Читать книгу: «Наследники Эдема», страница 3

Глава 5. Американцы.

Когда асфальт сменился изуродованной оползнями и корнями деревьев грунтовкой, я сильнее вцепился в сиденье. Порой машина кренилась так, что сердце замирало. В окнах мелькали то клочки голубого неба, чудом проступавшего сквозь густые кроны деревьев, то сухая серая почва, обильно усыпанная прошлогодней хвоей. Изредка вырисовывались поросшие мхом толстые стволы вековых елей.

Всего один год прошел с тех пор, как я последний раз был в этих краях. Один год, а дорога уже практически перестала существовать. Пройдет еще немного времени, и не проедет здесь даже трактор. Это вполне нормальное явление. Лесу свойственно затягивать нанесенные человеком раны.

Вскоре светлые пятна за окнами стали мелькать все реже, и спустя полчаса в салоне воцарился полумрак. Еловые лапы остервенело царапали по бортам машины, словно хотели задержать нарушителей тишины. Но УАЗик честно справлялся со всеми препятствиями.

Оторвав взгляд от окна, за которым продолжала мельтешить буро-зеленая рябь, я посмотрел на своего молчаливого попутчика. Он с невозмутимым видом пытался что-то рассмотреть в папке с бумагами, которую достал из своего кейса. Похоже, ни качка, ни полутьма ему для этого помехами не являлись.

Решив отвлечься от созерцания однообразного пейзажа, я начал представлять себе, чем сейчас мог бы заниматься «головастик». Бурная фантазия тут же начала подкидывать забавные варианты, и некоторые из них носили весьма пикантный характер. В какой-то момент я даже выругался вслух, до того картинка показалась реальной. И выругался по-спиллийски.

Родным языком «головастика» я владел вполне прилично. Два года, прожитые на Спилле, не прошли даром. Много общения, попытки изучить их законы и порядки. И все из-за проклятой «зеленой икры», которая, если честно, не стоила таких трудов.

В общих правилах торговли цивилизованных миров есть пункт, гласящий о запрете на экспорт продуктов питания и напитков, в том числе алкогольных. С одной стороны это логично, ибо организмы представителей разных рас отличаются друг от друга, даже если внешне они очень схожи. И что является изысканным деликатесом для одних, то может вполне реально стать смертельным ядом для других. Но всегда находились любители острых ощущений, которые рисковали пробовать чужую пищу ценой собственной жизни. Если деликатес оказывался не только безопасным, но и вкусным, то на нем можно было сделать целое состояние. За роскошную еду люди, да и прочие расы, всегда готовы платить любые деньги. Однако с вывозом продукта несомненно возникали проблемы, так как приходилось обходить действующие правила.

Таким продуктом оказалась «зеленая икра». Ее нашел Вадик Соболев, с которым я работал в паре. Человек с атрофированным чувством самосохранения, что, впрочем, нисколько не мешало ему быть «кротом». Да, он часто совершал глупые и необдуманные поступки, порой стоящие ему здоровья. Но его необыкновенное везение с лихвой перекрывало этот риск. Возможно, в некоторой степени влиял на него я. Являлся неким сдерживающим фактором, благодаря которому он до той поры не распрощался с жизнью. Но, так или иначе, в спиллийский ресторан Вадик в тот день отправился один. Я узнал о его выходке только на утро, когда ко мне ворвался взволнованный, едва не срывающийся на истерику «головастик», и начал объяснять, что человека ночью отвезли к лекарю с острым пищевым отравлением. Оказалось ничего серьезного. Организм Вадика героически справился со всей употребленной пищей, что доказало схожесть наших со спиллянами организмов. А сломался он уже на десертном вине, которое «головастики» готовили из молока местных коров с добавлением яичных желтков. Если бы не этот инцидент, то мы могли бы смело доказать Старейшинам, что пункт в правилах, запрещающий экспорт снеди, ради взаимовыгодной торговли можно исключить. Но, как говориться, не срослось. Зато Вадик на всю оставшуюся жизнь запомнил восхитительный вкус крупных изумрудных икринок, с легкими щелчками лопавшихся на языке и наполняющих рот чуть сладковатым, но в то же время терпким соком. Соболев постоянно только и говорил об этом продукте, суля ему неслыханный успех на Земле. И как в воду глядел.

