Читать книгу: «Санитариум. Серый мир в белом халате», страница 2

***

Утративший дар речи Солутанов, словно сжимаясь внутрь себя самого, приготовился слушать дальше, а Хренин тихо продолжил:

– Что, досталось тебе от Витамина на катетеры? Ничего страшного, могло быть гораздо хуже, знай он запах перегара и пота утреннего алкаша. Где водку-то нашёл, отступник и предатель догмы аксиомы? Впрочем, это не важно. Важно, что положение твоё сложное, но не безвыходное, и это значит, что и наши дела поправимы к лучшему… Что конкретно Доцент требовал? Больше класть в надзорки за всю херню?

– Да, именно, и я…

– Да ты неуч! Лучше послушай меня сюда, раз сам ещё не додумался. Чем больше ты изолируешь пациентов в надзорку – тем хуже показатели по результатам проводимой тобой профилактики, тем ты, соответственно, более профессионально непригоден!

– А что же мне ещё делать!? Даже Корытов – и тот всё докладывает Доценту, хотя должен мне помогать! И не только он… Уверен, что докладывают очень многие, если не все!

– Старший фельдшер на то в отделение и поставлен самим Витамином, чтоб доносить на тебя. Неужели ты думаешь, что Доценту реально интересно, чем каждый из нас занимается? Нет, конечно. Ему важно, чтобы показатели по эксперименту были положительные, а как их добиться – он и сам не знает, потому как фармаколог он больше, нежели терапевт!

– Ну, а мне-то что делать? Не могу же я, в самом деле, не реагировать ни на что и только положительную динамику в историях отмечать! Корыто же настучит, и другие тоже сообщат….

Тем временем, пока шёл этот разговор шёпотом в кабинете, к калитке четвёртого отделения экстенсивной терапии подбежал дежурный Секции Дезинфекции и Гигиены (СДиГ) карантинной зоны (как официально именовали внутренний периметр Филиала) и запыхавшимся голосом передал младшему фельдшеру отделения, что Доцент Кафедры парапсихологии срочно вызывает к себе Старшего фельдшера отделения. Не прошло и двух минут, как Корытов выбежал из калитки успокоительной решётки участка своего отделения на больничный двор в направлении главного корпуса. Прошёл через калитку решётки Ординаторской почти бегом, где его записал в журнал Ассистент Дежурного Ассистента Главврача Филиала, выбежал в другую калитку, ведущую в участок санчасти.

Тут важно заметить, что карантинная зона была вытянута на четыреста метров в виде прямоугольника с юга на север (где заканчивалась на вершине холма). Она была объединена общим периметром с хоззоной, соединяясь с ней восточной стороной через «нейтральную» зону, где стоял двух-этажный Надзорный корпус, и «внизу», на юге с санчастью, протяжённостью триста метров вдоль основания карантинной зоны. В санчасти размещался Главный корпус, класс ОБ и приёмный покой. Санчасть также огорожена от остальных зон заборами и решетками, а снаружи – общим периметром. В точке соединения трёх зон и санчасти располагалась Ординаторская, так что пройти из одной части в какую-либо другую можно было только через неё. В хоззоне, сразу возле Ординаторской, имелись шлюзовые ворота для въезда и выезда санитарных машин, привозивших и увозивших больных, а на самой этой территории, вытянувшейся на восток на целый километр и «снизу вверх» на пол-километра (соответственно сумме длины карантинной зоны и ширины санчасти), находились полу-разрушенные и почти не разрушенные бывшие производственные здания, часть которых в самой дальней стороне занимало единственное «серьёзное» производство – звероферма. Общий периметр представлял собой прямоугольник на холме, протянувшийся с запада на восток, окружённый тремя рядами заборов, два из которых были из колючей проволоки, а центральный – бетонным. Меж заборами проходили дорожки, на которых иногда можно было увидеть старую собаку, которую пинками подгонял «гулять» санитар, и самих санитаров с ружьями, направлявшихся к сторожевым вышкам, расставленным по углам периметра и через каждые двести пятьдесят метров бетонного забора. Со стороны санчасти к общему периметру примыкало женское отделение мягкой терапии. Каменные бараки отделений выстроены были поперёк длины карантинной зоны, прижатые к западной стороне торцами и отделённые с этой стороны от колючего забора дополнительным бетонным. На самой вершине холма, после бараков, стоял Гигиено-прачечный комбинат (с дез-душевыми, цирюльней, швеем, сапожником и вещевым складом). Параллельно баракам, «внизу», находился в санчасти Главный корпус, а перпендикулярно им, в их же карантинной зоне стояли кормоцех и психо-часть. Надзорный корпус, одиноко вытянутый в своём окружении успокоительных решёток, уныло «смотрел» всей протяжённостью на тылы кормоцеца и психо-части, из которой на эту сторону выходила всего одна дверь – вход в Гильдию Магов (точнее, в одно из великого множества её Отделений по всей стране), из которого во внешний мир иногда выползал, с вечно согнутыми спиной и ногами в коленях, лысый уродец в новенькой пижаме, с большим металлическим кулоном в виде костра со столбом, висевшим на его шее на такой же цепочке, – наместник Алхимика.

