Читать книгу: «Времена Амирана. Книга 1: Начало», страница 11
Эх-х, хорошо!.. А будет еще лучше. Самая-то развлекуха впереди. Сейчас они идут к одному знакомому Богдана. Беня его зовут. Гнилой, сука, оказался. Денег занял, а отдавать не хочет, падла! Сейчас они к нему в гости-то и наведаются. Попугают немножко, как сказал Богдан. В общем, будет весело.
Они свернули во двор. Шли молча, деловито. Вот он, подъезд. Тут, значит, этот Беня обретается. Ну, будет ему сейчас! Телка какая-то трется возле подъезда. Лица не видно, но, похоже, молодая и вполне себе ничего. Ну, вот и Дрын, сексуально озабоченный, обратил внимание.
– Ты смотри, – сказал, – какая коза стоит!
И все посмотрели. А коза испугалась и стала куда-то отступать. Но куда там!
– Девушка, – вежливо так обратился к ней Дрын, – вы кого-то ждете?
Тут ее и остальные обступили, пока там Богдан по домофону переговаривается. А она стоит и только испуганно смотрит на пацанов.
– А давайте, познакомимся. – Предложил ей Серый. – Ну, чего ты молчишь, овца? Как зовут?
Молчит.
Ну, тут дверь открылась, и Богдан сказал:
– Погнали.
Тут он увидел эту девку.
– А это кто?
– Да вот, стоит тут. Нас ждет. – Это Дрын.
– Ну, так берите и ее, там всем места хватит.
***
Принципия сидела за столом и пыталась сообразить, понять, что происходит. Она стояла там, возле той двери, из которой вышла, пытаясь вспомнить хотя бы свое имя. Вспомнить не удавалось. Тут подошла группа каких-то мужчин. К ней обратились. Что ей говорят, она не поняла. Язык оказался незнаком. Они о чем-то спрашивали, но, так и не получив ответа, взяли ее с двух сторон под руки и завели обратно, сумев как-то открыть дверь.
Дальше было совсем странно. Они все вошли в какую-то маленькую комнатку, ярко освещенную и с большим зеркалом. В зеркале она увидела себя в очень странном наряде. Но все же себя она узнала. Тут дверь закрылась, комната эта странно дрогнула и что-то зашумело. Опять открылась дверь и ее вывели наружу.
Принципия покорно переставляла ноги, шла, куда ее вели, уже устав удивляться тому, что попадалось ей на глаза, тем более, что память к ней так все и не возвращалась. Она помнила только, что дома все как-то иначе, но как?.. Этого она не помнила.
Ей всунули в руку бокал, похоже, что из хрусталя. Опять что-то ей говорили. Потом бокал наполнили – чем? Вином? И кто-то подтолкнул ее руку с бокалом ко рту. Пей, дескать… Она сделала глоток и закашлялась. Это было не вино. Это обожгло ей горло, и она хотела поставить бокал на стол. Пить это было решительно невозможно. Но на нее закричали. Схватили за руку, не дав поставить этот злополучный хрусталь на стол. Попытались влить-таки в рот то, что было в бокале. Она сопротивлялась и, в результате всех этих неуклюжих манипуляций, они только зря расплескали эту едкую жидкость.
Тут один из этих, которые были в комнате, что-то громко сказал, почти крикнул тем, кто сидел с ней рядом и пытался заставить ее пить. И от нее отстали, поглядывая как-то нехорошо. Потом заиграла музыка. Странная музыка. Принципия никогда такой не слышала. Одновременно и тягучая, и резкая, сопровождаемая частыми ударами барабанов, от ритма которых становилось как-то не по себе.
Этот, который распорядился, чтобы от нее отстали, – видимо, он был тут главный, подошел к ней и, сказав что-то, чего она опять не поняла, крепко взял ее за руку и потянул из-за стола. Принципия встала, вышла. Ну, и что дальше? Не отпуская ее руки, этот, который главный, вывел ее на середину комнаты и, обняв за талию, прижал к себе, спросив при этом что-то.
***
А телка оказалась ничего так… Вполне. Колян рассмотрел ее еще там, в подъезде, в лифте. А сейчас она сидела за столом и все тот же Дрын пытался угостить ее фирменным французским коньяком.
