Читать книгу: «Дорога на Старобалык. Были и небыли о людях и маленьких чудесах», страница 2

В БОЛЬНИЦУ

И был погреб. И погреб был глубок.

– Иваныч, ну их эти огурцы! Давай я тебе своих притащу, – Витьку очень не хотелось спускаться по лестнице, которую он своими руками, по просьбе тестя, прошлой осенью смастрячил из «дерьма и палок».

– Ты чего?! – возмутился тесть. – Олька же с чесноком солит, а я его на дух не переношу. То ли дело со смородиновым листом и хреном! Витюнь, достань пару баночек. Делов-то – туда и обратно.

Витёк вздохнул и обреченно опустил ногу в тяжелом валенке на лестничную перекладину.

Осторожно, в раскоряку, спускаясь он думал о том, что Иваныч – порядочная сволочь. Все нормальные люди хранят зимой соления в холодной кладовой в сенках. Однако чертов тесть кладовую утеплил и держит там кур. А в малый погребок в кухне помещается лишь немного картошки и десяток банок с засолом. Засол этот Иваныч за зиму подъел и вот теперь Витьку приходится лезть в холодную склизь погреба, потому что он жилистый и щуплый, а тесть – наоборот.

А зачем все это Витьку собственно? Иваныч ему даже и не родственник, даром что тестем зовется. Живут Витёк с бабой не расписанными, потому что так удобнее. А кому не нравится – вон со двора. Мало ли баб бесхозных в селе.

«Вот сейчас вылезу обратно и пошлю Иваныча с его огурцами! – заводил себя Витёк. – Сколько можно на мне ездить?! То ему крышу перекрой, то забор почини, то траву выкоси. Присосался, паразит, как клещ…».

Не додумал. Очередная перекладина под ногой предательски хрустнула и Витёк полетел вниз. По пути получил тумаков от лестницы и приземлился точно на полки с солениями. Отчаянно зазвенело битое стекло, густо запахло рассолом.

«Со смородиновым листом», – злобно подумал Витёк и отключился.

Тесть с Татарином выудили страдальца из погреба буксировочными ремнями и занесли в дом. Прибежала баба, похватала себя за пухлые щеки, затем взялась мужика своего раздевать и отмывать от крови. Иваныч притворно, как казалось, держался за сердце, а Татарин, по-соседски, вызвался сбегать за фельдшером.

Фельдшер был – одно название.

Сашку Клячина Витёк помнил мелким сопляком. Потом тот подрос, закончил медучилище и после армии осел в родной деревне, заняв единственную штатную должность в фельдшерско-акушерском пункте. Зарплата была маленькая, но юный фельдшер не унывал и вовсю приторговывал казенным спиртом.

Теперь Сашка переминался с ноги на ногу перед пациентом и смотрел на него с плохо скрываемым ужасом.

– Дело ясное, – наконец заявил он. – Ушибы. Возможно сотрясение мозга. Может и еще чего внутри, того…

– Эээ, – возмутился Татарин. – Ты что гадать сюда пришел, или диагноз ставить? Лечи давай!

Однако неприкрытый наезд Сашку не смутил.

– Тут, товарищи, мы упираемся в дефицит снабжения отдаленных населенных пунктов медикаментами и иной матчастью, – заявил он. – Вот Виктору Сергеевичу, ввиду резаной раны на левом предплечье, необходимо ввести противостолбнячную сыворотку. Однако сыворотка эта у меня отсутствует уже полгода, несмотря на все отправленные заявки. А что, если Виктора Сергеевича столбняк дугой загнет? Может такое быть?! Вполне!

– Ой, господи, – заплакала баба. Иваныч и Татарин сурово пригорюнились. Очнувшийся Витёк безучастно смотрел в потолок, прощаясь с жизнью.

– Могу, – продолжал юный эскулап, – зашить и продезинфицировать. Правда из обезболивающих у меня только две ампулы «Новокаина». Так, а шовный материал? Был. Вроде…

В этот момент Витёк в красках представил, как Сашка трясущимися руками зашивает ему рану большим кривым крючком, промахивается, матерится, кладет шов сикось-накось…

– Вот что, – простонал пациент. – Делай, медик хренов, повязку и вали отсюда. А ты, Олька, готовься. Домой пойдем.

