Читать книгу: «ХХ век. Известные события без ретуши», страница 8

Жуков очень хорошо относился к Горбатову, Берзарину – командармам нашего фронта. Если верить Казакову Василию Ивановичу, командующему артиллерией, то бывало, от Жукова ему немало доставалось. Однако Казаков понимал, что Жуков, хоть и ругается, но ценит его, и потому никогда не прогонит.

Берзарин был, конечно, толковый человек, боевой командующий. Жуков назначил его первым комендантом Берлина. Не скажу, что он подхалимствовал. Это самостоятельный, твердый человек. Жуков его, очевидно, и раньше знал, до войны. У Берзарина армия была большая, стояла на главном направлении. Впрочем, и Берзарину он ничего не спускал. Но не так поносил, что ли. Чувствовалось, что симпатизирует.

С членом Военного совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенантом Константином Федоровичем Телегиным Жуков дружно жил. Но близких друзей я его не знаю. Не знаю, с кем он дружил.

В феврале 1942-го Сталин снял меня с должности командующего ВВС Калининского фронта. Командующим фронтом был генерал-полковник И.С. Конев. За непочтительное отношение к Громову. Михаил Михайлович Громов был командиром той дивизии, которой я командовал и с которой прошел с Дальнего Востока на фронт в первые дни войны. Когда Громова назначили комдивом, я уже был командующим ВВС фронта.

Когда прибыл на фронт, сразу поехал в родную дивизию. В дивизии были истребители и бомбардировщики-штурмовики. Повстречался с Громовым и его командой, немного побыл у них и сказал, что посмотрю штаб дивизии. Не буду инспектировать, а просто по-товарищески поговорю с офицерами. Так что занимайтесь пока своими делами.

Ну, а начальник штаба дивизии полковник Баранов был весьма своеобразный человек. Он не терпел, когда вмешиваются в его дела. И свою должность защищал всеми возможными и невозможными способами.

Через некоторое время, через месяц примерно, звонит мне заместитель начальника ГШ ВВС:

– Сергей Игнатьевич, а кто Громова снял с должности командира дивизии?

– Никто не снимал. Я вот по вашему требованию передал ему явиться в ГШ ВВС. На вашей телеграмме и написал: убыть Громову… Хотя из вашей телеграммы было ясно, для чего вы его вызываете. Но я его с должности не снимал.

– Хорошо, передайте это телеграфом.

Через часок заместитель начальника ГШ ВВС опять звонит мне по «ВЧ».

– Слушайте, Громов утверждает, что он снят с должности и отправлен в ГШ ВВС.

– Это неправильно. Никто не снимал. Ни я, ни командующий. Он отправлен по вашей телеграмме.

– Передайте мне это по телеграфу.

Передали. Ну а меня заинтересовало: что же передали туда, если Громов утверждает, что его сняли с должности? Так как я на телеграмме написал, и замполит мой Юхимчук подписал, что комдиву Громову отправиться в Москву по вызову ГШ. А в исполнение должности вступить заместителю Байдукову. У Громова у одного был заместитель, в других дивизиях не было. Я же знал, что Баранов, если официально не оставить в дивизии заместителя, заявит, что он заместитель, и все. Поэтому и поставил Байдукова исполняющим обязанности командира дивизии.

Стал в штабе искать. Нет телеграмм. Ни той, которую прислали из ГШ, на которой я резолюцию написал, ни той, что передали туда. Нет. Не найдут. Час ищут, два ищут – и нигде не найдут. Пропали. Я заподозрил какой-то злой умысел по этому поводу. И решил, пусть передадут мне текст из дивизии, который там приняли.

А начальником оперативного отдела штаба дивизии был мой бывший главный штурман. Я его попросил. Он передал. И, к своему ужасу, читаю: «Командира дивизии Громова отправить в Москву. Дивизию принять Байдукову. Руденко, Юхимчук».

Но такая телеграмма передается, когда она подписана. Говорю:

– Кто же переиначил эту телеграмму?

Тоже не найдут. А уже 4-5 часов утра.

Тут появляется главком ВВС Новиков Александр Александрович, который был на нашем фронте.

– Ты что тут делаешь?

Ну, я ему и рассказал.

– Да наплюй. Сняли, так правильно его сняли, чего там. Давай, занимайся боевыми делами.

