Читать книгу: «Времена Амирана. Книга 1: Начало», страница 7
– Ну-у… – развел руками Петров, предварительно тоже поставив кружку.
Он был опытнее и понимал, что от поражений никто не застрахован. Что и попытался в столь лаконичной форме донести до товарища.
– Нет, ну ведь уже почти схватили! – Не унимался Сидоров. – Ведь ему ж там деться было некуда.
– Значит, кто-то его там ждал. – Глубокомысленно заметил капрал. – Ждал и открыл ему дверь.
– Это что же?.. – Удивился Петров. – Значит, у него были сообщники?
– Хм-м… – подал голос сержант. – Конечно! И вот что я подумал. Это же какой район? Это же вам не трущобы. Это же вам не Грошовка какая-нибудь. Тут живут солидные люди. Даже, порой, и аристократы встречаются. Значит, это не мелкий воришка какой-нибудь.
Он глотнул пива и обвел соратников внимательным и серьезным взглядом.
– Это больше похоже знаете, на что? – Он сделал интригующую паузу. – Такие люди ерундой не занимаются. Это, наверняка, был заговорщик!
– Ух, ты!.. – былое разочарование сменилось восторгом, и Сидоров, сгоряча влив в себя слишком много сразу, поперхнулся и закашлялся.
– Ну, ты скажи!.. – Проницательность командира восхитила Петрова. От полноты чувств он даже покрутил головой. – Это же надо же!.. А ведь и верно.
– Ну да, ну да… – задумчиво произнес капрал. – Заговор, ясен пень!
– Это ясно, что заговор. – Сержант был серьезен, как и полагается ответственному человеку и руководителю. – Заговор – это само собой! Вот что за заговор? А не они ли наследника похитили с этим, как его…
– Да наверняка они! – Подхватил мысль капрал. – Там их, наверняка и держат!
Истина, внезапно открывшаяся им во всей своей гениальной простоте и неоспоримости, поразила великолепную четверку. Некоторое время они сидели молча, придавленные огромностью и величием выпавшего на их долю жребия. Нет, ну это надо же: вот так, за полчаса, за кружкой пива раскрыть чудовищный заговор, направленный на самую основу существования государства. И что же теперь, когда они все знают, делать? Как донести, не расплескав по дороге, это, известное только им, знание. И как сделать так, чтобы потом, когда заговорщики будут схвачены, а пленники освобождены, не забыли и их – скромных стражей порядка и законности, тех, кто, собственно говоря, все и раскрыл?
***
Как уже было сказано, десять отрядов дворцовой стражи были распределены между десятью районами огромного города. Кому какой район достанется решали даже не по жребию. Кого куда генерал послал, тот туда и поехал. Этому вот отряду район достался тихий, спокойный, скучный и, как думал его командир, малоперспективный.
Командовать отрядом выпало лейтенанту по фамилии Гаад. Известная фамилия среди Лапаландских баронов, издревле заселивших север Амирана. Все предки лейтенанта были воинами и рыцарями, и никакого другого пути в жизни, как стать воином и рыцарем, у него просто не было. Вот только снискать воинских лавров у Гаада пока не получалось. Поздно он попал в армию. Кончились к тому времени все войны, некогда начатые отцом нынешнего монарха, новых же Бенедикт, по непонятным причинам, затевать не стал. И оказался честолюбивый лейтенант у разбитого корыта. И коротал он время жизни в роли адъютанта у того самого генерала, которого недавно перевели на должность начальника дворцовой стражи – службы, безусловно, почетной, но крайне скучной.
Генералу нравился его адъютант, причем нравился именно за то, за что его терпеть не могли его сослуживцы и подчиненные – за исполнительность, дотошность, честность и отсутствие пристрастия к картам, вину и женщинам. Ну, и перетащил генерал за собой понравившегося ему молодого офицера. И стал Гаад теперь досаждать уже дворцовой гвардии, где его довольно быстро раскусили и стали называть между собой поначалу – Гадом, потом Гаденышем и, в конце-концов с легкой руки какого-то остряка – Гадюкиным. Товарищи по его новой службе, заметив его близость с генералом, решили, что он непременно наушничает последнему. Напрасно, между прочим!
Но кличка так и прилипла.
