Читать книгу: «Призрак Ленни», страница 2

Утро в нашем парке

Рассуждая примерно таким образом, я добрался до горпарка. В бедных парках солнце сквозь деревья «сочится», а в нашем оно насквозь, с размаха, пробивало зеленые кроны. Не растратив на это дело ни капли энергии, оно обрушивалось на траву, вздыбливая ее, как приличный шампунь бодрит волосы в душе. Он солнечного удара трава вставала, как выпоротая по заднице, и танцевала до самого полудня.

Тут всё дело в деревьях. Когда они никакие – то и солнце к ним тянется никакое. Это вселенский принцип: подобное притягивается к подобному. Наши столетние колоссы столь великолепны, что лишь самые лучшие солнечные лучи получают право их осветить. И траве, счастливо расположившейся под колоссами, достается от славы деревьев. Вот же как интересно – махонькая, зелененькая, а получает, как телезвезда.

Чуть впереди, прямо на дорожке парка, мигала синим и красным полицейская машина. Я порадовался, потому что это снова город послал мне уверенности. Все-таки из того детского состояния, когда полицейские для тебя «менты», я давно вышел. Раз впереди такая машина, то бояться в этом городе совсем нечего. Уже подумывая, как я приветливо махну лапой слугам порядка, я ускорил шаг. Вдруг уедут, а я с ними так и не поздороваюсь.

Подойдя ближе, уточнил ситуацию: перед обычным полицейским микроавтобусом стояла «скорая». Я ее сразу не заметил за широкой спиной машины полиции. Бомжа, что ли, грузят? Даже такая печаль не могла своротить мое приятное настроение от присутствия людей с пистолетами. Подойдя к машине, я авансом надел на лицо улыбку.

Как раз между машинами и копошились ребята. Двое полицейских и три медика. Одетые в разноцветное, как цыгане: полиция в своих костюмчиках, медики в своих. Я поравнялся с ними, широко улыбаясь. Сейчас поздороваюсь, и им станет приятно, что сознательный гражданин ценит, так сказать…

– Проходите, – сказали мне, – ничего тут для вас интересного…

Это сказал не замеченный мною человек, никак не одетый. Не в том смысле, что голый, а просто без униформы. Я отметил это машинально, и тут же забыл про него. Мое внимание привлекло то, что лежало. Это была женщина, но не Ленни. И я вдруг почувствовал, что это очень хорошо, что не Ленни. Будто я шел все это утро, и боялся, что вот сейчас на тротуар из облаков выпадет Ленни. Или застонет в кустах с перерезанной шеей. Или…

Неужели я на самом деле пошел ее искать, эту дуру? Господи, ох уж эти глубины самого себя. Никогда не знаешь истинных своих мотивов, а еще с высшим образованием. С двумя. То он от мамы избавляется, то от жены, то наоборот.

Это была не Ленни. Это была совсем брюнетка в синем платье, она лежала на неуютной медицинской коечке, отвернувшись от меня в другую сторону. Не хотела меня печалить. В такой коечке трудно не опечалить. Это как веселое лицо сироты, выглядывающего из-за решетки детдома. Улыбайся, не улыбайся… Тут то же самое – раз ты в коечке, то можешь не улыбаться. На такую коечку не укладываются передохнуть.

Я отвернулся. Я знаю, что бывают космические проверки. Это когда у тебя все хорошо, и тебе предлагают удар – пропустишь, нет? Если пропустил, то как в игре с бросанием кубика откатываешься на несколько ходов назад. Если сейчас пропущу удар, то снова будет бессонная ночь. Хорошо, что это не Ленни.

– Эй, гражданин, – позвали меня, – подойдите.

Это был тот, в штатском. Ежу понятно, что он здесь главный. Главному не нужны регалии и костюмчики. Будь я главным, хотя бы в своей жизни, тоже ходил бы без погон. Не успел я подумать, что Ленни и была теми самыми погонами, штатский начал проявлять нетерпение. Очевидно, я не слишком шустро выполнял его просьбу.

– Прошу вас, – легкое нетерпение прозвучало в его голосе, – раз вы подошли…

– Я не подошел, – услышал я свои оправдания, – я мимо.

– Все равно, – сказали мне твердо, и я понял, что этой твердости их обучают. Не может простой человек так говорить в такой ситуации. Стояли бы себе, просто грузили труп в труповозку. Так нет же, меня задеть надо было. Ах да, эта бомжиха не труп. Но когда-то же она помрет, разве не так?

