Читать книгу: «Больше чем желание. Разговоры с психологом о сокровенном», страница 3

Выбор Джека

– При свете я вижу белесые волоски над верхней губой Хелен, и меня просто тошнит, – Джек то сжимает, то разжимает кулаки.

Он хорошо держится. У него живой взгляд, говорит он отчетливо и веско.

– Вам, видимо, трудно, – замечаю я.

– Ну что вы, все прекрасно.

Я не могу понять, шутит он или нет, – а он, словно увидев мое замешательство, переходит в наступление:

– Нет, правда, все прекрасно. По крайней мере, вы согласились меня принять. И понять.

– Вы говорите, что вас тошнит. Хотелось бы знать, от чего именно, – я смутно ощущаю, что пора подтолкнуть его к продолжению рассказа.

– Самому не верится, но от этого самого и тошнит. От нашего брака. Я хочу большего.

– Большего? Чего именно? – спрашиваю я.

– Хочу, чтобы Хелен была сексуальнее. Чтобы ее влекло ко мне так, как когда мы только начали встречаться. Мы занимались сексом по три раза в день. А теперь меня бесит, что она больше не хочет меня. Раньше мы трахались стоя. Мы трахались на лестнице, потому что не успевали добежать до спальни. На улице. В туалетах в клубах. Теперь – ничего подобного! Какого хрена? Сколько раз я могу спрашивать, какого хрена? Я, на хрен, в бешенстве!

– Я слышу. И вижу.

Джек щурит глаза и морщит нос, как от неприятного запаха.

– Что вы чувствуете сейчас? – спрашиваю я.

Кажется, он заблудился в собственной неприязни, но я не хочу строить предположения. Пусть сам скажет, что с ним: так будет проще и яснее.

– Она обвела меня вокруг пальца, – говорит Джек.

Он уверяет, что обманулся, купился на бредовую историю о любви и браке. Недовольство стало невыносимым вскоре после того, как их единственный сын уехал учиться в университете (Джек, американец, говорит «колледж»⁹). Он не ожидал, что опустевшее гнездо так его расстроит, но в каком-то смысле сын был его лучшим другом, и Джек страдает в разлуке. Ему кажется, что жена тоже отвернулась от него, что его все бросили.

Он хочет желать жену.

Он хочет, чтобы она желала его.

Он хочет снова чувствовать желание.

Мы смеемся над тем, сколько раз употребили слово «желание», – и незаметно разглядываем друг друга. Энергетика Джека не совсем эротическая. Он идет на контакт, он понимает собеседника, у него работает воображение, но, кажется, в этом нет ничего сексуального. Он на несколько десятков лет старше, но я для него скорее идеализированная мать, чем партнерша. Мы работаем удаленно: Джек живет в Калифорнии, держит там продуктовый магазин, я – в Лондоне. Нам отлично удается налаживать контакт на расстоянии, но любая угроза недопустимого поведения ощущается иначе, чем в живой беседе. Виртуальное пространство подходит для тех, кто и стремится к близости, и сопротивляется ей.

Джек идеализирует свою мать, хотя та мало заботилась о нем. Рассказывая о ней, он одновременно обличает и защищает. Его бедная жена не выдерживает в его глазах сравнения с матерью, а ко мне Джек относится так, словно я дарю ему материнскую любовь. Даже когда стараюсь, я могу немного ошибаться, но чувствую: он верит мне, считает, что я его понимаю и принимаю. Когда я что-то делаю неправильно или не догадываюсь, что он хочет сказать, он закрывает глаза на мои промахи. Его эмоциональная скупость по отношению к жене резко контрастирует с великодушием по отношению ко мне. На Хелен с ее волосками над губой он смотрит словно через замутненное стекло, а меня видит в ярком солнечном свете. Четкие границы нашего общения способствуют идеализации.

– Наши беседы помогают мне, но этого мало, – говорит Джек и грозит мне пальцем. – Мне нужен секс. Это не обсуждается. Вот почему я, знаете ли, сплю с сиренами.