Спорить с Витьком почему-то никто не решился. Фельдшер насыпал в рану стрептоцида, наложил тугую повязку, густо измазал йодом неглубокие царапины и порезы на лице пострадавшего и удалился. Правда шепнул вышедшему за ним Иванычу, что пациента нужно обязательно отправить в город в больницу, а иначе он, Сашка, как высококвалифицированный специалист, ни за что не отвечает.

Домой Витёк, опираясь на крепкую руку бабы, добрался не скоро, но благополучно. Он повалился на кровать и потребовал полстакана водки. Деморализованная баба послушно поднесла. Употребил, как лекарство.

– Вить, – всхлипнула баба. – Как же ты теперь? Побился же.

– А, ничего, обойдется, – слабо махнул здоровой рукой Витёк, проваливаясь в хмельное, послеадреналиновое забытье.

Утром он почувствовал себя на удивление неплохо. В зеркало смотреть было страшновато, но голова не болела, внутри ничего не ныло, лишь рану под повязкой жгло и дергало.

Баба принесла градусник. Выяснилось – повышенная температура.

– Ой, ой, – поцокал языком заглянувший проведать соседа Татарин. – Надо в город, в больничку!

– Точно надо! – подхватил явившийся тесть. – Я у Сашки и направление взял! – он выудил из кармана и шлёпнул на стол бумажку с неразборчивыми каракулями.

– Да вот еще! – заупрямился Витёк. – Так пройдет.

Город он ненавидел лютой ненавистью.

– Витя, родненький, – заголосила баба поминально, – пожалей ты меня и себя. Пропадешь ведь без лечения!

И начались танцы с бубнами:

– Медицина – сила!

– Инфекция в тебе!

– На какие хоронить-то будем?!

– Небось и завещание не писал?!

– На дочь мою плевать, значит?!

– Ты же умный мужик!

– Корову хотели купить! А что теперь?!

– Мы за Олькой присмотрим!

Вскоре Витёк сдался.

Везти в город на своей «копейке» Татарин отказался наотрез.

– Витя, не доедем, задний мост на ладан дышит. До электрички подброшу. Как на крыльях долетим!

Потом Татарин ухмылялся и все время подмигивал тестю и бабе. Иваныч жал Витьку здоровую руку. Баба собирала пакет с бельем, вилками-ложками-кружками, бритвой, какой-то снедью.

Еще через полчаса Витёк стоял на перроне у покосившегося деревянного вокзальчика. Электричка звала открытыми дверями. Татарин совал билет.

– Давай, дорогой, – скалится Татарин щербатой улыбкой, – возвращайся здоровым совсем! Мы тебя все ждать будем.

– Угу, – только и промямлил Витёк. И вот уже он в почти пустом вагоне сидит на жесткой деревянной скамейке у окна. Электричка дергается и медленно набирает скорость.

«Почему Татарин билет купил?» – подумал Витёк. – «Баба мне денег не дала, а Татарину доверила, меня отправить. Нормально?»

Он точно знал, что у бабы оставалась целая тысяча на хозяйство, которую он сам ей и вручил после того, как подкалымил на уборке снега. Билет на электричку – пятьдесят рублей. Какую-то мелочь в карман ссыпала – на метро в городе. Остальные – зажала. Мужик в больничку, значит денег ему не надо? А кто деньги заработал? Иваныч? Татарин? Хоть бы поделилась поровну!

На самом деле, по поводу денег Витёк не очень переживал, поскольку на уборке снега закалымил он целых три тысячи, две из которых сейчас под обложкой паспорта спрятаны. Но баба-то про это не знала, и было Витьку обидно. До самого города.

Городская привокзальная площадь встречала весенним морозцем, густым беляшным духом, суетой.

Витёк совсем уже было направился к метро, но вдруг притормозил. Он очень ясно представил, как приедет в больницу, будет час, а то и дольше, сидеть в переполненном приемном покое. Потом у него заберут на хранение вещи, переоденут в казенное и отправят в палату, а то и сразу в руки мясника-хирурга, который будет долго ковырять в ране чем-нибудь острым и блестящим. Будет жутко больно.