Этот Беня оказался высоким, белобрысым парнем. Он был рыхлый и видно, что слабый. Ему бы в их качалку походить. Вдобавок он еще и страшно трусил. И это было видно по тому, как он старался всем угодить и, в первую очередь, конечно, Богдану. Ну, там, сразу бутылку на стол. На кухню побежал, закуски сгоношить, и все такое… А эти сразу девчонку обсели и давай ее угощать. А она не хочет. Дрын ей и так, и эдак, нет!.. Тогда он попробовал ее угостить насильно. Но тут вмешался Богдан.
– А ну, – сказал, – кончай! Она и без этого согласна. Верно, девочка? – Обратился он уже к ней. – Давай, потанцуем.
Кого-то она Коляну напоминала. Он пытался вспомнить, и порой казалось, что воспоминание вот-вот уже, ну, совсем рядом. И все-таки оно снова ускользало, как пойманная рыба из руки.
Она стояла, пытаясь отодвинуть от себя Богдана. Танцевать она, похоже, тоже не хотела. Потоптавшись без толку некоторое время и, видимо, решив, что приличия соблюдены – выпить ей дали? Дали. Танцевать пригласили? Пригласили. Ну, так и чего еще? – Богдан потащил девку в расположенную рядом комнату. Она сначала вроде бы пошла, но потом, чего-то сообразив, встала, пытаясь вырвать руку и оглядываясь. Беспомощно так оглядываясь и растерянно. Будто искала кого-то. Но против Богдана не очень-то… Он у них в команде самый сильный. И не любит, когда ему возражают. Заводится с пол-оборота.
– Пошли, – сказал он, не выпуская ее руки.
Другой рукой он взял ее сзади за шею и толкнул в направлении открытой двери.
Она снова попыталась упереться, вырваться. Обернулась. Взгляд ее встретился с взглядом Коляна, который с бьющимся сердцем смотрел на эту сцену. Он прекрасно понимал, зачем ее тащит в ту комнату Богдан, и что там сейчас будет происходить.
Он увидел ее взгляд, жалкий, молящий и снова ворохнулось что-то в памяти. Близко-близко. Вот еще чуть-чуть… И тут она, наконец, подала голос. А то сидела все молча и только глазами лупала. Она крикнула что-то непонятное, на каком-то чужом языке. Чужом?.. А почему же Колян понял?
И тут же все встало на свои места. Она крикнула:
– Да помогите же кто-нибудь! Что он делает?!.
И это была… Да это же была принцесса! Та, что сидела рядом с этим, как его?.. А, да!.. Геркуланием, которого он и наследник тащили…
Какой наследник? Какая принцесса? А он кто такой? Как здесь оказался?
В памяти всплыло имя – Пафнутий. Он – Пафнутий. И тут же в голове прозвучал голос духа: «Ты хочешь померяться со мной силой?».
Вот и пришло время меряться.
А те двое под одобрительный ропот команды уже скрылись в комнате и дверь захлопнулась.
Колян – или уже Пафнутий? – встал из-за стола. Снял свою замечательную кожаную куртку и аккуратно повесил на спинку стула, поймав себя на том, что делает это нарочито не торопясь, оттягивая неизбежное.
***
Дверь оказалась не заперта, просто плотно прикрыта и Колян-Пафнутий перешагнул через порог. То, что происходило сейчас в комнате, не слишком удивило Коляна, чего-то подобного и ожидавшего, Пафнутия же бросило в озноб.
Принцесса сидела на широкой тахте, накрытой пестрым покрывалом. Богдан стоял перед ней, спиной к двери. Одной рукой он держал сидевшую перед ним девушку за волосы. Другую руку было не видно, она, как и лицо принцессы, была загорожена задом и спиной Богдана.
Принцесса отчаянно сопротивлялась. Ее тщетные попытки встать, отвернуться от того, что Богдан подносил к ее губам, оторвать руку, вцепившуюся в ее волосы – все это, видимо, привело Богдана в бешенство. С хриплым:
– Н-на, сука!.. – он ударил ее по лицу ладонью.
