Читать книгу: «А за окном – человечество…», страница 8
Даже резиновую (то бишь, силиконовую) женщину как-то не комильфо оставлять на полу, пусть и роскошно устланному персидским исхафанским ковром, возможно обладающим способностью летать, судя по загадочной цветастой вязи его инопланетно кодовых рисунков.
Кирилл машинально прикрыл РеЗинку пледом. Нечто потаённо игривое вдруг азартно объявилось в нём. Как у мальчишки, которому родители нежданно-негаданно купили заветный олимпийский футбольный мяч.
«А что если так-таки охренеть да и воспользоваться этой дамой по её прямому сущностному предназначению?.. Каково, господа гусары?! Шашки наголо!» – головокружительно и вдохновенно подумал он.
Кирилл судорожно вздохнул и чуть приподнял плед с лица РеЗинки: она игрушечно спала, аккуратно сомкнув фиолетовые веера ресниц. Даже во сне её розовые щёчки были так ярки, словно во рту у неё горела лампочка.
– Ты пить не хочешь?.. – взволнованно проговорил Кирилл.
– Не-е-а… – нежно вздохнула РеЗинка и вдруг резко раскрыла глаза: – Ты хочешь меня изнасиловать? – она весело приподнялась на локотке, обнажив некоторые свои резиновые прелести. – Я буду так страстно сопротивляться!
– Дура ты искусственная!.. – голосом старшего брата вдруг гаркнул Кирилл и отвесил ей по лбу достаточно строгий щелбан.
– Ой, не дерись! – лукаво засмеялась она. – Лучше, малыш, водки выпей. Пару добрых рюмок. Без закуси. И тогда всё у нас хорошо получится. Может быть даже очень хорошо!
– Чего получится?! – фыркнул Кирилл.
– Всё, что пожелаешь! Все твои самые сокровенные желания! Я тебе не какая-нибудь там завалящая дешёвая девка. Я – элитная, стопроцентно силиконовая! Посмотри, какая у меня фантастическая грудь! Кожа лучше, чем у юной девицы из живых!
Сцепив зубы, Кирилл отвернулся к окну. Снегопадило… И оно сейчас выглядело так, словно мальчишки только что плотно забросали стекло сырыми снежками.
«Я вас любил, любовь ещё быть может… А может и не быть…» – тупо пробормотал он и вдруг начал собираться. Хотя ещё толком не знал, для чего. Куда он пойдёт. В бар? Только бы уйти от греха подальше.
Был первый час ночи, когда Кирилл вышел на улицу и мрачно огляделся. Только сейчас он убедился, что с электрическим освещением в городе настоящий провал, если только на шаг отойти от феерически переосвещённого центра.
Зима напирала, как спохватившись. Позёмка уступила место комкастому, напряжённо летевшему наискось тяжёлому снегу. Тот ощутимо бил в лицо, и даже через куртку чувствовались его тычки. Это был не снегопад, а самый настоящий снеговал. Сугробы нарастали на глазах.
Несмотря на поздний час у массивных гранитных колонн с печальными ангелами по-прежнему торчал Толян, заметно склонившись то ли под снежным напором, то ли под влиянием пивных градусов. Как бы там ни было, он несколько напоминал в темноте ту самую колокольную Пизанскую башню. По его лицу магически метались смартфоновские цветные блики игрушечного боя.
Он увидел Кирилла, но на этот раз не подал голоса. То ли так увлёкся ходом сражения, что в нём проснулся ни мало, ни много сам Наполеон?
Кирилл с улицы машинально оглянулся на свои окна. Сквозь снежный нарост блекло пробивался комнатный свет. Кажется, он выключал его, прежде чем запереть двери. Это у него просто-таки на автомате. Неужели РеЗинка могла сама включить люстру? Может быть она даже сейчас с нежной улыбкой смотрит ему вслед?
Это уже было отчаянно похоже на самый настоящий бред.
Кириллу тотчас вспомнилась однажды подслушанная им в детстве жуткая семейная тайна, похожая на легенду-страшилку. Про то, как его дедушка-плотник Илья после смерти жены вырубил из ствола ясеня её копию, пусть и достаточно грубую. Разместил на стуле в кухне. Чтобы она каждое утро встречала его в своём самом лучшем польском платье из кристалона, модном в тогдашние семидесятые годы прошлого века: на чёрном фоне тонкой, полупрозрачной ткани словно колышутся сияющие алые маки.