Затем койка, пресная и безвкусная больничная еда. Покурить не выпустят, выпить не дадут ничего кроме лекарств, и обязательно соседи по палате будут храпеть, пускать ветры, рассказывать никому не интересную ерунду.

«И никто даже навестить не приедет», – затосковал Витёк. – «Баба на хозяйстве. Про тестя, или Татарина и говорить нечего. Друзьями толком не обзавелся, так – одни собутыльники. Будут меня живодерить, и никто не пожалеет, не ободрит, слова ласкового не скажет».

Витёк так расстроился, таким одиноким себя почувствовал, что сам не заметил, как оказался в цокольной привокзальной забегаловке, почти пустующей в рабочий полдень.

В забегаловке чуть смрадно, но тепло, хрипит старенький музыкальный центр, а из-за кухонной стойки выглядывает неулыбчивая нерусская женщина. Здесь наливают и могут соорудить немудреную закуску.

«Подождет лечение», – подумал Витёк, располагаясь за столиком, который сразу доверчиво начал липнуть к нему клеенчатой грязной скатертью. – «Приму сто пятьдесят от нервов, а потом уже…».

Сто пятьдесят вскоре превратились в полноценные триста. Витёк дожевал очередной бутерброд с заветренным лососем и завел треп с бомжеватого вида старичком, который невесть как очутился за его столиком.

– Во! Гляди, дедуган! – раскрасневшийся Витёк повесил на спинку стула свой старый пиджачишко и сует старику под нос покалеченную руку с бурой от засохшей крови повязкой. – Во как меня того! Чуть не насмерть! А они – в больницу! Да я бы до больницы не доехал! Столбняк бы свалил! Тем и спасся, что за дезинфекцией сюда прибежал!

Старичок согласно кряхтит и мусолит беззубыми деснами остывший чебурек. Масло течет по его костлявому подбородку.

– Вот я еще сейчас соточку приму и на лечение! Думаешь я боли боюсь!? Да на меня шкаф когда-то падал! Сечешь, дедуган?!!!

Старик ушел, и вот Витёк уже распивает полноценную поллитру беленькой с круглолицым мужиком. У мужика усы и пропотевший свитер. Мужик ехиден.

– Развели тебя как лоха, хе-хе, – дребезжит усач.

– Чего это?!

– За каким чертом тебя в больницу отправили?

– Так у нас в селе больницы-то нет, – пьяно удивляется Витёк. – Батя, покойничек, мне рассказывал, что в начале восьмидесятых, когда колхоз был, хотели у нас небольшую строить. А теперь как? Меньше ста дворов. Только в город на лечение.

– Да ты подууумай, – дышит перегаром круглолицый. – Неужели пацан тебя бы не заштопал?! Уколол бы и зашил как миленький! Сговор это!

– Да я сам не дался! – кричит Витёк. – Постой, ты о чем вообще? Какой сговор-заговор?!

– Хе-хе, деревня. Ты же сам говоришь, что тебя в три голоса в больничку выпроваживали.

– И что?

– Да то, что нового мужика твоей бабе решили найти. Небось Татарин твой давно на нее глаз положил. А тут ты мешаешься. Бабе на хозяйство толком денег не даешь. Работы постоянной нет. Какой хозяйке понравится? А сосед твой – сам рассказывал, нормально живет, шоферит, не пьет. И тестю твоему такой зять нужнее. Вот и сговорились втроем. Перекладину у лестницы подпилили, за огурцами тебя отправили. Угробить не вышло. Тогда фельдшера подговорили и – фьють, на лечение. Твоя наверняка уже с Татарином жмется. В город-то он тебя не повёз, и баба не проводила. Вот и думай!

Круглолицый довольно рассмеялся, негодяйски закатывая масляные пьяные глаза.

Витёк даже стопку до рта не донес, поставил. Хотел уже ударить ехидного стулом, но вдруг показалось его разгоряченному сознанию, что есть в сказанном какая-то правда.

