Читать книгу: «Алеманида. Грёзы о войне», страница 4

Следом за именитой троицей размеренно шли пропретор Домициан и трибун Теренций, за ними – советники Гай Луций Валериан, который трудился над эдиктами и посещал императорские суды и Септимий Павсаний Лонг – личный казначей Августа. В окружении Августа не хватало Тиберия, которого сразил приступ подагры. Советника Гракха отправили к Лицинию, в Дамаск, Публий по распоряжению Константина направился в Паннонию, чему Домициан несказанно обрадовался ведь на носу были консульские выборы и отсутствие конкурента давало больше возможностей продлить срок полномочий. Замыкали процессию префект претория Аттик и Архонт, который ныне заведовал письмами, прошениями, распоряжениями, почтовыми службами и мемуарами.

Компания обсуждала недавние события, произошедшие в империи. Максимин Даза двинул войско на Византий, а Лициний выступил ему навстречу. Домициан полагал, что в течение двух-трех недель случится решающее сражение. Константин с нетерпением ожидал исполнения этого пророчества пропретора, ибо пока не знал, в какие веси податься. Союз с Лицинием рушился на глазах, и даже семейные узы не могли сохранить шаткое положение.

– Если Лициний победит, – сказал Константин, – тогда Малая Азия и префектура Максимина полностью перейдут под его контроль. Ни о каких союзах теперь не может быть и речи, ведь на стороне вчерашнего собрата окажутся богатейшие провинции. Он откормленного быка Египта превратит в коня и пустит в галоп.

– Я думаю, Лициний в любом случае одержит верх, – твёрдым голосом произнёс Антигон. – Да, у Максимина войско больше раза в два, но они измотаны и деморализованы. Страшный неурожай и эпидемия чумы отбили у легионеров желание биться за два сестерция⁸⁶ и паршивые идеи юного Августа.

– И как быть с Лицинием после его победы над Максимином? – спросил Домициан. – В этом случае действия наших приграничных легионов очевидны. Им следует хорошенько окопаться, но надолго ли? Лициний не так глуп, как Максенций, и имеет представление о происходящем в Риме и провинциях. Он до последнего будет выжидать подходящего случая, чтобы ударить по нам. Иногда бездействие лучше необдуманного поступка.

– Нам сейчас нужно думать не о Лицинии, – вмешался Септимий. – Западная граница вдоль Рейна обнажилась. Лициний понимает, что Аттал затеял войну. И что наш доминус вряд ли предложит помощь, даже если варвары обрушаться на гарнизоны Серой лиги⁸⁷, поэтому с Лицинием мы можем договориться, – он посмотрел на Домициана. – Аттал же на уступки не пойдёт. Необходимо перебросить часть войска в Галлию.

– Мы не можем убрать легионы с восточной границы прямо сейчас, – возразил Антигон. – Кризис на востоке превышает накал страстей на западе. Следует разобраться с одним врагом, дабы потом сосредоточить силы на другом. Мы не должны провоцировать алеманнов Аттала. Мой царь, нам не потянуть войну на два фронта.

– А если Лициний заплатит нашим врагам? – сказал Септимий. – Ему вполне по силам ускорить движение племен в Галлии. Что же мы получим в итоге? Алеманны пойдут с запада, а Лициний – с Востока. Как сказал наш достопочтенный Август – Лициний не так уж и глуп. К тому же нельзя забывать о гуннах с сарматами на северной границе.

Антигон с подозрением взглянул на советника. Он не любил речей Септимия. Хитрый советник постоянно расписывал ситуацию в чёрном цвете и никогда не предлагал путей решения.

– Мне кажется, у алеманнов до сих пор нет настолько сильного лидера, вокруг которого они могут сплотиться, – сказал Евтихиан. – Они становятся наёмниками и поступают на службу за большой стипендиум⁸⁸.

– У Лициния – Восток. А там много золота, – добавил Валериан. – Египет завален отборным зерном, а погреба Рима опустошены Максенцием. Откормленный египетский бык и правда может превратиться в коня. Стало быть, нужно сто раз подумать, прежде чем выбирать направление.