Так она и сидела на отведённом ей месте с деревянным взглядом, пока санитары не увезли дедушку в Орловку, где он потом жил в одной палате с известным советским писателем Евгением Титаренко. Тем самым, у которого зять стал первым президентом СССР. И вот Евгений Максимович обещал, что когда его выпустят, он обязательно напишет трогательный роман о любви дедушки и бабушки. Об их ежедневных ссорах дедушка писателю рассказывать догадливо не стал, несмотря на свой умопомрачительный диагноз.
Каждая вещь и велика и мала (Анаксагор из Клазомен).
Был второй час ночи. Кирилл позвонил Володьке Шамарину. Взял и позвонил. Так было у них принято: звонить, когда надо, а не когда можно. Как-никак в одной подворотне выросли.
«И что мы не спим, ёлы-палы?» – «Я бабу себе купил»– «То бишь шлюху снял?» – «Резиновую…Или, чёрт её знает, кажется, силиконовую?..» – «Ё-моё!» – «По дури завалился в секс-шоп, так они мне её там и впарили на раз-два» – «Ты косой был?» – «Ничуть. Просто мистика какая-то. Я как в гости к ведьмам попал! Но сейчас дело даже не в этом. Родители насели на меня с женитьбой. Вот я и женюсь. Только – на этой кукле. Им назло…» – «Стоп, не дури! Ты где сейчас?» – «Сам толком не пойму» – «Стой на месте. Жди. Я уже запеленговал тебя…Будем вместе думу думать».
Володька приехал на новеньком, только что пригнанном из Англии пятнадцатимиллионном густо-жёлтом Bentley. За рулём он сидел с таким равнодушным видом, точно прикатил на велике c «восьмёркой». Само собой, был он в растянутом спортивном костюме и домашних тапочках. Ёмко, почти зверски отфыркиваясь в недрах плотного, усиленного снегопада, он активно «прочапал» в этих шлёпанцах к памятнику поэту Ивану Никитину, что возле знаменитого центрального воронежского кинотеатра по прозвищу «Пролётка». Там маячила согбенная фигура Кирилла.
Он только здесь и мог оказаться в эту ночь, выбранную снегом для своего вселенского карнавала. Мрачно-бронзовый Иван Саввич, сейчас словно бы набросивший на свои скорбные плечи меховой белый полушубок, сидел в своей широко известной вековечно согбенной позе. Внизу между его ног стояла накосо полупустая бутылка водки со странным названием «Пчёлка», явно не принадлежавшая Кириллу. Тот попивал несколько в стороне из хромированной фляжки резко-ароматный коньяк «Бахчисарай».
– Где вы, слуги добра? Выходите вперёд, Подавайте пример, Поучайте народ! – на ходу бодро продекламировал Шамарин известные строки Ивана Саввича.
На обратном пути к дому Кирилла Володька вёл машину босиком: его тапочки напрочь раскисли в снегу, размочаленном нежной оттепелью, внезапно натёкшей невесть откуда на исходе раннедекабрьской ночи.
И над всем, что только имеет душу, как над большим, так и над меньшим, властвует Разум. И соединившееся, и отделявшееся, и разделявшееся – всё это знал Разум. И как должно быть в будущем, и как было то, чего теперь нет, и как есть – всё устроил Разум, а также то вращение, которое теперь совершают звёзды, Солнце и Луна, а также отделившиеся воздух и эфир (Анаксагор из Клазомен).
Когда они вошли во двор Кирилла между торжественно массивных гранитных колон с ещё более пухлыми от снега ангелочками, Толян по-прежнему упёрто играл в «войнушку». Услышав сочно шлёпающие мимо него по мокрому снегу шаги, он бдительно вздёрнул голову. И его тотчас охватил азарт запулить вслед ночным гостям приветственный пацанский свист. Однако его замёрзшие пальцы никак не хотели сложиться в нужную кольцевую конфигурацию, а рот отказывался наддать необходимой силы пружинистую воздушную струю. И хотя Толян владел улично-дворовым свистом во всём его разнообразии (от звуков призывных до чуть ли не матерных), сейчас он выдал своим пересохшим горлом лишь некое писклявое шипение.