Разговор шёпотом в «родном» четвёртом отделении продолжался:

– Тебе, прежде всего, не окунать самого себя в грязь: не отправляй никого и ни за что в надзорную палату!

– А как не отправлять!? Корыто и его шайка полу-больных фельдшеров принесут мне кучу докладных записок каждый день, как всегда, и едва ли не на всех в отделении!

– Элементарно! Что-то действительно серьёзное Старший фельдшер тебе не принесёт. Это он отправит прямо к Доценту. Нечто из ряда вон выходящее его фельдшера незамедлительно сообщат в Ординаторскую, откуда тотчас прибежит наряд санитаров. Учитывая, что подобные вещи случаются не так часто, как ворох докладных перед тобой, то ты можешь вызывать лично каждого нарушителя, как вызвал сейчас меня, и проводить профилактические процедуры персонально, занося положительные их результаты в истории болезни.

– Ну, шприц с ним, ладно, – оживился любопытством Солутанов, – а в Гильдию Магов мне их как загнать? Мантры самому там за всё отделение читать или этого дебильного очкарика-наместника Алхимика Усть-Пиздюйского и Херищенского, который тут уже 20 с лишним лет выздоравливает после изнасилования, удушения и съедения соседской девочки профилактической беседой, стоя на коленях перед этим экскрементом, убеждать, что мои больные к нему ходили?! Да ни за что, в зад ему кушетку, утку в рот!

– Тих, тихо, ты не ори, давай! Его самого сварить бы, гада, в котле, да жрать не станешь – это да…. Но, наместник, тем не менее… Короче, делаешь так: проводишь персональные профилактические процедуры по докладным, записываешь в истории, что больной также изъявил желание пойти в Гильдию (больной подписывает – он не откажется, в обмен на отмену надзорки, так как никто не хочет лежать несколько суток связанным, а потом сидеть там же развязанным уже). Вот и всё!

– А с телевизором как быть? Ваша банда его не смотрит, остальные, глядя на вас, тоже отлынивают!

– Тут ты прав: не смотрим. Нам также более чем известно, что остальные на нас смотрят, а не в телевизор. Больше скажу тебе: часто, едва обронив в массе больных слово-другое в нужный момент, а то и просто подходящий звук, мимику, жест мы вызываем в товарищах по несчастью сомнения, будим их разум.

– Зачем? Вы же не дураки, хоть и псих-больные?!

– Затем, пьянь гидролизная, что Корыто нам спокойно жить мешает, и нужно его отсюда убрать, и нет вернее способа достичь этой цели, чем обнаруживать его профнепригодность перед всеми.

– Но это же удары по мне! Меня уберёте!

