначала?
Старик вздохнул.
– Я объясню, а ты попытайся понять. Воображение открывает пути. Описания первого разума, языков, воплощаются через вектора второго, граней. Ты можешь говорить на гранях, значит, твой второй разум раскрыт и ты знаешь, что количество миров на векторной плоскости второго разума, в принципе, бесконечно, но воспринять ты можешь лишь несколько. Только те, что можешь вообразить. И в этом сила первого разума. Воображение.
Я кивнула. Это было довольно исчерпывающее описание механики бытия.
– Тропа, которой ты следуешь сквозь собственное воображение, и миры, в которых ты оказываешься, определяются конечной точкой пути. Эта точка всегда находится где-то в пространстве, кроме одного случая.
– Когда она находится в оборотах? – спросила я. Это была потрясающая идея.
– Точнее, в Обороте, – поправил он.
– Но что происходит, когда ты достигаешь этой точки?
– Твое бытие трансформируется. Ты принимаешь определенную ментальную форму, из которой назад пути уже нет. Ты застываешь. Но и это не все. Вместе со свободой формы ты теряешь способность… или, точнее, желание, ведь это одно и то же, перемещаться сквозь пространство самостоятельно и занимаешь позицию вне, двигая вместо себя все остальное. Вращая, если позволишь.
– Значит ли это, что обороты, или Оборот, из-за которого происходят изменения, обладает сознанием?
– Разумеется. Сознаниями даже. Конечно, не я один в ответе за все изменения во всех местах, это была бы слишком тяжелая ноша. Только за те, что вокруг меня. Здесь. Ничто в мире не механично, знаешь ли. Если тебе кажется, что что-то работает «само по себе», то это от того, что ты недостаточно знаешь. Все обладает сознанием. Просто очень разным.
Это было справедливое замечание. Я поднесла тарелку к глазам. Она походила на глиняное солнце.
– А как велика твоя зона? Когда ты вращал обороты в этой комнате, двигался ли мир снаружи?
– Может быть, – сказал он туманно. – А может, и нет.
Я подождала еще немного, но старик молчал. Тогда я решила проверить сама. Сжимая тарелку в руках, я вышла на улицу. Пылающий фрагмент светила все так же висел в позе заката. Я протянула руки к небу и заслонила солнце тарелкой. Оранжевый свет обрамлял края. Я медленно прорулила ее направо, но это ничуть не повлияло. «Должно быть, солнце совершило круг и вернулось обратно в начало», – решила я. Совершило цикл. Удовлетворенная этим объяснением, я возвратилась в прохладный тупик.
– Солнце вращает. Оно не меняется, – сказал старик. – Звезды неподвижны. Они оборачивают планеты, как тарелка – комнату, и все меняется. Кроме них. В этом и заключается их идея.
– Но этот город остановился. Почему?
– Здешней звезде наскучило вращать. Она устала, – мысленно вздохнул старик. – Или он… – добавил он едва слышно.
Я положила тарелку на пол и подошла к изображению на стене.
– Это ты, да? Ты звезда?
Он мысленно кивнул.
Я смотрела на линии, составляющие его лицо, эти вены древних стен, вблизи как пересохшие русла рек. Его мечта обратилась в капкан. Он был скован опасным знанием и был обречен навечно оборачивать события без возможности вернуться в их ход, стать их частью. На фоне глубины его трагедии мои печали казались миниатюрными.
– То есть ты на самом деле там, в небе? А эта картинка? Что это?
– Наоборот. Картинка – это я. А в небе – пылающий шар. Он обозначает, что я здесь. Его легко вращать. К тому же он светит и обогревает. Это очень удобный аксессуар. Многие звезды используют такие шары. А физическую форму каждый из нас выбирает себе сам, по настроению. Физическое – оно не ментальное. Оно всегда проще. Одни звезды предпочитают цвести фазой в расступающихся неглетах аутиков, другие состоят из воды, из волокон, из чистого цвета. Я вот – изображение на стене. Форма не важна, важна функция.
– А что испытывает этот шар, когда его вращают? На что это похоже?
– Я не знаю. Меня никто не вращал прежде. Среди звезд это дурной тон. Ты хочешь попробовать?
– Я?
– Конечно. Я могу провернуть тебя несколько раз, а ты расскажешь, каково это. Мне интересно. На самом деле. Я давно уже не испытывал любопытства. Очень давно. Ну, так что скажешь?
– Да, – сказала я твердо. – «Во мне нет места для сомнений, – подумала я закрыто. – Я готова встретить все что угодно».
– Хорошо. Я начинаю, – сказал он. – Я сначала оберну тебя назад, а потом вперед, чтобы ты ощутила оба состояния. Готова?
– Да, – повторила я и сжала кулаки.
Волосы мои шевельнулись и легли набок, как от порыва ветра. Осторожная, но неизмеримо мощная сила провернула мое тело вокруг оси, будто толкая меня изнутри. Еще раз. Еще, ускоряясь. Комната вертелась все быстрее и быстрее и вдруг что-то щелкнуло, достигнув уровня, как механическая передача, и я оказалась в другом месте. Там обороты замедлились на мгновение, достаточное, чтобы распознать местность: на входе в город, в тумане с прожекторами, – и ускорились снова, унося меня все дальше в прошлое. Я прошла сквозь огонь, и запахло пластилином. Теперь я была на Влазе.