Безлюдны и тихи были улицы, по которым ехал отряд. Напрасно Гадюкин до рези в глазах вглядывался в окружающую тьму. Ничего это тьма не скрывала и не таила. Это была вполне респектабельная тьма. Это была тьма больше подходящая для здорового сна на сытый желудок, чем для греховных поступков и преступлений. И ведь, что обидно, распределив его в этот район, генерал, безусловно, руководствовался самыми лучшими намерениями. Наверное, он мерил по себе, вот и решил, что поиск в заведомо тихом и безопасном месте будет Гадюкину тем, что надо. И попробуй после этого отличиться, попробуй совершить подвиг!
***
Пути их пересеклись на углу Виноградной и Дубовой аллеи. Четыре силуэта, бросившихся им наперерез, заставили Гадюкина насторожиться и придержать коня. Когда тени оказались ближе, стало ясно, что это полицейские. С полицией им было предписано взаимодействовать. Ну, там, если возникнет таковая необходимость. Пока что ни необходимости в полиции, ни ее самой не возникало. И тут, вдруг, на тебе!..
Выпрямившись в седле и приложив два пальца к головному убору, Гадюкин представился:
– Командир отряда дворцовой стражи лейтенант Гаад. В чем дело?
Преодолевая одышку, полицейские заговорили сразу все, перебивая друг друга. При этом они вертели головами и руками показывали куда-то, причем в разные стороны. В общем, понятно было, что что-то случилось, но что именно…
– Тихо! – Приказал лейтенант. – Пусть говорит кто-то один. Кто старший?
– Я, ваше благородие! – Рявкнул сержант, вытянувшись и взяв под козырек.
– Отлично. Слушаю.
– Там, это… – начал, запинаясь, сержант. – Ну, короче, мы, кажется, знаем, где их прячут.
– Кого прячут? – Не сразу врубился в путаную речь Гадюкин.
– Ну, этих… наследника с другим королем.
– Ого! – Раздалось откуда-то из-за плеча лейтенанта.
Отряд уже окружил полицейских и теперь внимательно прислушивался к их диалогу.
– Так кажется, или знаете? – Счел необходимым уточнить Гадюкин, на всякий случай не рискуя поверить в такое счастье.
– Да точно, точно! – Не выдержав, встрял другой полицейский, оттерев плечом начальника.
– Где?
– Да тут, неподалеку.
– Да мы покажем! – вновь загалдели, перебивая друг друга стражи порядка.
Решение надо было принимать срочно. Или вытягивать из этих олухов – что, да как, да почему они так решили, или действовать, принимая решения уже по ходу событий. Гадюкин понял, что это шанс.
***
Как ни спешили, но ехать пришлось почти шагом. Все же полицейские заметно уступали в скорости лошадям гвардейцев. Но все же прибыли и теперь, выйдя из подворотни в освещенный дворик, озирали окрестности.
– Ну?.. – Спросил Гадюкин.
– Уф-ф… – отозвался Сидоров, рукавом вытирая лицо. Ну, сегодня пришлось-таки побегать!
– Все! Здесь! Пришли… – хором отозвались остальные.
Гадюкин внимательно изучал окружающее его пространство. Все же не зря его учили, он знал, что рекогносцировка перед боем – неотъемлемый элемент тактики. А пространство вероятного поля сражения было невелико. По периметру оно было окружено стенами трехэтажных домов, оконные проемы которых сейчас были все темными. Ночь все же… То же, что находилось внутри периметра стен, было освещено светом фонарей, аккуратно, хоть и неярко, горевших над входными дверями. Тут, вообще, был покой и порядок: лавочки у дверей – солидные такие лавочки, надежные, со спинками; сами двери – прочные, явно из мореного дуба, непрошибаемые двери с бронзовыми ручками; аккуратные, невысокие деревца посреди двора, отнюдь не скрывавшие за собой ничего зловещего. В дальнем углу три мусорных бака, рядом с которыми, вопреки обыкновению, было чисто. Дворники тут, видать, хорошие. Ну, вот, собственно, и все.
Как-то это не походило на логово злодеев.
Полицейские тоже озирали уже знакомый дворик. Что-то тут было не то… Не то, и не так. Выразителем общего настроения явился, как всегда, Сидоров, чтоб ему!..
