Читать книгу: «По мотивам того, чего не было», страница 4

До закрытия фуникулера оставалось минут двадцать. Валера прибавил шагу и в скором времени достиг нижней станции. В ожидании зеленого света он стоял на перекрестке, как вдруг услышал звонок. Невзирая на запрещающий сигнал светофора, Вольф ринулся на другую сторону и в последний момент вскочил в закрывающиеся двери. Запыхавшись от короткого, но интенсивного забега, он с облегчением выдохнул и только тогда обратил внимание, что почти все внутреннее пространство салона занято детской коляской, доверху набитой всяким хламом. В углу, развалившись на лавке, сидел человек, здорово походивший на бездомного, которого Валера видел по дороге на пляж. Вольф кивнул пассажиру, уселся в угол и уставился в окошко, но бродяга с ним заговорил:

– Как ваш день? – Валера как-то автоматически, хоть все и расслышал, переспросил:

– Простите?

– День как прошел? – повторил оборванец.

– Ничего, спасибо.

– У меня тоже ничего, – зачем-то сообщил бомж.

По пути домой Вольф размышлял над тем, почему, несмотря на предчувствие, он сегодня опять ничего не нашел. По какой-то причине хорошие находки попадались ему крайне редко. Странно, ведь прибор у него ничуть не хуже, чем у тех, кто регулярно находил артефакты, о которых Валера мог только мечтать; да и задницу он рвал не меньше остальных. Дело тут было в чем-то другом, и Вольф едва ли не больше всего в жизни хотел понять, в чем именно.

Впрочем, даже несмотря на очередное фиаско, Вольф не собирался бросать любимое хобби. Более того, он уже вынашивал планы, куда поедет в следующем году. Уже давно он хотел заглянуть в один лесок в Черкасской области, рядом с домом родителей его жены, где, по рассказам местных старожилов, когда-то был небольшой хуторок. Пожалуй, в следующем сезоне он непременно должен туда попасть: уж там-то точно что-то выскочит! Пугало лишь то, что с везением на будущий год могут возникнуть проблемы, поскольку сакральное окончание этого сезона было с треском провалено, и провалено оно было, в этом Валера нисколько не сомневался, по причине сглаза. Все сегодня говорило в пользу того, что выезд будет расчудесный, но тот странный тип все испортил – точно сглаз.

Поскольку Валера не знал никаких других способов борьбы с порчей, кроме похода в церковь, он на всякий случай решил на днях сходить в храм Божий и поставить свечку. Также он прикинул, что до Нового года можно еще разок выбраться на раскопки: больно уж не хотелось заканчивать сезон неудачей. По прогнозу на завтра обещали ощутимое похолодание, но без осадков. Пожалуй, завтра можно сезон и закрыть.

Валера уже принялся размышлять, куда бы ему податься, как вдруг вспомнил о работе в кафе. Плевать! На обратном пути он на часок заскочит в парк неподалеку от дома – уж там, вне всякого сомнения, хоть что-то да найдется. Рано или поздно он доконает этого старого жмота – Хабарыча. Рано или поздно ему по-настоящему повезет. И, пожалуй, это вполне может произойти завтра. У Валеры было хорошее предчувствие. Очень хорошее предчувствие…

Утопленник

Молодой человек выглянул из старого, изъеденного ржавчиной строительного вагончика, который вот уже три месяца являлся его домом. Отсутствующим взглядом он обвел вверенную ему территорию, как обводил по нескольку раз в день: бессмысленно, безмысленно, безнадежно.

Странная работенка: охранять скопление потрепанных сеток и старых автомобильных покрышек, являющихся составной частью так называемого поля для пейнтбола. Что тут красть? Дрова, в прошлом являвшиеся самодельной деревянной лестницей, тоже у кого-то, по всей видимости, украденной? Побитый ржавчиной старый топор? Вряд ли он является сколько-нибудь желанным трофеем для порядочного вора. Впрочем, раз его наняли, значит это кому-нибудь нужно.