Я проживала события в обратную сторону, но не с полной отдачей, а отстраненно, хоть и с проницательной ясностью. Я видела себя со стороны: как я говорила с лазом и тут же, на лодке, как лодочник ноет и готов взорваться. Еще чуть дальше. Катушка оборотов разматывалась, и я подходила к началу, туда, где я проснулась посреди реки и не могла вспомнить, что было перед этим.
И тут раздался голос. Это была Фая.
– Сейчас будет больно.
Я выставила руки перед собой, защищаясь от бешено вращающегося мира, но нечто извне выбило меня из череды оборотов. Это было похоже на космический выстрел в невесомость. Все замедлилось, плавно парило, и было не-здесь, будто в пузырях, а я, вне этих пузырей, смотрела через пелену на мерцающие огоньки лазов вдали, и другие сцены из прошлого, как разные эпизоды одного и того же шоу, все одновременно и безучастно. Я будто провалилась между вагонов существования, и этому сопутствовало болезненное чувство простуды и вывернутого предплечья. Смотреть было непросто, прижимало давлением, словно моему сознанию уши сдавило руками.
– Послушай, – сказала Фая, – я знаю, это непросто понять, но попробуй, пожалуйста, потому что все, что я скажу – это правда.
Ее слова возникали в необычной манере, как бы написанные заранее, и от этого тошнило. Я хотела вернуться в обороты, но у моего мыслительного процесса был сбит прицел, и языки не поддавались контролю. Грани тоже. Все, что я могла, – воспринимать слова Фаи, которые ложились на меня как гриппозное одеяло посреди железнодорожных путей.
– Перед тем, как ты проснулась в лодке, что-то произошло. Что-то очень важное. Ты не помнишь этого. Твоя память обрывается там, где ты остановилась отдохнуть, у стеклянного дна улья. Я не хотела тебе говорить. Честно, не хотела. Но так будет лучше, чем ты увидишь сама. Я расскажу тебе. Я не хочу, чтобы ты переживала это снова. Это невыносимо. Зачем ты сделала это? Зачем? Я же говорила тебе, что менять веки опасно. Разве нет? А ты все равно поменяла. Ну почему? Ты поменяла веки и оказалась в чужеродном пространстве. Существо за взглядом которого ты оказалась, гармонизировало арки-мозаики, выстраивало их в определенном порядке, чтобы их настроения совпадали до того, как внутри созреет вопль. Если арки не выстроены в срок, то существо должно было безмолвно умереть, опасть оземь, как цветок, разорванный кашлем. Если бы только это произошло, ты вернулась бы обратно, но существо успело собрать мозаику, и его вопль вырвался наружу стрелой. И что-то случилось. Ты, твое сознание, вместо того чтобы остаться в теле существа, оседлало этот вопль. Ты оказалась за взглядом у вопля, рвущегося в небо. И это убило тебя. Ты сошла с ума.
Голос Фаи затрясся эмоциональными вскаверками. Мне еще сильнее сдавило голову.
– Когда я вернулась, ты лежала там, мертвая, на бутылочных ступеньках, с разбитым сознанием. И я не могла в это поверить. Стоило мне только отойти – и что ты наделала? Что ты наделала?! Осколки твоего сознания таяли на глазах, я теряла тебя. И тут появился он. Высокий, в плаще. Сказал, что его зовут Коллекционер и что он может помочь. Сказал, что знает, как продолжить твою жизнь, но предупредил, что ничего не будет как прежде. Что раз уж что-то разбито, то целостности не вернуть. Что твое «я» будет теперь раскидано. Мне ничего не оставалось. Я согласилась. Я была согласна на все, только бы сохранить тебя. И он разобрал тебя на фрагменты. Каждый фрагмент он поместил в отдельный мир, в отдельное тело. И каждая из них, каждая из тебя, живет теперь свою отдельную жизнь и не знает о существовании других. Единственное, чего Коллекционер не смог разделить, это способность видеть направляющие сны. Только один из этих фрагментов, лишь одна из тебя сохранила эту способность.
Я плакала, зажмурившись, и слезы вздымались горячими струями вверх. Что-то тянуло меня обратно, в события. Старик-звезда начал вращать меня в обратную сторону. Я пыталась ответить Фае, но в горле тошнило теплыми комьями пустоты. Она отпустила меня лететь, не дожидаясь моей реакции, и меня вновь втянуло в водоворот оборотов.
Через пару головокружительных мгновений я повалилась на пол в прохладном тупике, в городе с уставшей звездой. Сжавшись в эмбрион, лицом в колени, я закашлялась горькой. Я была мертва. Меня больше не было. Я теперь – всего лишь жалкая тень. Тень, которой некуда идти.
—
Слезы иссякли, и я лежала в пыли, пустая, как кукла. Много оборотов прошло бы, если бы здесь оборачивалось, но в этом мире-картинке по-прежнему царил штиль.