***
Ярость прогнала страх и растерянность. Сила, наполнившая грудь Пафнутия, не оставила там места съежившемуся Коляну. Не было больше никакого Коляна, пропал Колян, исчез, забылся, как персонаж бредового сна. Был только Пафнутий, и еще тот, кто думал, что сильнее, и которого нужно было одолеть.
Услышав за спиной движение, Богдан обернулся.
– Кого там?!. А, это ты… Иди-ка сюда, подержи эту сучку. Сейчас мы ее…
Пафнутий шагнул вперед. Там, недалеко от тахты стояла табуреточка. Такая – на гнутых ножках, покрытая каким-то матерьяльчиком веселенькой расцветки. Не останавливаясь, мимоходом, Пафнутий наклонился и взял ее правой рукой за игриво изогнутую короткую ножку. После чего, не останавливая движения, не целясь и не говоря никаких ненужных слов, опустил с размаха этот предмет обстановки на затылок Богдана.
Богдан оказался крепче, чем ожидалось. Может быть потому, что он был тоже не совсем Богдан. А может, и совсем не Богдан, как Пафнутий не был Коляном. Он не упал, не потерял сознания, он отпустил принцессу и развернулся к Пафнутию, одной рукой непроизвольно схватившись за голову, другой подтягивая сползающие брюки. Воспользовавшись тем, что у противника обе руки заняты, а также тем, что после удара табуретка осталась в его руке, Пафнутий повторил удар. Дерево соприкоснулось с костью.
И опять Богдан остался в строю. Он взревел и бросился на Пафнутия. То, что происходило дальше, происходило без участия сознания. Поэтому и запомнилось крайне смутно. Удар Богдана, который вполне мог отправить того же Коляна в нокаут, пришелся вскользь – видимо удары по голове сделали-таки свое дело. И они сцепились в хрипящий, стонущий и рычащий комок, покатившийся по полу.
Странно, что никто из Богдановой команды не ворвался в комнату, не стал их разнимать. А может, никого там уже и не было, как не было уже и принцессы, и самой комнаты. Все это уже отыграло свою роль, выполнило свою задачу и ушло куда-то за кулисы, может быть, туда, где и было изначально. Если вообще было.
Не было ни боли, ни страха, ни мыслей. Была только сила, вопреки логике не убывающая, а, напротив все больше и больше наполняющая Пафнутия, рвущаяся из него. Этой силе противостояла другая сила. И сперва та сила была больше, сильнее. Потом они сравнялись. И вот Пафнутий почувствовал, что равновесие сломлено, водораздел преодолен, и радостно, как уставший путник, преодолевший перевал, перевел дух и принялся добивать того, кто был так уверен…
***
– Все!.. Хорош!.. Хватит. – Прохрипело у него в мозгу и Пафнутий разжал хватку.
И стало светло. Вокруг был все тот же вестибюль, и люди все так же стояли вокруг. Лежал Геркуланий, не потревоженный этой дикой схваткой, происходившей рядом. Или не рядом? Или вообще не было никакой схватки? Пафнутий не чувствовал ни ушибов, ни ссадин – ничего такого, что говорило бы о том, что он только что сошелся в яростной рукопашной с отнюдь не слабым противником. Даже костюм был цел. И противник сидел рядом, уже не прячась во тьме.
Это был маленький, лысый, но бородатый субъект, с объемистым пузиком, свисающим на какие-то немыслимые шаровары, кроме которых из одежды были только шлепанцы с загнутыми вверх носами. Лицо субъекта расплывалось в довольной улыбке, раздвинувшей его толстые щечки, поросшие волосами. Маленькие глазки смотрели весело и задорно.
– Ну, что уставился? – Сейчас голос духа – а это был, несомненно, дух – звучал нормально, как и положено, и достигал ушей Пафнутия через разделявшее их пространство, а не рождался в голове. – Не такого ожидал увидеть? Нет, я могу, конечно, и с рогами, и с хвостом… Но зачем? Так мне нравится больше, уютнее как-то.
– Ну, да, – не мог не согласиться с очевидным Пафнутий. Действительно… С рогами… Ну, на фиг!..
– Ты победил. – Продолжал между тем дух. – Все честно. Давно я не получал такого удовольствия! А как ты меня табуреткой-то, а?!. Ну, молодец! Настоящий маг.
Пафнутий оглянулся на окружающих. Как они-то отреагировали на появление нового персонажа?
