Читать книгу: «Иго во благо», страница 13
Я сделал вывод: для маминой души надо было всё, что заказывал я, сёстры, что её поминали в разных храмах.
Мама, когда последние две недели парализованная дома лежала, начала молиться, читала «Богородицу», «Отче наш». Был момент, отец обнял её и говорит:
– Хорошую мы жизнь прожили, мать, и дети у нас хорошие.
Она кивает:
– Хорошую, отец, хорошую.
Потом в мою сторону посмотрела:
– Саша, а ты больше так не делай.
Не выходил у неё из головы мой грех даже на смертном одре.
Дня через два Люба, старшая моя сестра, заходит к ней, мама тихим, но счастливым голосом говорит:
– Люба, а я ведь завтра умру.
Люба в испуг:
– Мама, что говоришь такое? Как это умрёшь, а мы?
Мама ей снова с радостью повторяет:
– Нет, ты не понимаешь, я завтра умру.
Каким-то образом чувствовала. Так и получилось.
О Полинке матушке Анне позвонил, в другие монастыри – в Большекулачье и Ачаир. Всех батюшек, кого лично знал, попросил помолиться за ребёнка. Составил список на целый лист и последовательно обзванивал. Петру в Арзамас позвонил.
Проходит ещё день. Сделали Полинке третью операцию, легче не стало.
Думаю, почему?
И осенило… Захожу к главному бухгалтеру:
– Лидия Васильевна, – спрашиваю, – а Полинка крещёная?
Лида хватается за телефон, делает звонок Гале.
– Нет, мы её не крестили, – сообщает та, – никак не соберёмся.
Вот тебе и раз! В храмах по моей просьбе молятся, а за кого спрашивается? Полина в книге у Бога не записана. Это одно. Второе – получается, батюшки на себя грех берут, а значит, болезни… Попал, как кур во щи. Как быть?
Да никак – обзванивать, отзывать просьбу. Не за кого молиться. Достал список. И первым набрал монастырь в Большекулачье, позвал Веру Николаевну, регента.
Она говорила про себя: «Не зря я здесь! Я – Вера, папа – Николай, а служу в Никольском храме».
– Вера Николаевна, – повинился перед ней, – грешен я. Просил, чтобы сорокоуст подали за рабу Божью Полину, она, как оказалось, не раба Божья – не крещёная. Вы уж простите меня, уберите записку.
Возникла пауза. Вера Николаевна человек замечательный, но в иных случаях кремень.
– Знаешь что, дорогой ты мой, – выдала решительным тоном, – сам накосячил, сам и распутывай клубок. Записку забирать не буду, а ты ноги в руки и организовывай крещение!
Как сам-то не догадался?
Звоню Гале:
– Делаем так, прямо сейчас договариваюсь с батюшкой, едем к Полинке и крестим её.
– Она в реанимации, не пустят!
И начала со слезами рассказывать, в каком виде дочь.
– Под любым предлогом договаривайся, – говорю, – твои проблемы, как убедить врачей.
Галю в тот день, впервые к Полинке в реанимацию пустили.
Зашла и едва сознание не потеряла: Полинка, как скелетик. Вся в капельницах. Рядом в тазике кишочки в растворе.
Позвонил отцу Олегу, с которым вместе в духовном училище учились. Сказал, что дело более чем срочное, ребёнок умирает. Надо успеть покрестить. Еду к нему, забираю, летим в больницу. Пустили к Полинке его одного. Вышел из реанимации, на лбу испарина:
– Ну, слава Богу, покрестил…
В день крещения сделали четвёртую операцию. Снова улучшения нет.
