Читать книгу: «Хроники Финского спецпереселенца», страница 4

1937 год

На долю нашего народа каких только испытаний не выпало, но одним из самых тяжелых был 1937 год. Это были времена, когда свои люди, своими собственными руками, внутри своей страны уничтожали тысячи честных и прославленных сынов и дочерей своей Родины. В числе тех, кто попал под репрессии, были абсолютно безвинные, темные, неграмотные люди -деревенские мужики, шахтёры, рабочие городов и рабочих поселков, интеллигенция, а также прославленные военачальники, овеянные славой на фронтах гражданской войны, проливая кровь за советскую власть. Это все называлось одним словом «Вредители» или «враги народа»

В своей книге писатель Стельмах «Кровь людская не водица» – описывая события гражданской войны, довольно ярко охарактеризовал события тех времен, теорию одного из самых ярых контрразведчиков – «Барабула». Суть его заключается в том – «Если мы не сумели путем вооруженной интервенции уничтожить советскую власть, то теперь мы сделаем так, что они сами своими руками будут уничтожать друг друга». Теперь, оглядываясь назад на пройденный путь, можно сделать вывод – насколько эти слова были правдивы и дальновидны. Эти времена мне хорошо запомнились, в ту пору мне уже было 15 лет. Деревня наша жила всё той же тихой, мирной, провинциальной жизнью. На страницах газет стали появляться очерки о готовившихся покушениях на тех или иных видных государственных деятелей. Убили Кирова в Смольном, писали о Рыкове, Каменеве и Зиновьеве. Простой народ на это не обращал особого внимания. Говорили, что без нас там разберутся. События 1937 года и нашу деревню не обошли стороной. Стали к нам наведываться моряки береговой охраны Ладожского озера. Они шли в бескозырках, с винтовками, оснащённые австрийскими штыками – в виде кинжала. Путь следования у них всегда был один и тот же, до депутата сельсовета Марии Павловны. Придя до места назначения, моряки изложили ей суть дела – сколько человек вредителей им надо. Здесь у нее средь белого дня мгновенно занавешивали окна, чтобы никто из посторонних не видел – кто там заседает и не слышал, о чем идет разговор. Теперь ее слово было решающим, как представителя власти на месте – кого запишет на сегодня, тот и пошагал последний раз по родной деревне. Спустя некоторое время, когда нужное количество кандидатов было подобрано, эти моряки вместе с Марией Павловной отправлялись по нужным адресам. Придя в дом какого-нибудь темного мужика, ему предъявляли ордер на арест и велели по-быстрому собираться. Тут же производили обыск, переворачивали жалкие тряпки и пожитки вверх ногами. Чего-то искали у вредителя. Жена и дети ревом ревели, на них никто не обращал внимание. Эти визиты теперь стали обычными, никто не был уверен, что его сегодня не арестуют. Однажды пришли моряки к нашему соседу, а он успел скрыться и ушел куда-то, так и остался на свободе. Если не поймали того, за кем пришли, то взамен забирали другого, надо было определенное количество.

В это трудное время многие наши односельчане, в том числе и наш отец, после своего трудового дня не имели возможности спокойно отдыхать дома, а вынуждены были уходить спать куда-нибудь за деревню: в сарай, гумно, и т.д. Характерно, что все люди, которые были арестованы по линии НКВД, как в воду канули – никаких вестей от них больше не было. Среди наших людей в основном были темные деревенские мужики, которые в политике ничего не понимали, совсем безграмотные. Так спустя 20 лет мне случайно пришлось встретить человека, который в те годы отбывал срок. Они строили железную дорогу и целый ряд объектов на севере – это был Ульян Сорокин. По его рассказам, это железная дорога построена вся на человеческих костях. Каждую утро из лагеря вывозили десятки трупов, могил которых никто из родственников никогда не узнает.

У нас в деревне в это трудное время председателем колхоза был один из приезжих наших земляков, которых переселили к нам из пограничной полосы, по фамилии Каулио. Человек он был крутого нрава, самоуверенный и вспыльчивый. Как на кого разозлится, то сразу начинает словами: Я тебя отправлю туда, где Макар телят не пас. Не прошло и несколько месяцев, как его самого арестовали, и больше никто про него ничего не слышал. После этого председателем колхоза был избран наш деревенский Иван Сиркунен.

Прошли эти кошмарные времена 1937 года, забрали сотни тысяч ни в чем неповинных людей – дармовой рабочей силы, которых держали в впроголодь и заставляли работать до последнего. Жизнь, какая бы она не была, на месте не стоит, постепенно залечивали раны, растили детей, на которых смотрели, как на детей врагов народа. Затем постепенно люди начали получать бумаги, что-такой-то был не виновен и амнистирован посмертно. Как это не тяжело было для родственников, но все же легче становилось семье тем, что не считали отца или брата врагом народа.