«Ого! – подумал он. – Частенько Татарин вьется во дворе. Да все шуточки-прибауточки сальные. Да все бабу мою нахваливает, мол и красавица, и всем хозяйкам хозяйка. Вон оно что! И Иваныч – козел! И эта – тоже сучка! Хотя нет. Олька не такая».

– Сейчас, – поднял Витёк тяжелый хмельной взгляд на круглолицего. – Сейчас я бабе позвоню. И если ты тут трындишь гонево – урою.

Достал свой старенький кнопочный телефон, набрал номер и долго слушал гудки. Баба не отвечала.

– Да ты брось, – занервничал собутыльник, увидев помертвевшее лицо Витька и понимая, что шутка может обернуться нехорошим. – Вышла по хозяйству – точно! Я ж только предположил. Давай накатим, а потом еще перезвонишь!

Витёк от нахлынувших подозрений, как будто еще раз к Иванычу в погреб обрушился. Все смешалось. Он с кем-то чокался, мелькали чьи-то одутловатые лица. Вот он жадно курит у крыльца забегаловки и тут же блюет. Кто-то услужливо помогает надеть пиджак и сочувственно хлопает по плечам. Визгливо кричит нерусская женщина из-за кухонной стойки.

Потом все кончилось.

Витёк пришел в себя посреди привокзальной площади, в расстегнутой куртке, без шапки и без больничного пакета. Смеркалось. Сновали люди. Болели голова и рука. Пошарил по карманам: паспорт и телефон на месте, жалко звякает мелочь, да шуршит постылое и никому не нужное направление в больницу.

Вскоре пассажиры четвертого вагона вечерней электрички могли наблюдать возмутительную картину. Невзрачный, щуплый, сильно выпивший мужичонка с покарябанным лицом, разлегшись на сиденье, орал в телефон на какую-то Ольку:

– Я домой еду! Поняла! Передай Татарину и папаше своему, что как только доберусь – их урою! Какая больница?! Был я там! Мне объяснили, как вы угробить меня хотели! Кто алкаш проклятый?!

Собеседница бросала трубку. Мужичонка ответно, в пьяной ярости бросал на пол вагона куртку и топтал ее грязными ботинками.

– Удавлю! Твари!

Шумно сглатывая и шевеля тощим кадыком, он пил из пластиковой бутылки какое-то жуткое, желто-химического цвета пойло, нетвердой рысью бежал по проходу в тамбур курить. Потом возвращался и все начиналось по новой.

– Алло, Олька?! Какая Мария? А – Машка! Ольку позови! Что значит не хочет говорить?! Я в больнице отказ подписал, как приговор свой смертный! Все ради нее. Потому что пропадет она без меня. Так ей и скажи. А Татарину с тестем передай – ушатаю, приеду! Алло!

Удивительно, но никто из пассажиров не решался, а может и не хотел указать мужичонке на его совершенно неподобающее и вопиющее поведение. Уж очень искренне тот переживал и негодовал. Драму надо было досмотреть до конца. И только три какие-то подозрительные личности, которые резались в карты в углу вагона, посматривали на горлопана недобро.

Когда глупая баба отключила телефон, негодующий Витёк снова выскочил в тамбур. Трясущейся рукой сунул в рот сигарету, прикурил. Стукнула дверь. Кто-то вышел в тамбур вслед за ним. Витёк поднял голову. Стояли и ухмылялись двое из подозрительной троицы. Он хотел было спросить, что им нужно, но не успел.

Подняться на четвереньки довольно легко, встать на ноги – почти невозможно. Тело отказывалось повиноваться. Витёк вместе с кровью выплюнул зуб, помотал головой. Его вырвало и в голове чуть прояснилось. Цепляясь скрюченными пальцами за какую-то железку, кое как смог подняться.

Железкой оказался поручень занесенной снегом и абсолютно безлюдной остановочной платформы, на которую его выкинули из электрички. Освещал платформу лишь один тусклый фонарь. Вокруг царили ночь и мороз. Где-то очень далеко лаяли собаки.