И мы стали заниматься. А во второй половине дня его вызвали в Москву. Это Сталин приказал. Он прилетел. Вечером звонит его порученец:

– Вы не унывайте, все обойдется.

Я не понял, что такое. О чем речь. Но по телефону не стал уточнять.

Вечером вдруг открывается дверь штаба, появляются Громов, Байдуков, начальник штаба тыла… И я понял: мы сняты с должностей, а они назначены. Я был генерал-майором, командующим ВВС фронта. Это в Калинине было.

Стали вести себя, как хозяева. Громов спрашивает, каково состояние ВВС.

– А в чем дело? – спрашиваю.

– А вы разве не знаете?

– Я ничего не знаю.

Он вынимает бумагу – выписку из приказа, о моем освобождении от должности командующего ВВС и назначении Громова.

– Ну, вот теперь, – говорю, – ясно.

Звоню Коневу. Конев:

– Мне известно, я очень сожалею, но ничего не сделаешь. Утром приезжайте ко мне с Громовым.

Явились к нему. Конев не стал принимать во внимание Громова, со мной только разговаривал. У Громова было звание комбриг, звания генеральского он еще не получил. Но погон и у генералов не было. Конев сказал, что он докладывал Сталину, просил за меня, но тот непоколебим. Снять – и все.

Ну и мы уехали в Москву. Осадное положение. До 18 часов нас на концерт послали в Дом Союзов. Вышли на перерыв, и я встретил двух однокашников по академии Жуковского, которую окончил в 1932 году. Разговорились, закурили. Они:

– Поедем к нам, что этот концерт…

Академия Жуковского уже за Волгой была, а они приехали по делам. Поехали на их квартиру. Жены были эвакуированы. Хватились – уже одиннадцатый час. Осадное положение. Они:

– Чего ты поедешь в ЦДСА? Трамваи не ходят. Переспим, утром мы поедем в ВВС, а ты – в гостиницу.

Утром я приезжаю. Жил на третьем этаже. Смотрю, ключа моего у дежурной нет. И ее нет. Думаю, убирают. Подошел – номер закрыт. Возвращаюсь. Дежурная стоит, по телефону говорит:

– Да вот он идет, – и передает мне трубку.

Начальник ЦДСА, генерал:

– Вы где были?

– А вам что? Почему вы спрашиваете?

– Да вы не обижайтесь на меня. Нас с 12 ночи до сего времени мутузили, искали вас. Подняли всех ваших знакомых, с кем вы говорили и не говорили. Так и не нашли. Теперь уж и я, и дежурная пойдем спать.

– Ну, пожалуйста, спите.

Через некоторое время звонит порученец Новикова и говорит:

– Сейчас послали вам машину, приезжайте. И главнокомандующий приедет. Вас искали всю ночь.

Приехал, захожу к главкому.

– Слушай, где ты был?

Я рассказал.

– А я был у Сталина. Закончил ему докладывать часов в 12 ночи. Он мне и говорит:

– Ну, так где этот самый Руденко, покажите мне его.

Главком сказал: «Есть!» – и вышел к Поскребышеву, чтобы позвонить и вызвать, а меня нет. Сталин через некоторое время вызывает Новикова:

– Ну, так где ваш генерал?

– Ищем, не найдем

А уже часа 3 ночи. Сталин говорит:

– Пьянствует где-нибудь ваш генерал.

– Товарищ Сталин, не пьет.

– Ну, тогда у девок…

– Не знаю, может быть.

Новиков к вечеру вызвал меня к себе на квартиру, и оттуда поехали к Сталину. Идем по коридору в Кремле. Главком:

– Ты знаешь, меня на политбюро часа два «правили» за то, что ты Громова аристократом назвал. Почему ты его аристократом назвал? Имей в виду, Сталин спросит, почему. Он здорово обиделся за этого аристократа. Сталин обиделся.

Я и так шел – ноги тряслись, а тут и вообще – душа в пятки. Заходим к Поскребышеву, тот открыл дверь и сразу к Сталину нас. И опомниться не дал.

Заходим. Сталин ходит по дорожке. У большого стола стоят Шапошников, Маленков, Молотов, Черевиченко и Голиков. Меняли командующих фронтами. Брянским фронтом командовал Черевиченко Яков Тимофеевич, его меняли на Голикова Филиппа Ивановича. Вот они и беседовали.