ИВАН ПАВЛОВИЧ. ПОБЕГ

Иван Павлович отбывал срок на лесоразработках у города Лодейное поле. Нормы выработки были большие, а питание неважное. Постепенно силы стали покидать его, он похудел, ноги стали опухать, дело двигалось к финишу. В это время уже наступила весна. Снег растаял, солнце с каждым днем все сильнее грело окружающий мир, появилась на полянах свежая трава, распустились колокольчики. Конвоир, который охранял их на лесоповале уже привык к своим подопечным, побегов не было. Каждого почти он знал по имени, так как работали совместно уже несколько лет. Однажды после ужина Иван Павлович, лежа на нарах, вспоминал свою прошлую жизнь. Начиная с детства – как рос, как бегал по деревне босиком, кусок теплого ржаного хлеба, только что вынутый матерью из русской печи, школьные годы, жену Соню и детей. Стало до сердца обидно, что так жестоко судьба с ним сыграла, а теперь он уже чувствовал, что долго ему не протянуть. Что делать? Как быть дальше? Некоторое время тому назад он не мог найти ответы на эти вопросы, теперь мозг его работал здраво и ясно – завтра совершу побег. Будь, что будет, пока совсем не ослаб, а то будет поздно, и никто не узнает, где безымянная могила моя. В эту ночь он совсем не спал, всё это свойственно людям, только под самое утро уснул.

Проснулся рано, еще не было подъема в лагере. Еще раз все детально продумал – что и как осуществить. Вещей у него никаких не было, приготовил самое необходимое: два напильника, две пачки махорки, спички и булку хлеба. Через несколько минут объявили подъем, умылся, повели на завтрак и этапом погнали на лесоповал. Теперь он следил за каждым движением конвоира, но пока подходящего момента для побега не представлялось, тот вроде чувствовал, все время находился недалеко от него. От бессонной ночи и множества дум, голова Ивана Павловича была как чугунная, словно обручами давила со всех сторон, всё это от напряжения. Напарник его по работе, глядя на него, спрашивал: Что с тобой сегодня, Ваня. Заболел еще с вечера, отвечал. Надо было в санчасть сходить, но сам знаешь, как там на нас смотрят, всё время думают, что мы работать не хотим. Все работали без всякой суеты, каждый занимался своим делом. Конвоир, видя, что всё идет нормально, разжег костер. Это он делал каждый день, так у него было заведено. Сел у костра, вынул затвор с винтовки, разобрал и стал протирать тряпкой. Иван Павлович, видя все это, решил – настал мой черед, если не сейчас, то, когда же ещё? Бросил пилу, которую держал в руках и рванулся бежать, сколько было сил. Бежать надо было 200м лесом, а затем была поляна, где не было ни одного кустика, метров 500. Это был самый опасный участок пути, здесь, на этой поляне решится судьба моя, если не убьют, то возможно спасусь, далее начинался смешанный лес.

Как только он побежал, через некоторое время услышал крик конвоира: Стой, стрелять буду! Но он прекрасно знал, что тот ещё не успел собрать затвор. Пробежал еще немного, по нему был дан залп первого выстрела, но Иван Павлович бежал безостановочно, был ли этот выстрел предупредительный или нет, во всяком случае свист пули он не слышал. Через считанные секунды раздался второй выстрел, также мимо. Теперь мозг работал довольно четко, куда-то делась и усталость, не было и следа от бессонной ночи, цель была ясна. Скорее, скорее проскочить эту проклятую поляну и углубиться в лес. До леса оставалось не более 100м, как по нему был произведен третий выстрел. Пуля летела так близко от правого уха, что он отчетливо слышал её свист. Жив. Значит не судьба. Теперь уже углубился в лес, тут более-менее безопасней, но погоня за ним еще не кончилась. Скоро были подняты дополнительные силы, которые стали преследовать его с собакой. Как-то зимним вечером, когда ночи бывают длинными, сосед по нарам в зоне рассказывал ребятам о своих похождениях и побегах, которых у него было несколько. Если верить его словам, то однажды его спасла пачка махорки, иначе побег не удался бы – когда за ним по следу пустили собаку, он разорвал пачку и натер махоркой подошвы сапог, дальше собака след не брала. Вот теперь, в этот критический момент, когда минуты могли решить его судьбу, он вспомнил этот услышанный эпизод и решил его немедленно использовать. Достал махорку, натер подошвы сапог и побежал дальше. Результат был изумительный – собака след потеряла и вскоре погони не стало. Он шел и шел без остановки, всё дальше углублялся в лес, не заходя ни в какие населенные пункты, только одного ориентира старался придерживаться, чтобы его путь был направлен вдоль железной дороги, которая шла к Ленинграду.