Сиренами он упорно называет проституток.

– Я знаю, вы не первый раз говорите.

– А чего, на хрен, она хотела? Я не могу дожить остаток жизни, не трахаясь. И эти женщины тоже получают удовольствие. Не только деньги.

В этом я сомневаюсь – мне кажется, проститутки вряд ли наслаждаются сексом с Джеком, – но предпочитаю пока не возражать. Клиент часто смотрит на меня, словно ожидая подсказки, и, уловив тень сомнения на моем лице, начинает развивать тему.

– У девушки, с которой я спал в последний раз, был такой мощный оргазм, уверяю вас!

Правда ли это? Для чего ему в это верить? Я поражаюсь тому, как сильна потребность Джека быть желанным.

– Джек, давайте вернемся к тому, что вы от этого получаете. Физические контакты очень важны для вас, они вас, как вы говорите, стимулируют. Вы уверяете, что секс помогает сохранить брак. Вы думаете, что в нарушении правил есть нечто, дающее ощущение свободы, а заодно – и собственной значимости? Вы считаете, что ваша жена недодает вам этого ощущения?

– Вы сами ответили на свой вопрос, – говорит он, озорно ухмыляясь. – Возможно, вы так думаете, но дело не в этом. То, что я обратился к вам, тоже очень важно для меня, хотя никаких правил я не нарушил. Кстати, Хелен знает, что я нашел психотерапевта.

Я киваю. Секундные паузы сближают нас, несмотря на то что мы работаем онлайн. Как говорил Майлз Дэвис¹⁰, «важны не ноты, а паузы». Во время одной из таких пауз я понимаю: да, мне бывает стыдно за Джека, когда он сравнивает психотерапевтов с проститутками. Однако он отчасти прав, полагая, что в отношениях с теми, чьи услуги он оплачивает, будь то «сирена» или психотерапевт, может рождаться что-то важное и личное.

– Я чувствую, вам в общем нравится работать со мной, – говорит он.

– Да.

– Я плачу за время, которое вы тратите на меня.

– Да.

– Если вы спрашиваете о сиренах и о том, почему я обратился к вам, вы понимаете, к чему я клоню.

– Да, но с ними вы реализуете определенные фантазии, а цель психотерапии – разобраться в этих фантазиях.

Я замечаю, что слишком часто говорю Джеку «да, но».

– Хорошо сказано! – отвечает он.

* * *

Проработав с Джеком несколько месяцев, я обнаруживаю, что снова и снова иду по кругу. Мы продвигаемся вперед и делаем важные выводы, устанавливаем связи, находим причины и следствия, начинаем что-то понимать – но поведение Джека не меняется. Я называю это инсайт как защита, и к подобному мне доводилось прибегать самой. Более того, мне бы хотелось, чтобы кто-то из знакомых психотерапевтов поработал со мной над этим. Мы добиваемся глубоких, тонких инсайтов, касающихся нашего «я», находим всевозможные связи, причины и следствия, добиваемся понимания, но за рамками психотерапии ничего не меняется. Что касается Джека, он уверяет: его поведение – не проблема. Из всех принятых мной мер лишь одно подталкивает его к тому, чтобы двигаться вглубь: мои вопросы о том, чего он хочет. Чего он хочет на самом деле?

– Я хочу, чтобы меня хотели, – говорит он наконец на очередном сеансе, когда я снова задаю этот вопрос.

Хелен, с ее волосками над верхней губой и всем прочим, на самом деле любит его. Это не плотская страсть – но это нежная, настоящая любовь. Еще она умеет смешить Джека. Он ее – тоже. С проститутками не очень-то посмеешься, и нежности от них ждать не стоит. Но утрата полового влечения в отношениях с Хелен причиняет Джеку боль. Может быть, есть и еще кое-что: независимо от того, насколько сильно Хелен любит мужа, быть любимым кажется ему недостаточным.