– Какой ты трудный… И зачем, как думаешь, я с тобой вообще говорю? Да чтоб ты и остался, а осёл со своей шайкой был отправлен туда, где ему самое место: в дезинфекторы!

– В дезинфекторах же почти одни пидарасы! Корыто не пидарас! Как же!? В дезинфекторы кормоцеха, что-ли, его продвигаете!? Так ему за счастье!

– Переживёт без кормоцеха. Будет полу-пидарасом, ничего страшного! Или содомитом – нам всё равно. Всё когда-то бывает впервые. В общем, ты нас не видишь, но делаешь, как я сказал, со всеми, не исключая нас. Корыто мы берём на себя и спасение твоего халата тоже. Просто не мешай. Хорошо?

– Договорились. А как же с телевизором, в…

– Не кипишуй, успокойся. Дома окурки прячь как следует. И бутылки пустые (или в какой таре ты водку нашёл) – в них твоё палево. Как-нибудь расскажу тебе пару полезных примочек за бухло. Не скучай, и в историю пиши, давай! И работай, работай уже – у тебя кипа докладных за всякий порожняк: кто руки неправильно помыл, кто кишечник опорожнял не по уставу, кто брился не вовремя и глаз не закрыл после отбоя, врач ты средний…

***

Серый вышел во внутренний участок отделения и присел на лавочку в тени забора, где к нему присоединился Старший Фельдшер Ординаторской.

– Меня Витамин вызывал. Орал. У него паника – комиссии сверху боится.

– Правильно делает: у него причин хватает. Сделал всё?

– Да, Серый, как ты сказал, я собрал четыре сайки хлеба из остатков от пайки санитаров за три дня. Он же испортился…

– Нам и нужен испорченный. Короче, этот конструктор, строго по сайкам разберёшь по отдельным пакетам. Каждую собранную сайку, её мякоть, смочишь сиропом из воды и того сахара. Пакеты замотаешь, и в тёплое тёмное место их.

– Весь сахар в этот сироп вгрохать?

– Соловей, не будь дураком! Пару ложек на кружку кипятка. Остальной пока припрячь… Наша радость, что хоть и пьют санитары настоящий краснодырский чай, но ценности сахара не знают!

– А точно, получится? Я же никогда этого не делал!

– Не ссы, всё будет в лучшую энцефалограмму, Соловей! Лети, пока наряды на санитарный обход пошли!

Соловей вышел с участка отделения, толкнув входившего Корыто левым локтем поддых (как-бы случайно):

– Ты чего, осёл, не подослеп слегка!?

– Извини, тороплюсь!

– Дебил!

– Я стараюсь, Соловей! На благо Филиала и лично Доцента!

– Давай, иглу не поломай…

***

Асфальт и бетон карантинной зоны (а ничего в ней больше под ногами не было, даже клочка земли, кучки пыли в углу забора или случайно занесённого обжигающим степным ветром из-за нескольких заборов сухого листка с редких, растущих там, кустов, какие местные почему-то зовут лесом) ближе к обеду раскалялся, словно плавясь. Возможно, плавилось даже не это древнее покрытие, а сами подошвы старых, давно изношенных форменных ботинок больного, в которых трое умерло. А может, десять умерло. Или всего двое. Не важно, сколько из них выписалось либо померло народу, но стопы ног Хренина словно жгло огнём. Тень от бетонного забора, отделявшего санчасть, проходившего напротив каменного двух-этажного барака четвёртого отделения, идущего параллельно всей длине барака и, собственно, фактически и образующего внутренний участок отделения, мало помогала от жары. Забор был тоже раскалён лучами того утомлённого Светила, о каком так отвратительно пыталась играть оркестровая труба в психо-части. Рядом присели Мотылини и Вячек.

– Ну?

– Да нормально всё, Мытя, делаем!

– Он послушал? Он сделает? – спросил Вячек.

– Да, говорю же, нормально всё. Нам надо ему подыграть и Корыто сбивать самим как-то…

– А Соловей чего хотел?