– Чего глядишь? – Усмехнулся маг. Не видят они ничего. И не увидят. Ты присмотрись, присмотрись…
Пафнутий присмотрелся. Фигуры вокруг не шевелились. Лица были застывши, взгляды мертвы.
– У них сейчас время стоит. – Пояснил дух. – Все, что у нас с тобой было, это наши дела. Их это не касается. Так что… Чего ты там хотел? Вот этого?..
Дух кивнул в сторону Геркулания.
– Да, этого.
– Ну, что ж… Не будем терять времени. Нашего времени. – Уточнил дух.
Он подошел к распростертому телу и присел перед ним на корточки. Внимательно посмотрел в мертвое лицо, кивнул и начал расстегивать камзол.
– Ну, я надеюсь, ты знаешь, что делаешь? – Повернулся он к Пафнутию.
– А что? – Озадачился Пафнутий.
– Да так. – Дух хитро прищурился. – Просто сам подумай, почему такое происходит так редко.
– Что происходит?
– Воскрешение мертвых.
– И почему же? – Растерялся Пафнутий. Чего это он ему голову морочит. Взялся, так делал бы. Нехрен отвлекаться.
– А вот и увидишь! – Расхохотался дух. – Так что, начинать?
***
Дух стоял, держа перед собой на ладонях сердце Геркулания. Сердце было похоже на гипсовый муляж из их кабинета анатомии на курсах. Не было ни крови, ничего такого, что обычно присуще живой ткани, вынимаемой из организма. Очень чистое, аккуратное сердце.
Дух показал зачем-то его Пафнутию, как будто для того, чтобы тот убедился… в чем?
– Ну, вот. – Сказал дух. – Сейчас.
Он поднес сердце к лицу, к губам, набрал полную грудь воздуха и стал тихонько дуть.
И сердце вздрогнуло.
***
Туман рассеялся внезапно, тем самым еще раз доказав свое противоестественное, колдовское происхождение. Совсем не так, как возникал. Вот, только что он был, белым столбом протянувшись от пола до высокого потолка, и вот – его нет. И там где он был стоит этот маг. Стоит и оглядывается по сторонам, словно ищет кого-то в толпе, окружившей его.
Взгляд Принципии поймал взгляд мага и тот, узнав ее, улыбнулся и кивнул головой. И сразу на Принципию снизошло огромное облегчение. Кажется, все в порядке. Все получится. Сейчас…
Маг вышел за пределы начертанных мелом на полу линий и подошел к своему вареву, понюхал его и сказал, обращаясь сразу ко всем присутствующих.
– Сейчас все будет. Надо только еще одно. Надо, чтобы кто-нибудь дал немного своей крови.
И замолчал, вопросительно глядя на присутствующих.
Крови? Да хоть всю!.. – Принципия рванулась вперед, но кто-то крепко схватил ее за руку и потянул назад.
– Подожди, – сказал Ратомир, взглянув на нее. – Дай мне. Он пролил свою кровь за меня, дай же мне… Я тоже должен… За него.
И подошел к магу.
Среди вещей, принесенных магом с собой, обнаружился довольно странный предмет, напоминающий нож. Да, собственно, это и был нож, только сделан он был не из стали.
– Это камень. – Пояснил Ратомиру маг. – Обсидиан. Это специальный нож. Такими ножами в древности пользовались для жертвоприношений. Железом нельзя. – Добавил он.
Ратомир, по указанию Пафнутия вытянул левую руку над котелком, и маг полоснул по ладони иззубренным лезвием. Кровь закапала в жидкость и та стала менять цвет. Изначально грязно-бурая, она посветлела, стала прозрачной, как обычная вода, потом приобрела розовый оттенок, и этот цвет становился все интенсивнее, пока то, что было в котелке, не стало напоминать кровь. Будто не несколько капель упало туда. Будто вся кровь из жил Ратомира перелилась в этот сосуд.
– Ну, вот… – удовлетворенно произнес Пафнутий. – Дай-ка…
Он взял раненую руку Ратомира и, поднеся ее близко к лицу, пошептал что-то. Рана исчезла. Боли больше не было.
– А теперь вот, что… – Пафнутий фарфоровой кружечкой зачерпнул из котелка. – Пошли.