Мы целый год контрабандой возили «зеленую икру». Лучшие рестораны Москвы, Ленинграда, и других городов союзных республик покупали ее у нас за весьма неплохие деньги. Наше благосостояние резко пошло в гору. Я уже начал искать место для постройки частного дома, проект которого начал делать еще в школьные годы. Вадик собирался купить машину и двухкомнатную квартиру. А еще он мечтал обзавестись семьей.

Но планам не суждено было сбыться: нами всерьез заинтересовались комитетчики. Мы тогда окончательно поняли, что осесть на одном месте уже не получится. В своей стране мы были вне закона, и любой идейный служащий из госбезопасности посчитает своим долгом упрятать нас за решетку. При большом желании найдутся и улики и свидетели. Поэтому, перед нами открывался все тот же дальний путь. И путь настолько тернистый, что пройти по нему до конца уготовано было не каждому. Я вот смог, а Вадик нет. Его не стало год назад. Ходил человек по чужим, порой опасным и недружелюбным мирам, а смерть дома нашел. Глупую смерть, избежать которой мог бы, если бы сам захотел. Я ему всегда говорил, что делиться с теми, кому дана власть, это один из важных залогов успеха «крота». Вадик и сам понимал, но что-то его заставило вступить в спор с человеком, имеющим на плече автомат. Поступок, безумнее которого я никогда не встречал. Мне иногда до сих пор снится искаженное яростной гримасой лицо прапорщика Мамедова, давящего на гашетку АК. Оглушительная автоматная очередь, практически сливающаяся в один затяжной выстрел. Снится дергающийся Вадик. Пули проходят его насквозь, выбивая со спины алые фонтаны. Я стою рядом, весь забрызганный его кровью, а прапорщик поворачивает дуло автомата в мою сторону. От страха подкашиваются ноги. Я кричу, в нелепой попытке пытаюсь закрыться руками. А потом чувствую, как тяжелое, еще теплое тело наваливается на меня, прикрывает собой. Стрельба тут же прекращается. Вадик последним усилием воли вытаскивает из-за пазухи контейнер с «зеленой икрой», и запускает им в солдат…

УАЗик остановился так резко, что я едва не ударился лбом о перегородку. С грохотом полетел на пол металлический кейс, рассыпая по дороге свое бумажное содержимое. Попутчик громко выругался, и нехотя начал подбирать листки с пола. В следующий момент я почувствовал, как меня коснулась невидимая рука «головастика».

– Посмотри, – раздался над ухом его тихий шепот. – Там, впереди. Видишь?

Я прильнул к маленькому смотровому окошку, отделявшему меня от кабины, и не поверил своим глазам: прямо перед нами на дороге стоял настоящий «Хаммер». Машину так умело замаскировали, что заметить ее издали было практически невозможно. А в нашу сторону уже шли пятеро вооруженных автоматами парней, одетых в пятнистую серо-зеленую форму. Кажется, такую носили солдаты НАТО. Только откуда они взялись здесь, почти в центральном районе Союза Республик России? Никаких совместных учений не проводилось уже лет пять, тем более рядом с секретным объектом.

Тем временем парни уже остановились возле УАЗика, и один из них, видимо главный, спросил на жутко исковерканном русском:

– Кто такие?

Семеныч, до этого момента сидевший в полном оцепенении, приспустил стекло.

– Все нормально, ребятки, – заискивающе проговорил он. – Мы тут на рыбалку собрались. А что случилось-то?