Узнал об этом и рванул к матушке Анне. Сначала схватился за трубку звонить, потом думаю, нет, надо самому ехать. Срываюсь, благо сам себе хозяин. По дороге заскочил домой. И решил воспользоваться следующим приёмом. Он похож на гадание, но два раза прибегал к нему. Помолился, попросил: Господи, скажи, для чего этому ребёнку такое испытание? Открываю Евангелие, и первое, на что натыкается взгляд: «Болезнь эта не к смерти, но к славе Божией…» И читаю дальше про Лазаря Четверодневного и его воскрешении.
Немного успокаиваюсь, еду к матушке. Повезло, одну застал, посетителей нет, значит, можно, не торопясь поговорить. Сели в храме. Я ей только чуть-чуть рассказал. Что девочке Полине сделали операцию. Поздно. Перитонит. Сказали – «надейся на Бога». Дальше она мне говорит, что врачи накосячили. Дословно не помню, но что-то с желчью, она выбрасывается, происходит отравление, так как перистальтики кишечника нет.
Короче, рассказывает, что произошло. Хотя я ей ничего не рассказывал.
Говорит:
– Надо же такая молоденькая. Ай-я-яй.
Потом на меня посмотрела:
– А ты что такой унылый? Всё равно все помрём.
– Понимаю, матушка, но ведь дитё! Каких-то четыре-пять дней назад не нарадуешься был ребёнок, и вот – при смерти.
– Всё,– отправила, – езжай домой, будем молиться.
Я поехал отчасти успокоенным, всё, что мог, сделал, матушка своим тоном уверенность вселила – что-то должно обязательно произойти, разрешиться.
Рано утром приходит эсэмэска от Гали: «У Полины заработал кишечник».
В салон приехал, Галя уже там сидит. Глаза сияют:
– Врачи сказали, кризис миновал. Как мне Бога благодарить? И матушку Анну? Лида сказала: вы к ней ездили вчера.
– Во-первых, прямо сейчас езжай и закажи Господу нашему Иисусу Христу благодарственный молебен. Во-вторых, у матушки Анны, слышал вчера, картошка закончилась, привезите, не поленитесь. Если есть возможность, в ящичек у неё в храме денег положи.
Она тут же скомандовала мужу отвезти два мешка картошки в монастырь, сама поехала в храм.
На оперативке, это уже когда Полину выписали из больницы, рассказал этот случай. Как Господь лечит, как показал родителям: по нашим грехам, дети страдают.
Матушка Анна несколько раз потом спрашивала про Полинку:
– Что скажешь про свою крестницу?
Как из салона ушёл, больше с Галей не сталкивался. Что у них – не знаю, а Полинка уже девушка… Молюсь за неё. И вправду, крестница, хотя я во время крещения в коридоре сидел.
Глава девятнадцатая
А я и не знала
Один из примеров, что привёл на одной из оперативок в качестве поучительного, был о Валентине, подруге младшей моей сестры Тани.
Таня преподаёт бальные танцы. С детства страшно любила танцевать. В зале у нас стояло зеркало на тумбе, высоченное, едва не до потолка. Она перед ним искрутится – и так встанет, полюбуется собой, и эдак. Я не мог не подтрунить над сестрой, если заставал врасплох за этим занятием. Подсмеивался. До слёз, бывало, доходило. Обидчивая росла. Протанцевала всю школу, техникум. Окончила, как и я авиационный, как и я – на гироскопах училась. Танцы, в конце концов, перетянули. Стала преподавать детям. Даже есть диплом от патриарха Алексия II. Церковь проводила всероссийский конкурс ко Дню Победы. Танины ребятишки шили специальные костюмы. Сняли выступление на видео и отправили в Москву, в патриархию. Их программа была отмечена дипломом. Я его доставил в Омск. Будучи в командировке в Москве, заехал в Данилов монастырь, в патриаршее подворье, забрал и передал в наше епархиальное управление. Сам владыка Феодосий вручал диплом Тане в Успенском соборе. Она привела ребятишек… Красиво было и торжественно. Не где-то на клубной сцене, а в соборе, на архиерейской службе… Священники в праздничных облачениях, хор…
У Тани была подруга Валентина. Вместе много лет танцевали, вместе стали преподавать. Сложилось так, что Таня малышей набирала, учила их с нуля, Валентина потом лучших забирала и вела дальше. Её воспитанники выступали на соревнованиях, в том числе и международных, становились чемпионами.