– А где?.. – Спросил он, изумленно таращась в сторону мусорных баков.
Сержант отреагировал, мощным подзатыльником сбив кивер с головы подчиненного. Но поздно.
– Что – где? – Спросил Гадюкин с высоты своего коня.
– Да нет, нет! Ничего! – Наперебой заголосили сержант с капралом.
Они тоже обратили внимание на то, что чего-то не хватает. Да, того здорового дерева, удивившего их в прошлое посещение, не было. Ну, так его, по правде говоря, и раньше ведь не было. Так что сейчас все стало так, как и должно быть. А дерево – ну, что дерево?.. Да и не было никакого дерева. А тут этот!..
– Та-а-ак… – протянул задумчиво Гадюкин. – Ты, – он ткнул пальцем в сторону Сидорова, которого сослуживцы локтями пытались загнать себе за спины, – иди-ка сюда.
Сидоров, понимая, что что-то пошло не так, нехотя подошел к этому, на коне. Чего еще ему там?..
– Ну-ка, что ты хотел сказать? Давай-давай, говори, а то…
Сидоров беспомощно оглянулся на товарищей, но те на него не смотрели. Они смотрели – кто вниз, кто в сторону. Сидоров понял, что ни помощи, ни поддержки ему не светит. Ну, и гори оно все огнем!..
– Дерево тут было. – Буркнул он, глядя себе под ноги.
– Какое дерево? Вон их сколько.
– Да не-ет… То дерево вон там стояло. За баками. Здоровое такое, раза в три выше этих.
– Интересно… дерево, говоришь? А ну-ка, рядовой Запрудер, – обратился он к одному из своих бойцов, – сгоняйте, гляньте, что там?..
– Ничего там. – Лаконично доложил Запрудер, вернувшись.
– Совсем ничего? Может быть, пень?
Запрудер отрицательно покрутил головой.
– Нету там ни пня, ни ямы. И земля твердая. Ее сто лет не копали.
Гадюкин не поехал проверять слова бойца. Зачем? Вместо этого он склонился к стоящему перед ним навытяжку Сидорову.
– А ну-ка, друг, дыхни-ка…
От запаха, которым на него дохнули темные глубины полицейского организма, непьющий лейтенант чуть не выпал из седла. Но все же молодое, тренированное тело выдержало и это испытание. Гадюкин удержался на коне.
– Да он пьян! – Вскричал он, выпрямляясь. – Вы что, пьете на службе?!
– Никак нет, ваше превосходительство! – Пробормотал капрал, утаскивая несчастного Сидорова подальше и стараясь дышать в сторону.
– Не углядели, ваше высокопревосходительство! – Выпучив глаза рявкнул сержант издалека. – Будет наказан!
Гадюкин брезгливо оглядел тянущихся перед ним полицейских. Вот же дерьмо! Отбросы… Ладно, что они тут узрели? Может, все же, что-нибудь стоящее?
– Ну, так что тут у вас? – Сурово обратился он к сержанту. – Где злодеи? Где наследник?
– Так точно! – Проорал испуганный сержант. – Не могу знать! Так что, это…
Локтем отодвинув зарапортовавшегося начальника куда-то себе за спину, на передний план вышел капрал. Запах изо рта он зажевал смолой чертомазового дерева и поэтому ничего не боялся. Пусть нюхает…
– Так что, разрешите доложить, – бойко начал он, приложив ладонь к киверу. – Тут вот какое дело… Увидели мы подозрительного, хотели задержать, как положено, да… Ну вот, а он – от нас! Ну, мы за ним. А он, собака, видать, тут все ходы-выходы знает, ну и давай от нас проходными дворами тикать! Ну, мы-то тоже!.. Нам-то чего!.. Нам только дай. Короче, гнали его, гнали… ну, он, видать, видит, что не с теми связался, что догоним мы его. Ну… что ему делать? Он сюда – шасть! А тут его, видать, ждали. Дверь-то отворили, ну и он – туда. Стало быть, отсюда он. А куда ему еще деться?
– Так, ну и что? А причем тут наследник?