Минуту стояла тишина. Потом главный отдал своим людям короткий приказ, и те мигом вытащили Семеныча из кабины. Тот начал сопротивляться, но его мигом успокоили ударом приклада. Затем принялись за меня с комитетчиком. Нас поставили на колени рядом с «Хаммером», и началась первая попытка допроса. Насколько я понял по отвратительному акценту, парни эти были американцами. Хотя, тоже не факт, так как разговаривали только двое из них. Но от этого становилось не легче. Я плохо знал иностранные языки, и разобрать что-либо в винегрете из русских и английских слов было выше моих возможностей. Однако комитетчик оказался обучен языкам, поэтому разговор сразу перешел на английский, и дальнейшая его суть осталась для меня тайной. В этот момент я даже пожалел, что в свое время уделял больше времени общению с чужаками, нежели с иностранцами. Хотя, какие могли быть иностранцы в наглухо закрытой стране? Разве что в интернете, да и то на разрешенных к просмотру сайтах. Эти парни в пятнистой форме, которые нас допрашивали, были первыми представителями зарубежья, виденные мной вживую. Еще до войны кто бы мог подумать, что в России в скором времени будут больше верить в пришельцев из других миров, нежели в иностранцев. Но почему теперь-то произошел этот странный контакт? Что-то кардинально поменялось? Открыли «железный занавес»? Вряд ли. Значит, причина может быть гораздо серьезнее.

Мои худшие опасения подтвердились, когда допрос комитетчика вдруг резко перерос в избиение оного. Что он там сказал обидного, я не знал, но по той ярости, с которой его пинали, можно было догадаться о нецензурном содержании сказанной фразы. Союзники обычно так себя не ведут. И судя по всему, дальнейшая наша участь обещала быть весьма незавидной.

Неожиданно из УАЗика вылез растрепанный, с заспанными глазами «мальчик». Он увидел нас и, сделав страдальческое выражение лица, начал приближаться.

– Дяденьки, не стреляйте, – запричитал он, размазывая по щекам слезы. – Не убивайте, дяденьки. Не убивайте.

– Where did this boy? – удивленно проговорил один из американцев. Затем махнул рукой. – Come here, boy. Come here.

– Я не понимаю, – захныкал «мальчик». – Только не убивайте.

Ему навстречу двинулись двое парней. «Мальчик» нерешительно переступал с ноги на ногу, держась на расстоянии от нас. Я только спустя секунду понял, зачем он это делал. Когда послышался характерный писк скрытого под Пологом аккумулирующего заряд «Молота – 3М», американцы занервничали. Но не так сильно, если бы действительно знали причину звука. Видимо, не сталкивались раньше с этим оружием. Зато мой попутчик весь побледнел, как полотно, и моментально нырнул лицом в траву. Я последовал его примеру, едва успев разглядеть запоздало метнувшиеся в стороны фигуры солдат. Затем раздался оглушительный грохот, уши тут же заложило. Краем направленной гравитационной волны буквально сорвало с меня куртку. И наконец, наступила звенящая тишина.

Спустя некоторое время я осмелился приподнять голову. Осмотрелся. Первое, что увидел, это был лежащий рядом комитетчик. Парню основательно не повезло. Несколько сочащихся кровью пулевых отверстий на его спине говорили только об одном. Видимо, кто-то из солдат успел-таки выпустить очередь. Сами американцы валялись чуть поодаль без сознания. Хотя, уверенности в этом не было. «Головастик» долбанул полной мощью, так что могли и не выжить. Двоих же парней, которые шли к «мальчику», просто разметало по сторонам кровавым фаршем. И на ветках придорожных елей, и на кузове УАЗика теперь висели липкие ошметки.

Семеныч уже успел придти в себя. Сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, потирая затылок. Похоже, он так и не понял, что здесь произошло.

– Ну, ты и даешь, – покачал я головой, обращаясь к начавшему собирать трофеи перемазанному в крови спиллянину. «Головастик» шустро обшаривал карманы людей, доставая на свет их содержимое. Кое-что прятал себе за пазуху, а ненужное отбрасывал в сторону. Постепенно он подбирался к комитетчику.

– А что мне было делать? – пожал тот плечами, убирая очередную флягу. – С ними по-другому нельзя. Ребята тренированные. Если не взять неожиданностью, вмиг задавят. На, вот. Полюбуйся, – он швырнул мне извлеченную из кармана нашего мрачного попутчика ксиву. – Ты, наверное, тоже ошибался на его счет?

Я раскрыл корочки. Вот, оказывается, почему литовец Вилкас Гинтаутас мной совсем не интересовался. Кто бы мог подумать, что он «охотник»?