Захотелось крикнуть авансом «я не убивал!». Ага, скажут они, не убивал он… а где жена твоя Ленни? Тоже, скажешь, не убивал? Пушкину фантазируй про нож, а мы-то тебя знаем.

– Что все равно? – спросил я, чтобы не подходить ближе. Люблю и умею выстраивать барьеры из слов.

– Все равно, что мимо, – пояснил мне полицейский, плевать он хотел на мои барьеры, – Но раз уж вы здесь, то почему бы и не помочь…

– … родной милиции, – сказал я, дивясь собственному хамству.

Мне бы такого себя в прошлые ночи, так нет же – настольные часы задушил, чтобы в штаны не надуть.

– Точно! – обрадовался полицейский, – Я же вижу, что вы с восторгом, так сказать, предаетесь в руки, надеетесь и уповаете.

Мерзавцы, подумал я, но не очень зло. Какие же вы мерзавцы. Всё-то вы про нас знаете: и какие мы фильмы смотрели, и куда мы гулять ходим по утрам… избавившись от ненавистной жены.

Полицейский был настоящий ариец, моих лет, только выше, куда спортивней и улыбчивей. Можно сказать, что он был несколько ярче. Особенно на фоне валяющейся у его ног раненой тетки. Одет он был как простой советский парень, футболист и комсомолец. Плечами как два меня, на полголовы ближе к небу, грудастее – в мужском смысле этого слова, то есть, не в смысле висящих сисек. Руки у него были, как у меня ноги, и он даже рубашку специально носил такую, с жалкими рукавчиками, чтобы эти ноги торчали у него из плеч. Я даже на кисти рук глянул – не ноги ли там? Да вроде нет, как ни странно. Руки, и даже не сильно больше моих. Только он ими троих Ленни придушить может, а уж с кровати сбросить кое-чем…

Чего это я… Вполне возможно, что как раз там завидовать нечему. Говорят, качкам там нечем гордиться.

– Да вы не пугайтесь, – ласково, почти нежно, сказал он мне, явно меняя тактику.

От такого к себе отношения я покраснел еще больше. Я и так только что его туловищу позавидовал, даже не думал, что есть во мне такие гадкие мысли. Надо же, жинка только что сбежала, а он уже на парней заглядывается. Прав был дедушка Фрейд, когда говорил, что в каждом нормальном пацане живет, как бы сказать… непацан. Только нормальный пацан от себя это скрывает, отыгрываясь в компании на тех несчастных двух процентах, которые не скрывают.

Наверное, моя стыдливая краснота была им воспринята, как испуг. Но это лучше, чем правда.

Остальные полицейские члены нашей утренней тусовки оторвались от своих страшных дел, и обернулись на наш диалог. Эти двое были куда более обычными полицейскими, чем мой красавец. Им бы я точно не позавидовал. Вон по тому пожилому пенсия плачет. Он, когда с коленей приподнимался, рожу скорчил, как мистер Артрит из рекламы. Такой не то, что злоумышленника не догонит, такой себя потеряет в городском парке. К нему остальных приставили, чтобы не падал. А тот, что с ним рядом, вообще Винни-Пух. Ниже меня, зато круглей. Он на колени присесть возле трупа вообще не может – покатится, разметая улики. А тут через сто метров дорога под горку, и до самого пруда с лебедями.

Еще в картине мира присутствовали медики, числом три, включая водителя. Водитель традиционно стоял у машины, курил. Если бы я писал картину «Равнодушие», попросил бы его позировать. Но он бы не согласился, потому что нет у меня таких денег, чтобы заплатить за столь яркую фактуру. Ни у кого в нашем городе таких денег нет, потому и ошивается дядька в «скорой». Посоветовать ему, что ли, в столицу сбежать? Там продюсеров больше.

Оставшиеся два медика копошились, как червячки, возле пострадавшей. Что-то у нее было с шеей, или с головой. Поскольку я медик в еще меньшей степени, чем полицейский, то вообще не понимал, что они делают. Известно же, что вы не видите того, чего не знаете. Так древние индейцы не увидели кораблей Колумба, и прощелкали свою территорию в результате. Сидят сейчас в резервациях, бедолаги.

Красавец подошел ко мне, протянул руку. Больше всего он, все-таки, напоминал белокурую бестию, настоящего арийца из кино про войну, и это меня огорчило. Наверное, мое огорчение как-то отобразилось на физиономии.

– Ну-ну, все в порядке, – снова ариец меня не понял, и слава Богу опять, – Хотя, какое-там в порядке… Вот, женщину оглушили, мерзавцы. Шла себе, шла…

Да вы, батенька, лирик. Небось, барышень пачками охмуряете. Интересно, что такие цитируют, перед тем, как предложить прокатиться? Уж точно не «Майн кампф».