Валя заболела – онкология. Несколько раз ложилась в больницу, а потом отправили домой умирать. Сестра переживала за подругу. Ещё до болезни пыталась Валю приобщить к церкви, хотя бы немного. Та ни в какую не соглашалась. Крещёная, но отношение к церкви категоричное – нет.
Валя уже вышла на финишную прямую, а всё цеплялась за своё «нет». Таня после обедни зашла к ней, принесла святую водичку, просфорки. Вот, мол, пей понемногу, просфорочки ешь. Та давай хохотать: ты что, мол, удумала подруга? Ещё и отчитала: на смех меня перед соседями хочешь поставить? Будто Таня собралась стучаться во все двери подъезда, докладывать: принесла подруге святыни из церкви.
Сестра рассказывала:
– Жалко бедняжку, всю жизнь вместе, хочется помочь, облегчить её муки… Она не понимает.
– Таня, – говорю, – нет, так нет, не надо в таком случае оставлять святыни. Может взять и выбросить в унитаз.
Валю прекрасно знал. Порядочный человек. Из себя видная – высокая, длинноногая, фигура всегда идеальная, сказывался постоянный танцевальный тренинг, и умение держать себя в форме. Сестра не один раз повторяла:
– Валя молодец, стройняшка. Ни килограмма лишнего, не то, что я.
Сестра, конечно, кокетничала. Излишки, если и имелись, от силы каких-нибудь три-четыре килограмма. На рост метр семьдесят два не очень и заметно. У Вали не к чему было придраться.
По жизни ей не повезло. Замуж два раза выходила – оба раза неудачно. Детей Бог не дал. Вдобавок ко всему онкология.
Таня переживала за подругу, каждый день заходила к ней. Работала рядом, хоть на минутку до или после занятий заскочит. К матери Валентины всякий раз обращалась, мол, надо пособоровать Валю. Мать относительно недавно отпраздновала семидесятилетний юбилей, считала себя передовой во всех отношениях, работала когда-то на крупном заводе начальником отдела технической информации, церковь не признавала. Жила с ними ещё Валина бабушка, той было под девяносто. Подвижная старушка. Она поддакивающе кивала головой на слова Тани о соборовании, мол, надо-надо, но голоса в доме не имела.
Вале тем временем всё хуже и хуже, наконец, пришёл момент, когда мать согласилась на настойчивые слова Тани о соборовании.
– Таня, делай, что хочешь, я тебе доверяю.
Сестра тут же звонит мне:
– Валю нужно срочно пособоровать.
Я обращаюсь к батюшке Олегу, тому, который крестил Полину в реанимации.
– Батюшка, – прошу, – надо срочно пособоровать умирающего.
Договариваемся о времени, еду за ним. Отец Олег выходит из дома, в хорошем настроении:
– Сегодня, – говорит, – пособоруем, а завтра причастим. У меня сегодня Святых Даров нет. Завтра возьму и всё сделаем.
У меня четкое понимание: с причастием навряд ли получится. Если бы всё за один раз. Тот сложный случай, когда сегодня одно, завтра другое, не приемлемый вариант. Таня больше месяца уговорила её пособороваться.
Где-то прочитал, Иисуса Христа спрашивают: Господи, ты же Милостивый, почему, не всех спасаешь – часть заблудших по левую руку от себя ставишь? Не такие они, может, и грешники, если разобраться, не хуже других. Почему, вопрошают у Господа, не берёшь к себе на правую сторону. На что Господь отвечает: с превеликой радостью взял бы, попроси они хотя бы перед смертью прощения за свои грехи. Уж не до большего. Так нет же, даже не покаялись.