– Рим располагает не меньшими силами и средствами, – возразил Константин. – С какой стати вы сопли на кулак наматываете? Лициний – крестьянский сын. Он больше садовод, нежели воин. Аттал гонится за призраками прошлого, тщетно пытаясь возродить славу отца. К тому же квады не выступят на его стороне, пока я не появлюсь в Галлии. У них имелись свои договоренности с отцом Аттала. Если бы конунг Ориг не принял назорейскую веру, то занял бы место главного конунга. Надо это понимать, господа. Каждый силен и слаб по-своему. Меня это тоже касается. Я никого не боюсь, но и недооцениваю возможности врага. Нам нельзя ослаблять границу у Рейна, а беспорядок возле гарнизонов Серой лиги со временем рассосётся, поэтому в Галлии ничего менять не будем. На восточной границе необходимо укрепить имеющиеся каструмы и построить гарнизоны. На оборонительный вал времени нет. В случае опасности мы соберём легионы в боеспособную армию.

– Было бы разумно перебросить два легиона на западную границу, – сказал Домициан. – Пятьдесят тысяч легионеров на Марсовом поле через год сожрут половину припасов города. Распустить по домам я их не могу.

Давай мы ещё распустим самые опытные легионы – галльские, – с насмешкой сказал Антигон.

– Десять легионов, кои я привёл из Арелата, не станут обузой для города, – сказал Константин. – В крайнем случае пятак отведём обратно к Серой лиге. Пусть встанут лагерем на зимние квартиры.

Константин остановился и осмотрел присутствующих.

– А ты что скажешь? Куда бить первым делом? – обратился он к Валериану.

Советник разгладил складки латиклавы⁸⁹ и потрепал жидкую бороденку.

– Некогда я был адвокатом, Священный! Посему при наличии аргументации любой довод считаю достойным существования. Я согласен с мнением Антигона. Да и Септимий прав. Лициний расширяет влияние на Востоке, и ему нет дела до происходящего в Риме. За полгода алеманны Аттала сожгли пять застав на западной границе и напали на аллоброгов, кои являются нашими прямыми союзниками.

– Я не могу всё бросить и рвануть к ним на помощь по первой прихоти, – произнёс Константин.

– Но они предоставили нам воинов, когда мы направились в Рим, – сказал Антигон.

– Ты смотришь со стороны, – ответил Август. – А нужно смотреть сверху. Это обычная провокация Аттала, дабы вынудить меня дать хоть какой-то ответ.

– В Галлии назревает большая угроза, – сказал Валериан. В отличие от Лициния, почтенный Август Константин не имеет права на ошибку. К сожалению, мы не можем проигнорировать и выпад на Востоке. Нигде не можем. В противном случае через год увидим триумф Лициния. С другой стороны, угроза Запада потенциально выглядит более жизнеспособной, нежели зубоскальства Августов в восточных провинциях. Галлия бунтует, но Аттал слишком рано возомнил себя воплощением отца. У галлов есть наёмники, способные причинить ущерб не меньший, чем орды. Что мне сказать? Пока Аттал объединяет племена, мы отразим удар Лициния. Зачем ждать опасность, ежели можно устранить недоразумения до её появления?

Константин задумался. Затем приказал:

В Виндобону нужно отрядить тыловой легион, Домициан. Солдаты там не справляются с осушением болот, а уйти нельзя – гунны. У тебя вроде есть отличный тыловик? Его и сплавь. Бог нам поможет.

– Марс уже однажды помог великому Августу, но второго раза может и не быть, – выговорил Антигон. – Ни для кого не секрет, что Аттал поставил под меч несколько сотен племен. Галльские легионы могут не совладать с растущим давлением, а сирийские – не успеют вовремя вернуться из Дамаска, чтобы усилить западный рубеж.

– К сожалению, мы не узнаем наверняка, как всё сложится, мудрейший Антигон, – пожал плечами Септимий. – Может, заплатить наёмникам из Ктесифона? Они в два счета уберут Аттала.