– Счастья исцеления – чего ж ещё, Мотыль?! Не спрашивай херню. Что надо, за то и говорили, тебя не касается.

– А как коснётся?

– Тогда и узнаешь.

В этот момент из барака вышел Солутанов и, даже не взглянув на троицу больных у забора, важно поплёлся в сторону Ординаторской по раскалённому плацу. Дежурный фельдшер орал на втором этаже отделения, стоя ногами на старой, едва живой, прикроватной тумбочке, установленной в середине коридора как его рабочий стол: «Коооорм! Коооорм!»

Отделение, выстроившись в колонну по пять на плацу за успокоительной решёткой, соединявшей тот самый забор с бараком, относительно бодро и не в ногу побрело на обед в здание кормоцеха.

***

Одноэтажное, вмещавшее человек триста пятьдесят пациентов, одновременно принимающих корм за столами на 10 человек, размещавшихся по 5 на лавках друг напротив друга, было хоть и одноэтажным, но не маленьким. Повсюду на стенах были развешаны огромные плакаты с подробными инструкциями и иллюстрациями: «Как правильно принимать корм», регламентирующими весь процесс от входа в кормоцех и до выхода из него.

Глядя на асфальт возле этого здания, совсем не сложно было понять, по каким именно маршрутам-направлениям туда-сюда ходят люди как с центрального его входа, так и с подсобных: поверх асфальтового покрытия по этим маршрутам образовалось ещё одно: из толстого слоя жира, естественно, тёмно-чёрного цвета. Жирные эти «тропы» на асфальте, впрочем, как и всё вокруг, воняли помоями, обильно покрывались мухами, не покрываясь в дождь водой, и всегда были скользкими. Кучка почти всех Заведующих отделениями стояла рядом с главным входом, живо обсуждая вопрос, как им убедить Главврача в этом году выдать им серой краски для ремонта стен отделений, и как её поделить. Пара санитаров стояла от них чуть в стороне. Всем этим медикам полагалось во время приёма корма не просто находиться здесь, обсуждая насущные терапевтические и хозяйственно-медицинские вопросы, но бдительно, прежде всего, следить за тем, чтобы ни один пациент не вынес из здания даже корки хлеба.

Корм выезжал из маленького квадратного окошка на алюминиевых подносах, в алюминиевых мисках, по транспортёрной ленте. Транспортёрная лента отличалась той же чистотой, что и жирный асфальт снаружи. Её так же любили мухи. Миски и подносы внутри чёрными от грязного жира не были – жир был чистым, зато эта утварь была безжалостно покрыта рубцами и вмятинами – дезинфекторы кормоцеха, после ополаскивания посуды в дез-растворе (горячая вода) в ванне, ожесточённо обстукивали её обо всё металлическое и каменное из интерьера дез-помещения, что под руку попало, перед накидыванием её на передвижной стеллаж.

Медицина, всё-таки, была для людей, и невзрачная на вид посуда кормоцеха Филиала выезжала по транспортёру одинаковая и для Старших фельдшеров, и для младших дезинфекторов, и для больных, и для выздоравливающих, и даже для самого Руководителя СДиГ Филиала, активно выздоравливающего в двенадцатый раз Ваши Сасильца, а к тому же, выгодно отличалась от собачьей миски старой немецкой овчарки, жившей в ветхой конуре возле Ординаторской, – собачья миска была стальной, эмалированной, не помятой, без рубцов и жирового покрытия. Пациент – не собака!

Да, пациент – не собака, всё необходимое – пациентам! Пациенты получали хлеб только первого сорта, а вот санитары дежурной смены, заступавшие на сутки, и даже Дежурный Ассистент Главврача, их непосредственный руководитель, – второго сорта. Пищу для них готовили тут же, но не такую наваристую и насыщенную полезными жирами, и им не позволялось принимать её вместе с больными, им её приносил Старший Фельдшер Ординаторской в специальных металлических контейнерах на второй этаж Ординаторской (где была кухня, кладовая, маленькая столовая, балкон и комната отдыха с устаревшими, одноярусными койками), и даже диетический чайный напиток и компот с ароматом сухофруктов (очень полезный для здоровья, говорят) им не полагался.