Витёк съежился. Куртка его пропала, пиджачишко с вывернутыми карманами не согревал. Еще не было документов и телефона. Зато имелась зажигалка, которую он все это время умудрялся сжимать в кулаке.

«Идти надо», – вяло подумал он и, неверными шагами спустившись с платформы, поплелся по шпалам. Домой.

Витёк постоянно запинался, два раза упал, сознание путалось. Поэтому не удивительно, что вскоре он сошел с железнодорожной насыпи и незаметно, по какой-то полузасыпанной снегом автомобильной колее, углубился в лес.

Здесь не было ветра и, казалось, даже было теплее. Витёк решил передохнуть, присев прямо в сугроб у старой осины. Глаза сами собой закрылись. Почти уснул, когда с ревом и грохотом в полусотне метров от него пронесся товарняк. Он встрепенулся и тут же понял, что окончательно замерзает.

Потом он ползал и, вконец озябшими руками, сгребал с наста упавшие ветки, обламывал мерзлый сухостой, подбирал мелкие прутики. Порой руки совсем не слушались и тогда их приходилось отогревать в подмышках. Повязка намокла и рану жгло каленым железом.

Наконец Витьку удалось соорудить грубое подобие заготовки для костра. Плача от усталости, холода и боли, он дул и дул на застывшую зажигалку, чиркал-чиркал-чиркал колесиком.

Сначала зажигалка только искрила, затем выдала язычок пламени, совсем слабый поначалу. Но даже когда язычок окреп, сколько не подносил Витёк зажигалку к стопке самых мелких веточек, загораться они отказывались, лишь чуть парили.

«Угораздило же в осинник зайти, – в отчаянии подумал он. – Ни хвои, ни бересты. А если поблизости и есть, то в темноте не видать. Да и не дойду никуда уже. Хоть бумаги бы клочок».

Витёк знал, что в карманах ничего нет, но все-таки принялся, наверно в двадцатый раз, их обшаривать. Неожиданно что-то нащупал. В совершенно никчемном нижнем боковом внутреннем кармашке пиджака, куда даже пачка сигарет не влезет, лежало что-то небольшое, но плотное. Зацепил пальцами, поднес к лицу, чиркнул зажигалкой.

В руке он держал стопку сложенных пополам купюр, подобранных скрепкой.

Распотрошил, развернул, пересчитал.

Ровно девять сотенных бумажек, ни копейки из которых глупая баба не оставила на хозяйство.

Снова чиркнула зажигалка. Скомканные купюры вспыхнули и Витёк затаил дыхание. Нет, все в порядке – веточки тоже занялись, и через минуту в весеннем морозном лесу запылал небольшой, но уютный костерок.

Витёк все тянул и тянул ладони к огню и думал о том, что только немного отогреется и пойдет домой. Он ласково обнимет бабу, и пальцем не тронет ни тестя, ни Татарина. Он заставит сопляка Сашку вылечить ему руку, и, как только окончательно выздоровеет, пойдет на старый выгон за селом и построит там больницу. И все скажут ему: «Спасибо!» Потому что никуда не годится лечиться одному, вдали от дома и родных. Так и помереть совсем можно. Вон он, Витёк, чуть не помер, а жизнь ведь настоящая только начинается. И надо навстречу этой настоящей жизни идти.

Только еще чуть-чуть отогреться.

Путь совсем не близкий.

САШКИН ГОЛУБЬ

Сашка убил голубя.

Вышло это не случайно.

В восемь лет человека все время мучает вопрос: «А что будет если…». Дальше много вариантов: «уронить со стола вазу», «засунуть отвертку в розетку», «насыпать в аквариум с рыбками стирального порошка» – список бесконечен. Но так уж вышло, что именно сегодня Сашка задумался, а осмелится ли он кинуть камень в живое существо.

Конечно, он понимал, что делать этого нельзя, что он поступит нехорошо, да и вообще по себе знал, что камнем – это больно, однако поделать с собой ничего не мог. Он просто обязан был знать ответ.

Сперва Сашка выбрал было в качестве мишени соседского рыжего кота. Кот этот был исключительный пакостник. Подворовывал по чужим кухням, беспрерывно орал под окнами сзывая кошечек, и самое возмутительное – не давал себя гладить и царапался.