Идти ему все равно было некуда: отчий дом находился далеко, да и домом он его больше не считал. Там все было чужое: люди, которых он когда-то любил и считал своей семьей, места, в которых рос и становился мужчиной. Все изменила война, расколовшая тамошнее общество на тех, кто приветствовал новый режим, и тех, кому было что терять.

Максим, однако, оказался в числе тех немногих, кому новый режим был противен. По мере развития политических событий домашние споры и незначительные конфликты переросли в систематическую конфронтацию. В скором времени на семейном совете постановили, что Максиму следует покинуть дом и больше никогда не возвращаться. Он с радостью согласился и, собрав немногочисленные пожитки, отправился в Киев.

Он преодолел все блокпосты, которых на пути было удручающе много. Где нужно – «подмазал», когда закончились деньги – отдал мобильный телефон, затем – серебряное кольцо-печатку, нательный крест и даже швейцарский перочинный нож. Он нагло врал и клялся, что всем сердцем и душой любит родные места, верит в светлое будущее республики и ни за что на свете не променяет терриконы и запыленные сажей подоконники на что-то другое. Со скрипом его пропускали.

А на самом последнем блокпосте, прямо перед границей, он не смог договориться: не поверил невысокий парень с бугристым лицом, что у Максима ничего ценного не осталось. Сепаратист приказал вывернуть карманы, и ничего в них не обнаружив поинтересовался, как можно ехать в Киев без копейки за душой. Максим не ответил. За дерзость его пнули в живот прикладом. Лежа на земле, бедолага глядел на сидящего на корточках невысокого парня с бугристым лицом. Живот пылал огнем, но Максиму было плевать. Он был готов на все, лишь бы оказаться по ту сторону.

Когда после многочисленных злоключений Максим все же достиг Киева, он подумал, что теперь начнется настоящая жизнь: он обзаведется новыми знакомыми, устроится на работу, быть может, пойдет учиться. Парень верил, что все непременно наладится, но получилось совсем по-другому. Чернорабочих, готовых грызть бетон за копейки, в городе было полно, да и об учебе думать было поздно: сроки поступления он пропустил. К тому же все усложняли сломанные тем гадом ребра. Парню срочно требовалась крыша над головой и немного покоя.

Максим обосновался на вокзале. Днем тынялся по околицам в поисках еды и работы – благо, было еще не холодно; а по ночам устраивался где-нибудь в холле. В скором времени одежда поистрепалась, и стало труднее убеждать сотрудников железной дороги, что он не бездомный, а просто ожидает свой поезд. Люди не были к нему ни добры, ни злы: они просто выполняли свою работу.

А потом случилось чудо: он увидел объявление о поиске сторожа поля для пейнтбола, располагающегося на Трухановом острове. Платили, конечно, немного, но найти жилье само по себе было большой удачей. Да и место сперва показалось замечательным: почти дом отдыха, да еще и с видом на город. Тут, подумал Максим, он сможет перезимовать и зализать раны. Так и началась новая страница его жизни, в которой он тяготился одиночеством и безысходностью больше, чем когда-либо прежде.

Впрочем, в последние дни Максим совсем раскис: почти не спал, почти не ел, а весь сегодняшний день и вовсе провел в кровати. Он неуверенно ступил на песок, который предательски заплясал у него под ногами, как заплясало и все вокруг. В приступе слабости, накатившей безжалостной волной, Максим оперся рукой о небольшое деревце, что росло прямо у входа в вагончик, и закрыл глаза. Отпустило. Стало быть, и дерево можно оставить в покое.

Свежий морозный воздух отрезвил. Потерев глаза, Максим увидел, что уже темно. Наступило самое тяжелое время суток – ночь. В темноте особенно сильно чувствовались одиночество и холод. И хотя к вагончику был подведен свет, который парень никогда не выключал, хотя там имелся калорифер, помещение казалось совершенно безжизненным и насквозь пропитанным сыростью, одиночеством и безнадежностью. Ночь и холод стали главными врагами Максима. Ночь, душевный холод и… вода.