– Етит твою маковку! – вдруг послышался возмущенный возглас Семеныча. Он наконец-то обратил внимание на свой заляпанный УАЗик. – Это что же такое творится?! Это кто ж так нагадил-то?! Вот, сволочи!

– Да успокойся ты, – я снял с одного из американцев куртку и бросил ее водителю. – Протри пока стекла. А когда доберемся до реки, помоем твою ласточку. Будет как новая.

Оставшийся без куртки солдат неожиданно застонал. «Головастик» мигом подскочил к нему, потрогал пульс, и вопросительно посмотрел на меня.

– Что будем делать?

– Проверь остальных, – посоветовал я. – Живых свяжем и оставим здесь. Хватит на сегодня трупов.

– Идет, – согласно кивнул «мальчик».

– А малец-то откуда взялся? – с подозрением нахмурил брови Семеныч. – Его же не было с тобой. Или все-таки был? Он один из… этих?

– Из этих, – подтвердил я, не вдаваясь в подробности. – Это что-то меняет?

– За перевоз чужих я беру двойную плату, – ответил тот. – Да к тому же терпеть не могу, когда меня пытаются надурить. Понятно? Сказал бы сразу, что вас двое. И всего делов-то.

– Ну, уж извини, – я пожал плечами. – Жизнь нынче такая. От каждой собаки прятаться приходится. Но ты не волнуйся. Заплачу, сколько скажешь.

– Эх, в пекло лезете, ребятки, – вздохнул Семеныч, приступая к протиранию лобового стекла. – Что ж вам спокойно-то не живется? Все приключений на свою задницу ищите.

– Каждому свое, – коротко ответил я.

Тем временем ко мне подошел «головастик». Он уже успел перезагрузить свой Полог, и теперь его внешний вид абсолютно не выдавал следы недавно произошедшей кровавой бойни. Волосы прилежно зачесаны назад, костюмчик чистый и хорошо выглаженный. На щеках легкий румянец. Ну, просто образец послушного ребенка.

– Живой только один, – сообщил он. – Может, не стоит мучиться, и его тоже… того?

– Нет, – отрезал я. – Вот, скажи: откуда в тебе столько кровожадности? Неужели люди тебе так надоели? Ваша раса ведь считается одной из самых миролюбивых.

– Жизнь такая, – ответил «головастик» почти моими же словами. – Судьба нелегкая, да дорога дальняя. Пережил такое, что врагу не пожелаю. Еще вопросы есть?

Я лишь усмехнулся. Похоже, чужак совсем потерял свою истинную сущность. Да, недаром Вадик утверждал, что они гораздо ближе к людям, чем наши же приматы. Потому, видно, и отважился на дегустацию их продуктов.

Пока Семеныч натирал стекло, я еще раз обыскал трупы, и внимательно изучил выброшенные «головастиком» предметы. Документов у американцев никаких не оказалось, что подтвердило мои опасения о секретности их операции. Зато сигарет они много с собой возили. Сам я никогда не курил, но знал настоящую цену на хороший табак. Для обмена на какие-либо ценные вещи – это лучший вариант. Потом я подошел к сидящему возле «Хаммера» связанному солдату. Приглядевшись к нему внимательнее, с радостью узнал главного группы. Кажется, он по-русски что-то говорил. Значит, можно попробовать допросить.

Но толком поработать с иностранцем я так и не успел. Семеныч начал нервничать, говоря, что оставаться здесь дольше слишком опасно. И он был прав. Как знать, может эта группа американцев не одна? Может, у них где-то в лесу база секретная имеется? Да и связаться могли со своими успеть.

Мы быстро отогнали в сторону «Хаммер», и погрузились в УАЗик, прихватив с собой пленника. На все протесты Семеныча я ответил одной фразой: «все оплачу». Подействовало почти сразу. Он успокоился, завел двигатель, и повел машину дальше.

Когда проехали несколько километров, я вдруг обнаружил у себя в кармане корочки неудачливого литовского «охотника». Видимо, машинально сунул. Но эта находка навела меня на довольно интересную идею. Да и кейс его остался в салоне. Так почему бы мне не стать Вилкасом Гинтаутасом? Человек с таким удостоверением минует КПП без особых проблем.