Сталин махнул рукой, мы вошли, поздоровались. У меня же не выходит из головы «аристократ». Стоим, они продолжают разговаривать. Через некоторое время Сталин переходит на авиацию.

– Вот, – говорит, – авиация плохо очень работает. Почему у вас летают по «железке», по речкам, а не по компасу?

– Товарищ Сталин, – говорю, – не летают у нас так. По компасу летают. Я дивизию привел с Дальнего Востока. И от Свердловска до Москвы мы долетели за один день. С посадками. И шли по компасу. Если бы мы шли по «железке», то не успели бы.

И когда стал разговаривать, у меня страх, как рукой сняло.

– Хорошо, – говорит, – а почему вы Громова аристократом назвали? Он поборник летать по приборам, а вы его аристократом назвали.

Это меня, как молнией ударило. И я сразу вспомнил, почему я его аристократом назвал.

– Товарищ Сталин, не так это было. Мне командующий фронтом поставил задачу разбить деревню Мочалово, так как немцы в этой деревне сделали дзоты под домами. И на ночь или когда тихо от артиллерии, они живут в теплом доме, а когда драться – спускаются в дзоты. И комфронтом приказал разбить эту деревню. Я поставил всем командирам задачу и приказал, чтобы свои решения они доложили мне к 5 часам утра. Лично. Все командиры дивизий доложили, а от Громова прибыл начальник штаба. Я спросил, почему комдив не докладывает. Он говорит: «Спит». Я ему: «Поднять!»

Сталин рукой машет:

– И поднял?

– И поднял. И он доложил мне.

– Но дело не в Громове, в конце концов. Почему у вас плохо все делается?

– Не делается, товарищ Сталин, – и робость вся пропала, и стал, не препираясь докладывать ему, как мы делаем, а не так, как ему кто-то сказал.

В конце концов, Сталин Новикову говорит:

– Ну, куда мы его посылать будем?

Новиков:

– Есть, товарищ Сталин, проект приказа, – и раскрывает папку. Как вы указали.

А это должна была организовываться группа Ставки Верховного Главнокомандования. 10 полков. Это была очень крупная группа в 1942 году. И на Волховский фронт – Власова выручать.

Сталин и говорит:

– Мы группу новую организуем. Хотим испробовать, как вы этой группой будете командовать, чтобы другие переформирования сделать.

(Штаб мне дали маленький: начальника оперативного отдела – одного, по одному начальника разведотдела, связи, и я – заместитель командующего фронтом – четвертый. И хотели, чтобы я командовал, как следует).

– Так вот, мы думаем, чтобы эту группу не использовали, как угодно, а только в целенаправленном состоянии. Когда немцы наступают и где тяжело – ударить всей группой. Если мы будем наступать, то тоже ударить в одном месте. И группой должны вы командовать, командующему фронтом она не подчиняется. Подчиняется Верховному. Вы должны спросить разрешения у Генштаба, они мне доложат – и вам разрешат или не разрешат. Вот так. Справитесь с этим командованием?

– Справлюсь!

Подписал приказ – и мы ушли.

Вышли из кабинета. Новиков говорит:

– А они меня за компасы и аристократа таскали 2 часа на Политбюро. Ты, говорит, определенно понравился. Чем – я сам не знаю. Вот тебя так не мутузили. Легко отделался. Мне просто удивительно.

А в апреле 1942 года стали формироваться воздушные армии, прообразом стала эта группа. Потом я принял 7-ю группу на Брянском фронте.

На этом, к сожалению, рассказ Сергея Игнатьевича в тот раз закончился. А больше нам встретиться не пришлось. Открываю его книгу «Крылья победы», изданную в 1985г. издательством «Международные отношения». На титульном листе коротая подпись: «Т. Быстрову С.И. от автора. С уважением, С. Руденко, 7.3.90г.»

АДМИРАЛ ОРЕЛ С ОРЛИНЫМИ ПОВАДКАМИ

Александр Евстафьевич Орёл – советский военно-морской деятель, адмирал профессор, командующий Балтийским флотом ВМФ СССР (1959—1967).

С адмиралом Орлом я встречался в 1989 году на его Ленинградской квартире. Он не очень жаловал журналистов, но его о нашей встрече попросил главком ВМФ В.Н. Чернавин, и Орел встретил меня весьма любезно. Вообще-то я хотел расспросить Александра Евстафьевича об его участии в создании первой советской атомной лодки, но адмирал разговорился. И вот получилась такая биографическая беседа, благо мемуаров адмирал Орел не писал.