Однако кота было жалко, поскольку он был пушистый, грациозный и какой-то чересчур уж живой. Тогда Сашка вспомнил, как недавно отец, придя домой, долго отряхивал пиджак в ванной и ругался.

– Сначала динозавры охотились за обезьянами, – ворчал отец. – Затем обезьяны превратились в людей, а динозавры в птиц, но продолжают гадить. Птицы – наши враги! Если бы коровы летали, например, они бы точно не вели себя как птицы, потому что – млекопитающие.

Сашка ничего из слов отца не понял, но «птицы – наши враги» – запомнилось. Врагов не жалко.

Во дворе пятиэтажки голубей хватало. Вот и сегодня они целой стаей кормились неподалеку от мусорных баков.

Для начала Сашка выбрал совсем маленький камень. «Ничего, – успокаивал он себя. – Только разок легонько кину и все». Однако ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза не попал. Голуби тревожно взмывали в воздух, но вскоре опускались обратно и продолжали деловито наклевывать что-то с земли.

Наконец на пятом броске Сашке удалось попасть. Он точно видел, как его камешек угодил птице прямо в крыло, однако ничего особенного не случилось. Голуби вновь взлетели, причем и условно пораженная цель тоже, и перенеслись на другой конец двора, где возобновили кормежку.

Мальчик задумался. Получалось вовсе неинтересно. Он старается, подкрадывается, бросает, и даже попал! А голубям хоть бы что. Эксперимент следовало продолжить. И Сашка подобрал увесистый обломок кирпича.

На этот раз он попал сразу. Стая сорвалась с места и набрав высоту скрылась за крышей пятиэтажки. Лишь один голубь остался на месте. Он отчаянно трепыхался на земле, хлопал крыльями, взметывая фонтанчики сухой пыли. Бился суетно и бесполезно. Сашка с колотящимся сердцем наблюдал, как хлопки крыльев становились все реже, до тех пор, пока птица совсем не затихла.

Мальчик осторожно подошел поближе.

Серый голубь с белой грудью неподвижно замер на земле, неестественно вывернув шею. Он еще дышал, но маленький круглый птичий глаз уже покрылся смертельной поволокой. Крови не было и это было странно. Отчего же тогда голубь умирает?

Птица в последний раз дрогнула. Только сейчас Сашке стало понятно, что произошло непоправимое. Он только что убил живое существо. Убил просто так, не за что-то, а из глупого любопытства. Мальчику вдруг стало нестерпимо жалко голубя, захотелось вернуть все назад, что-то исправить. Потому что если этого не сделать, он будет все время думать о случившемся и чувствовать себя виноватым. А виноватым быть Сашка очень не любил.

Сначала мальчик хотел отнести птицу в ветеринарную клинику. Вдруг там смогут голубя починить. Но потом подумал, что в клинике начнут задавать всякие неудобные вопросы. «А что случилось»? «Кто кинул в голубя камень»? «А не ты ли, Саша Трифонов, с улицы Кропоткина это был»? Нет, в клинику соваться не стоило. Но что же делать?

В сказках, павших героев друзья и соратники неизменно оживляли живой водой. И хотя Сашка считал себя уже практически взрослым и серьезным человеком, который сказки считает глупостью и сплошным враньем, глубоко в душе все-таки еще не перестал верить в чудеса. Вот на прошлой неделе классная хотела вызвать его к доске, когда он совершенно не знал урока, но потом вдруг передумала и вызвала вредного Витьку Самойлова. Так ему и надо. Ну разве не чудо?

Где же взять живой воды?

Тут мальчика осенило. Оглянувшись он заметил неподалеку под кустом измызганный потрепанный пакет с логотипом соседнего супермаркета. Взяв пакет, Сашка очень бережно положил в него еще теплое тельце голубя и со всех ног помчался домой.