Вдохновленный этой идеей, я начал лепить себе новое лицо. Биополимерные накладки уже утратили свою эластичность больше чем наполовину. Похоже, сейчас была их последняя трансформация. А еще надо было чем-то побрить голову.

Глава 6. Дед Гамаш.

– Ты знаешь мой родной язык? – с надеждой в голосе спросил меня «головастик».

– Знаю, – кивнул я. – Частенько бывал в вашем Спилле.

– Это хорошо, – детское лицо расплылось в довольной улыбке. – Тогда поговори со мной на языке моей родины. Хоть немного. Жуть, как скучаю по дому.

– И о чем же мне с тобой говорить? – перешел я на спиллийский.

– Без разницы, о чем, – чуть слышно произнес «головастик». – Только не молчи. А у тебя неплохое произношение. Чуть картавишь, но все равно вполне прилично.

Я только усмехнулся. Еще бы мне хорошо не знать их язык. Недаром же столько времени общался с ними.

– Может, расскажешь, что заставило тебя покинуть родину? – задал я давно мучавший меня вопрос. А вдруг, умиленный звуками близкой сердцу речи, все же разоткровенничается?

– Долгая история, – махнул рукой тот. – Иногда так случается, что жизнь твоя в один миг становится настоящим кошмаром. И нет другого выхода, как бежать. Быстро бежать, не оглядываясь. Ты, наверное, знаешь, что все спилляне – патологические домоседы? Так вот, я был самым неисправимым домоседом среди сородичей. И ничто на свете не могло заставить меня лишний раз высунуться из дома. Но потом все изменилось…

Спиллянин вдруг замолчал, и я понял, что продолжения ждать не придется.

– Это короткая история, – разочарованно произнес я. – Ты долгую обещал.

– Я никому ничего не обещал, – проворчал тот.

– Ну, как же… А причины бегства?

«Головастик» издал недовольный утробный звук, и все мои надежды на откровения окончательно рухнули. Если он не хочет говорить, то никакими клещами из него и слова не вытянешь. Не единожды было проверено на представителях его расы. Так что я только зря затронул больную тему. Теперь он, скорее всего, будет относиться ко мне с меньшим доверием.

Решив больше «головастика» не беспокоить, я переключился на лежавшего на полу американца. Пленник не двигался, – то ли спал, то ли был без сознания. Присев рядом с ним, отвесил ему несколько звонких пощечин. Тот застонал, и вяло замотал головой. Неужели все-таки травма оказалась гораздо тяжелее, чем я мог предположить? Обидно будет, если не довезем.

Когда дорога запетляла вдоль русла Сейма, Семеныч выбрал место поудобнее, подъехал ближе к воде и, заглушив двигатель, вылез из кабины.

– Я мигом, ребятки! – проговорил он. – Только основную грязь сотру, чтобы в глаза не бросалась. Сами должны понимать…

Я с ним спорить не стал. Действительно, с засохшим мясом на кузове далеко не уедешь. Даже в лесу. Тем более, километрах в четырех к северу располагался хутор. Мало ли кто там мог обосноваться.

Пленник все также продолжал лежать в позе эмбриона. Приложив руку к его шее, я только покачал головой. Пульс едва прощупывался.

– Не жилец, – коротко констатировал «головастик», и вновь продолжил изучать содержимое кейса «охотника».

– Главное, чтобы до Горбунков продержался, – проговорил я. – А там дед Гамаш им займется.

– Угу, – выдал в ответ спиллянин. Похоже, он нашел для себя что-то интересное, и старался теперь оградиться от внешних раздражителей.

Выбравшись на свежий воздух, я потянулся. Солнце стояло еще высоко, на небе ни облака. Только над головой с веселым щебетом носились птицы, а в высокой траве, словно отвечая им, стрекотали кузнечики. Давно же я не выбирался на природу. Эх, если бы не пленник, можно было бы даже искупаться.