«Жирнихоз» Володька натренировано, легко взял пять этажей до квартиры Кирилла. Кажется, он вполне мог исполнить это и прыжками на одной ноге.
В квартиру же сам, без хозяина войти не решился: дверь стояла распахнутая, точно её жильцы собрались переезжать и уже носили вещи.
– Неужели она ушла?.. – тупо пробормотал Кирилл.
– Ты просто на радостях забыл закрыть квартиру… – фыркнул Володька и многозначительно усмехнулся. – Эти резиновые дамы могут многое, однако всему есть границы.
Кирилл аккуратно, настороженно вошёл.
– Здесь она, здесь… Лежит как и лежала на диване! – взрыкнул он. – Только такое впечатление, что без меня она как-то смогла сама накрыться одеялом с головой.
Душа – то, что движет (Анаксагор из Клозомена).
– Приветик! Есть будешь? … – вдруг тихо откликнулась РеЗинка, реально высунув носик из-под одеяла.
Кирилл и Володька невольно испытали не самую лучшую рефлекторную реакцию. Которая нисколько не украшает мужчину. В их детстве такое состояние определяли, как «сдрефить».
– Ты нас до чёртиков напугала! Как-то предупреждать надо… – замялся Кирилл.
– Сейчас ты у нас футбольным мячом станешь! – героически отреагировал Володька.
– А это кто с тобой? – нежно усмехнулась РеЗинка.
– Мой лучший друг! Кстати, будет шафером на нашей с тобой свадьбе.
– Какой свадьбе?..
– Я решил жениться на тебе.
– А почему меня не спросил?
– По праву сильного.
– Это уже прогресс! Ты просто мачо! Я начинаю влюбляться в тебя… – аккуратно подхихикнула РеЗинка. – Погоди, милый, я скоро научусь готовить классный казацкий борщ с помидорами, сибирские пельмени с медвежатиной и бабушкины пирожки с рисом и яйцами. Так что у нас с тобой в самом деле есть достойное семейное будущее!
– Кстати, у твой дамы аромат натурально от «Живанши»… – приятно удивился Володька. – Так и веет от неё эдакой женственностью, покорностью и в то же время свободолюбивым авантюризмом!
РеЗинка дерзко сверкнула бодрой силиконовой улыбкой.
– А есть темы, которые могут поставить её в тупик?! – весело прищурился Володька. – Скажем, какой сейчас курс доллара на Нью-Йоркской бирже?
Он низко наклонился над гостьей, словно хотел укусить её за идеально румяную, густо сияющую щёчку.
– Хамишь, парниша… – тихо, но достаточно язвительно отозвалась РеЗинка.
– Я едва удержался, чтобы не поцеловать её! – резко распрямился Володька и трижды машинально плюнул через плечо. – Внял?! Во, зараза! Действует на нашего брата ещё как!
Где-то на соседних этажах выла от одиночества собака. С хрипами, стонами и визгом, словно обиженно мстя всему дому. И всему миру. По крайней мере, их подъезду это уж точно.
– А не уступишь ли ты мне на недельку свою мадам? – вдруг расправил грудь Володька на глубоком ёмком вздохе. – Так сказать, для разнообразия нашей с Катенькой бытовой эротической составляющей…
– Все мужики сволочи… – нежно прищурилась РеЗинка.
И чемодан на колёсиках, но без колёсиков, прошуршал днищем, скользя по молодому праздничному снегу мимо Толяна, всё ещё державшего оборону на своём неизменном боевом рубеже у ангелоносных гранитных купеческих колонн.
Кирилл упёрто пролежал без сна до утра. Спать хотелось невыносимо, просто обморочно, но не никак не выходило. Случалось, что требующий заслуженного им отдыха мозг доходил до таких крайностей, что Кирилл начинал обрывками видеть сны с открытыми глазами. Даже когда поднимался под утро попить, и тогда по пути на кухню и обратно успел раза три увидеть кусками какую-то сновиденьческую муть, главными действующими лицами которой была, само собой, улыбающаяся весёлая РеЗинка, а также норовящая укусить её за ногу лающая соседская одинокая собака.