Странный звук привлек внимание. Паренек замер, не двигаясь и не дыша, пытаясь расслышать что-то в монотонном завывании ветра и шелесте листьев. Звук доносился со стороны реки и был похож то ли на писк, то ли на скрип. Он что-то напоминал, но вспомнить, что именно, никак не удавалось. Заперев коморку, Максим побрел к реке.

Не без труда забравшись на песчаный бархан, он окинул взглядом узкую полоску берега и примерно в тридцати метрах заметил стоящего на коленях мужчину с металлоискателем, который выискивал что-то в речном песке. Смотреть за поиском артефактов было куда интереснее, чем сидеть в ненавистном вагончике, и Максим устало опустился на песок, обнял колени руками и принялся наблюдать.

Выкопав яму, мужчина взял что-то правой рукой и провел ею у металлоискателя – раздался писк. Поисковик отложил прибор в сторону и с воодушевлением принялся разглядывать находку, которую, впрочем, через мгновение злобно зашвырнул в реку. Он закопал яму, взял металлоискатель и, водя им параллельно земле на расстоянии нескольких сантиметров, медленно побрел вдоль кромки воды. Периодически приспособление издавало звуки, отличавшиеся частотой и высотой звучания. Каждый раз, когда это случалось, мужик останавливался, несколько раз проводил металлоискателем над местом, где раздался звук, принимая решение, стоит копать или нет. Как правило, мужчина двигался дальше.

Над одним из сигналов археолог задержался дольше обычного. Он выкопал довольно глубокую яму, но все никак не мог обнаружить предмет. После нескольких минут безуспешных поисков незнакомец вскочил, сделал неопределенное движение рукой и только тогда заметил Максима, пристально за ним наблюдавшего. Копатель испугался. Какое-то время он в нерешительности топтался на месте, но ввиду того, что Максим не предпринимал никаких действий, вернулся к поискам.

Уже совсем стемнело, но свет с той стороны реки, свет никогда не засыпающего города оживлял пустой берег. Теперь Максим видел лишь смутные очертания человека с металлоискателем, который постепенно удалялся, двигаясь выше по течению. Вскоре он растворится в темноте, оставив по себе лишь звук. Живой человек превратится в звук. И он. Тоже.

От этой мысли Максиму стало невыносимо тоскливо. Ему не хотелось, чтобы мужчина уходил, ему не хотелось оставаться одному. Только не теперь, только не сегодня. Этот день был особенно тяжелым: словно все проведенное на острове время, с каждой секундой которого он неистово боролся, навалилось невыносимым грузом. Максиму не хотелось оставаться в одиночестве настолько сильно, что он готов был умолять незнакомого человека не бросать его одного. Он с радостью пригласил бы мужика к себе в вагончик, разделил бы с ним все его радости и горести. Он готов был слушать гостя сколько угодно, сколько будет нужно, а если понадобится – дать совет: искренний, мудрый, лучший, на который способен; лишь бы не оставаться одному, только не этой ночью. Однако в глубине души Максим понимал, что эту ночь ему предстоит пережить в одиночестве, как и множество ночей до нее, как и некоторое количество после.

На правом берегу зазвучала музыка – что-то электронное, быстрое, веселое. Раздался чей-то крик, к нему присоединились другие. Кричали от радости, в приступе счастья и безудержного веселья. «Как же там, должно быть, хорошо», – подумал Максим. Словно в подтверждение его мыслей раздался взрыв, за ним еще один, потом еще: над островом взметнулось несколько красочных фейерверков, от которых все вокруг засияло яркими красками. С того берега донеслась новая порция одобрительных возгласов: люди продолжали развлекаться. Вероятно, сегодня какой-то праздник. Максим попытался припомнить день недели, но не смог: он давно уже жил, не считая дней и не думая о времени. Для него существовали лишь день и ночь.