– Оглушили? – переспросил я, потому что странная надежда во мне пискнула.

– Толкнули, – поправился полицейский, – Но она жива, не волнуйтесь, просто плохо ей. Наверное, вам неохота смотреть…

Это прозвучало, как «жаль, что вы не любите этот сорт пива так же сильно, как мы его любим».

– Могу посмотреть, если надо, – смалодушничал я, потому что не могу не уступить власти.

Наяву я ей уступаю, а потом мысленно на нее гажу, таким же образом стараясь поступать вслух в компании подобных мне граждан. Короче говоря, я типичный русский интеллигент.

– Вот и прекрасно, – как он это сказал, ему просто жить стало легче, я сразу почувствовал, – Вот, посмотрите, прошу вас. Вдруг опознаете, мало ли что.

Не уверен, что по их протоколу все происходило правильно. И будь я преступник, не стал бы я так быстро спешить на место преступления, разве что ключи от дома позабыв рядом с трупом. Но выбирать было не из чего, я же мужик. Мы, мужики, сначала лишаем себя выбора, а потом мужественно боремся с неприятностями.

Приблизившись, я изобразил готовность обыскать лежавшую, если надо, в карманах пошарить, чулки проверить – мало ли что. Но этого не понадобилось. Красавчик пригласил меня обойти тело, на которое я, на самом деле, еще не смотрел толком. Он провел рукой в воздухе, изображая траекторию, по которой мне следовало идти вокруг тела – я и пошел. Эта огненная линия в воздухе приковала меня к себе, как паровоз к рельсам, я на сантиметр не отклонился. Обошел, глянул на поводыря – я остановлюсь? Тот показал – да, вы на месте. Открывайте глаза.

Мои были открыты, но я их поднял от асфальта, и глянул на лежавшую в коечке даму.

Багира

Это была не бомжиха. Это была Багира, моя подружка. На самом деле она была даже не Багира, она была Рита Петрова. Петрова… проще некуда. Разве что будь она Иванова. Но самое прикольное, что Багиру я немножко любил, и это было ее классное отличие от Ленни.

– Ой, – сказал я, – Ритка, ты?

Очень плохо стало внутри, очень. Но хорошо, что в такие минуты не думаешь, что сказать, как выразить чувства. Я просто прыгнул внутрь ее тела, ощутил боль в голове, пару ссадин на ножках, полный неуют в животе. Еще заметил, что коечка неудобная, узкая и холодная. Возле ушка липко и жарко, громко тикает пульс: бам, бам. И то слышно, то не слышно. Когда не слышно, тогда страшно, и хочется повернуть голову так, чтобы вновь стало слышно. Черная прядь волос неуютно прилипла к тикающему уху, кончики щекочут мочку. А потом начинает вдруг жечь, и это совсем непривычное ощущение, потому что не бывает в жизни ситуаций, когда жжет в ухе: на ухо не выльешь горячий чай, ухом не приложишься к сковородке, пепел сигареты не стряхнут тебе в ухо. Значит, ухо горит внутри, там грозная магма пытается извергнуть себя в мир. Что с тобой, Багира?

Не думаю, что Багира узнала меня по голосу. Но голову ее как раз поворачивали в другое положение, как настольную лампу. Медик делал это осторожненько, словно доставал из гербария пересохшие листики. Пальцы его, как пинцеты. Дыхание, как кислород из подушки. Взгляд, как фонарь над операционным столом. В свете этого фонаря даже мне стало понятно, что Багира в надежных руках.

– Вы ее знаете, – сказал ариец.

Я кивнул. Это здорово, что в его словах не звучал вопрос. Ясно же, что знаю, раз узнал.

– Это Рита Петрова, – сказал я, – Моя…

Моя кто?

– Знакомая, – подсказал ариец, не выдержав паузы.

Я снова кивнул, на этот раз ощущая внутри предательство. Я его часто ощущаю, когда дело касается женщин. Только с Ленни никогда не ощущал. Ариец тоже понял, что Рита не просто знакомая. Это у нас, мужиков, на уровне подсознания распознается. Чтобы он не стал думать обо мне плохо – как я о себе, стоя рядом с ним – я решил поправиться.

– Скажем так, не просто знакомая, – сказал я загадочно, нажав на «не просто».

Это смотрелось коряво, но лучше, чем никак. Ариец кивнул, принимая мои слова, будто глотая. А может и впрямь проглотил, кто их знает, полицейских этих.