«А что если мне забрать её к себе?! – судорожно подумал Кирилл. – Кстати, а где в самом деле разрешены браки с животными? Вроде бы в Индии или Швеции? Или в США? Вот это будет ответ Чемберлену! Ответ ответов! То-то мой папочка возрадуется!»
Кирилл нежно, затяжно потянулся и мягко, провально заснул, с той последней мыслью, что сходить с ума вовсе не страшно, а даже интересно и во многом приятно!
Ничего нельзя узнать, ничему нельзя научиться, ни в чем нельзя удостовериться: чувства ограниченны, разум слаб, жизнь коротка (Анаксагор из Клазомен).
Через несколько минут без пяти пять утра белый как оркестровый рояль смартфон Кирилла вдохновенно наиграл отрывок из «Турецкого марша» Иоанна Хризостома Вольфганга Амадея Теофила Моцарта.
Он лихорадочно выпрыгнул из сна, как будто выскочил из окна горящей квартиры.
Оптимистичная мелодия показался ему мрачней «Реквиема» того же автора. Когда на экране высветилось болезненно-интеллигентное лицо Ефросиньи, Кирилл напряжённо понял, что в этом мире явно не мы управляем собой.
С каким-то возвышенным шизоидным озарением он почувствовал себя ни мало ни много шахматной фигурой на доске, над которой нависла потная ладонь некоего игрока из параллельных миров.
«А что если ей опять потребовались деньги?!! Вау!!! Вот это я стебанусь!!!» – взревел Кирилл с таким напором, что всё ещё вывшая соседская собака немедленно заткнулась. Возможно, даже при этом трусливо поджав под себя напружиненный от испуга хвост, если тот не был отрублен у неё ещё при рождении.
Кирилл судорожными рывками перекатился на диване с боку на бок, что не помешало ему при этом издаать пронзительные вопли, отдалённо напоминающие боевой улюлюкающий клич североамериканских индейцев. Вся эта экстремальная движуха сопровождалась ещё и выписыванием ногами всевозможных кренделей.
– Ефросиньюшка!!! – корёжило Кирилла, словно норовя вывернуть наизнанку всю его телесную сущность, в которой он обитал до сих пор на этой Земле. – А сколеча вам денежек надобно в этот раз? Если опять всего лишь двенадцать штук, то у вас просто нет фантазии, Ефросиньюшка! Дерзать надо, чтобы я на коленях веером подал вам с умилением на физиономии несчётное количество румяно-игривых пятитысячных бумаженций Центробанка России!
Раскинув руки, Кирилл конвульсивно оттолкнулся и с неким вывертом подхватисто взлетел над диваном. Почти как при ловком, упругом прыжке на батуте. Кажется, законы гравитации на него сейчас перестали действовать. Он как выпал из гнезда человечества. Кирилл даже что-то успел черкнуть пальцем на потолке. Вполне возможно, что влёт оставил на нём свою размашистую роспись. Которая мало чем уступала отцовским академическим вензелям, сквозь какие явственно проступали средневековые черты декоративных округлых готических шрифтов.
– А что если я вам, Ефросиньюшка тридцать тысяч враз вручу?! Нет, пятьдесят!!! С гаком!!!
Кирилл звучно повергся на просторный гиппопотамов живот дивана, и ответный толчок нахально сбросил его на пол.
Весело лёжа на полу, счастливо насвистывая что-то из «Заразы», он чуть ли не с восторгом Бога, с каким тот решил создать мир и человека, торжественно объявил сам себе:
– Господин Стекольников, каков сейчас размер твоей зарплаты? Тысяч сто восемьдесят, сэр. Вот как только очаровательная мисс или пусть даже уже миссис Ефросинья нахально или там слёзно заикнётся о материализации с твоей помощью нового денежного транша, в районе прежних тысяч двенадцати или фантазийно, отчаянно даже более того возрастёт до двацатки, ты возьми да и вложи ей в руки с безучастным выражением на лице все двести тысяч эдак! Не дрогнув при этом ни одним мускулом. И добавь вариативно скучно, с ленцой: «Это вам на мороженое в шо-ко-ладе, деточка». Ядрёна вошь! Сотворите, сэр! Не передумайте!!!»