За целый день у него во рту не было даже крошки хлеба, а день уже приближался к вечеру, теперь можно было сделать небольшую передышку и решить, как поступать дальше. Достал свою булку хлеба, отложил небольшой кусочек, остальное убрал в мешок, так как отчетливо представлял, что этого хлеба ему должно хватить на всю дорогу. Запасов продуктов пополнить не представлялось возможным. Идти куда-нибудь на станцию – там наверняка уже знают о побеге и тогда все пропало. Нет, и еще раз нет, такой вариант неразумный. А путь предстоял неблизкий, несколько сот километров.

Отдохнув немного, решил продолжить путь дальше. Пройдя километра четыре, на его пути встретилась река, довольно широкая. Как переправиться через нее? Осторожно пройдя вдоль берега, заметил лодки, прикрепленные к берегу железными цепями и закрыты на замок. От лодок до крайнего дома было недалеко. Теперь надо дождаться ночи, чтобы достать лодку. Отойдя от берега реки на некоторое расстояние, собрав сухих сучьев себе для постели, Иван Павлович лег отдыхать. Теперь он только почувствовал смертельную усталость. Лежа на боку, вспоминал он сегодняшний день, начиная с самого утра и до настоящего момента. Никак не верилось, что это свобода, что никто из конвоиров на тебя не покрикивает – задний фланг, подтянись. Последнее время, когда у него стали опухать ноги, он всегда становился в строй самым последним, чтобы не мешать другим. Идя в строю на работу или с работы, он старался не отставать от других, но из этого ничего не получалось, все время его подгоняли. Стоило ему принять горизонтальное положение, как он мгновенно заснул. Сколько он спал, неизвестно, проснулся от холода, кругом была темная ночь. Такая тишина, словно на фронте после боя. Даже звери залезли в свои норы и отдыхают, а человеку бывает порой хуже их. Отдых придется отложить на потом, а темная ночь – верный союзник в такой обстановке. Встал, размялся, растер руки и ноги, немного потоптался на месте и решил идти к лодкам. Подойдя к берегу, он нащупал руками цепь крайней лодки, если камнем разбить замок, собаки могут поднять лай, только напильником и больше ничем. Пропилив цепь, он освободил лодку и поплыл. Таким путем ему удалось еще до наступления рассвета переправиться на другой берег. Прикрепив лодку за рябиновый куст, он продолжил свой путь дальше. Иван Павлович, двигаясь по кустам и кочкам, первые километры пути после отдыха было идти легко, только одна мысль поднимала настроение – это свобода. В такое даже не верилось несколько дней назад. Она придавала силы, стремление к подвигу, бодрость духа. Словно спортсмен на длинной дистанции – вперед, и только вперед, навстречу намеченному финишу.

Так он преодолевал разные преграды на своем пути, несколько раз приходилось преодолевать водные рубежи, к этим препятствиям он теперь привык. Рацион питания был строго лимитирован -100гр хлеба на день и ни грамма больше. Иногда встречались болота, где сохранилась прошлогодняя клюква и морошка, тогда он позволял себе наесться досыта, но задерживаться ради этого не имел права, а придерживался примерно так – 30км в день. Спал он в стогах прошлогоднего сена, а чаще всего под открытым небом, обычно под елками. Собрав для постели сухой хворост, сверху стелил свежие ветки хвои. Стоило только ложиться, как мгновенно засыпал, словно на операционном столе под наркозом. Одежда на нем совсем изорвалась, ботинки еле-еле держались, того и смотри, чтоб подошвы не отлетели, пришлось сверху их подвязать проволокой. Продолжительное время не бритый и не мытый, внешний вид его напоминал дикаря. Теперь он стал бояться сам себя, а людей тем более.