Дома никого не было. Мальчик зашел на кухню, положил пакет с голубем на пол и достал из подвесного шкафа трехлитровую банку с водой. Воду эту мать набрала в церкви еще зимой на Крещение и скорее всего благополучно о ней забыла. Сашка знал, что вода эта считается святой, то есть с живой водой разница невелика. Возможно с ее помощью удастся починить птицу.

Примерно с полчаса Сашка пробовал разные ухищрения. Брызгал на голубя, пытался влить воду в клюв с помощью пипетки. Наконец он перелил воду из банки в кастрюлю и целиком погрузил туда птицу. Все тщетно. Голубь нипочем не желал чиниться.

Опечаленный мальчик слил остатки воды обратно в банку, поставил ее на место и засунув в пакет голубя отправился на улицу с твердым намерением хотя бы достойно похоронить свою жертву.

Едва выйдя из подъезда Сашка неожиданно встретился со своим одноклассником Ромкой, который жил в соседнем доме. Мальчики особо не дружили, но Ромка был точно не вредным, как Витка Самойлов. Хорошо учился и рассказывал порой такие интересные истории, что заслушаешься.

Одноклассники поздоровались. Ромка поправил очки и стал любопытствовать, почему Сашка такой грустный и куда направляется с этим грязным и почему-то мокрым пакетом. Как-то незаметно для себя Сашка выложил всю историю, включая подробности про неудачные попытки починки голубя.

– Ты не так подошел к вопросу, – важно заявил Ромка, выслушав приятеля.

– Куда подошел? – не понял Сашка.

– Святой водой голубя точно не починишь, – пояснил Ромка. – Его скорее всего вообще никак не починишь, но если тебе нужна живая вода, то я знаю где ее достать.

Выяснилось, что дядя у Ромки работает в «Горводоканале» и Ромка сам сто раз слышал, как тот рассказывал отцу о том, что городу несказанно повезло с водопроводной водой. Она в городе одна из лучших в стране по качеству, проходит многоуровневую очистку, не только безопасна для здоровья, но и сохраняет полезные свойства. Если и есть живая вода на свете, то это точно она.

– Папа дядю Колю вечно подначивает, – рассказывал Ромка. – Тот придет к нам в гости, сядут они пиво пить, и папа потом начинает дядю про воду расспрашивать. Мол ему кто-то рассказал, что из-под крана воду пить совсем нельзя, потому что там сплошные микробы. Так ли это? Дядька разгорячится, кричит, доказывает, руками машет. А папка делает вид, что ему не верит. Тогда дядя Коля хватает стакан, наполняет водой из-под крана и начинает залпом пить в доказательство. Раз, второй, третий. А папка смеется и говорит: «Ты, брат, полегче, а то для пива места не останется».

Сашка задумался.

– Выходит, – спросил он, – что если голубя просто водой из-под крана полить он починится?

– Нет, вряд ли, – заметил Ромка. – В городе же почти две тысячи километров водопроводных сетей. Пока вода до крана добежит конечно силу живую чуть подрастеряет. А вообще надо просто в «Горводоканале» узнать.

– А как это сделать?

– А мы туда позвоним. Знаешь, я недавно ел конфеты из коробки, вдруг вижу – бумажка внутри и на ней написано «укладчица №8». Мне жутко стало интересно, что это за укладчица такая. И конфеты вкусные. Я тогда взял и прямо на кондитерскую фабрику позвонил, попросил укладчицу №8 к телефону позвать. И что ты думаешь?

– Что? – стало интересно и Сашке.

– Позвали ее. Я ей и спасибо сказал и попросил, чтобы она побольше конфет в коробку укладывала в следующий раз. Она обещала подумать. Так что мы и в «Горводоканал» запросто позвоним. Тем более, что там дядя Коля работает. Пошли ко мне. Его номер телефона у родителей записан.

Действительно, дома Ромка быстро нашел нужный номер телефона. Да и дядя Коля оказался на рабочем месте. Потом Ромка очень подробно рассказывал родственнику, как они с товарищем нашли еле живого голубя «которого подбили камнем злые хулиганы, и которого они хотели вылечить, но он все-таки совсем подох». Дядя Коля вник в ситуацию, пообещал сделать все возможное и велел привезти голубя к нему на работу. При этом дорогу мальчикам следовало переходить на зеленый сигнал светофора, не разговаривать с незнакомцами и не глазеть лишний раз по сторонам.