Никакая вещь не возникает и не уничтожается, но соединяется из существующих вещей и разделяется (Анаксагор из Клазомен).
– Кирилл Константинович, я хочу попросить Вас о немедленной встрече, – аккуратно, умно и как-то болезненно проговорила Ефросинья, будто та самая реальная средневековая девица подала через неё свой надмирный голос.
Некоторая официальность сказанного придавала её словам глубинную страдательную интонацию. У Кирилла было-таки, мигом вызрело, выскочило наружу секундное взвихренное желаньице влёт срезать Ефросинью двадцать первого века. Да так, чтобы она могла надолго утратить возможность находить нужные слова для изъяснения своих потребностей.
…Они сошлись у кафе с каким-то столовским и однобоким названием «Вермишель», тем не менее избранное для своих неформальных атас-тусовок после ночных драйвов правильные воронежские джинсово-кожаные угрюмо-счастливые байкеры. Именно сейчас эти «уроды», как снисходительно-ласково называли они друг друга вместо заезженного и чуждого их духу пешеходно-автомобильного словечка «крутой», на агрессивных виражах закатывали сюда с залпово-громкими, взрывными выхлопами своих матёрых хромированных зверей а ля «харлей» или «хонда» в купе с «ямахой» или, скажем, «сузуки».
Лицо Ефросиньи и раньше не отличалась бодрой розовощёкостью, но сейчас, в окружении мощно рыкающих, словно озверевших байков, её изысканная бледность достигла эффекта полного исчезновения всех черт лица, пощадив только её светло-серые и словно бы больные глаза.
– Брутальная публика… – сухо сказал Кирилл.
– Не знаю, вряд ли они имеют какое-то отношение к Бруту Марку Юнию… – вздохнула Ефросинья и не услышала себя в моторном хаосе.
– На инопланетян, чертяки, чем-то похожи! Точно с какого-нибудь там Сириуса свалились на свой дизельный шабаш! Так о чём ты хотела со мной пообщаться?!.. – мучительно морщась, крикнул Кирилл.
Напрямую или накосую спросить Ефросинью о её долге в двенадцать тысяч, вернее, одиннадцать с хвостиком, ему что-то смутное сейчас настойчиво мешало. Какой-то внутренний пунктик, которому ещё не было точного названия.
Вздохнув, Ефросинья отчётливо нарисовала розовым фломастером на своей узкой, матово просвечивающей восковой ладони, похожей на лепесток бледного серебристого тополя некую цифру: девяносто две тысячи сто шестьдесят…
– Это сумма, которая тебе нужна на этот раз?.. – напрягся Кирилл, почти радостно, с лихорадочным восторгом ощущая в своих карманах мощность и высокомерную значимость наскоро туда напиханных комками весомых двести пятьдесяти тысяч с гаком.
По какой-то неведомой причине разъярённые движки перенапряжённых ожиданием снарядной скорости байков вдруг один за одним затихли, словно с разгона всем своим железным стадом попадали в глубокую воду.
Тишина окаменела. Над Воронежем наискось бодро подвигалась полновесная, напряжённо яркая звезда международной космической станции. НЛО, никем не увиденный, загадочно проскочил низко над горизонтом, похожий на стремительно брошенный ударом ракетки тускло-оранжевый теннисный мячик.
– Какая сумма?!.. Ты о чём?!.. – слабо вскрикнула Евросинья, спеша уложиться в подаренную им байкерами паузу тишины. – Просто мы с тобой не виделись девяносто две тысячи сто шестьдесят минут! Зато всё это время я мысленно разговаривала с тобой обо всём, что видела или переживала. Мы, пусть и заочно, наговорились всласть!
– Что тебе мешало позвонить?.. – глухо сказал Кирилл.
– Любовь… – глухо сказала Ефросинья.
– Какая любовь?