– Ублюдки с Аваним Афарот⁹⁰ дерут три шкуры, а толку от них – ноль, – насупив брови, ответил Валериан. – Ты ещё к христианам сходи. От них столько же пользы.

– Я слышал, они ещё едят плоть и пьют кровь, – съехидничал Евтихиан.

– Так они называют хлеб и вино, – пояснил император. – Если бы ты хоть раз увидел их обряды, то понял, что про них сочиняют много несусветных глупостей.

Советники смутились. Они не могли взять в толк, почему Константин потворствовал христианам.

Римская империя, словно ковёр, была соткана из сотен пестрых лоскутов. После слияния с греческой культурой символические фигуры приобрели наружность бородатых мудрецов и прекрасных женщин. В самом Вечном городе прекрасно уживались культы Сераписа и Юпитера, Вотана и Залмоксиса, Исиды и Астарты, Вакха и Весты. Большинство патрициев прилюдно поминали Капитолийского громовержца⁹¹, а по ночам проводили оргии во славу Ваала. В ларариях⁹² по-прежнему дымился фимиам, посмертные маски украшали атриумы⁹³. Солдаты приносили жертвы Митре, а легаты устраивали тавроболиум⁹⁴ перед решающими сражениями.

Ещё при императоре Тиберии набирало популярность учение Назаретского Пророка. Чудовищные гонения Диоклетиана и Галерия не искоренили секту из Иудейской провинции. Христианство крепло и набирало последователей, и его влияние было весьма трудно оспорить. Во всей империи христиан насчитывалось чуть более одной десятой от общего числа жителей, но Константин по неизвестным причинам встал на сторону меньшинства и наделил его равными правами наряду с обычными гражданами.

Нынешний Август считался безумцем, чьи прикосновения превращали бронзу в золото. Сенат не понимал, как он смог выиграть битву при заведомо проигрышных условиях? Год назад Домициан не верил в победу над Максенцием и частенько возражал Константину. Однако после разгрома узурпатора патриции и сенаторы соединили враждующие мировоззрения язычества и христианства, отдавая дань введенной Августом моде. Пока Константин одерживал победы, его необычные решения поощряли. Лишь в решающих моментах дух древнего сплетенного язычества побеждал, и Константин пасовал, моля о помощи у Митры.

После озвученных на совете мнений императора захлестнула волна мыслей. Ни одно из решений ему не казалось правильным, ибо враги придерживались хитроумной, выжидательной политики. Он понимал, что одну из границ придётся ослабить. Домициан с Септимием настаивали на Галлии, прочие советовали ударить по Лицинию. Август собирался с духом и никак не мог определиться. Константин склонялся к стороне большинства. Пока он не знал, где набрать необходимое количество легионеров, дабы разом заткнуть все дыры – получалось только одну.

Три года назад Август приложил бы все усилия ради союзного договора с Атталом. Но не сейчас. Константин получил от отца ценные уроки, но ещё больше опыта извлёк из непредсказуемости жизни. Знамя над Мильвийским мостом подтолкнуло его к невиданным доселе действиям. Сейчас царь надеялся на очередное чудо, как и в тот непогожий день возле Аримина.

«Едва Лициний узнает, что граница ослабла, так сразу же после победы над Максимином Дазой двинет армию на Рим, на меня. Придётся перебрасывать несколько легионов из Галлии, дабы оказать достойный отпор проклятому любителю капусты⁹⁵. Но тогда Галльская префектура останется в беззащитном меньшинстве. Императорская разведка никак не доберется до Аттала, ведь перехватчики конунга сильны как никогда».

Два года назад римляне выступили из Галлии и совершили дерзкий бросок к стенам Вечного города. Константин балансировал на лезвии ножа, когда нападал на Максенция малым числом, и сейчас ситуация вновь повторялась.

Август вышел вперёд и задержал взгляд на террасе с гиацинтами. Какое-то время он простоял в ступоре, прежде чем заговорил:

– Два легиона перебросить к Арелату и ещё один – в Виндобону, – распорядился Август. – Аттал не станет лезть слишком далеко, зная о виндобонском легионе, и на Рим он не пойдёт, не разобравшись с тылом в виде массильской цитадели. Эпихарида назначить пропретором в Галлии. Пусть пока поверит на слово вередариям, указ я подготовлю позже.