А я? Да, Джек нанял меня за почасовую оплату. Но, как говорит мой супервизор, он платит за все, кроме моего беспокойства о нем. А я беспокоюсь, даже испытываю к нему нежность – постольку, поскольку он мой клиент. Принимая то, что в наших психотерапевтических отношениях возникла привязанность, он начинает понимать кое-что и о себе.

Фрейд блестяще писал о некоторых пациентах: «К тем, кого они любят, их не влечет, а тех, к кому их влечет, они не могут любить». Интересно, справедливо ли это в случае Джека и Хелен. Возможно, я для Джека еще одна мать, которую он может идеализировать, не вступая с ней в половые отношения. Проститутки же – для секса, а не для настоящей эмоциональной близости.

– Но я правда просто хочу быть желанным, – говорит он. – Хочу, чтобы меня хотели.

Любовь, которую дарит Джеку Хелен, не дает ему ощущения собственной сексуальности. Он уверяет: чувствовать себя привлекательным и желанным ему помогают проститутки. Даже если за этим стоят и стыд, и гордость, если это и объяснение, и инсайт, оказывается, что ему нужно одно: чувствовать себя желанным. Очень желанным.

На следующем сеансе я спрашиваю Джека об этом его страстном желании. Оно явно сформировалась в результате депривации в детстве, и мы ищем, откуда взялось ощущение отверженности. Когда мы говорим об этом, он выглядит растроганным и роняет несколько слезинок. Едва он начинает плакать, лицо у него меняется. Джек снимает очки и дает волю слезам. Во время сеансов такое случалось неоднократно, и каждый раз казалось, что мы добились прорыва. Слезы Джека, похоже, настоящие, он плачет от всего сердца, полностью отдается плачу, а я принимаю его боль и страдания близко к сердцу. Он оплакивает маленького мальчика, которого обижала мать, которым она пренебрегала, пускай сейчас он и оправдывает ее мысленно. Он оплакивает ребенка, отец которого бросил их с матерью без объяснения причин и завел другую семью. Он оплакивает прыщавого подростка, которого травят и унижают в школе. Он оплакивает разлуку с сыном, который вырос, свою ушедшую юность, бабушку, которая умерла 30 лет назад… Он плачет от радости – оттого, что может спокойно анализировать эти переживания, преследующие его и причиняющие боль. Он благодарит меня за то, что мне важна его жизнь.

– Она мне очень важна, – соглашаюсь я.

Сказав это, я вспоминаю, что часто подчеркиваю свой живой интерес к нему. Слышу, как раз за разом успокаиваю его, так и этак говорю, что мне нравится работать с ним.

– Мне нравится, что вы беспокоитесь обо мне. Я знаю, что вы это знаете. Вы заняты, вы могли бы не работать со мной, но тратите на меня время, – говорит Джек.

Он чувствует: работа с ним приоритетна для меня. С матерью так не было никогда.

– Я был проблемой, – рассказывает он. – Мама была молода, папа слишком много пил. Они не хотели меня. Когда я родился, она обо мне почти не заботилась.

Стоп! Вот на что стоит обратить внимание. Джек хочет быть объектом желания, а не его субъектом.

Он вспоминает первые дни близости с женой.

– Знаете, она выглядела так соблазнительно, «приди-и-возьми-меня-если-можешь», и я хотел ее еще сильнее. Но больше всего мне нравилось, как она на меня смотрела. С нежностью. Я могу разреветься, просто думая об этом.

Джек тоскует по лимеренции, сильному возбуждению, сопровождающему страстную влюбленность. Это состояние не бывает долгим, оно всегда проходит со временем. Меня немного удивляет, что мой клиент на шестом десятке все еще ждет, чтобы такие ожидания оправдывались. Не хочет понимать, что зациклился на мечте? Или забывает об этом?

– В первый год или около того мы постоянно открывали новые возможности в жизни. Пускались в бесконечные приключения. Вместе что-то покоряли, исследовали. Мы могли быть собой, и все это… каким-то образом разворачивалось, продолжалось. Лучше всего, впрочем, было то, что мы хотели быть вместе, что Хелен хотела состариться рядом со мной… Но она больше не смотрит на меня так, как тогда…

– А вы на нее так смотрите? – спрашиваю я.