– Наша. Я тебя полюбила, ещё ни разу не видев! Только уже по твоей иконке, похожей на монаха, строго спрятавшего своё лицо в тёмной куколи. А когда увидела въяви, нарочно заняла у тебя деньги, чтобы ты меня за эту взбаломошную странность тоже полюбил. Ты разве всё это время не чувствовал, что любишь меня?
Кирилл вскинул руки, как перед прыжком в воду:
– Я? Я не знал! Но что-то во мне это очень хорошо знало. И я бесился, что оно эту правду испытательно скрывает от меня самого!
– Умничка. Я прощаю тебя… – напряжённо усмехнулась Ефросинья-Феврония, как никогда сейчас похожая своей смелостью и напором на легендарную Муромскую княгиню. – А сейчас я хочу женить тебя на себе.
В мире царит не знание, а мнение (Анаксагор из Клазомен).
– Слышал бы сейчас твои волшебные слова мой папочка! – рассмеялся Кирилл.
Позолоченные массивные кресты Благовещенского кафедрального собора вдруг как вспыхнули, уловив первый луч раннего напористого солнечного света.
– Душе не жаль покинутого тела, и суеты, возникшей вкруг него…Она, освобождённая, взлетела, и возлюбила Небо и Его… – зажмурясь, тихо прочитала Ефросинья. – Это стихи моего любимого поэта Зои Колесниковой…
– А я думал, что это опять – Анаксагор из Клазомен… – усмехнулся Кирилл. – Кстати, а почему он две с половиной тысячи лет назад считал, что на Луне есть холмы и долины, а также дома?..
– Чтобы ты мог задать мне этот вопрос, когда мы решим жениться… – зажмурилась Ефросинья.
– Ответ принят… – сказал Кирилл.
– Тогда давай просить байкеров, чтобы они отвезли нас с тобой в ЗАГС.
– Кажется, он ещё закрыт.
– На месте подождём. Зато будем первыми!
– А если замёрзнем?..
– Тогда мы как Пётр и Февронья Муромские умрём одновременно.
В часу в двенадцатом дерзко-яркого дня, переполненного отчётливым и физически ощутимым в своей напористости солнечным светом Кирилл и Ефросинья вошли в его двор, где их торжественно встретили стоявшие на часах вечности гранитные столбы со снежно-пушистыми ангелочками.
Толян как всегда был на месте, затеяв очередную военную кампанию – покорение Египта Наполеоном Бонапартом, искавшим у берегов Нила новых великих побед.
– Тебя на этаже, кажется, товарищ ждёт… – заметив Кирилла, но не поднимая головы от своего перебинтованного изолентой смартфона, глухо проговорил Толян, словно из далёких временных глубин той великой битвы у великих пирамид. – И даже не один, а с какой-то бабой. Красивая, зараза. Мне б такую… Он, кажись, её Зинкой называл. Но грубо так… Да вот они!
Мальчишески морщась от густого снежного сияния, Володька вышел из подъезда чуть ли не на ощупь. Ещё шаг, и он словно поплыл по солнечной реке, тем не менее хватко держа подмышкой мило улыбающуюся РеЗинку.
– Это не по-джентльменски, Вовочка! – очаровательно вскрикнула она на весь двор. – Мне же холодно…
– Минуточку терпения! Сейчас я торжественно передам табе в надёжные гарячие абъятия! – целеустремлённо проговорил молодой миллионер и одновременно волею судеб знаток речевого многообразия чернозёмного воронежского края.
Володька по-хозяйски поманил Толяна. Тот неохотно, даже как бы с ощутимым трудом стронулся со своего неизменного места, будто уже корни там пустил.
– Безвозмездно вручаю тебе эту прекрасную даму на вечное пользование. Береги её и лелей. Это вам, сэр, приз за ваши победы на полях цифровых сражений. Секёшь?
– Так это мы со всем нашим, того, удовольствием… – гыкнул Толян, сноровисто перехватив РеЗинку по её идеальной талии. Той самой, 90-60-90. Словно утопающий, вцепившийся в брошенный ему спасательный круг.
– Я пошла по рукам? – томно вскрикнула РеЗинка и чуть было не выскользнула.
– Тпру, милая! – восторженно-ласково сказал Толян.
И тут Кирилл впервые услышал, как тот смеётся. Толян смеялся просто и легко, словно был в этом дворе третьим ангелом. Только ещё не подобравшим себе достойный столп. Неужели им станет РеЗинка?