Парню захотелось узнать, что за повод у такого красочного и шумного мероприятия. Ему захотелось разделить с этими людьми праздничное настроение. Он умел радоваться за других, искренне радоваться именно за других, так как в его жизни давно уже не происходило ничего, чему можно было порадоваться. Бедолага хотел радоваться, хоть иногда, хоть за кого-то, даже в ущерб себе: осознание того, что у других есть что-то, чего он всю жизнь безрезультатно пытался достичь, дарило ему призрачную надежду на лучшее.

Эта музыка, эти голоса с противоположного берега не давали бедняге покоя. Они буравили парню голову, разрывали ее своей неистово-веселой вибрацией. Там, на том берегу, текла настоящая жизнь, и только полоска воды, не такая уж и широкая полоска черной воды отделяла Максима от голосов, от радости, от букета эмоций и красок. Три месяца, три долгих месяца вода сдерживала паренька. Вот и теперь только она стояла между ним и жизнью, между шумом ветра и живым человеческим голосом, между возможностью порадоваться за кого-то и вечным забвением. Максим ненавидел воду.

Подъехало несколько автомашин. Они припарковались прямо напротив того места, где сидел Максим. Зачем-то оставленные включенными фары мешали наблюдать за происходящим. Парню стало тошно, и он решил вернуться в кровать. Он с трудом поднялся и сделал несколько шагов по направлению к треклятому вагончику. Ему чертовски не хотелось возвращаться в тишину и темень, однако оставаться тут, не имея возможности что-либо предпринять, быть свидетелем того, как кто-то радуется и наслаждается жизнью, было еще тяжелее. Еле передвигая ноги, Максим забрался на песочную насыпь, но идти дальше не стал. Он немного постоял, стараясь потратить на это как можно больше времени, сделал неуверенный шаг вперед, снова замер, потом вернулся на прежнее место. Ничего не тянуло его назад, в крошечную ненавистную коморку. Наоборот, чем больше времени он проведет на свежем воздухе, чем больше времени потратит впустую, тем лучше.

Он осмотрелся – никого. Только мысли об одиночестве, черная вода, желтый песок и вечно шумящий лес за спиной. А вот с той стороны реки доносилась музыка, на набережной мельтешили силуэты людей, мелькали вспышки фотоаппаратов. Максим подошел к самой кромке воды, пытаясь разглядеть, что творится на другом берегу, но поскольку до него было далековато, происходившее там осталось тайной. Опять тайна. Очередная. Все, что там происходило, было для Максима тайной. Много, чертовски много таких тайн накопилось за три месяца. О, как ему хотелось раскрыть хотя бы одну из них!

Парень медленно побрел в сторону залитого светом Пешеходного моста. Шел он бесцельно, ни о чем конкретном не думая, скорее от безысходности, чтобы чем-то себя занять. Он дошел до зонтика и решил обождать тут – вдруг получится перекинуться парой-тройкой слов с тем мужчиной и почувствовать себя живым человеком? О большем он и мечтать не смеет!

Сложив руки на груди, Максим наблюдал за потоком автомобилей, мчавшихся по набережной. Он думал о том, как здорово иметь место, в которое хочется поскорее вернуться. Пожалуй, когда человеку есть куда спешить, он уже по-своему счастлив. И вот перед ним сотни людей куда-то спешили…

Максим просидел так до тех пор, пока от холодного ветра не перестал чувствовать конечности. Он встал, сделал несколько приседаний и медленно побрел в ту сторону, куда направился археолог. Он дошел до разросшегося у воды кустарника и, выглянув из-за него, увидел поисковика, который увлеченно перебирал песок. Не решаясь его окликнуть, Максим наблюдал за раскопками до тех пор, пока его не заметили. Мужчина здорово испугался и быстрым шагом заспешил прочь. Максим попытался его окликнуть и пояснить, что вреда не причинит и просто хочет пообщаться, но невнятный звук, сорвавшийся с его уст, не был услышан стремительно удаляющимся человеком: чертов ветер, почти кровный враг, унес его.