Они опустились на колени возле головы Геркулания.
– Держи. – Пафнутий передал кружку Ратомиру, а сам, достав откуда-то плоскую деревянную палочку, сунул ее Геркуланию в рот и начал разжимать ему зубы. Когда удалось разжать их настолько, что в образовавшуюся щель смогли пролезть его толстые пальцы, Пафнутий обеими руками стал открывать Геркуланию рот. Это было так похоже на одну из скульптур во дворцовом парке – ту, где некий богатырь раздирает руками пасть льва, что Ратомир, несмотря на всю торжественность минуты, невольно улыбнулся.
– Лей. – Приказал Пафнутий.
– Куда?
– Туда, в горло.
– А он?.. – Ратомир хотел спросить, не захлебнется ли Геркуланий, но осекся, поняв всю нелепость такого вопроса. Как же он может захлебнуться, мертвый?
Тоненькой струйкой красная густая жидкость полилась в темную щель.
Вдруг тело Геркулания дернулось, голова отвернулась и выплюнула изо рта то, что в нем было. После чего Геркуланий зашелся в мучительном кашле. Ратомир вскочил в восторге и ужасе.
Кашель прекратился. Грудь Геркулания поднялась, заполняемая воздухом и глаза его открылись.
Глава 5
Если во всем том, о чем вы, при наличии, разумеется, должного усердия и терпеливой усидчивости, могли прочесть выше, и были элементы некоторой фантастики, то в том, о чем пойдет речь дальше, таковых уже не будет. А будет там чистейший и беспримесный реализм самой высокой пробы. Можно было бы сказать даже, что – социалистический реализм, но это было бы неправдой, поскольку в Амиране о ту пору социализмом еще и не пахло, а пахло там еще вовсю феодализмом. А значит и реализм этот вполне можно обозвать феодальным.
А реализм, даже феодальный, как это явствует из самого названия, тем и характерен, что отражает реальность, данную нам в ощущениях. А реальность такова, что, зачастую, стремясь к чему-то хорошему, высокому и светлому, мы в результате попадаем во что-то темное и мрачное, где под ногами всякая грязь и антисанитария.
И это, увы, так. И окидывая мысленным взором как историю страны, или даже планеты в целом, так и собственную биографию, в этом может убедиться каждый. Ведь недаром еще когда наши мудрые предки изрекли: «Благими намерениями дорога в ад вымощена».
Но, если вам сейчас показалось, что я призываю к тому, чтобы отказаться от высоких целей и смелых мечт, то вы глубоко не правы. Во-первых, я никого ни к чему не призываю, и обязуюсь не делать этого и впредь, а во-вторых… а во-вторых, ну, сами же знаете, по правде все совсем не так, как на самом деле.
1
В любом бизнесе очень не любят конкурентов. Да, это правда, что без конкуренции бизнес хиреет. Начинается застой и упадок. И, тем не менее, конкурентов на дух не переносят, вот такой странный парадокс. Терпеть не могут, и норовят при случае извести.
По большому счету любая религиозная конфессия – это огромное предприятие, занятое, говоря ученым языком, в сфере обслуживания. Да, церковь оказывает посреднические услуги, и услуги эти востребованы и приносят неплохой доход. Точно так же, как придворный шут Куртифляс мог помочь желающему лично предстать пред ясные очи Бенедикта, за некую мзду, разумеется, так и служители церкви содействуют желающим донести свои мольбы и жалобы до Того, без чьего согласования и волосинка с вашей головы не упадет на нашу грешную землю.
Но, так же, как у Куртифляса есть конкуренты – да та же Варвара Горгоновна, хотя бы, есть они и у любой из церквей.
***
Патриарх Амиранской Единой Правоверной церкви Его Преоблаженство Онуфрий, будучи обязательным участником всех высокоторжественных государственных мероприятий, был, разумеется, приглашен на свадьбу царевны Принципии и Геркулания Эрогенского. Вот уже неделю он обретался в царском дворце, куда приехал из своей резиденции в Заозерье вместе с многочисленной свитой, положенной ему по его сану.
Проведя скорбный обряд провожания души новопреставленного к престолу Единого, патриарх удалился в свои покои. Дальнейшая суета была ему не интересна. Но отойти ко сну, как того давно требовал немолодой уже, увы, организм, не получилось.