Глотнуть-то он глотнул, но я все равно чувствовал себя виновато. Простит ли он меня, если я расскажу ему о своем грандиозном плане – найти себе женщину, в которой ничегошеньки не будет от мамы? Простит, потому что дураков настоящие мужики прощают. Он же такой, он про маму вообще не поймет, он психологию не читал, разве что криминальную.

Я подошел к Багире и присел на корточки.

– Эй, – сказал немолодой медик.

– Он ее знает, – отозвался ариец.

– И что? – насмешливо спросил медик, – Она сейчас встанет и побежит?

Ариец ничего не ответил, зато нагло сел со мной рядом. Я понял, что он на работе. А я просто живу. И я имею право быть собой, и он его имеет. Ну и пусть имеет.

Полагалось спросить, что с Багирой. Просто сказать эти слова – «что с ней», и дальше все пойдет по-накатанному. Я было раскрыл рот, но Бог подал знак – Багира открыла глаза.

Она была не то, чтобы красавицей, но я сделал ее такой. Я многих сделал красавицами, пользуясь исключительно русским языком: я дал Багире понять, что она красивая. Я говорил ей, что в ней много женщины. Что она такая, как мне нужна, даже рост у нее такой. Что мне хорошо, когда она рядом. У нее черные волосы, не крашеные, а натурель в стиле «кошачь». Этот стиль мы с ней сами придумали, оторвав кусок от «кошачьих». Она и впрямь была Багира. Я не сказал ей, что в оригинале у Киплинга Багира – мужчина. Мне не был нужен мужчина, я долбаный натурал.

Багира открыла глаза. Они были теплые, окруженные потекшей краской. Кажется, это называется глупейшим словом «тушь». Вроде как деревенский лапоть пошел в пожарные, а команду «туши!» произнести не могёт.

– Витя, – сказала Багира, изрядно удивившись сквозь боль, – привет. Это ты?

И улыбнулась. Увидев меня, она словно воды попила, настолько ей полегчало. Всё хорошее, что я ей говорил, она возвращала глазами. Кстати, именно я сделал ее глаза теплыми. Это случилось, когда она как-то раз попросила: «поцелуй меня». Я поцеловал, и ее глаза навсегда потеплели. Наверное, я колдун.

– Привет, Багира, – сказал я, – Это я.

– Привет.

– Если я возьму тебя за руку, будет легче? – спросил я.

– Легче, – сказала она.

Я взял ее за руку. Попробовал понять по теплу, что случилось. Мы, люди, часто тупим, не вовремя стараясь заглянуть в то, что было. Я не исключение.

Рука ее была теплая, потому что случилось не страшное. Багира шевельнула пальчиками. Они были маленькие, как у всех женщин, что мне нравились. А у мамы были большие? Не помню, надо же.

– Тебе сказать, что все будет хорошо? – улыбнулся я.

– Ну скажи-и, – улыбнулась она в ответ.

– Все будет хорошо, – сообщил я Багире.

Она хихикнула, но глазки закрыла, потому что где-то ей все-таки было больно.

– Где больно? – спросил я.

Она открыла глаза. Тушь снова начала таять и растворяться, маскируя чувства. Когда она выздоровеет, скажу ей, что с потекшими глазами она была тоже красивая.

– В голове, – сказала Багира, – Меня толкнули, Витя. Ударили сзади, сказали… крикнули, что я… на букву «бэ».

Мне не понравилось, как она это все говорит. Не в том смысле, что врет. А в том, что почему-то… почему-то мне все равно не верится. Словно она что-то другое хотела сказать, но передумала.

– Ага, – сказал ариец, неинтеллигентно подслушивавший наше живое общение. Пусть подслушивает, он на работе.

Ему стало ясно, что я не убийца. Сразу став старше всех, он приподнялся, оперся на колени и выпрямился. Сейчас он вообще отойдет думать, и перестанет нам с Багирой мешать. Я поднял глаза – разочарование читалось на лице моего симпатичного арийского друга. А ты что думал, дружок, что вот так сразу и дело раскрыл? Что я пришел девку додушить? Фиг тебе, бро, еще намучаешься с «висяком».

– Ну какая я «бэ», Витя? – спросила Багира.

– Никакая, – ответил я машинально.

Она снова хихикнула.

Рядом зашуршал ботинками полицейский красавец, передислоцируясь на другую сторону коечки. Там он снова присел, сочинив в голове продолжение требуемых процедур.

– Если вам лучше, расскажите еще раз, – попросил он, – Конечно, если можете.