– У нас нет столько трирем, Ваша Степенность, чтобы перебросить легионы в Массилию, – осторожно произнёс Домициан.

– Надо найти, – ответил Константин. – Напрямую через Альпы, быть может, и быстрее, зато морем надёжнее. Ещё на западную границу нужно отправить опытного легата. Домициан, у тебя есть на примете кандидат?

– Филипп Македонец, – вмешался Теренций. – На мой взгляд, приемлемый вариант.

– А как же Кустодиан? – спросил Антигон. – У Македонца ещё губы от молока не обсохли, а вы его в легаты пожаловали! Домициан, неужели звания раздаешь любимчикам, а настоящих рубак игнорируешь?

– С каких это пор ты вмешиваешься в дела армии? – недовольно ответил пропретор. – Филипп не получал звание за близость к шатру начальника пехоты.

– Я вмешивался в дела армии, когда ты ещё был сосунком. Забыл, кто тебя сделал знаменосцем? Антигон стрельнул глазами. Если добрался до пропретора, то не надо считать себя Филоктетом⁹⁶. Я наслышан о честолюбивых военачальниках Лициния, но лучшие – произрастают у славного доминуса Константина. Никто не сравнится с Кустодианом. Хорошо, что Спарта не так амбициозна, как Рим. Иначе мы бы сейчас жрали собственные испражнения. Мой царь, отправьте в Галлию Кустодиана – не прогадаете. У него есть подготовленные бойцы и необъятный галльский опыт.

– Недавно эта тема оговаривалась между нами, – ответил Домициан, стараясь не думать об осведомленности старика. – Но Кустодиан обычный центурион! Какой прок Веспасиану от простого центуриона?

– Ты умный муж, Домициан, – сказал Валериан. – Твоя голова думает за троих, и она не станет глупее, ежели тебя разжалуют до легионера. Если центурион, то априори идиот, а если легат – то управляет упряжкой самого Нептуна? Так награди Кустодиана титулом легата, в чём проблема?

– Он отказался! – сквозь зубы прошипел пропретор.

– Тогда напиши табулу Эпихариду, – сказал Антигон. – Развяжи Кустодиану руки. От него многое зависит. Ты пропретор или пьяный Сильван в лесу, Домициан? Опытный боец, а ведёшь себя, точно дитя. Решил повысить легионера – так делай, а не трепли языком. Стоило раньше издать декрет о назначении Кустодиана легатом, и мы бы не отвлекали Августа пустой болтовней.

Константин будто не слышал их прений. Он погрузился в размышления, рассматривая палатинские паникеллии.

– Дать легата только потому, что он служил у тебя? – переспросил Домициан. – Не слишком ли много чести спартанскому выродку?

– Когда ты назовёшь кандидата лучше, кликни меня, – пробасил Антигон. – Поставь его хотя бы префектом каструма⁹⁷.

– Я городской магистр или Август? – в разговор вклинился Константин. – Вы так и будете спорить до скончания веков? Антигон, не подтрунивай над пропретором, а ты его не задирай, Домициан. Решение за тобой, но старая добрая подсказка старшего не испоганит результат. Я полагаюсь на всех вас, иначе бы не созывал консисторий⁹⁸. Орёте про единство и тут же ругаетесь из-за чепухи. Я усилю галльские гарнизоны, но не разожгу войну. Оставляю это право за Атталом. И ради всех богов, пусть солдаты его не провоцируют. Меций, всё записал?

– Да, господин, – прозвенел вольноотпущенник.

– А если Аттал отобьет крупный гарнизон? – спросил Септимий.

– Пусть Веспасиан смотрит по ситуации, – сказал Август. – Я напишу ему письмо.

– У нового наместника колени дрожат от ответственности, – произнёс Евтихиан.