Возвращаться в сырой вагончик совершенно не хотелось, и Максим задумал еще немного побыть на пляжике – понаблюдать за тем, как на другой стороне реки протекает жизнь большого города. Усевшись на песок, он уставился на мерцающие огни Подола и просидел так до тех пор, пока не заметил какой-то предмет, плывший метрах в пятидесяти от берега. Максим подошел к воде…

Пульс подскочил так резко, словно кто-то выстрелил у Максима над ухом, голова пошла кругом, подкосились ноги – по воде плыло тело. На черной глади реки силуэт был почти неразличим, однако парень был в этом абсолютно уверен.

Несколько мгновений он метался вдоль берега, пока в его сознании сердитым потоком бурлили мысли: что делать? Колебания, однако, были недолгими: если человек еще жив, то каждая секунда на счету!

Максим сбросил с себя одежду – намокшие вещи будут тянуть на дно, – и быстрыми шагами начал заходить в реку. Вода показалась горячей. Она нестерпимо жгла ноги. Только когда в черной воде оказался по пояс, он почувствовал жуткий холод, который через мгновение овладел всем телом. Впрочем, это произошло слишком поздно…

Несколько мощных гребков подарили уверенность в том, что осуществить задуманное будет легко. Свет автомобильных фар служил прекрасным ориентиром, благодаря которому Максим знал, где находится противоположный берег. Но довольно скоро он почувствовал резко проявившуюся в конечностях усталость. Грудную клетку словно сжали невидимые клещи – стало трудно дышать. Парень не обращал на все это внимания: овладевшая разумом истерия мешала осознать всю плачевность ситуации, в которой он оказался. Он думал, что по-прежнему полон сил, и нисколько не сомневался, что спасет утопающего…

Максим попытался оценить, сколько проплыл, но обнаружил, что берег был намного ближе, чем он предполагал. Тела видно не было. Он растерялся и чуть было не поддался мимолетной слабости и не поплыл назад, но сомнения были отброшены, разбиты о решимость и удаль безумца: он должен спасти человека.

Пока Максим пытался что-то разглядеть, быстрое течение отнесло его в сторону, и он потратил последние силы на борьбу с рекой. Его мучила сильная одышка, руки и ноги почти не слушались, а движения стали резкими и угловатыми. В голове зарождалось чувство тревоги, однако Максим не хотел ему поддаваться, пытаясь занять себя мыслями о чем-то хорошем, продолжая ошалело грести по направлению к нескончаемому потоку света.

И вдруг свет пропал: какой-то кретин выключил фары! Вода снова стала черной и враждебной. Измотанного борьбой с течением и холодом пловца одолело чувство смятения – он и так продержался удивительно долго. Ему казалось, что он застрял на месте, и, как ни старался, никак не мог продвинуться вперед. Медленно и болезненно пришло осознание, что шансов спасти человека нет. Максим повернул назад.

Что-то кольнуло в левой стопе. Боль быстро распространилась по всей ноге. Ужасная, неожиданная, пугающая боль: это была судорога. Едва ли в воде может случиться что-то хуже, чем судорога. Максим попытался ущипнуть себя за ногу – это должно было помочь, но не помогло. Он запаниковал. Рассудок словно отключился, и парень начал хаотично размахивать руками, из последних сил пытаясь удержаться на плаву. От нестерпимой боли и отчаянья он издал протяжный звук, напоминающий вой. Конечно, его никто не услышал: ветер весело подхватил крик, раздробил его на разрозненные звуки и растворил над черной гладью реки.

Вдруг стало тихо, пугающе тихо. Максим больше не слышал воя ветра, плеска воды, собственного дыхания – только тишина. Густая зловещая тишина. И ему стало страшно. Ужас охватил беднягу, сжал так, что он не мог заставить себя пошевелиться.