Я мог стоять бесконечно долго, ловя лицом ласковые порывы теплого ветра, доносившие запахи хвои и полевых цветов, если бы не Семеныч. Водитель с эмалированным ведром в одной руке и грязной натовской курткой в другой, никак не вписывался в общие представления о прекрасном. Увидев мое новое лицо и тщательно выбритую найденным в кейсе коллекционным ножом голову, он лишь поморщился.

– Тьфу ты, бес окаянный, – в сердцах сплюнул в траву. – Напугал только. Я уж думал, что покойничек вернулся.

– А что, сильно похож? – усмехнулся я.

– Не сильно, но похож, – как-то нерешительно ответил водитель. – Только башка вся в порезах. Что ж ты на ходу-то брился? Мог сказать, я бы тормознул. А еще очков не хватает.

– Да ну их, эти очки, – я потер глаза. – Будем считать, что литовец сделал себе коррекцию зрения. Так проще.

Посмотрев на замершего столбом мужика, добавил:

– Ты не затягивай с помывкой. У нас человек присмерти. Давай помогу.

– Давай, – охотно согласился Семеныч. Затем кинул куртку в ведро с водой, и протянул мне. А сам подошел к УАЗику и начал без всякой брезгливости отдирать запекшиеся на солнце куски мяса.

Управились мы довольно быстро, и уже спустя пятнадцать минут снова тронулись в путь.

Ехали молча. Как только миновали перекошенный столб с табличкой «Горбунки», водитель притормозил возле полуразрушенного здания почты, на стенах которой еще висели остатки каких-то цветных плакатов. Старый облезлый пес, развалившийся в дверном проеме, приподнял голову, тихонько рыкнул в нашу сторону, и вновь продолжил свое ленное занятие.

– Приехали! – проорал Семеныч из кабины. – Горбунки, как заказывали!

Я посмотрел на валявшегося без сознания американца. Тот был отнюдь не хлипкого телосложения, и чутье мне подсказывало, что тащить его дальше на себе – гиблое дело. Поэтому, даже зная негласные правила, строго не одобряющие проезд машин по поселку дальше здания почты, вынужден был попытаться их нарушить.

– Погоди, Семеныч, – я вытащил из бумажника хрустящую новенькую купюру, приложил к стеклу. – Нам бы груз доставить по назначению. Давай еще немного прокатимся.

Семеныч покосился на деньги, что-то буркнул себе под нос. Но природная жадность одержала верх, и он все же вновь тронул машину с места.

– Куда?

– Двигай вперед по дороге, – ответил я. – Скажу, где тормознуть.

Поселок уже давно считался заброшенным. Дома стояли жалкими темными призраками, с покосившимися крышами и выбитыми стеклами. Некоторые сгорели дотла, и только силуэты закопченных кирпичных печек возвышались посреди пожарищ, будто надгробия. И тишина.

Проехав по поселку около километра, мы остановились возле приземистого домика, полностью оббитого старым рубероидом. С трудом вытащив пленника, я положил его на траву возле забора. «Головастик» забрал из салона остальные вещи. Затем, рассчитавшись с водителем, мы проводили взглядами скрывшуюся в облаке дорожной пыли машину, и я, подойдя к крыльцу, осторожно постучал в маленькое кухонное окошко.

Дверь распахнулась почти мгновенно, и на пороге возник мрачный хозяин: небольшого роста, коренастый мужик лет сорока пяти с вечно красным лицом и пронзительными голубыми глазами.

Дед Гамаш был единственным жителем поселка, и живой легендой. Один из тех солдат, что в сорок третьем встретили пришельцев. Вот только дедом его звали лишь условно. С тех пор он так и не постарел. Неизвестный феномен? Подарок гостей? Да Гамаш и сам толком не знал. Не брала его старость, и все тут. Десять лет по разным институтам и академиям таскали, в надежде разгадать эту загадку. Но все впустую.

– Ну, чего надо? – буркнул хозяин, держа правую руку за спиной. – Что-то я вас не припомню, хлопчики.

– Это же я, дед, – мои губы расплылись в широкой улыбке. – Не признал крестника, что ли?

– Фирст? – удивленно выдохнул тот. – Не может быть! Ведь слухи дошли, что сгинул ты. Год назад как погиб в Хаттеме.