– Я не жалею о принятом решении, – отрезал Константин. – Не желаю слышать об этом! Домициан, не вижу смысла повторяться. Я всё решил. Послезавтра озвучу волю перед полным собранием сената. Валериан, собери всех квесторов, работников магистратов и прочую мракобесию. Полагаюсь на тебя.

Советники поклонились Августу и отправились к выходу из парка.

IV

К дворцу на Семипалатинском холме шествовала пышная делегация из Медиолана. Торговцы покидали лавки, мальчишки из субурских трущоб мчались наперегонки, матроны останавливали паланкины и осторожно приоткрывали шелковые занавески, патриции обращались к ремесленникам и спрашивали о случившемся. Горожане мечтали воочию узреть человека, прибытие которого собрало воедино несколько агор.

По Эвксинской улице маршировали солдаты императорской гвардии. Аттик по приказу Августа отправил в сопровождение делегации две сотни палатинов. Домициан услужливо предоставил Константину центурию ланциариев и алу галльских кавалеристов. Шествие смахивало на снежный ком, катящийся с горы. Полководцы бы завистливо сравнили праздник с чьим-то триумфом.

Бойкие мальчуганы заползали на крыши и махали руками черни, бегущей за царским паланкином. Толпа кричала и улюлюкала. Люди жаждали получить благословение от первой женщины империи – божественной Августы. Начальник стражи громко крикнул на вульгарной латыни, и солдаты плотнее сомкнули щиты вокруг паланкина и обоза. Вигили⁹⁹ из германцев стояли с угрюмыми лицами, разглядывая преторианские плащи.

Кавалькада остановилась возле стереобата¹⁰⁰. Из-за малиновой шторы показалась изящная бледная рука. Быстро подлетевшая служанка мягко ухватилась за ладонь и помогла госпоже выбраться из стесняющего паланкина.

Едва Фауста выпрямилась в полный рост, как толпа разразилась аплодисментами и свистом. Супруга императора облачилась в аметистовый пеплум¹⁰¹ и золотистые сандалии. Она жеманно смеялась, манерно помахивала рукой и посылала воздушные поцелуи счастливым плебеям. Фауста улыбнулась всем и каждому, стараясь никого не обделить вниманием.

Царицу, в отличие от римских матрон, сопровождала лишь одна служанка – Туллия, которая сочетала в себе навыки швеи, врача, спальника, слуги триклиния и капсариуса¹⁰². Вольноотпущенница из приюта Тиберия знала самые потаённые секреты своей госпожи.

Фауста обернулась и увидела императора, яростно отбивающего ладони. На миг царица забыла, что являлась порфироносной особой: подобрала платье и побежала по ступенькам, точно деревенская простушка. Спустя миг она утопала в объятиях мужа.

– Тебе не следовало приезжать сюда, – Константин приобнял жену за талию и повёл во дворец. – Я не ручаюсь за безопасность Медиоланского тракта. Арелатские алеманны совсем обезумели. Но как же я рад тебя видеть, о святое воплощение!

– Мой горячо любимый муж, – Фауста прижалась к плечу Константина. – Я не могла сидеть в одиночестве, ожидая известий из Рима. Едва я узнала о поражении Максенция, тысячекратно возблагодарила богов. Я распорядилась устроить игры и пиршества в твою честь и во славу великого имени Константина из рода Констанция. Я принесла дары во все храмы и алтари, где пролегал мой путь. Ты победил, мой дорогой супруг, и ты – истинный сын отца. О великий Константин – орудие в руках Юпитера и Митры! Мне всё равно, сколько побед ты одержал или одержишь впредь! Лишь бы боги хранили твою жизнь, ибо успехи царя продлевают мои годы и красоту.

Фауста крепко обняла и поцеловала мужа. В редкие минуты слабости Константин забывал обо всех бедах и клялся исполнить любую прихоть жены. Август распорядился, чтобы слуги подготовили ванну.

Чета направилась в царские покои, которые находились возле тронной залы. Зала, как и весь дворец, утратила часть роскоши, ибо Константин, в отличие от Максенция, не чествовал внешний блеск. Фауста заглянула внутрь атриума, но Константин потянул её в соседнее помещение.