– По правде говоря, нет, – отвечает он. – Я больше не считаю Хелен ни сексуальной, ни привлекательной. Она стала мужеподобной, и это раздражает. Но я на самом деле люблю ее. И она меня. Она – жирная вредина, но она умеет смешить меня, и нам нравится вдвоем есть жареную курицу и пить красное вино.

Он снова плачет, теперь – о прежней Хелен, которая давала ему возможность чувствовать себя желанным, когда ему было чуть за двадцать.

– Мне кажется, я обижаюсь на нее за то, что она все время за меня держится. Что с ней не так, почему она выбрала меня?

Все мы хотим чувствовать себя желанными, но при этом злимся на людей, которые рядом – и действительно хотят нас.

Мы анализируем титаническую, в стиле Граучо Маркса¹¹, борьбу Джека за членство в клубе, объединяющем тех, кто готов принять его. Мы говорим о том, как год от года росло его отвращение к себе. Он перестал ценить жену, – она, по его словам, лузер, потому что вышла за него замуж. Правда, временами ему кажется, что он мог бы стремиться к более высокой цели – и тогда она последовала бы за ним. Если бы можно было вернуть молодость и сделать все по-другому, лучше! Джек хотел бы больше любить себя, а не много и долго страдать. Хотел бы прожить бо́льшую часть своей жизни по-другому. Разумеется, это не дано никому из смертных. Значит, лучшее, что сейчас может сделать для Джека психотерапевт, – облегчить принятие болезненного сожаления о безвозвратно ушедшей молодости, работать с тем, с чем можно работать, с данностью, то есть с особенностями его ситуации, и помогать ему искать ответы на универсальные вопросы человеческого бытия. Отныне Джек может идти по жизни только вперед. Что он может изменить, а что – нет? Что он может принять – и что готов принять с радостью?

* * *

На следующем сеансе Джек выдает нечто весьма примечательное:

– Я рад, что женился на Хелен, но в следующей жизни хотел бы жениться позже и на какой-то совсем другой женщине. А еще – быть художником и иметь гораздо больше детей. Но в этой жизни – не хочу.

Он говорит это как бы в шутку. Он, убежденный атеист, не верит в загробную жизнь, а к смерти и конечности бытия относится прагматически. Тем не менее в основе его поведения и убеждений все это время лежало ошибочное, запутанное фантастическое представление о возможности прожить несколько жизней. Мы обращаем на это внимание – и Джек удивлен открытием.

– Понимаете, я думал, что знаю: жизнь одна. Так и есть. Но, видимо, на самом деле я до сих пор не принимал этого. Безумно звучит, но я почти уверен: мне казалось, что у меня будет много шансов, что я смогу прожить много жизней, а эта – лишь одна из многих. Я действительно не принимал свой настоящий путь. А это моя жизнь, невыносимая и драгоценная. И Хелен – это реальность, с которой мне приходится иметь дело каждый день, болезненное напоминание о том, что значит жить только раз. Это разумно? – спрашивает он.

С моей точки зрения, это очень даже разумно. Я ценю моменты, когда во время сеанса можно сказать «Ага!», признать реальность и посмотреть, что возможно, а что – нет. Ясность – благотворна.

Я замечаю, что воздерживаюсь от вопроса о подробностях увлечения Джека проститутками. Чего он хочет от них и что чувствует, когда спит с ними? Что он ощущает при соитии? Я все-таки спрашиваю его об этом – и обнаруживаю, как много всего я предполагала и боялась предположить, не понимая ничего до конца.

– Ну…

Джек ерзает на стуле.

– Когда я встречаюсь с ними, я переодеваюсь в женскую одежду, – сообщает он.