О явлении мага, произошедшем сразу после его ухода, Онуфрию донесли сразу же. И это означало, что поспать не удастся. Какой уж тут сон!
***
Давно уже Единая Правоверная Церковь спокойно и благолепно владычествовала на всей громадной территории Амирана. Прочие, растущие от единого корня, но отошедшие от Истины, конкуренты, вольны были вести свою паству прямиком в Геенну Огненную где угодно – в Амиране им места не было.
Много в свое время было сломано копий и пролито крови, но, в конце-концов, разошлись краями, договорились негласно, и поделили между собой Ойкумену. И это было хорошо, ибо ведомо Единому, что лучше спасти часть, чем дать погибнуть целому. И та часть рода людского, что проживала на территории, окормляемой Единой Правоверной, была-таки спасена.
Но, когда улеглись пыль и копоть былых сражений, обнаружились вдруг и те, на кого до поры внимания просто не обращали. И пусть их было немного, но они были той соринкой в глазу, которая мешает, и которую необходимо удалить. Кроме того, сказано же в Книге притч блаженного Антуана, что баобабы нужно выпалывать пока они ростом с одуванчик. И пусть пока теологи ведут между собой дискуссии о том, что подразумевал блаженный под словом «баобаб», смысл притчи достаточно ясен.
Большинство из этих диссидентов представляли собою тех, кто по врожденной тупости своей просто не мог врубиться в многовековую мудрость древнего церковного канона, и все пытались отыскать какую-то свою, обходную тропинку в Царствие Небесное. Не могли они поверить в простую истину: нет черного входа в Небесную Канцелярию, и путь к подножию трона Единого не имеет альтернатив.
Но, если эти, пусть и шагая не в ногу, но все же стремятся туда же, куда и все правоверные, то другие!.. О, эти опасны уже по-настоящему. Это вам не искренне заблуждающиеся, которых еще не поздно направить на путь истинный. Это откровенные приспешники и агенты Врага рода человеческого. Эти негодяи, вооруженные и обученные самим Врагом, могут многое, и то, что они могут, они охотно демонстрируют простому народу, вводя этим самым народ в соблазн и сея смуту. Эксплуатируя старинные суеверия, они возрождают, особенно в глухих местах, такие проявления вражеского начала, как леших, водяных, домовых, кикимор и прочую нечисть и нежить. А самые опасные вообще занимаются колдовством.
И вот одного из них каким-то злым, враждебным ветром занесло прямо сюда, во дворец! Конечно же, это обстоятельство не могло не озаботить Преоблаженного.
***
Нет, не лег почивать Онуфрий, и своим ближним не дал расслабиться в этот смутный час. Как только донесли ему о чудовищных и противоестественных планах мага, о намерении его воскресить скончавшегося Геркулания, по которому уже проведен был заупокойный обряд – самим Онуфрием, черт побери, проведенный! – о покушении на то, что является прерогативой только лишь Единого во благости своей, Онуфрий немедленно принял меры.
***
Тихо и незаметно, как и подобает скромным служителям Единого, разбрелись по разным углам дворца люди в балахонах цвета неба. И соткалась из них невидимая сеть. И ничто не могло теперь произойти в этих стенах, что миновало бы эту сеть и не помогло бы Преоблаженному принять единственно верное решение, как следует поступить в столь непростых обстоятельствах. Ибо напрямую пойти и помешать кощунству он не мог. Он был достаточно стар и мудр, чтобы понимать, что любовь Бенедикта к дочери переборет любовь к Единому, насчет которой Патриарх отнюдь не заблуждался.
Так что знал Онуфрий и о попытке Шварцебаппера перехватить окаянного волхва за стенами дворца, знал и о том, чем закончилась эта попытка. И о том, куда привели связанного, грязного, истерзанного Арбакорского короля Преоблаженный тоже знал.
Пора было переходить от стадии накопления информации к стадии ее реализации.