Убранство комнат сочетало солдатскую непринужденность и царское благородство. Личные вещи Августа лежали на специально отведённых местах; боевые доспехи Констанция Хлора стояли в почётном углу, а письменный стол ужасал бардаком. Император редко допускал прислугу в личные покои.

Август ругал зодчих за излишки витиеватости в куриях и муниципалитете. Его отвлекали резные пилястры и фрески с пляшущими вакханками. Константин отвергал роскошь, ведь она так сильно напоминала ему дворец Диоклетиана в Никомедии. Из Семипалатинского дворца вынесли лишнее, а то, что не сумели – закрыли известью и побелили.

Фауста же привыкла к непомерному количеству золота, от которого рябило в глазах. Чертоги дворца в Медиолане на каждом шагу хранили произведения искусства, количество статуй превышало обслугу, а золото, вложенное в барельефы, могло бы кормить трущобы города на протяжении пяти лет. Фауста не верила, что комната мужа выглядела беднее конюшен сенатора Тиберия, да только собственными глазами видела пустоту, нарушаемую одиноким письменным столом. По приезду в Рим в голове женщины зародились мысли – одна интереснее другой. Она поняла, что жизнь в столице начнётся с украшения Семипалатинского дворца.

Одна вещь в зале привлекла внимание Фаусты. Константин привез из Никомедии искусно изваянный бюст. Фауста подошла к скульптуре, которая в точности изображала её. Она потрогала глаза и с потрясением взглянула на Константина.

– Неужели?

– Изумруды, – пояснил Август. – Не настолько прекрасные, как твои глаза, но такие же сверкающие.

Фауста и раньше видела это маленькое скульптурное произведение, но драгоценные камни вместо глаз увидела впервые. От такой похвалы у неё навернулись слёзы. Она любовалась своим каменным отражением, а Константин созерцал телесное воплощение красоты ненаглядной жены.

Её черные, как уголь, волосы завитками струились до самого пояса. Большие глаза с радостью взирали то на Константина, то на бюст у стены, а тонкие черты лица живо менялись от любой эмоции.

Флавия Максима Фауста – дочь безвозвратно ушедшего Августа Максимиана. Она считала себя эталоном царственного величия и вела свой род от богини Венеры. Фауста думала, что все без исключения жители империи любят и обожествляют её, а самые прославленные греческие гетеры меркнут на её фоне.

Жена императора была значительно младше мужа. Они познакомились в Медиолане, когда будущий царь состоял на должности Первого трибуна II Италийского легиона.

Константин корил себя за малодушие. Твёрдо управляя страной, Август слабел в объятиях супруги. Никто не знал, что наедине с царём Фауста вьёт из него веревки и мнёт, точно гончарную глину. Могучий правитель и великий полководец сжимался при виде первозданной красоты супруги. Когда Фауста плакала, Константин был готов испепелить весь мир, лишь бы любимая не печалилась.

После того как в 310-м году она участвовала в заговоре против собственного отца, Константин потерял к ней толику доверия. Но когда она отказалась участвовать в заговоре против мужа, дабы помочь отцу, всё встало на свои места. Август Максимиан, поражённый изменой дочери и сражённый внутренними распрями в провинциях, покончил с собой.

Фауста любила роскошь и преклонение перед своим царским величием, а если этого не получала, то становилась рассеянной и угрюмой. Дочь Максимиана была умна, расчётлива, предусмотрительна и осторожна. Красавица с яшмовым взором являлась одной из главных интриганок при римском дворе.

За спиной её называли Мессалиной¹⁰³, ибо слухи о раннем лишении девственности и инцестах, которые впоследствии вылились в распутство, шли за Фаустой по пятам. Люди старались не упоминать при Августе имя супруги императора Клавдия, а сам царь считал слухи всего лишь слухами.