Такого поворота я не ожидала. Он никогда не говорил, что переодевается в женское или фантазирует на темы гендера. Он возбуждается, воображая себя женщиной. Желает он при этом, объясняет он, самого себя, но не считает возможным показать эту сторону своего «я» никому, кроме проституток. Я спрашиваю, почему он не говорил об этом раньше.

– Вы не спрашивали, – отвечает он.

А Хелен? Она знает о его фантазиях?

– Ни в коем случае. Видите, как трудно мне было сказать это вам? Я ждал, пока вы спросите. Может быть, я жду, пока Хелен спросит, но сомневаюсь, что она когда-нибудь это сделает. Мы либералы, но в чем-то все-таки консервативны. Эта часть моего «я»… Она меня смущает.

Я спрашиваю, кем он становится, воображая себя женщиной.

– Когда переодеваюсь, я не чувствую себя собой, – говорит Джек. – Я вовсе не стремлюсь стать женщиной. Меня не интересует смена пола. Я просто хочу время от времени восхищаться собой как красивой женщиной.

Эта тайная сторона личности проявляется у него с тех пор, как однажды в детстве он надел платье матери. Он всегда любил маскарад.

– Хеллоуин, – говорит он. – Лучший день в году. Каждый год я находил способ нарядиться женщиной, а большинство женщин одевается как проститутки. Может быть, не в буквальном смысле, но на уровне подсознания. Поэтому подростком я примерял много костюмов. В Хеллоуин можно наесться сладкого, изобразить что-то ужасное и на время стать каким-нибудь персонажем, надев его костюм. Разве мы все хоть раз так или иначе не желали самих себя? Я – желал. И это мой способ выразить желание.

Мы пытаемся понять, что означает «желание» для Джека.

– Оно заставляет меня чувствовать себя живым, – говорит он. – Думаю, я тоскую по той живой жизни, которая была у нас с Хелен, но прошла.

Мы коротко останавливаемся на том, почему Хелен перестала хотеть секса, но Джек этого не знает, а я стараюсь не строить предположений. Они обсуждали ее менопаузу, иногда затрагивали тему гормонального фона, но на самом деле не понимали, что вступили в новые отношения, в которых нет места плотской страсти.

– Для этого есть какой-нибудь термин? – спрашивает он. – Как правильно называется утрата полового влечения?

– Афанизис, – отвечаю я. – В переводе с греческого – исчезновение. Не думаю, что знание термина нам поможет, но психоаналитики используют именно его. Астрономы так говорят о звездах.

– Мне нравится. Хороший термин, запишу его. Примерно это и случилось со мной. Словно звезда исчезла. Свет исчез. Теперь я притворяюсь. Столько притворства! Я вижу ваше лицо, когда рассказываю об оргазмах у сирен. Они, скорее всего, притворяются, что им хорошо со мной, а я притворяюсь, что я женщина. А вы притворяетесь, что верите мне, когда я об этом рассказываю. Это работает, даже если это не совсем правда.

Он прав. У меня свои заботы. Я знакома со статистическими данными о проститутках, сочувствую жене Джека и хочу, чтобы у него была настоящая интимная близость. Но, кажется, я хочу этого больше, чем он.

– Размышляя об этом, я прихожу к выводу, что сделал правильный выбор, когда решил жениться на Хелен и сохранить брак, – говорит Джек.

Оказывается, вот что ему нужно: принять свой выбор. Мне тоже нужно принять его выбор.

Я думаю о том, что Джек иногда переодевается в женскую одежду, и о том, что эта фантазия может значить.

– Вы когда-нибудь представляли себе, что было бы, родись вы девочкой? Как отец относился бы к вам? – спрашиваю я.

– В новой семье у него и родились девочки, – говорит Джек.

Я вижу, что он смотрит в дальний угол комнаты.

– Когда я думаю об этом, понимаю: дело в них обоих. Мама говорила, что принять сына отцу было особенно трудно. Ей казалось – если бы родилась дочь, он, наверное, не ушел бы. Он хотел девочку. Она повторяла мне это снова и снова.