– Я же говорил, что дядька поможет, – обрадовался Ромка, повесив трубку. – Бери пакет и поехали.

Добираться было не очень далеко. Всего три остановки на трамвае.

В дребезжащем стареньком вагоне пассажиров было немного, но Сашке казалось, что все глазеют на них и на пакет, точно зная куда и зачем они едут. От всего этого он смущенно уставился в окно, да и Ромка как-то тоже притих.

Мальчики вышли на нужной остановке и долго шли вдоль высокого забора за которым работали люди, обеспечивающие живой водой огромный город. Наконец они добрались до проходной, где их уже поджидал Ромкин дядя.

Дядя Коля оказался высоким худощавым брюнетом с пышными усищами и добрыми глазами. Он поздоровался с мальчиками за руку, как со взрослыми, взял у Сашки пакет, приоткрыл и долго разглядывал голубя, склонив чуть набок голову.

– Значит так, – наконец сказал он, – помочь я вам смогу, но дело это очень непростое. Требует времени.

Одноклассники согласно кивнули.

– Я сейчас голубя вашего заберу и отнесу прямо к установке, которая у нас живой воду делает. Вода там в самой полной силе. Он у меня полежит, а потом с ним все в порядке будет. Завтра утром к своей стае прилетит как новенький.

– А он точно дорогу назад найдет? – засомневался Сашка. – Он же сюда в пакете ехал и ничего не запомнил.

– Найдет, даже не сомневайся, – успокоил его дядя Коля. – Голуби они такие. Всегда знают куда лететь. А вы сейчас двигайте домой поскорее, пока родители не потеряли. Завтра с утра будет вам ваш голубь.

– Спасибо! – в один голос крикнули Сашка и Ромка.

Дядя Коля улыбнулся, почему-то погрозил легонько Сашке пальцем, попрощался и ушел вместе с пакетом в здание проходной.

– Я же говорил, – радовался Ромка. – Классный у меня дядька. А давай завтра с утра встанем пораньше и вместе пойдем на голубя смотреть.

– Давай, – согласился Сашка отстраненно, думая о чем-то своем. Всю дорогу до дома он молчал, вечером был тих, спать лег рано, но долго ворочался и не мог заснуть. Забылся едва ли не под утро.

Разбудил его звонок в дверь. На пороге стоял Ромка.

– Ты чего спишь-то? – удивился он. – Мы же договаривались вместе идти на голубя смотреть, пораньше!

– А может он еще не прилетел, – усомнился Сашка.

– Да точно прилетел! – возмутился товарищ. – Дядя Коля же сказал «утром», а уже утро давно. Одевайся скорее.

Голубиная стая во дворе была на месте. Птиц было много, никак не меньше тридцати-сорока. Они деловито сновали с места на место, наклевывая крошки и были все такие одинаковые, что у Сашки, который изо всех сил искал своего голубя, даже в глазах зарябило.

– Не вижу, – разочарованно пробормотал он.

– Есть! Есть, – вдруг закричал Ромка. – Вон он!

– Да где же? Где?!!!

– Ты ослеп что ли?! Вон же он справа, у деревца, с белой грудкой.

Сашка увидел голубя, о котором говорил Ромка и он показался ему каким-то немного не таким, как вчера.

– А это точно он? – недоверчиво спросил мальчик. – Какой-то он худее вроде и всклокоченный.

– Вот тебе бы сначала камнем заехать, потом в пакете по городу таскать, а затем в живой воде всю ночь отмачивать. Как бы ты выглядел, интересно?!

«И впрямь – подумал Сашка». У него словно внезапно открылись глаза, и он совершенно ясно увидел, что это именно его вчерашний голубь, живой и здоровый, деловитый и вроде бы даже радостный. Вон как глазом косит. Узнал, наверное.

Мальчик легко улыбнулся и подумал, что сегодня обязательно купит батон и покормит птиц. Конечно, и Ромку позовет. Хорошо, когда у тебя есть друг.