– Враки, – заявил я, скорчив недовольную мину. Никогда не мог спокойно на слух воспринимать традиционное гамашево издевательство над моим прозвищем. С чего он начал коверкать такое звучное «Фёст», уже и не вспомнить. Ведь только мы вдвоем знали, что на самом деле смысл не в английском слове First (первый), как думали многие. Это имя героя одного моего любимого фильма. Я когда-то также нес людям искусство и просвещение, разве что из иных культур. Хотел сделать свой мир добрее и лучше. Но мир этого не понял, и чуть не сделал меня. Вовремя успел тогда сообразить, как беспроигрышно выйти из опасной ситуации. Возможно, Гамаш, каждый раз пренебрежительно произнося «Фирст», таким образом выражал свой внутренний протест. У него было свое особое мнение насчет искусства.

– Ну ка, подойди поближе, – проговорил хозяин, недобро щуря глаза. – Дай хоть получше разглядеть тебя. А то больно ты изменился, Фирст.

– Да я это, – сделав шаг вперед, приготовился в случае чего мгновенно нырнуть в растущие у забора чахлые кусты крыжовника. – И когда ты, наконец, оставишь свои издевательства? Хоть раз бы назвал меня правильно. Упрямый ты, дед Га. Даже постарел, вроде.

Лицо хозяина вдруг расплылось в радостной улыбке.

– Что ж ты стоишь, как не родной! – воскликнул он, кидая на крыльцо старый обрез. Затем моментально оказался рядом со мной и заключил в крепкие объятия. Втянув ноздрями с детства знакомый запах дедовской телогрейки, пропитавшейся насквозь потом и табаком, чуть не пустил слезу. Зато остро почувствовал укол в руку, и последовавший за этим писк анализатора. Что ж, я был почти дома. – Эх, а я тебя целый месяц поминал. Думал, могилку справить на окраине, вещички оставшиеся похоронить. Что б хоть какую-то частицу придать земле родной, – отпустив меня, Гамаш неожиданно переключился на «мальчика». – А это кто с тобой? Никак сын?

– Да хоть бы и сын, – ответил я. – Что, не похож?

Тут дед достал из кармана прибор, очень напоминавший по виду оптические сканеры «охотников», поднес к глазам и довольно крякнул.

– Башковит сыночек-то, – серьезно проговорил он. – Умнее папаши, видать. Только совсем бледный какой-то.

– Какой есть, – пожал я плечами. – Ест плохо. Но давай позже об этом поговорим. Дело у нас к тебе важное, дед.

– Это ты про мертвяка, которого у забора бросил? – спросил Гамаш.

– Да.

Дед неодобрительно покачал головой.

– Только не говори, что это ты его завалил. Если так, то, считай, завяз в говне по самую макушку. Форму-то на нем видел?

Я взглянул в сторону забора, где лежал пленник. Кивнул.

Гамаш в ответ выдал смачное ругательство. Затем встал и подошел к лежащему американцу. Присел рядом с ним, потрогал пульс.

– Хреново, – выдал он диагноз. – Совсем хреново. Давай его быстро в дом. Может, и успеем.

Мы схватили пленника и потащили внутрь.

Я помнил каждый пыльный уголок жилища деда. Еще с детства, когда меня оставляли с ним на несколько дней. И с тех пор так ничего не изменилось. Тесная летняя кухня, заваленная разным хламом, по-прежнему была неприступна, и чтобы пройти в комнату, приходилось с трудом пробираться сквозь годами возводимые баррикады. Когда тебе едва исполнилось восемь, все кажется большим и просторным. И кухня эта представлялась тогда фантастическим замком с множеством потайных ходов. Но с годами мир вокруг сужается, превращаясь в серую тесную обыденность. А ведь так хотелось сказки.

– Ты чего? – выдернул меня из воспоминаний голос Гамаша. – Шевелись, твою мать! Где спиллянин?! Пусть дверь держит!

«Головастик» будто специально ждал приказа. Тут же скользнул мимо нас, распахивая дверь в комнату.