Молодец. Будто она много уже ему рассказала. Как я понял, она молчала, пока медики приводили ее в хоть какой-нибудь вид. На правах «знакомого» я поправил на ней платье, слегка укрыв не очень теплые ноги. Они у нее, кстати, были вообще не очень. Коротковаты, на мой взгляд. О Боже… Ладно, это я себе тоже прощу.

Багира попробовала повернуть к нему голову, но это явно была ненужная попытка. Теперь получалось, что она лежала лицом вверх. Встретившись со мной глазами, она улыбнулась, наверняка подумав о том же, о чем и я. Видеть ее в таком положении было для меня привычно. А я, нахал этакий, как-то подсознательно дал ей понять глазами, что понимаю, о чем она думает.

– Не могу, – сказала Багира, слабенько хихикнув. Она вообще у меня хихикчатая.

– Больно? – посочувствовал полицейский.

– Поза не располагает, – объяснила Багира, и отвернулась от него. Чтобы не хихикать.

Тогда полицейский посмотрел на меня.

– Отправляем в больницу, – мне показалось, что он чуть ли не попросил меня утвердить его решение.

– Хорошо, – сказал я, потому что это было мое любимое слово.

Получив одобрение столько близкого пострадавшей человека, как «знакомого», полицейский встал и отдал команду:

– Увозим, Иван Георгиевич.

– Увозим, – согласился немолодой медик Иван Георгиевич, – Скоро действие закончится, а здесь колоть еще раз я не буду. Потерпи, красавица, в больницу поедем. Потерпишь? Ну и умница.

Багира не успела ему ответить, что потерпит, да он и не ждал. Но она все-таки кивнула «ага, потерплю», потому что эти слова уже родились внутри, и требовали свободы.

– Витя, ты поедешь со мной? – вдруг спросила Багира.

Я растерялся. С одной стороны, мне хотелось поехать. С другой тоже хотелось. Но была еще какая-то третья сторона, неприглядная, робкая. В конце концов, мы просто с ней погуливали одно время, а сейчас уже не встречались. У нее был, я знаю, какой-то Леня, или Толя, а я «отошел от дел». И я не уверен, что мне хотелось бы возвращаться к пройденному этапу.

Медик Иван Георгиевич все понял, как мне показалось. У них на «скоряке» все психологи. Он понял про меня, и сказал:

– Нельзя. Мы не такси. У нас всё септическое.

– Я тоже септический, – автоматом ответил я, потому что Стругацкие всплывают в башке сами, без запроса.

Эка они меня оба сегодня разложили, эти психологи – врач с ментом. На уголовном жаргоне врач будет «лепила». Еще раз: эка они меня сегодня на пару – лепила с ментом. Ха-ха. Иногда я сбегаю внутрь, а там сидит быдло, наслушавшееся в свое время дерьма. Было время, когда мне казалось, что настоящий мужик должен слушать и пить дерьмо. Оно еще не сдохло полностью, это быдло, и я отсиживаюсь за его широкой спиной. Минуты отсидки наступают внезапно, ибо внутреннее быдло не дремлет.

Багира поняла мою септичность, как готовность поехать с ней. Она чуть ли не порозовела, елки зеленые! Но вмешался наш друг полицейский.

– А вы не против, – обратился он к Багире, – если мы попросим Виктора проехать с нами? Заполним бумажечки кое-какие… А потом приедем к вам, после обеда. Иван Георгиевич сделает вам…

Тут он глянул на Ивана Георгиевича, ища подсказки, но Иван Георгиевич не откликнулся на порыв полицейской души.

– Иван Георгиевич ничего не сделает, – информировал он органы власти, – Сдаст в приемный, и дальше поедет, наверняка.

Похоже, полицейского такой ответ удовлетворил. Мы с Багирой переглянулись.

– Конечно, едь, Витя, – сказала Багира, – Мне врачи помогут.

– Тут без вариантов, – сказал еще один медик, подходя к нам, – Только врачи и помогут. А посторонних катать не положено.

Медики уже принялись ее поднимать, и мне пришлось отодвинуться.

– Я приеду, – сказал я, и она кивнула.

Бесцеремонные силачи принялись грузить коечку с Риткой в машину. Все это время девушка смотрела на меня одного, показывая мимикой, что все будет хорошо, что мне не следует волноваться, что так правильно – надо же и полиции помочь.

А я стоял, тупо махал ладошкой в сторону «скорой», и думал, что это Ленни толкнула Багиру. Потому что она видела нас с Багирой в городе, сцена была. Единственный раз был, когда Ленни меня застукала – и как раз с Багирой.