Приезжаем к Вале. Её не узнать. Таня первая заходит. Валя обрадовалась:
– Танечка пришла!
Голос тихий-тихий. Истаяли силы. Меня увидела, застыдилась, как же она в таком виде. Тихим голосом говорит:
– Саша, зачем?
Ещё и батюшка.
– Таня, зачем батюшку привела?
Отец Олег молодец. Сразу взял командование в свои руки. Отправил всех в другую комнату, попросил меня дверь за собой закрыть. Мы с Таней и Валиной матерью ушли, тут же была Валина бабушка.
Батюшка за дверью проводит с Валей беседу перед соборованием, я начал с Валиной матерью разговаривать. Спокойная, ни тени не заметил, что переживает за состояние дочери. Бабушка – та вытирала уголком платка глаза, эта – нет. Даже повела себя агрессивно:
– Я, – говорит – все равно не верю в попов, в церковь вашу. У нас в деревне церковь закрыли, клуб в ней организовали. Ух, плясала в нём и танцевала. Частушки, бывало, как вдарю, знала их несметную тучу, каблуками трахну и пошла-пошла сыпать одну за другой. На любую тему. Огонь, а не девка! Плевать, что церковь с иконами на стенах нарисованными, не все сразу закрасили. Бабушка разворчится: «Тебя в ней крестили, а ты отплясываешь, бесстыдница». А я, считала и считаю, чушь это на постном масле.
Поначалу я что-то начал говорить ей, возражать, потом понял – бесполезно, ровно бисер перед свиньями метать. Замолчал. Бабушка ни слова не проронила.
Минут десять прошло. Мы заходим в комнату. И чудо. Валя поворачивается, тихо-тихо и удивлённо говорит:
– Батюшка со мной поговорил, а я этого и не знала.
В тоне, в голосе, глазах читалась, она узнала сокровенное, то, что прошло мимо неё в жизни. Прожила более пятидесяти лет, но гордыня не давала возможности узнать, проникнуться.
Ей, лежащей при смерти, батюшка сказал элементарные вещи. Для спасения души, нужно примириться со всеми, не держать зла, простить всех, кто обижал тебя. Ты осуждала людей, делала аборты, грешила с мужчинами – в этом надо покаяться перед Богом. Ад, рай – не сказки, а то, что уготовано душам человеческим, живущим вечно.
На смертном одре поняла, что церковь, как считала всё время и говорила Тане, вовсе не попы жадные, бабушки безграмотные, это совсем другое. Гордыня застила глаза, вдруг пришло откровение: «А я и не знала…»
Тяжело было её соборовать, Валя начинала скулить:
– Я кушать хочу, я пить хочу…
Мать постоянно мельтешила рядом, усидеть на месте не могла, мешалась. С большим трудом пособоровали.
Валя приложилась к кресту, Евангелию и спрашивает с надеждой:
– Батюшка, я буду жить?
– На всё воля Божья, – отец Олег ей. – Для вашей души большая польза сделана. Первый раз поисповедовались, пособоровались. Будем уповать на милосердие Господне. Вам, конечно, трудно, и всё же по возможности помолитесь, поговорите своими словами с Богом. Бог милостив.
Вышли в коридор, прощаемся. Матери говорю:
– Завтра приедем с батюшкой, причастим Валентину.
Она мирным, но твёрдым тоном:
– Не беспокойтесь, достаточно. Это сделано и достаточно, хватит её мучать.
Вышли, отец Олег спрашивает:
– Я что-то не понял, причащать не будем?
– Что тут непонятного, – говорю, – ты завтра не нужен.
Через два дня Валя умерла. Пригласили отца Олега отпевать.
Самое интересное, мать умерла через полгода. Как только поняла, что недолго ей осталось, уже подходит к своему последнему пределу, попросила отпеть её после смерти и чтобы отец Олег. Позвонила Тане.