***
Если бы не зад, вплотную соприкасавшийся с грубой действительностью в виде жесткой деревянной доски, то блаженное ничто, в которое оказался погружен Шварцебаппер, можно было бы считать абсолютным. Тьма и тишина окружали его. Даже мысли, подобно голодной крысе грызущие его сердце, ушли куда-то. Это была почти смерть. И это было хорошо. И не надо было бояться ее там, в том проклятом подземелье. И тогда не было бы этого ужасного сейчас, а было бы блаженное всегда.
Но, все-таки, это была не смерть. И эти окаянные здесь и сейчас никуда не делись и напомнили о себе скрежетом ключа в замочной скважине. Потом раздался негромкий скрип дверных петель и в узилище вошел человек. В руке у вошедшего был зажженный светильник и его совсем не яркий свет ослепил привыкшего к темноте Шварцебаппера. Проморгавшись, он взглянул на посетителя. Судя по хламиде, надетой на него, длинным волосам, падавшим из-под шапочки на плечи, и бороде, это был служитель церкви. Очевидно, один из тех, что окружали Патриарха.
Он молча вошел, прикрыв за собой дверь и молча встал перед королем.
– Ну?.. – Прервал, наконец, затянувшееся молчание Шварцебаппер.
– Вы, ваше величество, начали благое дело, – разродился, наконец, монах, – вы хотели остановить кощунственное деяние. К сожалению, вам это не удалось. Маг уже здесь, он готовится приступить к своему отвратительному делу.
Монах опять замолчал. Видимо, он хотел побудить собеседника к диалогу. Хотел, чтобы Шварцебаппер как-то отреагировал, выразил свое отношение к происходящему. И Шварцебаппер отреагировал.
– Ну?..
Вздохнув, служитель церкви продолжил:
– Вы можете закончить то, что начали. Ваша сила, ваша храбрость известны повсеместно. Ничто и никто не сможет помешать вам, если вы решитесь воспрепятствовать проклятому колдуну. Вопрос только в одном: готовы ли вы?
– Ну-у…
Предложение было более, чем неожиданным. Но, впрочем, почему бы и нет? И, наконец, свершится то, что не получилось там, на дороге. Пес бы с ним, с колдуном, главное – смерть. Блаженство небытия, к которому он почти прикоснулся, сидя здесь. Так что…
Видимо, сочтя реакцию Шварцебаппера положительной, монах полез куда-то себе под мышку, но, как выяснилось, не для того, чтобы почесаться. В руке у него что-то тускло блеснуло. Меч! Это был меч. Его ли родной, или чужой какой-нибудь, это было сейчас неважно. Шварцебаппер вскочил со скамьи.
– Я провожу вас. – Сказал монах, отдав принесенное оружие. – Идемте.
2
Нет, все-таки, что ни говори, а прав был герой того стародавнего анекдота со своим: «Умерла, так умерла!..». Когда близкий вам человек становится трупом, это трагично, но, согласитесь, если этот труп вдруг откроет глаза – в этом будет что-то иррационально жуткое.
Итак, кашель прекратился. Грудь Геркулания поднялась, заполняемая воздухом и глаза его открылись. Открылись и тут же зажмурились, словно от яркого света. Снова открылись. Взгляд Геркулания сфокусировался сперва на Пафнутии, потом обратился на Ратомира. Оба резко встали и отошли на пару шагов. Так же как непроизвольно отшатнулись и все, столпившиеся вокруг. И только Принципия рванулась было вперед, но, остановленная отцом, застыла на месте, жадно глядя на жениха.
Геркуланий, между тем, приподнялся на локтях, согнул ноги в коленях и, оттолкнувшись ладонями от пола, резко встал. Десятки широко открытых глаз жадно ловили и фиксировали каждое его движение. Те, кому было плохо видно, поднимались на цыпочки.
Вот он встал. Встал легко, не пошатнувшись. Поднял руки к груди. Посмотрел на них. Отряхнул ладони. Взглянул вокруг.
Геркуланий медленно поворачивал голову, всматриваясь в лица тех, кто стоял в первой шеренге. И почему-то каждый, на ком останавливался его пристальный взгляд, встретившись с этим взглядом, тут же отводил свой, словно смутившись, словно его поймали за чем-то нехорошим.
***
– Пусти. – Тихо сказала Принципия Бенедикту, и он неохотно разжал руки.