На другой день вечером дома у Ефросиньи назначили смотрины невесты. Так Володька настоял, в котором этнографическое начало сугубо упрочилось после его известного вояжа по воронежским обезлюдившим сёлам да деревенькам: Лукичёвка, Парижская Коммуна, Забугорье да тож Синие Липяги с Милавкой впридачу. Из званых на смотринах не было только того самого Толяна, то бишь Анатолия Бояринова, бывшего врача-ветеринара. Он не пришёл, смущённо объявив тысячу непонятных хлопотных причин. Это как-то подтверждалось тем, что Анатолий даже покинул свой вечный пост у гранитных купеческих столпов. Более того, днями молодые видели, как он покуривает на балконе электронную сигарету, словно поставив дымовую клокочущую завесу. Как бы там ни было, они так-таки рассмотрели за ней, что Анатолий осторожно, застенчиво приобнимает ту самую розовощёкую РеЗинку. Возможно, чтобы она случайно не напоролась на какой-нибудь осколок банки, рыболовную блесну или торчащий из стены коварный ржавый гвоздь – хлама у Анатолия на балконе имелось предостаточно, и ещё воз. Между тем местные старушки строго, бдительно поговаривали, будто Анатолий недавно устроился на настоящую работу. Кажется, на Сомовский мясокомбинат, что под Воронежем. Хорошее место. Они вон только сомовскую продукцию на рынке и берут – та без всякой химии и перемолотых в порошок костей. Правда, пока обвальщиком мяса. В этой нелёгкой профессии важней всего знать анатомию животных, что для Анатолия, как бывшего ветеринара, есть самая настоящая открытая книга.
– Кажется, наш Толян тоже взялся за ум! – днями с радостным ликованием в свою очередь торжественно объявил Константин Ильич Кириллу и Ефросинье. – Я на прошлой неделе своими собственными глазами видел его в распахнутом окне с какой-то женщиной! Природа своё берёт… Молодца! Так держать, молодёжь!
Все вещи имеют часть всего, но Разум беспределен и самодержавен и не смешан ни с одной вещью, но один он существует сам по себе. Ибо если бы он не существовал сам по себе, но был смешан с чем-то другим, то он был бы причастен ко всем вещам, если был бы смешан хоть с одной. Эта примесь мешала бы ему, так что он не мог бы ни над одной вещью властвовать, подобно тому, как он властвует, будучи один и сам по себе. И над всем, что только имеет душу, как над большим, так и над меньшим, властвует Разум. И как должно быть в будущем, и как было то, чего теперь нет, и как есть – всё устроил Разум, а также то вращение, которое поныне совершают звёзды, Солнце и Луна, а также отделившиеся воздух и эфир (Анаксагор из Клазомен).
Опыты Луизы над Монтенем
Повесть
Жизнь сама по себе – ни благо,
ни зло: она вместилище и блага,
и зла, смотря по тому, во что
вы сами превратили её.
Мишель Экем де Монтень
1
Мужики, кому приходилось искать работу после шестидесяти? Вы возразите, что вопрос мой заведомо пустой, ибо большинство из нас просто не доживают до такого мафусаилова по нынешним меркам возраста. И всё же, всё же… Доложу вам, что это во всех отношениях познавательная затея, хотя и заведомо провальная. Пусть вам лишь немного за пятьдесят или даже около сорока пяти, результат будет тот же самый. Порой складывается ощущение, что работодатели размещают объявления только для того, чтобы потом вам с порога зловредно отказать. Или дело в моей прежней профессии, указанной в последней записи моей трудовой книжки от ветхозаветного 1991 года: «Уволен по собственному желанию в связи с переходом на профессиональное положение писателя». Не больше и не меньше. Только по жизни я от этого звания, как мог, дистанцировался. Слово «писатель» в народе чаще ругательное и почти никакого отношения к толстым или чеховым вкупе с достоевскими не имеет. Это ярлык, который наклеивают на любителей строчить верноподданнические письма на самый верх или доносы куда надо. Плюс назваться ныне писателем, так это все равно, что объявить о своей полной материальной несостоятельности. Повестушку делаешь в муках полгода, а получаешь за неё оскорбительный гонорар тысячи в три с вычетами. «Так завоёвывай рынок!» – возопят адепты, крещёные новой олигархической религией. Только простите, господа хорошие, но мне мира хочется. Во всем мире. И даже в галактических масштабах.