Максим пошел ко дну. Он погружался медленно, не сопротивляясь, не борясь. Вода радостно сомкнулась над ним и как ни в чем не бывало пошла рябью. Мимо проплыла жестяная банка. Словно ничего и не было. Словно показалось.

Кофейное питие

Незамысловатая серая стена вся в отметинах и царапинах, потрепанные столы о клеенном дереве, стулья-креселки с грязными полотняными накидками, спертый воздух и немного постороннего шума – все не так уж и гладко. А чашки в пупырышках – это здорово. Приятно держать большую кофейную чашку в пупырышках, когда за окном проклятая зима. Кофе приятно согревает нутро, и мне становится намного лучше.

Порой мне кажется, что я видел все. Я видел ссоры и расставания, вспышки неконтролируемой страсти, выливавшейся в море поцелуев, реки слюней и многократно повторяющиеся ощупывания интимных мест. Я засвидетельствовал мириады встреч и расставаний. Слышал я и звонкий заразительный смех, равно как и душераздирающие всхлипывания, сопровождаемые слезами. Горечь разочарования жила бок о бок со мной, да и радость тоже. При мне были разбиты, по меньшей мере, две дюжины чашек. Не менее пяти раз люди с грохотом падали именно в тот момент, когда я с нескрываемым любопытством на них глядел, и это не говоря о бесчисленном множестве оступившихся и споткнувшихся. Их, как правило, подводил хреново работающий мозжечок. Вот как много всего я видел за те вечера, которые провел в этой кофейне.

В тот первый день я уселся в самом неудачном из всех возможных мест. Людей было непередаваемо много, кофе был вполне обыкновенным, а торт, пожалуй, не слишком свежим. Бариста вела себя нарочито вежливо и учтиво, но, как оказалось, это было профессиональное – несколько дней спустя я случайно застал ее беседу с сотрудницей, в ходе которой выяснилось, что я оставил о себе не самое приятное впечатление. Не видя моего приближения, она тогда заявила: «А вот мне он совершенно не нравится!». Вне всякого сомнения, эта фраза могла касаться кого угодно, но по испуганным и виноватым лицам девушек я понял, что разговор шел обо мне. Все это вполне могло испортить впечатление о кофейне, и я мог никогда больше сюда не прийти… Но я появился там на следующий день, и через день, а некоторое время спустя и вовсе стал, пожалуй, самым постоянным и преданным посетителем этого заведения. По всей видимости, пути Господни все-таки неисповедимы…

По какой-то непонятной причине мою рожу почти всегда запоминают с первого раза. Именно так получилось и с сотрудниками кафетерия, которые буквально через несколько посещений, едва я показывался на горизонте, принимались готовить капучино, который я всегда заказывал. А спустя примерно месяц моих постоянных появлений в одно и то же время кому-то из девушек пришла в голову прекрасная идея, как окончательно и бесповоротно сделать меня на редкость постоянным клиентом этой кофейни…

В тот день я пришел в исключительно скверном настроении. С самого утра я мечтал о чашечке кофе за моим столиком, и когда нашел свое любимое место кем-то забронированным, моему расстройству не было предела. Я уселся рядом, за отвратительно неудобный маленький шатающийся столик, почти лишенный освещения, и принялся поносить мир в целом и того, кто оставил бронь, в частности. Все это продолжалось до тех пор, пока одна из девушек, кажется, это была Кристина, не сказала, что резерв оставлен для меня. Так и получилось, что в одной из самых популярных кофеен города у меня появился свой столик, находящийся в моем распоряжении каждый вечер с восьми и вплоть до момента закрытия.

По правде говоря, еще до этой маленькой хитрости я твердо решил, что заведение меня полностью устраивает и я буду ходить в него так часто, как только смогу. Этот реверанс в мою сторону привел лишь к тому, что я стал посещать кофейню даже в те дни, когда мне этого совершенно не хотелось, и все потому, что пренебрегать хорошим к себе отношением как минимум не вежливо, а то и вовсе глупо. И теперь каждый вечер я раскладываю на столике кучу принадлежностей, заказываю огромную бадью кофе и приступаю к так называемой работе, которой являются мои робкие попытки дописать книгу.