– Да, господи!.. Да как же, причем?! Ваше превосходительство, сами прикиньте, тут кто живет? Что, разве шпана какая? Босяки? Воры, которые от полиции бегают? А если, который тут живет, убежать норовит, то чего значит?.. А значит он что-то серьезное злоумыслил. Что-то против государства, против устоев, против царя нашего, батюшки. Разве не так? А тут как раз наследника престола схитили. Ну?.. Одно к одному, или не так?!
От такой логики Гадюкин только крякнул. Но, однако… Что-то тут, все-таки было. Не наверняка, но…
– Так в какую он дверь забежал? Злоумышленник ваш…
– Да мы не увидели. Прибежали, а его уже и нету. А деваться-то ему, сами изволите видеть, некуда. Только в дверь.
– Так. Допустим. Сколько тут дверей?
– Так что – пять штук, ваше превосходительство.
– Что будем делать?
Видя, что разговор перетек в деловое русло, капрал расслабился и даже позволил себе снять надоевший кивер и почесать затылок.
– Так что, я думаю, облаву тут надо устраивать. Оцепление поставить, чтобы в окно с другой стороны никто не утек, ну, и… сразу, во все двери. И ломать их, ломать!..
– Зачем – ломать? – Удивился лейтенант.
– А как же? В целях устрашения и неожиданности.
– Ну-у… Хм-м!.. – Гадюкин задумался. В словах этого полицейского была логика. Своя, конечно, полицейская логика, но, возможно, он был и прав. Черт его знает! Его, во всяком случае, такому не учили. А эти, эти – знают! Но, как же…
– В общем так, – принял решение Гадюкин. – Во первых, нас слишком мало. Это раз. Во-вторых, это вообще не наша компетенция, двери ломать и обыски устраивать. Наша юрисдикция заканчивается за оградой дворца. Ну, или по особому распоряжению. Да и вообще… – он замялся. Все же то, что там где-то, в одном из этих домов находятся разыскиваемые, это только предположение, основанное на умозаключениях этих вот… Один из которых, к тому же пьян. Лыка не вяжет. Чудится ему всякое… Может и остальное все им почудилось? – Значит, сделаем так. Мы сейчас срочно возвращаемся во дворец. Докладываем обо всем. Пусть там принимают решение. Для доклада двое из вас – обратился он к капралу, – поедут с нами. Сами доложите, что я буду пересказывать? Вот вы и этот, пьяный, – Гадюкин ткнул пальцем в Сидорова, безуспешно пытавшегося спрятаться за спины товарищей, – вы – с нами! Остальные двое дежурят тут. Скрытно. Если тех, кого мы ищем, выведут отсюда – проследить. Вопросы?
Вопросов не было. Все выходило как-то не так, как им представлялось, но, куда теперь деваться? Так что, вопросов не было.
Капрал помог Сидорову забраться на одну из незанятых лошадей, вскарабкался сам на вторую, махнул рукой остающимся, и они тронулись.
Глава 4
Верите ли вы в чудо?
– Нет, – скажете вы, и будете, безусловно, правы. – Как можно верить, – возмутитесь вы, – в «То-Чаво-На-Белом-Свете -Вообче-Не-Может-Быть»?
И ведь верно! И ведь правильно. Но…
Да взять, хотя бы, того же небезызвестного Гилберта К. Честертона, сказавшего: «Наиболее невероятное в чудесах заключается в том, что они случаются».
Значит, случаются? И как тогда быть нам со всем этим нашим просвещенным скептицизмом? Ну, тогда согласимся с мнением блаженного Августина, который прямо так и заявил, дескать «чудеса противоречат не природе, а известной нам природе».
А что такое «известная нам природа»? Бесконечно малый кусочек бесконечно огромного мира, который мы называем вселенной. И если где-то случится нечто, нарушившее привычный для нас ход событий, мы, разумеется, воспримем это как чудо.