Кроткой и смиренной Фауста становилась только возле Константина. Именно поэтому Август не всегда мог угадать, искренни ли намерения супруги. Он считал, что двуличие – удел всех красивых женщин. Константин неоднократно хотел приставить шпиона, дабы узнать, как жена проводит досуг вне дворца и терм. Подобные мысли носились в нём уже несколько лет, но он постоянно отговаривал себя, считая, что императору недостойно о таком и думать. Тем более, амбиции Фаусты двигали его вперёд.

Антигон в шутку говорил, что идея захвата Вечного города принадлежала императрице. Как и прочие наваждения, связанные с кровопролитием. Фауста желала видеть весь мир у своих ног, стать богиней в смертном теле и получить обожествление при жизни. Она мечтала взойти на вершину власти и наблюдать, как пред ней, словно пред вавилонской блудницей, преклонят главы сотни народов. Однако на её нелёгком пути имелось множество преград в лице могущественных легатов, сенаторов, влиятельных патрициев и в первую очередь – самого Константина.

Несмотря на своеволие и заносчивость, Фауста по-прежнему любила мужа. Как и он её, игнорируя множество слухов. Весь Рим знал об испорченном нраве Фаусты, однако Константин упорно не верил молве и похабным картинкам на городских зданиях.

В зал вошла Туллия и поклонилась.

– Госпожа, Ваша ванна готова.

– Надеюсь, благословенный муж простит моё отсутствие? Я устала с дороги и хочу отдохнуть.

– Мои слуги в твоём распоряжении. Отдыхай и располагайся! Для тебя выделили отдельные покои.

Фауста поняла, что её покои находятся в самой роскошной части дворца. Она возликовала от податливости мужа, но не показала своей радости. Фауста поцеловала Константина и вместе с Туллией отправилась в термы.

Август же направился в тронную. Он сжимал кулаки и бродил по залу, словно взволнованный мерин. Вот уже несколько дней он и советники обсуждали вопросы, которые касались врагов и союзников империи. Они сражались в дебатах, фехтовали на перьях и приводили достойные доводы. Сейчас же приехала Фауста и всё рухнуло.

Мужчина, владыка третьей части обитаемой суши, переминался с ноги на ногу, будто подросток, и не мог вымолвить Фаусте ни слова. Она имела над ним необъяснимую власть. В глубине души Константин жалел о женитьбе, вспоминая, какой кроткой была его первая супруга – Минервина. Если Фауста так легко свергла отца, то с какой стати муж и престолонаследный отпрыск станут для неё серьёзным препятствием?

– Великий Митра, избавь меня от глупых мыслей! – Август схватился за голову.

Дверь атриума отворилась. Константин обернулся и увидел Криспа. Четырнадцатилетний юноша с копной тёмных вьющихся волос являлся точной копией матери. Если от неё Криспу досталась притягательная внешность, то твёрдый и непробиваемый характер он наследовал от отца. К несчастью, за этот божественный дар царь заплатил великую цену. В день рождения Криспа его мать покинула безутешного Константина.

К концу третьего столетия в римском и никомедийском олигархатах активизировались группировки, которые проталкивали к власти своих избранников. Нравы были дикими, и дети властителей погибали от клинков с ужасающей частотой. Даже дети в трущобах имели больше шансов на выживание, нежели царские отпрыски. Криспа отправили в Галлию ещё в младенчестве, дабы спрятать от лишних разговоров и взглядов.

Враги считали, что смерть Минервины и отстранение Криспа надломят Константина, но ошиблись. Август восстал из пепла и показал прочим правителям, как его закаляют трудности.

За восемь лет Константин виделся с сыном трижды: иначе было невозможно. Воспитанием юного царевича сначала ведал Тигго, а после – Евтихиан. В Галлии Крисп обучался военной стратегии, верховой езде и фехтованию. В одиннадцать лет он на пару с Тигго участвовал в подавлении нескольких восстаний в Иберии и Португалии. После чего Константин пересмотрел отношение к сыну и забрал с собой, дабы тот пробовал силы не только в военном деле, но и политике.

Рим оказался опаснее Галлии. Крисп отчаянно сражался против иберийских вандалов и сокрушал алеманнов. Он не боялся ни мечей, ни копий, однако в мире были вещи куда страшнее, чем опасности на полях сражений. Юноша столкнулся с могущественной угрозой, коей для него стала мачеха.