Я все пишу и пишу, только без толку все это. Порой, когда я задумываюсь о собственном бытие, и волей-неволей приходится оправдываться перед самим собой за то, что так ни в чем и не преуспел, когда я пытаюсь объяснить, что делаю со своей жизнью, я уговариваю себя подождать еще немного, буквально месяц, максимум два, мол, тогда все и разрешится. Конечно, я знаю, что это не так, но надежда на то, что все образуется, еще не полностью умерла. К тому же, помимо этой призрачной надежды изменить текущее положение дел, писанина помогает мне не впадать в депрессию, хотя для этого у меня есть все основания. Не исключено, что кто-нибудь другой на моем месте давно бы сдался, но я пока держусь. Вопрос в том, надолго ли хватит кофейного вдохновения…

В заведении довольно тихо. На моем этаже занято всего два столика: за одним уселись подружки довольно неприятной наружности, обсуждающие гнусавыми голосами какую-то заумную чепуху, а за вторым – мужчина с очень густой седой бородой и миловидная девушка с короткими волосами. На самом верху, судя по сдавленному шепоту, занято еще два-три столика.

Пожалуй, музыка слишком сильно располагает к страданиям. По правде говоря, в плане музыкального сопровождения дело в кофейне обстоит неплохо, но сегодня девушки явно переборщили с соплями. Слушая Френка Синатру, хочется немедленно в кого-то влюбиться или, по меньшей мере, напиться.

Я забираю пол-литровую бадью с кофе, залпом выпиваю половину, после чего совершаю робкую попытку погрузить себя в работу. На какое-то время у меня получается углубиться в чтение написанного накануне, только что с того? Я завис, намертво встал и совсем не представляю, как быть дальше. Я никак не могу поймать нужный ритм, погрузить себя в атмосферу описываемых событий, собраться с мыслями и поставить точку в этой бессмысленной эпопее. Я ненавижу эту книгу.

Уже несколько раз я решал, что произведение, за исключением, пожалуй, финала, полностью готово и исправлять в нем уже просто нечего, однако, едва мне на глаза попадался какой-то отрывок, я с ужасом обнаруживал, что написанное мне совершенно не нравится. И я снова приступал к работе, полный энтузиазма довести все до ума, но запал бесследно исчезал, едва я доходил до места, которое вызывало во мне сущее раздражение и негодование: ну как, как я мог написать настолько бездарно? Бессчетное количество раз с момента, как взялся за написание книги, я задавал себе вопрос: а стоит ли мне заниматься литературой? Быть может, мне просто не дано писать, и все потуги – лишь пустая трата времени?

В эти моменты душевных переживаний и сомнений лишь одно гнало меня вперед, заставляло собраться с силами и в очередной раз погрузиться в придуманный мною мир, который, если разобраться, не такой уж и придуманный, лишь одно: полное отсутствие понимания, чем еще я могу в жизни заняться. Если и существует что-то такое, чему я бы хотел посвятить себя, то это литература. Я люблю литературу. Я люблю книги, очень люблю книги. Мне нравится писать. И я хочу писать! Я хочу сидеть в приятном тихом заведении, наблюдать за жизнью вокруг, упиваться вкусным кофе и создавать нетленки.

Однако за последний месяц я почти не сдвинулся с места. Вечерами я все так же прихожу в кофейню, выпиваю несколько огромных чашек капучино и съедаю медовик, который чаще всего ем без удовольствия, но вместо того, чтобы писать, работать, тратить время разумно, я просиживаю до самого закрытия заведения, едва начиркав пару строчек в своем блокнотике. Все время меня что-то отвлекает, я постоянно верчусь и гляжу по сторонам, рассматриваю посетителей и никак не могу сконцентрироваться. Ума не приложу, как быть дальше и где взять силы на то, чтобы в очередной раз заставить себя перечитать это «творение», да не просто перечитать, а еще и переделать его. Я ненавижу эту книгу, ее героев и самого себя. Почему я решил начать свой творческий путь именно с нее? Для начала следовало выбрать что-то попроще и покороче.