***

Мотылини, Вячек, Хренин и Кондарик расселись друг напротив друга, как обычно, за самым дальним от входа столом у окна. Набрасываться на миски никто не торопился, так как их содержимое представляло собой кипяток, и принимая во внимание ручьями стекавший по лицу каждого из них пот, неторопливость была вполне объяснима, хотя жрать и хотелось. Все принялись отделять хлебную мякоть, прилипавшую к пальцам как хороший клей-герметик прежнего мира, и Серый нарушил тишину:

– Вот какого аминазина они не пекут нормальный хлеб!? Вячек, может, ты знаешь, ведь ты же был когда-то Старшим кормоцеха в Двадцать четвёртом Филиале?

– У меня так хлеб не пекли, а делали его на опаре. Здесь не умеют. Дрожжи и сахар в котлы засыпает санитарка Ординаторской в присутствии Дежурного Ассистента Главврача или его Ассистента, да ещё пары санитаров смены, и пекарь сразу же, размешав, раскладывает тесто в формы и отправляет их в печь под высокую температуру. Тесто не успевает подняться, а хлеб пропекается только снаружи. Интересно другое: второго сорта, из белой муки, хлеб он так же делает?… Не умеют они хлеб печь. Или не хотят.

– В смысле, не хотят? Всё ж для пациента! – почти возмутился Мотыль.

– Для экскремента! Вот, смотри: в двух мисках мутная жижа-кипяток. В одной из них – кипяток с шелухой, и если его слегка побеспокоить веслом, то со дна поднимутся признаки какой-то крупы. Это второе блюдо. В миске с первым блюдом то же самое, но нет шелухи и есть куски варёного сала. Третье блюдо, напиток, и он в такой же миске – это компот со вкусом сухофруктов и признаками сахара в своём составе, и тоже очень горячий. Времени на приём корма у нас мало, поэтому, мы не съедим и по половине своей пайки жирного кипятка, бросив в остатки и несъедобную хлебную мякоть. Многие, не как мы, и им плевать на жару, пот, кипяток, мух, но и они не съедят всё, а особенно, сало. Сало в таком количестве просто губительно, и если сахар и соль – белая смерть, то оно…

– Вячек, тише, уже седьмое отделение заходит – народу много, – вставил Кондарик, но тот не унимался, хоть и сбавил тон:

– Дезинфекторы столовой собирают объедки в баки и ванны на колёсах, и со служебного входа эти помои вывозят в хоззону рабочие зверофермы на корм свиньям. Мы – всего-навсего промежуточное звено в пищевой цепочке свиней и круговороте их же сала в природе.

Немного поковыряв вёслами в мисках, съев корки хлеба с солью, которую Кондарик тайком вытащил из-под стола, все четверо, взмокшие насквозь, отхлебнув из мятых мисок полезного компота, понесли свои подносы с остатками корма на транспортёр для грязной посуды, которую он быстро увозил в шумный цех дезинфекции, откуда грохот отбиваемых мисок распространялся на весь кормоцех, смешиваясь с бурными похвалами кипятку, заботе Главврача и Светлого Парацельса, а также довольным рычаньем-чавканьем горбушечников (тех пациентов, кто всеми способами стремился схватить с транспортёра раздачи поднос с горбушкой хлеба, то пропуская других вперёд себя в очереди, то напролом отчаянно бросаясь к заветному куску). Все четверо вымыли вёсла в специальной дез-раковине на выходе, и направились строиться на улицу, ожидая всех остальных для возвращения в отделение. Стоявший в общей кучке Заведующих Заместитель Главврача по духовной терапии обратился явно к Мотылини:

– Ну как!?

– Корм отменный, долбить его – одно удовольствие!