Однажды ночью ему снился сон, тот самый момент его жизни, когда он сделал побег, как будто наяву слышал, как третья пуля просвистела мимо его правого уха. В этот момент он проснулся, было светло, от него до дороги было не более 100м. По ней шли люди заготавливать дрова себе на зиму. Услышав какие-то странные выкрики останавливались, смотрели вокруг, ничего не обнаружив, продолжали свой путь дальше. Он уже потерял счет дням. Сколько дней он был в пути, точно сказать не мог, примерно девять или десять. Это он, предполагал по тому, что булка хлеба уже была на исходе. Он рассуждал так, 100г хлеба в день, должно быть я десять суток в пути. За сегодняшний день он преодолел не более 15км, ноги совсем опухли, даже опухать начали руки и лицо. Нужно было выбрать удобное место для отдыха и сделать передышку. Еще было светло, но сил больше не было. Первый раз за все эти дни он решил снять рубашку так как чувствовал, что там теперь кошма кипит вшей. В лагере он каждый день боролся с ними после ужина сидя на нарах при свете лучинки. Швы в рубашках абсолютно не были видны, в них в ёлочку два ряда симметрично по обеим сторонам в плот зерна пшеницы. Бить их было бесполезно так как такое множество ликвидировать отняло бы несколько часов отдыха. Он взял еловую палочку, отошел на несколько метров от ночлега и стал ковырять их на землю. Очистил рубашку, снова одел и прилег. Теперь надо было решить окончательно куда держать путь. Иван Павлович рассуждал так, нужно найти более безопасное место, а домой идти опасно. Лучше всего надо держать путь к деревне «Замостье» – это 20км от нашей деревни, там жила родная сестра отца – тетя Нюра. Женщина она одинокая, так что там мне будет удобнее всего. Для того, чтобы иметь хоть какое-нибудь представление, где я нахожусь – нужно сегодня ночью сделать разведку и узнать, какая станция здесь поблизости, но в первую очередь надо отдохнуть. На ужин у него еще сохранилось грамм пятьдесят хлеба, доел его и сразу уснул. Проснулся ночью, почувствовал себя немного свежее, чем вечером, решил направиться ближе к железной дороге. Двигаясь по кустам недалеко от железнодорожного полотна, впереди показались огни. Теперь он шел особенно осторожно, стараясь, чтобы ни одна ветка сухая не треснула под ногами. Подошел он к станции с противоположной стороны так, что еще с далека видно было название станции, но пока неразборчиво. Теперь он двигался ползком по-пластунски, чтобы не выдавать себя. Остановился, поднял голову и прочитал – станция «Жихарево» (ЖИхарево – поселок в Назиевском городском поселении), повернулся в сторону леса и глубоко вздохнул – слава Богу, скоро мои муки кончатся, теперь уже рядом. За оставшуюся часть ночи он подошел вплотную к деревне “Замостье” (вроде до него 128км) Кругом уже стало светать. В такое время к тёте идти нельзя было. Он выбрал себе безопасное место в кустах и только хотел положиться на бок, как почувствовал, что левая нога совсем босая, оглянулся и увидел – подошва от ботинка валялась тут-же рядом. Бог с нами подумал Иван Павлович, теперь я и босой доберусь как-нибудь до тёти Нюры, дождаться бы только темноты. Проспал пол дня, дальше спать уже не хотелось. Теперь только он почувствовал насколько он голоден, но доставать что-нибудь съедобное было исключено. Ему хорошо была видна деревенская улица, люди занимались своими делами – шла посевная, чувствовался запах земли. Гнали стадо коров домой, значит уже вечер так как по солнцу время определить нельзя было, погода была пасмурная, по небу двигались серо-свинцового цвета облака, и дул холодный ветер с Падуги. Иван Павлович, лежа в кустах размышлял: как мало времени прошло с того момента, как я вырвался на свободу, а сколько пережил и еще неизвестно, что впереди будет, кто много пережил сам, тот остро чувствует чужую боль, а своя ноет под ложечкой так остро, что силою терплю. Через некоторое время стало темнеть, в домах зажгли керосиновые лампы, но движение еще по деревне не прекратилось. Проехал трактор-универсал с сеялкой. Наверное, на этом поле посевную закончили, иначе оставили бы сеялку на прежнем месте, кто-то проехал на паре лошадей, все были заняты своими заботами, а у Ивана Павловича было тоже немало забот. Возможно тетя Нюра за эти годы померла, пока он отбывал срок, ведь он ни одного письма не получал ни от кого. Скорее бы все потушили свет и легли спать, тогда только можно отправиться к тётиному дому. Наконец Иван Павлович дождался, когда по всей деревне потухли огни. Он отправился по задворкам до тётиного дома. Залез через забор в сад и оттуда перебрался во двор. Теперь он передвигался очень осторожно так как не знал есть ли во дворе собака или нет. Лая не последовало, все было тихо, постучал в спальное окно, сам спрятался за угол дома. Через некоторое время, он отчетливо услышал – Кто там? Это был тёти Нюры голос, он сразу узнал её. Откройте, это племянник Иван, Сонин муж, теперь тетя Нюра в упор рассматривала племянника, через окно, с ног до головы. Под конец, убедившись, что это он, пошла открывать двери. Сколько тут было слёз, когда она увидела его внешний вид: весь оборванный, одна нога босая, лицо опухшее, весь грязный и не бритый.