Представьте себе, что вы суслик, живущий в норке в степи, а неподалеку от вашей норки есть насыпь, а на насыпи – рельсы. И вот по этим рельсам каждый день в одно и то же время проносится нечто огромное, шумное, воняющее, но привычное и неизменное. Ну, мы-то с вами знаем, что это поезд. И что этот поезд двигается по расписанию. А для суслика это явление природы, бывшее всегда, сколько он себя помнит. Это часть его жизни, столь же обязательная, как восход и закат солнца. И вот, в один прекрасный день, это нечто не прогрохотало в положенное время. Представьте себе, что солнце не взошло, или, напротив, не зашло за горизонт, а осталось висеть в небе, как забытый воздушный шарик, болтающийся под потолком ресторанного зала после праздничного банкета. Что это для суслика, как не чудо? А это просто в пяти километрах от его норки пьяный тракторист, переезжая пути в неположенном месте, повредил полотно. Ничего, скоро приедет ремонтная бригада, пути починят, тракториста посадят и все войдет в привычную колею. Но память об этом чуде, или, если угодно и как-то привычнее, необъяснимом явлении, останется в памяти суслика так долго, как он вообще в состоянии что-нибудь запомнить.
Я никого ни к чему не призываю, и никого ничему не хочу научить, но, как сказал философ Дидро: «Чудеса – там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются». Вот и все.
А значит – подождем. Все еще впереди, все еще только начинается!
Потому что, как очень верно сказал один известный Амиранский политический деятель: «Никогда такого не было, и вот опять»…
1
Время шло. Ожидание утомило собравшихся. Силуэты на экране ширм продолжали свой непонятный ритуальный танец. Там, за ними, происходило нечто очень значительное, от исхода чего зависит судьба отнюдь не только того, вокруг кого сейчас колдовали тени.
Смолкли шепотки. Печально опустил голову Ратомир, вспомнив, как там, в том злополучном кабаке, Геркуланий говорил ему: «Я хочу, чтобы ты знал, что я по-настоящему люблю ее». И он говорил это ему, Ратомиру, искренне. Он доверился ему, как другу. Стоило ли это всего того, что произошло потом? А Принципия? Слышала ли она от него такие слова?
Ратомир повернул голову и взглянул на сестру.
Принципия стояла, прижавшись к отцу, уткнув лицо ему в грудь. Она не смотрела туда, куда были обращены взгляды всех присутствующих. Надежда, пришедшая вместе с лекарями и вернувшая, было ей силы и желание жить, потихоньку, капля за каплей, минута за минутой, покидала ее. Ей вновь было трудно стоять, и она искала опоры в надежной фигуре отца.
Бенедикт стоял прямо. Немигающие глаза на высоко поднятой голове смотрели туда, где сейчас, как представлялось ему, шла борьба со смертью. В том, что эта борьба будет проиграна, Бенедикт не сомневался. Он понял, что Геркуланий обречен, сразу, как только увидел его тут. И сейчас он думал не о том, выживет ли несостоявшийся зять или нет. Он думал о том, что будет потом, завтра, послезавтра… Кому-то же надо думать обо всем этом. Тело нужно будет забальзамировать и, обложенное льдом, отправить в Эрогению. Нужно ли будет дожидаться тех, кто приедет за ним оттуда? Или лучше поспешить? И кому ехать в качестве сопровождающего? Поехать самому? Уж очень все скверно. Ведь не своей смертью помер молодой король. Могут ли там, в Эрогении, счесть его, Бенедикта, виновным в его гибели? И кто встретит его там? Кто займет престол? А если там начнется смута? Стоит ли соваться туда в такой момент? Не лучше ли подождать?
Похожие мысли сейчас – резво, перепрыгивая одна через другую, -носились в прекрасной голове Сердеции. Крепко, до боли, вцепившись в руку супруга, стояла она, вглядываясь туда, где, скрытое от посторонних глаз, рождалось будущее. Ее будущее. Всякое рождение сопровождается болью и кровью. Она, хоть и не рожала пока сама, знала это. Первая кровь уже пролилась. Будет и еще, куда ж денешься! Крови бояться – короны не видать! А корона Эрогении должна достаться ей. Ну, номинально, конечно, вот этому – она взглянула на снулую рожу Урлаха, – но только номинально, и то, только до тех пор, пока он…
А Урлах устал. Ну, сколько можно? Ночь уже к концу подходит, а он еще не ложился. Сердеция вот чего-то жмется. Чего это вдруг? Может быть, она пожелает разделить с ним ложе? Но ему-то сейчас, как раз, больше всего хочется спать. И чего это она его сегодня все про его предков да родню расспрашивала? Вроде, никогда это ее не интересовало. А, впрочем, ладно… лень обо всем этом думать. Отложим на завтра.