Помойная вонь. Мухи. Пот. Почти расплавленный асфальт под Неутомимым Солнцем. Промежуточное звено, досадное недоразумение эволюции, тем не менее позволяющее свиньям, не убивая, жрать друг друга, не опровергавшее сейчас ни Дарвина (о каком вообще мало кто слышал), ни Солнца, всей постепенно растущей толпой просто очень хотело попасть в тень. Высшая ступень эволюции равна промежуточному звену, и значит, разум – это безумие. Во всяком случае, любой человек старины в высшем разумении, задумавшем происходившее в Девятнадцатом Филиале, нашёл бы только безумие. Конечно, только безумие, ведь Филиал – это больница для безумных.

***

Отделение расселось в процедурной психокоррекции по древним и неудобным лавкам без спинок, приготовившись к просмотру телевизора (свет уже должны были дать), но дежурный фельдшер его ещё не включил, хотя всего через несколько минут начнутся «Вести медицины», а затем детективный сериал «Врачебные войны». Корыто пришёл и встал рядом с чёрным экраном.

– Больные, меня сегодня Витамин Вениаминыч вызывал. Он очень недоволен: у нас в отделении 115 пациентов, и постоянно 10—12 из них находятся в надзорной палате. Это бардак. Он сказал, что мы плохо работаем, а значит, мы будем на каждого составлять докладные.

– А сейчас не на каждого, что-ли!?

– Сейчас, Кондарик, мы ещё на многое закрываем глаза, но больше не будем. Вот. И с этого момента запрещены все замены! Теперь каждый, по графику дежурства, проводит дезинфекцию в помещении отделения, которое выпало ему на этот день, сам. Пидарасов и прочих вместо себя на дезинфекцию отправлять нельзя. Нельзя и вместо себя в наряд кормоцеха. А ещё (это от Главврача), в порядке хозработ, по «Положению О Выздоровлении», несколько раз в неделю будем отправлять бригады (график составим) в хоззону. Главврач за это обещал нам краски для ремонта отделения.

Короче, больные, вот так. Доцент сказал, чтоб был порядок, чтоб все проходили все процедуры и трудотерапию. Кто будет отлынивать, сказал, то отключит телевизор и прикажет отобрать все пакеты, в которых вы выносите продукты из кормоцеха, чтобы поесть в отделении!

– А нам по херу, прикинь!

– Чего это тебе по херу, Хренин!? Доцент же сказал!

– А то по херу, что просмотр телевизора – официальная процедура терапии, и забрать её нельзя. Что до корма, так у нас ни у кого нет пакетов, и под покровом темноты мы корм не жрём, заперевшись в своём кабинете от других, и нам из кормоцеха во вшитом в карман пакете никто из полу-пидарасов кашу с хлебом не таскает! И твой ремонт нам на хер не упал: мы пациенты, а не строители.

Тут поднялся смех всех пациентов, ропот и одобрения слов Серого, и злобных оценок слов Корыта, а также опасные отзывы о вкусном и полезном корме, плохом телевизоре, пакетах, пидарасах, хозработах и вообще обо всём… Корыто, явно недовольный, спешно вышел. За ним поспешили несколько дежурных фельдшеров, старший дезинфектор отделения (пидарас конченный) и полу-пидарас, в карман старой больничной пижамы которого и был вшит пакет для тайного трафика корма в отделение.

– Зачем так резко, Серый? Стуканёт же…

– Вячек, надоело! Достал, Корыто тухлое!

– Доцент в надзорку может положить за это, – ты на его слова хер положил!

– Не на его слова (вряд ли он вообще именно эти слова говорил), а на Корытины, и положил я на пакет, который запрещён, на телевизор, который нельзя отключить независимо от меня, на ремонт, который не моя обязанность.

– Да я-то это знаю, а вот как преподнесут…

– Да по херу!

Телевизор, включённый Корытом в момент старта из процедурной, нагрелся и начал показывать уже вовсю идущие «Новости медицины», младший фельдшер четвёртого отделения Эдик Питбуль бежал по раскалённому асфальту, обливаясь потом, в Ординаторскую.