В первую очередь Иван Павлович попросил тётю Нюру занавесить окна, чтобы никто не увидел его, затем тетя Нюра пошла искать другую одежду для племянника. Достала костюм и рубашку своего покойного мужа, подогрела воды и заставила мыться, как следует. После этой нехитрой процедуры сели за стол, где Иван Павлович подробно все рассказал своей тёте о своих муках и сколько ему пришлось пережить за эти годы. Она без конца вытирала слезы, было решено, что он останется у неё до тех пор, пока она его не вылечит, чтобы опухоль спала с ног, рук, лица, и чтобы он восстановил свои силы как следует. У неё на чердаке были травы от разных болезней, вот этими травами она начала лечить своего племянника пока в доме оставаться было опасно – решили, что племянник будет спать на сеновале. Теперь Ивану Павловичу тетя Нюра делала ванную с лекарственными растениями каждый день, а с некоторых трав делала заварку и заставляла пить. Целыми днями он лежал на сене и читал книги, которые сохранились в доме. Только глубокой ночью выходил во двор дышать свежим воздухом. Через две недели опухоль стала спадать, силы с каждым днём восстанавливались, это он чувствовал сам. Однажды вечером тетя Нюра принесла ему ужин на сеновал и говорит: «Вот что, Ваня, завтра утром я поеду в вашу деревню к Соне, всё подробно узнаю, как там обстоят дела». Проснулась она раньше обычного, приготовила еду племяннику на целый день, отнесла ему, а сама уехала утренним поездом. В девять часов утра она уже была у Сони. Сказала, что соскучилась и решила навестить и узнать, что у вас здесь нового, как живёте и нет ли каких-нибудь вестей от Ивана. Убедившись, что здесь все по-прежнему, Соня каждый день ждет каких-нибудь новостей, затем в подробностях рассказала о ночных визитах сотрудников НКВД, как за их домом следят каждую ночь, а чуть начинает светать, удаляются и это уже продолжается продолжительное время. Теперь тетя Нюра все рассказала Соне, цель её приезда и что Ивана, который уже две недели живет у неё. Пролили не мало слёз и решили позвать Катю, сестру Ивана Павловича и совместно обсудить, как быть. Катя жила одна, её мужа убили в финскую войну. Соня пришла к Кате и говорит, что тетя Нюра приехала в гости к нам и хочет тебя увидеть, так что приходи немедленно. Катя быстро собралась и пошла вместе с Соней. Завязала разговор про Ивана и каким образом ему помочь. Когда Катя узнал подробно о цели визита тёти Нюры, она и промолвила: «А ведь у меня до сих пор лежит дома паспорт моего покойного мужа, его так неожиданно мобилизовали, что он позабыл его взять с собой, а его забрали на войну и без паспорта». В это время в деревнях были паспорта только у тех, кто работал на производстве, а остальные деревенские жители в случае чего брали просто справку с сельсовета. Она хранила паспорт, как память о муже. Катин муж по чертам лица во многом имел сходство с Иваном, и года у них были одинаковы. После продолжительных рассуждений решили снабдить Ивана Павловича паспортом покойного зятя. В этот же день вечернем поездом тетя Нюра вернулась домой и все подробности рассказала племяннику. Договорились, что Соня и Катя на следующий день приедут к нему. Он был очень возбужден от разных мыслей, голова кололась на части, будто железным обручем ее сдавили со всех сторон. Это от массы информации, которые не успевал перерабатывать головной мозг, как от перегрузки. Постепенно он успокоился, направил мысли в нужное русло, чтобы разгрузить все эти эмоции: самое главное то, что я на свободе, подумал он, второе не менее важное, что чувствую себя абсолютно здоровым, так что дай Бог все абсолютно благополучно. Ведь это время уже бушевала война на западных границах Союза, этап была весна 1941 года. Тетя Нюра каждый день поила его парным молоком – это самое лучшее лекарство, говорила она. Соня и Катя привезли ему самую лучшую одежду: новую рубашку, два костюма, туфли и пальто, шляпу и рубанок, чем строгают стружку, и паспорт. Это день остался в памяти, как сон, он пролетел незаметно, а вечером Соня с Катей уехали домой. Соне нельзя было отлучаться надолго, иначе могли начать подозревать недоброе. Иван Павлович через пару дней уехал, никому не сказал куда. А ровно через два месяца Соня получила маленькое письмо «Еду на фронт, целую всех. Ваня».