И король Ледерландии Урлах, напрягшись, подавил непроизвольный зевок. Все же он был король, а положение обязывает.
В отличие от Ледерландского, Арбокорский король был бодр. Съеденное мясо притупило голод, так что – жить было можно! Судьба Геркулания не особо волновала Шварцебаппера. Выживет – выживет, помрет – ну и… Плохо было, что намеченная на завтра свадьба уже точно не состоится. Но зато, если помрет, что, похоже, отнюдь не исключено, будут поминки. Хоронить-то, конечно, повезут на родину, но и здесь тоже… Кстати, можно будет присоединиться к траурному кортежу. Там, у них, в этой Эрогении, вин не делают, но зато там делают кое-что покрепче, и, говорят, очень даже ничего. Пиво, опять же, у них там хорошее. Не как в Арбокоре, конечно, – с Арбокорским какое сравнится?! – но тоже, вроде, пить можно.
Вот и попробуем. – Думал Шварцебаппер.
Какие мысли копошились под роскошным тюрбаном Ахинейского султана, или, скажем, прятались за узкими смотровыми щелями наследника Ахалдакии, угадать бы никто не смог, да, по правде говоря, никто и не пытался.
Куртифляс, спокойный и собранный, ждал развязки. Он был готов к любому повороту. Ратомир оказался жив и здоров, значит непосредственно Амирану пока что ничего такого, о чем он думал недавно, не угрожает, а что до прочих… Ну, с Эрогенией, конечно, испортятся отношения. Да плевать! Что им эта маленькая островная страна? Какие-то права на нее могут быть у того же Урлаха. Ну, как говорится, бог ему навстречу и попутного ветра в задницу. Где Ледерландия, и где Эрогения? Ему что, разорваться? Значит, кто-то там будет представлять его фигуру. Кто? Да ясно, кто! Вон она стоит. И станет она там, в стране мореходов, владычицей морскою. Да не жалко! И ей хорошо, и Урлаху как-то полегчает, а нам так и вовсе нет до этого никакого дела.
***
Тени, гулявшие по полотну ширм, вдруг замерли и вроде как удлинились. Вытянулись по вертикали. Видимо, священнодействовавшие там жрецы и их подручные прекратили, наконец, свое ползанье на коленках вокруг распростертого перед ними тела, и выпрямились во весь рост. Никто еще не успел понять смысл произошедшей метаморфозы, как стенки бутафорского храма раздвинулись, и оттуда вышла фигура главного лекаря – Панкратия.
– Священника! – глухим голосом уставшего человека возгласил он.
И это был приговор.
2
Свернуты были ненужные больше ширмы. Свернуты и унесены, как унесены были и все эти многочисленные и бесполезные лекарские атрибуты и принадлежности. Молча убрались за ними и сами лекари. Убрались, понурив головы, признав свое поражение. Отдребезжал жидковатый тенорок епископа, долго, в сопровождении своей многочисленной свиты, творившего положенный в таких случаях обряд над умирающим. Епископ спешил, но все же не успел. Не дождался конца обряда Геркуланий. Пришлось епископу прервать молитву и сухими пальцами закрыть ему глаза. А потом начать снова – начать то, что положено творить над уже бездыханным телом.
Подавленные скорбным величием всего этого, в общем-то обычного, но все же редко наблюдаемого в повседневной жизни, события, зрители собрались расходиться. Все кончено, и чего уж тут…
Куртифляс, возможно, менее других подавленный и впечатленный, а потому не потерявший своей обычной наблюдательности, заметил, как тащит Сердеция своего муженька куда-то на периферию сцены, куда-то за кулисы. Зачем? Это было очень любопытно. Уж явно не для того, чтобы уложить утомленного любимого супруга баиньки, составив ему компанию. Интересно…
Но, как бы ни любопытствовал Куртифляс, узнать содержание беседы царственных супругов ему было не суждено. Сердеция позаботилась о конфиденциальности. Оглянувшись по сторонам, и не узрев рядом ничьих любопытных ушей, она поставила Урлаха напротив себя и, глядя ему в глаза сказала:
– Дорогой, сейчас, когда случилось это несчастье, нам надо подумать о том, что делать дальше.