Та исполнила её просьбу.
Глава двадцатая
Дальнобой
Случай с Матвеем рассказал на оперативке, как пример того, какую роль в жизни играет молитва матери, и молитва, которую выносит человек из детства. В какой-то момент жизни она может стать щитом, копьём, удесятерить твои силы и разрушить вражеские. Пытался вразумить подчинённых, чтобы учили детей, внуков не только стихам, но и молитвам.
– Вы скажете, – говорил, – это красивые слова: молитва матери со дна моря достанет. Но ведь достаёт!
Никто кроме Господа Бога не знает точно, молитва ли помогла Матвею, мама ли его вымолила, только был он на самом дне. Мог запросто замёрзнуть, отравиться какой-нибудь спиртосодержащей гадостью, получить нож в бок.
Директор новосибирского филиала Максим Цаплин будто чувствовал, что наша фирма может загнуться, вошёл в учредители транспортной почтовой грузовой кампании и попросил поддержать его с омским отделением, открыть филиал. Я посчитал предложением разумным. Тем более начались непонятки в Москве, в головном офисе. Если раньше работали чётко, тут начались проблемы с комплектующими, своевременным выполнением заказов на их поставку. Клиенты месяцами ждут, трезвонят. Если раньше вся фурнитура была из Европы, качественная, здесь стали поставлять китайскую дешёвку. Это всё не могло не вызвать тревожное чувство – фирму лихорадит.
Взялся я за филиал транспортной компании. На первых порах был в одном лице, и директор, и менеджер, и грузчик, и экспедитор. Договор заключить, аренду склада оформить, за складом следить, чтобы воровства не было. Грузопоток был не сказать, что большим. Приходит машина из Новосибирска, обзваниваю клиентов, предупреждаю, когда будет доставлен груз. Разрабатываю маршрут для доставки груза адресатам.
Бывало, машина сломается ближе к Омску, ищу транспорт, надо её притащить в Омск, поставить на ремонт, решить вопросы с грузом.
Был период, плечо Омск–Новосибирск очень эффективно задействовали. Грузы шли весёлым потоком в обоих направлениях.
Из Новосибирска часто возил грузы Матвей Сизов. У нас было время пообщаться. Кто о чём, а лысый о расчёске. Ну а я – о церкви. В случае с Матвеем тоже забросил удочку. Он говорит:
– Я две молитвы знаю.
– Какие? – спрашиваю.
Не удивил первой – «Отче наш», второй оказался псалом «Живый в помощи».
Честно скажу, усомнился, потому что Матвей сказал, что в церковь вообще не ходит. Попросил его прочитать псалом. Без запинки от начала до конца прочитал, пару ошибок в ударении сделал.
– Мама ещё до школы научила, – пояснил. – Она верующая. Когда бомжевал, бывало, в мороз лежу на горячей трубе теплотрассы, смотрю в звёздное небо и читаю.
– Не понял, – спрашиваю, – как бомжевал? На самом деле или прикалываешься?
Видный молодой мужчина, Матвею лет тридцать тогда было. Открытое лицо. Крепко сложен. Ладони не шофёрские – с пальцами гитариста, но по рукопожатию чувствовалось, человек сильный.
Бомжевал по-настоящему. После школы поработал шофёром, затем призвали в армию. Служил на Северном флоте водителем. Элитным. Возил морские баллистические ракеты. Мурманская область, сопки, дороги серпантином, а ты везёшь к базе подводного флота бомбу на колёсах – ракету, заправленную высококипящим самовоспламеняющимся топливом. На этих дорогах без ракеты, смотри, как бы не улететь в обрыв, а если у тебя за спиной изделие высотой с четырёхэтажный дом, которое и в горизонтальном положении не короче, тут предельно будь внимателен. И в хранилище, вырубленном в скалистой сопке, от водителя требуется филигранная работа.