Но сколько бы я не ныл, мне придется дописать книгу до конца, и для этого ее нужно полностью перечитать. Интересно, который это будет раз? Пожалуй, десятый. Как много времени потрачено впустую! И все бы ничего, если бы только у меня было лишнее время…

Работы меньше не становится. Весь текст нужно серьезно переработать. Впрочем, я давно уже не верю в то, что эта книга стоила потраченных на ее создание сил и времени. Взяться за ее написание было едва ли не самой большой ошибкой в моей жизни. И все же я ее допишу. Просто потому, что хоть одно начинание в жизни я обязан довести до конца.

Возня и шорох отвлекают меня от размышлений, и, повернув голову, я упираюсь в бедра. Какая-то девушка решила бросить якорь у моего столика, в ее задницу я и вперился взглядом. У меня даже не возникает желания взглянуть на ее лицо: там может быть все что угодно, это не будет иметь никакого значения. Право, не знаю, хорошо это или не очень, когда лучшим в человеке являются его бедра…

Повертев своими прелестями в опасной близости от моего лица, девушка, слава Богу, уходит, оставив после себя лишь грязную чашку со следами вульгарной красной помады и выплывающий из глубин памяти образ ее шикарной пятой точки. Заметив, как беспардонно я пялился на посетительницу, моя миловидная соседка расплывается в улыбке, я, кажется, краснею, а ее спутник вскакивает, кланяется и, прихватив заношенный кожаный портфельчик, покидает заведение, оставив барышню в полном одиночестве поглядывать то в свой телефон, то по сторонам. Наконец-то я смогу ее как следует рассмотреть…

Она очень ухоженная: хороший, но не слишком броский макияж, свежий маникюр, опрятные волосы, одета скромно, но со вкусом. Мне приятно находиться в ее компании. Я бы с радостью провел еще несколько минут, тайком ее разглядывая, но она уже собралась уходить. Быть может, девушка задержалась специально для того, чтобы дать мне возможность познакомиться? Несколько раз вопросительно на меня взглянув, она нехотя покидает кофейню, на мгновение притормозив перед дверью – да, я все еще не сдвинулся с места.

Иногда я себе удивляюсь. Умение удивлять, тем более удивлять самого себя, запросто могло бы сойти за что-то хорошее, да только не в моем случае – я удивляю себя исключительно со знаком минус. Вот и в этот раз я удивил самого себя и, кажется, ту девушку, удивил самым неприятным образом – своей аморфностью и бездействием.

Нельзя сказать, что я человек робкий. Пожалуй, это не так. И хотя в некоторых ситуациях я бываю нерешительным, далеко не все объясняется этим, во всяком случае, я тешу себя надеждой, что не все. Свое странное поведение я объясняю тем, что слишком много думаю. Вот и в этот раз вместо того, чтобы завести безвредное и ни к чему не обязывающее знакомство, я сидел и думал о том, что обо мне подумают, к чему это знакомство в итоге приведет и нужно ли мне оно. Я думал о куче всего, однако так ничего и не предпринял. Так в моей жизни происходит слишком часто: вместо того, чтобы совершить поступок, я трачу время на праздные и бессмысленные рассуждения.

К примеру, я часто размышляю над тем, что будет, когда я допишу книгу. Рано или поздно это знаменательное событие должно случиться. Я и представить не могу, что будет, если после всей этой полуторагодичной эпопеи книга получится дерьмовой. Быть может, лучше и вовсе не знать правды? Дописать – да и положить ее на самую дальнюю и темную полку. До лучших времен. То есть – навсегда. В таком случае зачем вообще было за нее браться?