Попытаться вернуться в касту работающих россиян меня вынудила внезапная смерть жены. У нас в России существует парадокс – одному на пенсию не прожить, а на две муж с женой могут перебиваться. Если, конечно, они способны из ничего приготовить некое подобие еды, а старые вещи донашивать со смиренным достоинством.
Овдовев, я через какое-то время попытался устроиться корректором, предлагал свои услуги на вакантные места библиотекаря или архивариуса, но везде получал стандартно безразличный ответ – вы, мол, опоздали. Понятно, лет на тридцать в лучшем случае. Хотя, возможно, сказывалась моя убитость, – Марина умерла слишком рано. Мы так и не успели побыть с ней, как мечталось, идеальной стариковской парой.
Наконец я понял, что могу претендовать лишь на должности типа «без специальных навыков» – тот же расклейщик объявлений, сторож магазина, контролёр в торговом зале или дворник… Да и то, если мне не перебежит дорогу некий гастарбайтер, согласный на любые условия, вернее, на полное их отсутствие. Только и на этом направлении мою кандидатуру ждал облом. Даже когда я попытался устроиться швейцаром в средней руки ресторан. Меня попросили показать жест, коим я буду распахивать двери перед гостями. Я попытался исполнить его как можно величественней и одновременно радушней. Senior manager великолепно рассмеялся и пообещал перезвонить, но этого не случилось. Сам же я отказался только от одного места – охранника на автостоянке. Камнем преткновения на пути к этой денежной профессии (за счет ночных левых машин) стала, казалось бы, необременительная обязанность приготовить в котле жрачку для трёх сторожевых псов, а потом раздать ее им. С первого раза я твёрдо понял, что эти милые собачки с пеной на безжалостных клыках предпочтут меня свеженького тухлому месиву из котла. Так что рано или поздно их мечта должна была осуществиться.
А почему заправщиком на АЗС меня взяли сразу, даже радушно, словно давно ждали, когда же я, наконец, осчастливлю их своим появлением – вопрос решительно мистический и долгое время недоступный моему пониманию. Это произошло по церковному календарю как раз на Крещение. Неужели сказалось предпраздничное христианское желание моих будущих начальников творить добро на всей Земле? Все поставил на свои места глубокий анализ социологического портрета современного автозаправщика, исполненный управляющим АЗС, – отставным майором стратегических ракетных войск Анатолием Николаевичем Коржаковым, отправленным в запас из некогда дислоцированной в Козельске 28-й гвардейской ракетной дивизии. На её вооружении находились шахтные комплексы межконтинентальных баллистических ракет SS-19 «Стилет» по натовской классификации. Одним словом, Анатолий Николаевич где-то с уголочка, но держал в своих руках ядерный щит Родины. Но на обмывании своих майорских звёзд после семисот граммов пятизвёздочного «Арарата» на спор пронёс за территорию части в обычном туристическом рюкзаке килотонный атомный фугас. Туда и обратно. Само собой, кто-то из «писателей» не смог не стукануть. С вдохновенной бдительностью. До нашей АЗС бывший майор успел поработать каменщиком, грузчиком и водителем-санитаром в здешнем морге. Своими глубинными кадровыми наблюдениями он решил поделиться со мной, печально разглядывая мою трудовую книжку с той роковой «писательской» записью. Видимо, посчитал, что обязан, прежде чем я буду бесповоротно причислен к лику ПОСЛЕДНИХ ПРОЛЕТАРИЕВ страны, кои мужественно трудятся в глюкогенной ауре бензиновых паров, объяснить мне, куда я решил вляпаться. По его многолетним наблюдениям, кадры бензозаправщиков подпитывались в основном представителями четырёх слоёв нынешнего российского народонаселения:
– студенты, коим удобно подрабатывать в ночную смену;
– временщики, настроенные перекантоваться тут перед получением более выгодного места;