Август понимал, что супруга возжелает иметь собственных детей, посему притязания Криспа на престол выглядели шаткими. Но супруги состояли в браке больше семи лет, а Фауста так и не понесла. Больше жажды правления она любила своё исключительное тело, которое бы испортила беременность. Фауста тщательно скрывала страхи, и любые речи о материнстве заставляли её лицо пылать, однако повитухи с Квирина знали о десятке абортов царицы.

Крисп оставался единственным законным претендентом на престол. По праву Августа Константин мог назначить наследником престола человека любого порядка и статуса. Будь у него ещё дети, он бы их не обделил, но трон полагался первенцу.

Крисп знал, что Фауста желала его гибели. Женщина понимала, что в царствование Криспа потеряет множество привилегий, ибо юноша осознавал ненависть мачехи и её властолюбивый нрав. Их неприязнь была столь велика, что Крисп подозревал Фаусту в человеческих жертвоприношениях во славу Велиала¹⁰⁴ и заказных убийствах. Она просила богов и духов ниспослать пасынку смерть лютую и неотвратную.

Крисп подошел к отцу и поклонился. Голова его покрылась дорожной пылью и походила на главу жреца, убеленную кремированными останками. Энергичное, красивое лицо покрылось мягкой порослью, взгляд ореховых глаз приобрел оттенок серьёзности. С момента их последней встречи юноша вытянулся и окреп. Долгие годы общения с горделивым Тигго не растлили Криспа, не затмили скромность и не лишили спокойствия. Упрямство и непоколебимое мужество, доставшиеся от отца, выделяли юношу среди сверстников.

Несмотря на жару, Крисп пришёл во дворец в полной экипировке. Красный сагион еле доставал до лодыжек, лорика сегментата¹⁰⁵ плотно облегала стройный торс, чеканные ножны висели на боку, а ладони по привычке потели в кавалерийских перчатках. Август с гордостью смотрел на статного сына, понимая, за какие заслуги легионеры превозносили царевича.

– Да здравствует великий Август!

Константин крепко обнял сына и похлопал по спине.

– Мы не на совете, чтобы ты ко мне обращался как к властному кесарю. Сейчас я твой отец, а не император. Ты чем-то обеспокоен?

– Отец, – воскликнул Крисп с уверенностью, которая медленно угасла. – Разреши мне поехать в Галлию вместе с Тигго.

По радостному лицу Августа промелькнула тень беспокойства.

– Тигго остается здесь. В Галлии временно назначат нового пропретора. Если грянет война с Лицинием, то Риму понадобиться сильная рука. В Галлии как-нибудь справятся с зарвавшимся алеманном.

Крисп решил, что под сильной рукой отец имел в виду Тигго.

– Если Тигго останется в Риме, то позволь мне одному отправиться в Галлию. С востока движется Лициний, с запада – Аттал. Враги будут везде и всегда. Позволь мне защитить честь нашего дома на западе?

– Будь я в твоём возрасте, то тоже немедля бы отправился в Галлию. Мне по душе простые люди и суровый климат. Но ты только-только оттуда вернулся и снова пытаешься сбежать. В чём дело?

Крисп долго молчал, а после нерешительно произнёс:

– Я не способен радоваться жизненным триумфам рядом с Фаустой.

Константин недовольно покачал головой и принялся расхаживать по зале. Он ходил от стола к тронному креслу и обратно.

– Значит, ты в курсе, что Фауста прибыла из Медиолана?

– Весь город только об этом и говорит. Конечно же, я знаю о приезде благословенной мачехи. У Мильвийского моста ещё не успела пролиться кровь, а Фауста уже покинула Медиолан.

Увидев вопросительный взгляд отца, Крисп ответил:

– Меня уведомила разведка Тигго. Да, ехала Фауста целый год, но ты ведь знаешь, как она любит посещать города Италии, дабы плебс утопил её в народной любви. Отец, если ты запретишь, я покину Рим по собственной воле.