– М-м-м?.. – Вопросительно промычал супруг.
Дальше надо было идти, наконец, в опочивальню, это же ясно. Что делать с телом несчастного усопшего – об этом есть, кому позаботиться.
– Мы не простые смертные, – продолжала тем временем неугомонная Сердеция, – мы обязаны думать о будущем. О наших народах, вверенных нам богом. Ты согласен со мной?
Урлах кивнул. А что тут возразишь?
– Умер не просто король несчастной Эрогении, умер твой брат.
Брови Урлаха поползли вверх. Это что еще за…
– Ну, дорогой, ты что?! Ты же сын сестры отца этого Геркулания. Ты же сам мне об этом говорил.
– А-а… Ну-у…
– Здесь, по крайней мере, ты его ближайший родственник. Да и не только здесь, надо полагать. Кто, кроме тебя, может претендовать на престол в этой Эрогении? Кто, если не ты? И когда, если не сейчас? Вот прямо сейчас ты должен, пока все не расползлись, пойти и попрощаться с братом. И чтобы всем стало ясно, что ты – его брат! Ни у кого не должно остаться никаких сомнений. Брат! Понятно?
Урлах остолбенело уставился на жену. Ничего себе, заявочки! Брат, тоже…
– Да какой он мне брат? – Начал он. – Да я его и не знал почти что. Так, встречались пару раз, по случаю. Считай, даже и не говорили-то ни о чем.
Ну, что за дурак! – Сердеции хотелось завопить во весь голос. Хотелось схватиться обеими руками за его начавшие облезать на затылке патлы и драть их, драть, пока там совсем ничего не останется! Но она только выпустила сквозь стиснутые зубы скопившийся воздух и отвела взгляд в сторону от этой противной рожи.
Народ в основном еще стоял, но чьи-то спины уже маячили у выхода из вестибюля. Шут этот гороховый стоял и внимательно смотрел в их сторону. Чего уставился?..
Надо было торопиться.
– Слушай, от тебя теперь зависит судьба целой страны, целого народа. Если ты не заявишь сейчас – смело и бескомпромиссно – свои права на Эрогению, там начнется свара. Гражданская война, ты понял? Ты этого хочешь?!
Нет, этого Урлах, конечно, не хотел. Хотя, по большому счету, ему и было наплевать. Никогда он об этой Эрогении, пропади она пропадом, не думал, и даром она ему не нужна, ему вон своей Ледерландии за глаза…
А Сердеция тем временем продолжала, и то, что она только что сказала, оказывается, были еще цветочки.
– Значит, ты сейчас пойдешь и попрощаешься с братом. Скажешь маленькую речь, чтобы всем стало ясно, что ты скорбишь, но что судьба народа Эрогении тебе не чужда. Что ты не оставишь народ своего брата в беде, ты понял? – Не оставишь! Что ты готов в этот скорбный час взвалить на себя все заботы и о брате, и о стране, оставшейся без монарха.
Она перевела дух и снова яростно и твердо уставилась в по-коровьи осоловелые очи супруга. Этого идиота, которого так трудно, почти невозможно, расшевелить.
– А потом ты пойдешь к этим, эрогенцам, свите Геркулания. И скажешь им то же самое. Ты должен возглавить все хлопоты, связанные с погребением. Я тебе помогу, конечно. Мы его забальзамируем и отвезем туда, в Эрогению. Там организуем похороны. Есть такая примета: кто организует похоронный обряд, тот потом и занимает престол.
Да-а, – понял несчастный Урлах, – выспаться сегодня не удастся.
***
Ну, вот и все. Умер Геркуланий, король Эрогении, умер… Мысли об этом и вокруг этого крутились в головах всех, собравшихся в этот час в вестибюле дворца. Мысли – у кого ясные, у кого бессвязные, у кого и вовсе бестолковые – о мимолетности жизни и бренности всего сущего. Но, наверное, ни у кого не было такой каши в голове, как у притулившегося к колонне в дальнем углу Пафнутия.
– Ну, что?.. – Думал маг. – Вот оно… или – сейчас, или – никогда!..