Странно, но сейчас, вместо того, чтобы броситься Геркуланию на шею, она всего лишь сделала осторожный, даже робкий шаг к нему. Может быть, это потому, что не было того ощущения счастья и сумасшедшей надежды, которые затопили ее разум в тот момент, когда этот маг предложил им чудо? Да, тогда это было. Но вот чудо свершилось, а что-то, как-то…
Принципия жадно, и в то же время настороженно вглядывалась в стоящего рядом Геркулания. Так смотрит бродячая собака на человека, протягивающего ей косточку. Со смесью страха и надежды, с готовностью мгновенно отскочить в сторону и обнажить клыки.
Геркуланий обратил на нее внимание. Нет, он не шагнул ей навстречу, и даже не улыбнулся. Он смотрел на нее внимательно и тоже настороженно, повернувшись немного боком, словно готовясь встретить не ту, которую любил, а противника.
Принципия заставила себя сделать еще шаг и теперь оказалась вплотную с тем, ради встречи с которым – вот этой встречи, только что готова была отдать свою кровь. Кровь не понадобилась. Встреча – вот она. И стоит только руку протянуть… Она протянула руку и дотронулась до руки Геркулания. От волнения пальцы ее были холодны, но тот холод, который она ощутила, дотронувшись до запястья Геркулания, заставил ее непроизвольно отдернуть руку.
И было что-то еще. Да, трупно-холодная рука, да, неприязненный и настороженный взгляд – все это словно холодным душем окатило Принципию, но это было не все. И вдруг до нее дошло: от этого человека, что стоял сейчас рядом с ней, пахло. И, странно, только-только подойдя к нему, она этого запаха не ощутила, а сейчас – чем дольше она стояла рядом, тем он становился сильнее. И хотелось отойти. А вот чем пахнет – этого она понять не могла. Да, наверное, и никто не смог бы. Ну, разве что тот, кто полежал в могиле.
Ратомир тоже стоял рядом. Он отошел, даже, можно сказать, шарахнулся от Геркулания в первый миг его – чего? – пробуждения? Воскрешения?.. Отошел на пару шагов, но остался рядом, не смешавшись с толпой. Он внимательно и настороженно смотрел, как подошла к Геркуланию сестра. Видел, как вздрогнула она, и как изменилось выражение ее лица после того, как она коснулась руки жениха. Видел он и то, как внезапной брезгливой гримасой исказилось лицо того в этот миг. Но главное, что он ощущал, было в нем самом. И он не мог этого понять. Он не понимал, где же она – радость? Ведь случилось то, чего все так ждали! Ведь вот оно!.. Но кроме растерянности и смутного страха ничего нет. И вдруг он ощутил то же, что несколько раньше почувствовала Принципия. В воздухе чем-то пахло. Вот только что ничего не было, а сейчас что-то появилось, и теперь становилось все сильней и сильней. А может быть, это был и не запах, может быть, это было что-то другое. Но переносить это становилось трудно. Вот и Принципия отошла к отцу. И тот молча обнял ее.
***
Бенедикт обнял дочь и прижал к себе. Он, как и все, не смог выдержать взгляд этого гостя с того света. И он тоже пытался разобраться в самом себе и своих чувствах. И тоже испытывал все, что угодно, кроме радости. Тот, кто стоял в нескольких шагах от него, похоже, испытывал что-то подобное. В нем была враждебность, отчужденность и настороженность.
Вот интересно, – думал Бенедикт, – вот если бы он не умер, вот если бы знахарям нашим удалось его спасти. Ну, он, конечно, болел бы, хлопот было бы… Ну, там, то, се… Но, в конце-концов поправился бы. Оторвал бы голову от подушки – как бы все обрадовались! Какое было бы счастье! Ну, а что сейчас? Почему это так не похоже? Потому что я видел его мертвое лицо? Но ведь в нем ничего не изменилось. Абсолютно те же черты, а сейчас и та мертвая неподвижность исчезла. Он же живой! Он дышит, черт возьми! Так в чем же дело?
***
Кажется, только один человек не задавался подобными вопросами. Пафнутий, как и Ратомир, остался стоять неподалеку. И ему было хорошо, как может быть хорошо человеку, добившемуся своей цели. Сделавшему, черт побери, это!.. Вот вы все не верили, а я – сделал! И вот вам всем!..