Фантазия имеет смысл. Она позволяет частично идентифицировать себя с отцом, у которого было несколько семей и женщин. Джек может играть роль воображаемой, желанной дочери своего отца. Красивая девочка, женщина всегда желанна. Но он не хочет сознательно вести себя как отец, который бросил, отверг их с матерью. Он гордится преданностью семье, особенно сыну. Он никогда не бросит своего ребенка, как отец. Но, переодеваясь в женскую одежду и встречаясь с проститутками, он создает своеобразное пространство для фантазий о других версиях жизни – хотя бы на час-другой.

– Я всегда возвращаюсь домой, – говорит Джек.

В фантазиях он чувствует себя желанным и для матери. Если бы Джек был девочкой, возможно, ему досталось бы больше материнской любви и заботы. Если бы Джек был девочкой, может быть, отец остался бы в семье. Жизнь могла быть намного, намного лучше. Говоря это вслух, он понимает: и отношение матери к нему, и ее объяснение, почему отец бросил их, обусловлены не им, а ее переживаниями, ее болью. Но ему все еще трудно поверить, что он достаточно хорош – такой, какой он есть в этой своей единственной жизни. Уход отца до сих пор причиняет ему боль, он понимает, что мысленно защищал мать. Признать, что она отвергала его, обвиняла во всем, было слишком больно. Но боль настигла его. Может быть, отъезд сына разбередил старую рану, нанесенную родителями, которым он был не нужен. Впрочем, Джека радует, что парень взрослеет и становится самостоятельным.

– У всех нас много разных сторон и ролей, которые мы играем, – говорит он. – Я не уеду, как мой отец, но люблю переодеваться в женскую одежду. Фантазия нужна мне, чтобы принять реальность.

Мы с Джеком продолжаем упорно работать, чтобы понять, что значит для него желание.

– Марк Твен говорил, – вспоминает он однажды, – о непреодолимом желании быть непреодолимо желанным.

Ему нравятся афоризмы.

Джек делает выдох. Он никогда не чувствовал себя непреодолимо желанным для кого бы то ни было – даже для родителей.

В моих силах – помочь Джеку понять свой выбор, учесть обстоятельства, в которых он был сделан, осознать его последствия и оценить значимость. Похоже, неприязнь к жене в немалой степени обусловлена вытесненным желанием чувствовать себя желанным для родителей. Не буквально, не в смысле секса: на уровне подсознания. Он никогда в полной мере не чувствовал себя желанным. Ему грустно оттого, что он был лишен этого чувства. Хелен ни в чем не виновата, и он – тоже. Проблемы Джека связаны с установкой на ценность личности. Он не получил ее от родителей, а дать может сыну – но не жене. Напротив, на его браке отражаются неприятие и депривация, с которыми он столкнулся в детстве. Тем не менее Джек и Хелен все еще вместе и любовь еще жива.

Во время одного из сеансов у Джека разряжается аккумулятор. Зарядное устройство – в другой комнате. Мой клиент несет туда ноутбук, а вместе с ним – меня. В одной из комнат, по которым проходит Джек, я вижу Хелен. Он подзывает ее и знакомит со мной. Она смотрит на экран и улыбается.

Я тоже улыбаюсь. Я удивлена: она жизнерадостна и обаятельна. Ни малейшего намека на волоски над губой – во всяком случае, я их не вижу. У нее славное, приятное, доброе лицо. Я понимаю, что до сих пор видела спроецированную, искаженную картину: Джек описывал жену в самом неприглядном свете, так как злился на нее за то, что она не хотела того, чего хотел он.

Он не собирается ни переодеваться при ней в женскую одежду, ни рассказывать ей об этой фантазии, но он может простить ее за то, что она не хочет заниматься с ним сексом. Джек по-прежнему хочет, чтобы она желала его, как было когда-то, но умеряет свои ожидания и прощает жену за неспособность компенсировать отторжение, от которого он страдал всю жизнь.

Джек больше не ненавидит жену – и, возможно, перестает ненавидеть себя. Он понял, что просто любой ценой хочет чувствовать себя желанным.