Сопка на берегу Баренцева моря, на её вершине и склонах травка зеленеет, морошка сначала краснеет, а потом приобретает апельсиновый цвет, грибы живописно произрастают – изумрудный покров травы, а из него красавцы белые или подосиновики с подберёзовиками торчат. Никаких осин и берёз (только что карликовые попадаются), тогда как грибы, которые в соответствии с названием должны под ними расти – пожалуйста. Такая вот полярная идиллия на поверхности сопки, тогда как под идиллией не земля и каменная толща, спящая вековым сном, а наоборот – жизнь военная кипит: в скале вырублены огромные хранилища для ракет, к ним ведут длинные тоннели, по которым Матвей искусно возил на мощных тягачах ракеты. С Мурманска доставлял в хранилища, потом из хранилищ – к подводным лодкам для погрузки в шахты.
Отслужил Матвей на флоте, вернулся домой в Новосибирскую область, женился на однокласснице. Все годы службы переписывался с ней, после дембеля сразу пошли в загс. Покрутился Матвей в родном селе, достойной работы нет, и пошёл в дальнобойщики, как сам говорил – «в дальнобои». Однажды с рейса вернулся, а жена спуталась с его другом. Разом потерял друга и, что страшнее всего – жену.
Было настолько больно, настолько беспросветно, что Матвей запил и прошёл полную школу бомжевания.
Понесло его, аки лёгкую пушинку, по белу свету. Из Сибири попал за Урал. Бомжевал в Казани, под Ярославлем. Скитался по теплотрассам, попадал в спецприёмники, терял и восстанавливал паспорт. Молодой организм переваривал всякую спиртосодержащую гадость и сомнительного качества еду. Не замёрз, не отравился, не убили в пьяной драке. Однажды под осень вернулся в родные края, и случайно, а все случайности не случайны, столкнулся на железнодорожной станции Татарская (Новосибирская область), с одноклассником.
Тот удивился социальному статусу Матвея – сильный мужик и вдруг сломался. Одноклассник был удачливым предпринимателем и предложил Матвею вариант возвращения к нормальной жизни. Он приобрёл по дешёвке зону отдыха, чудное место – берег озера, большой кусок соснового бора. «Будешь жить в вагончике и смотреть за участком, – сказал одноклассник, – бабу тебе найдём».
Обещание выполнил. Нашли на теплотрассе напарницу женского пола, а кто ещё согласится к бомжу в помощницы? Зажили Ксения и Матвей на пару под сенью соснового бора.
Одноклассник не зря оказал доверие Максиму. Мы привыкли делать поспешные выводы: что хорошего можно ждать от конченого бомжа, тем более – если их двое? Ждать, мол, если что и можно – так появление ещё одного бомжатника на просторах нашей многострадальной сраны, куда как мотыльки на свет начнут стекаться такие же опустившиеся личности…
Вот и нет. Матвей восстановился, как и его Ксения. Родился у них Тимофей. Зарегистрировались. И всё хорошо пошло. Матвей перерос должность сторожа, тот же одноклассник помог устроиться водителем в транспортную кампанию. Тут-то мы и познакомились.
Начал я его подводить к церкви, давать книги. Он часто приезжал в Омск. Жил уже в своём селе, но с батюшкой отношения не сложились. Я настраивал Матвея на исповедь и причастие, Матвей обратился к местному батюшке, тот почему-то посчитал, рано Матвею причащаться. Епитимию не наложил, сказал, надо подождать. Дескать, ты столько нагрешил, потерпи…
Матвея данное обстоятельство раздосадовало. Заговорила гордыня. Я пытался настроить, чтобы не опускал руки, проявил упорство. Царство Небесное усилием даётся. Можно, в конце-то концов, к другому батюшке обратиться, в Новосибирске часто бывает… Матвей не торопился.