– Дальше, дальше, – пыхтел дед. – Несем вон туда, в маленькую комнату. Да, быстрее!

За очередной дверью оказалась тесная комнатушка, где, честно признаться, я так никогда и не был. Гамаш ее всегда запертой держал. И правильно делал.

Мы находились в небольшой, но хорошо оснащенной лаборатории. Никогда бы не подумал, что дед на самом деле имеет какое-либо отношение к науке. Я ведь всегда его за знахаря держал, или доброго волшебника, как в детстве. Но чтобы так…

– Кладем на кушетку, – Гамаш мотнул головой в сторону стоявшего возле стены, накрытого коричневой клеенкой топчана.

Мы аккуратно положили тело, и дед тут же начал подсоединять к голове американца какие-то датчики. На стене замерцал большой плоский экран.

– У тебя есть генератор? – я ошарашено смотрел на вновь и вновь загорающиеся яркой подсветкой приборы. Надо же, ничего умнее не придумал, что сказать. Горбунки еще в шестидесятых отключили от линии электропередач.

– Будешь умничать, заставлю педали крутить, – буркнул дед. – Ну, чего встал в проходе? Дверь закрой.

Я прикрыл дверь перед самым носом любопытного «головастика». Хотя, какой у него нос? Так, непонятная выпуклость с одной ноздрей.

– Нет, нет, – Гамаш замахал рукой. – С той стороны дверь закрой. Мне сейчас ассистент не нужен.

Вот так всегда. Дед никогда не давал мне толком понять суть своих ритуалов. Будто не доверял. А может, наоборот, оберегал от чего-то? Однако же, сейчас приоткрыл завесу тайны, показав лабораторию. Может, я уже достаточно вырос в его глазах?

Пройдя в большую комнату, невольно замер. Неужели уже успел забыть этот ни с чем несравнимый уют почти родного дома. Кухню помнил, коридор помнил, чердак тоже, а вот как выглядела комната, совсем вылетело из головы. Как будто впервые все видел. Нет, перестановку Гамаш не делал. Однако что-то изменилось. А вот что?

Я сел на диван, стоявший возле окна. Рядом устроился «головастик». Минуту сидели молча. Потом спиллянин спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– А что? – смутился я, не ожидая такого вопроса.

– Похоже, ситуация повторяется, – проговорил тот. – Это я про свою историю. Помнишь, говорил тебе, что мне пришлось бежать из дома? Кажется, на Земле тоже становится небезопасно.

– В чем опасность? – я насторожился. Вот сейчас «головастик» все и расскажет. Дождался-таки откровений.

– Не знаю, – его ответ меня почти убил. – Вот скажи, за тобой часто гоняются люди с оружием?

– Ты забыл, где находишься? – раздраженно проговорил я. – И ты, и я – в этом государстве вне закона. Какого еще ты ждал отношения к себе?

– Но до встречи с тобой все было спокойно, – не унимался спиллянин. Он отключил Полог и, вскочив с дивана, принялся расхаживать по комнате. – Долгие месяцы мной никто не интересовался. Совсем никто.

– Правильно, – кивнул я. – Просто мы засветились, напав на тех двоих комитетчиков. А дальше уже пошла цепная реакция.

– Не верю! – гаркнул «головастик». – Здесь что-то совсем другое.

– Конечно, другое, – тут же согласился я. – Паранойя у одного слишком очеловечившегося спиллянина. Не пугайся, это психическое заболевание довольно распространено у нас на Земле. И оно лечится.

– Издеваешься? – с оттенком угрозы в голосе спросил «головастик». – А вот мне не до шуток. И готов поспорить, что с каждым днем будет все хуже и хуже. Надо срочно бежать.

Тут в комнату зашел дед Гамаш. Поставил напротив дивана задом наперед стул и, усевшись на него, сложил руки на гнутой спинке.

– Ну, как он? – спросил я.

– Ждем завершения диагностики, – махнул рукой дед. – Ну, а пока рассказывай. Ведь не от хорошей жизни ты спутался с чужаком. Верно?

Я кивнул, покосившись на «головастика».

– Верно, дед. Только он мне работу предложил хорошую. Очень хорошую.