Надо было решаться. Другого такого шанса не будет. Нигде и никогда. Но он никак не мог. Сердце колотилось, будто он уже пробежал парочку миль, или, как здесь говорят, верст. А он и одного шага не сделал. Туда… Где лежал, все еще окруженный скорбящими этот, которого он тащил. Тащил и защищал. И вот он теперь умер. А у него, у Пафнутия появился шанс. И Пафнутий снова пытался вытолкнуть свое, ставшее таким тяжелым и неуклюжим, тело. Вытолкнуть к этим… А ведь там сам государь! Что, вот так просто взять и подойти?..
А народ тем временем зашевелился. Кто-то уже направился к выходу. Еще немного, и все разойдутся. Останутся одни слуги. И что тогда? А ему куда деваться? Выгонят отсюда – обратно уже будет не попасть.
Вдруг наметившееся было центробежное движение сменилось на центростремительное. Двое – мужчина и женщина, явно не из дворцовой обслуги, пошли туда, куда так хотел попасть Пафнутий. Хотел, но боялся. А они шли. Они не боялись. Они явно имели право.
Пафнутий посмотрел на них внимательнее. Они шли рука об руку. Женщина была молода и красива. Мужчина был повыше и постарше ее. И, похоже, это она вела его, а не наоборот. Вид у влекомого был бледен, глаза растерянно бегали по сторонам, ноги шаркали подошвами по мрамору – им явно не хотелось идти туда, куда они шли. Наверное, так выглядел бы сам Пафнутий, если бы решился все-таки пойти туда, куда хотел.
Они дошли до границы круга, образованного стоящими вокруг мертвого тела. Женщина остановилась и, как показалось Пафнутию, подтолкнула своего спутника в спину. Он запнулся и сделал шаг вперед, туда, к лежащему, выходя за пределы этой, сама собой образовавшейся, границы. Чем тут же обратил на себя внимание окружающих. Потом он, видимо по инерции, сделал еще один шаг. И вот тут уже всем стало ясно, что это не случайность, и не просто так.
Ясно это стало и Пафнутию. И интересно. Незаметно для самого себя он двинулся туда. Просто, чтобы лучше видеть и слышать. Но, тем не менее, двинулся. И, кстати, не он один. Другим тоже стало любопытно.
***
Урлах остановился и растерянно огляделся вокруг. Все смотрели на него. А где же Сердеция?.. А, вот она, тоже смотрит, и слегка улыбается, и кивает ему незаметно – подбадривает. Ну, что же…
– Э-э… – Начал Урлах. – Господа!..
Горло перехватило и он закашлялся. Ну, – подбодрил он себя, – смелее! Это же мой брат. Да, мой брат!
– Это же мой брат, господа. Я хочу сказать… Мне так жаль… Я буду, это… Я возьму на себя все эти… расходы. Я хотел сказать – заботы…
***
– Что он там бормочет? – Бенедикт нахмурился и сурово уставился на зятя, которому вдруг пришла в голову блажь о чем-то тут поведать городу и миру.
– Папа, что ему надо?! – Принципия вдруг напряглась и отлепилась от него. – Чего он хочет?
Урлах услышал и вздрогнул. Этот голос – почти крик – сбил его с мысли, и он снова замолчал, испуганно уставившись на Принципию и Бенедикта.
В наступившей тишине явственно прозвучал голос Бенедикта.
– Это он намекает, дорогая, что престол Эрогении должен остаться за ним. Торопится немного. Хотя, в общем-то, он прав.
***
Горе лишило Принципию сил. Нахлынувшая ярость эти силы вернула, да еще с процентами. Она шагнула к оторопевшему Урлаху, сверля его горящими глазами.
– А ну, пошел вон! – разрезал тишину ее резкий, высокий голос. – Иди отсюда, шакал!
От неожиданности Урлах сделал шаг назад. Напрасно. Как раз позади него в этот позорный для него момент оказалось распростертое на полу тело. Он оступился и неловко упал спиной на мягко принявшего его Геркулания. Это уже было чересчур. Урлах завозился и, стараясь не опираться на мертвое тело, кое-как поднял свое, тоже чуть живое. Низко опустив голову, не глядя ни вокруг, ни перед собой, а только себе под ноги, но и там ничего не видя, Урлах прошел через расступившуюся толпу и пошел куда-то. Куда-то туда…