Тем временем жизнь свою устраивал основательно. Занял денег у того же однокашника-благодетеля, купил домик, пусть не ахти какой, но жить можно. Начал приводить его в порядок, перекрыл, окна поменял, печь переложил, баню поставил. Одним словом – хозяин.
Однако стал замечать, приезжает из рейса, а жена какая-то не такая, не в себе. Думал поначалу – болеет. На деле всё было проще простого. Он в рейс, она за рюмку. И не в гордом одиночестве. Появились собутыльницы и собутыльники со всеми вытекающими в вопросах нравственности последствиями.
– И это моя Ксюша, – сокрушался Матвей, рассказывая о жене.
Не хотел верить в такой поворот судьбы. Не запил, как в случае с первой женой, не выгнал её, сдерживало наличие сына (как он без матери), но сердце разрывалось от боли.
Спрашивал меня:
– Как поступить?
Перешёл в другую транспортную кампанию. Объяснял, чтобы реже быть дома. Гонял большегрузы по всей стране, проезжая Омск, обязательно звонил. Иногда встречались, передал ему православной тематики книги. Всегда по многу привозил из командировок в Москву, из паломничеств, читал, раздаривал…
Матвей каждый раз пытал меня, как быть с семейной жизнью, до конца простить жену? Её измена для него была мукой. Повторял не один раз:
– Не могу поверить, моя Ксюша и вот так.
По натуре был однолюбом, человеком, для которого семья – центр вселенной.
Объяснял ему, что жена попала в зависимость. Так просто её рогатый ни за что не отпустит.
– Если дорога тебе, надо бороться, – говорил Матвею. – Семья может восстановиться, если супругу обратить к церкви, если она пойдёт за тобой.
К тому времени Матвей уже исповедовался, причастился, сына Тимофея покрестил, начал водить к причастию.
Рассказывал Матвею про матушку Анну. Советовал вместе с женой приехать к ней. Пусть уговорит жену, знаю не один пример, когда общение с матушкой становилось толчком к коренным переменам в человеке.
– На всё Божья воля, – говорил Матвею, – но ты даже не представляешь, как встреча с матушкой может изменить жизнь.
Был случай у матушки, откровенно гулящая молодая женщина опомнилась, вернулась к нормальной жизни, да не просто вернулась – стала женой священника. По молитвам матушки Анны, по своим молитвам.
– Господь может исправить всё, – втолковывал Матвею.
Сколько ни пытался Матвей убедить жену пойти в храм, смеялась в ответ и продолжала своё. В конце концов, Матвей оставил ей всё, забрал сына и ушёл к своим родителям.
К матушке Анне так и не съездили они.
Был момент, когда жена попыталась хитростью вернуться к Матвею. На стороне забеременела, после чего пришла к Матвею, дескать, я, дура такая-растакая, всё осознала, впредь буду делать, как посчитаешь нужным, ходить с тобой в церковь.
При этом про беременность ни слова.
Матвей страшно обрадовался, поверил, а когда открылась беременность, порвал с женой окончательно.
Тяжело ему, родители в преклонном возрасте, внук с ними. Матвей думал уйти из дальнобоев, чтобы Тимофей не оставался без отца надолго. Да в селе нормальной работы нет.
Как-то звонит:
– Сань, иду в Красноярск, вот вторую бутылку заканчиваю.
Сам за рулём. Время двенадцать ночи.
Начал убеждать его, чтобы съезжал потихоньку на обочину и ложился спать.
– Какой спать! К утру должен как штык! Хозяин ждёт.
– Ты ведь понимаешь, – говорю, – кто тебе помогает прикончить вторую бутылку. У тебя сын. Не дай Бог, с тобой что случится, кто его растить будет? Хозяину скажешь – сломался в дороге, потому опоздал.
– Сын – да! Тима – чудо…
Язык заплетается. Явно нельзя ехать дальше.
Кое-как уговорил его остановиться.
Минут через десять Матвей позвонил, сказал, что остановился и лёг спать.