– х <~? – выгравировал старик, нарушая бездную тишину вечность спустя.
– х, – ответила я, ничего не имея этим в виду.
– Что ты чувствуешь? – спросил он.
– Ничего, – сказала я.
– Что-то случилось. В один момент я упустил тебя из виду. Где ты была?
Я проигнорировала вопрос. Теперь, когда эмоции иссякли, я могла трезво обдумать свое положение. Все началось с того, что я обменяла веки с созданием, что управляло арками в амфитеатре. Что-то пошло не так, и мне не удалось вернуться в свое тело. Фая нашла меня лежащей на ступеньках. Мертвой. Явился некто Коллекционер и пообещал воскресить меня, но при условии, что он разобьет мою сущность на фрагменты и раскидает по мирам. По девочкам в разных реальностях. Лишь одна из них продолжит видеть направляющие сны. Мне нужно найти ту себя, что видит эти сны, и спросить, куда двигаться дальше. Только как? Где ее искать? Иглу сознания среди стога бесконечных миров.
Я выдумала влажный платок и села, облокотившись на стену. Вытерла лицо и подобралась.
– Ты была в прошедшем? – спросил старик, который все еще ждал ответа на свой вопрос.
– Да, – сказала я. – Да, я была там, где была до этого. Снова.
– И там все повторяется в точности, как в прошлый раз?
– Абсолютно.
– Интересно. А почему ты плакала? И где ты была?
– Я встретилась с подругой.
– И что случилось? Она умерла?
– Нет. Это я. Я умерла.
Я структурировалась внутри, по-новому, взросло. Теперь все иначе. Теперь мне совершенно нечего терять.
– Умерла? От чего?
– От глупости. Послушай, ты сказал, что можешь оборачивать в обе стороны?
– Да.
– Это значит, что если я провернусь вперед, то увижу то, что произойдет после?
– Да. Должна увидеть. Оборот-то один и тот же. Будущее, прошедшее – это просто направление взгляда. Суть не меняется.
Я оправила платье.
– А ты не мог бы обернуть меня и не возвращать? Оставить меня там, в будущем?
Старик усмехнулся.
– Это смотря, что ты считаешь собой. Когда я оборачивал тебя назад, тело вращалось здесь, в этой комнате. В прошлом было только твое сознание, и им ты воспринимала происходящее там. Если же я оберну тебя вперед, то в будущем у тебя еще не будет тела. Оно останется со мной. Твое сознание может создать новое, фантомное тело, и следовать ему по привычке, чтобы было с чем ассоциироваться. А может, и нет. Это уже зависит от сознания. В любом случае твоего родного тела при тебе уже не будет.
Я улыбнулась.
– Это не имеет значения. Я не боюсь.
Рисунок на стене зримо кивнул.
– Есть еще один нюанс, – сказал он.
Я наклонила голову набок.
– х <?
– Будущее – это не прямая дорога. Оно не предопределено. Так же не предопределено и прошлое, но оно привязано к воспоминаниям, и сознание воссоздает его соответствующе. Однако чем дальше ты уходишь в прошлое, чем меньше ты помнишь из прошлого, тем больше у тебя возможностей все там изменить. Будущее же особенно туманно. О нем еще нет воспоминаний, а значит, оно может быть чем угодно. При регулярном течении оборотов сознание выбирает происходящее согласно настроению и ожиданиям, которые имеет насчет грядущего. По идее, на большой скорости у сознания не будет возможности сформулировать четкое будущее, и оно будет быстро развивать линию пути согласно мгновенным колыханиям мысли. Оно даже будет вынуждено формировать будущее из тех мыслей, которые ты еще не думала, но, может быть, подумаешь, набирая их случайным образом из вероятностей. В итоге ты окажешься в крайне непредсказуемом будущем. Возможно, не самом приятном. Хотя не исключено и обратное. Это как прыжок в черную яму в надежде, что тебя ждет мягкое дно. А ведь там могут быть и колья.
Я нагнулась и подобрала с пола глиняную тарелку.
– Знаешь, старик, – сказала я, глядя в тарелку как в зеркало, – на тебя посмотреть, так и неизвестно, что страшнее: прыгнуть в эту яму или стоять у нее, взвешивая за и против.
Линии на стене проступили отчетливее, изображение старика стало почти трехмерным.
– Ты мне нравишься, девочка. В тебе есть то, что я потерял давным-давно. Жажда продолжать. Это все же важнее, чем любое тело.
– Мне ничего не остается, – ответила я.
– Как скажешь. Я оберну тебя вперед. Если что, я пригляжу за твоим телом тут. На случай, если решишь заглянуть.
Я улыбнулась и закрыла глаза. Я была совершенно спокойна.
Комната начала вращаться, и передо мной замелькали бессмысленные картинки.
– Может быть, тебе стоит запустить тот пылающий шар? Вдруг что случится! – выкрикнула я вслед настоящему, что быстро оборачивалось прошлым, разматываясь как клубок, ускользая.
Наконец бредовая карусель достигла пика и щелкнула, перенося меня в.