Родился я в Петрограде, в Выборгском районе, поближе к Финляндскому вокзалу. Там церковь была, в которой меня крестили. После войны ее сломали. Мой отец был рабочим, работал на многих предприятиях, но перед самой войной, отслужив уже в армии, работал на планерном заводе братьев Лебедевых, на Черной речке. Его призвали из запаса в ратники, в ополчение, и служил в Свеаборской крепости. И вернулся оттуда уж после того, как нас с Муринского проспекта, где мы жили до революции в подвальном таком помещении, переселили в дом, в этом же районе, на Болотной улице, в квартиру какого-то английского инженера. После революции он уехал. Нам дали большую комнату – библиотеку. Большие окна, стеллажи. Я и читать-то научился в этой библиотеке.

В 1918 году, мне было девять лет, всех ребят Выборгского района собрали, погрузили в эшелон и повезли в глубь страны. Кто где хотел, там выходил. Везли от голода в более хлебные места. Нас было пятеро детей и мать. Мама шила на дому солдатское белье. Доехали мы до станции Барабинск, где жил брат отца, железнодорожник, помощник дежурного по станции. Там вскоре восстали чехи, потом территория оказалась занята колчаковцами. Отец во время гражданской войны пробился на эту станцию. По поселку бродили пьяные поляки, требовали водки, ругались. Там был отряд и поляков. Комендант станции – чех. А поляки гарнизонную службу правили, задерживали в депо арестованных. Отец в первые же дни избил нескольких пьяных поляков. Минут через двадцать прискакал целый эскадрон, отца избили и забрали. Хорошо, чехи после вмешательства брата отца выпустили. Мать собрала ему вещички, и он скрылся. Встретились с ним уже после освобождения красными этой территории. В Омске он работал. Это был уже 1920 год. Когда стали строить Челябинский тракторный завод, он на заводе работал, потом на абразивном заводе и там был раздавлен паровозиком, который между цехами осуществлял перевозки. Зимой это было. У отца шапка была завязана, не услышал паровозика.

Мы приехали в Омск. Там окончил я семилетку. Это было в 1923 году. И сразу пошел работать в Западно-Сибирское пароходство. Сперва матросом на несамоходной барже, потом на пароходик местного значения. Был мне шестнадцатый год. В 1925 году меня профсоюз направил в техникум водного транспорта в Омске. Учились там уже капитаны пароходов, бывшие солдаты, а молодых ребят было нас двое.

Зимой я учился, а летом плавал на этих судах матросом. Жил в общежитии при техникуме.

В 1928 году мне предложили ехать поступать в морское училище. Да я и сам мечтал о флоте. У нас в Сибири был отряд военных моряков, который исследовал моря северного побережья. В 1929-м году, уже окончив техникум и плавая помощником капитана парохода, поехал в отпуск и поступил в училище Фрунзе на первый курс. Принимали со средним образованием, а те, кто после семилетки – шли на подготовительные классы. У меня было среднетехническое образование. В 1932 году училище окончил. Горшков выпустился на полгода раньше.

Отбирали выпускников в подводники. Состояние здоровья проверяли и желание спрашивали. Я изъявил желание. Уже был помощником командира взвода в училище. Просился на Дальний Восток, но там лодок не было. Назначили меня на Черноморский флот. Попал на лодку "Декабрист" командиром штурманской группы. Через некоторое время перевели на "Гарибальдиец", типа "Ленинца". А потом перевели на строящуюся для ТоФа "Малютку" 6-й серии. В 1934 году я оказался на ТоФе. Исполнял обязанности дивизионного штурмана и штурмана лодки Гаджиева «М-9». Команда была человек шестнадцать, а офицеров: командир, штурман, он же помощник, минер и еще механик.

Служил я у Гаджиева до прибытия дивизионного штурмана, окончившего классы. Жили на плавбазе "Саратов". Был женат. Женился, когда поехал в отпуск из училища в Омск. А из Челябинска приехала моя сестра младшая с подругой. Я познакомился и женился.

Потом стали отбирать на командирские классы. Вернее, на офицерские, по специальности. Нас целую группу отправили в Ленинград на курсы командного состава. Там на меня посмотрели и отправили на командирские классы. Учили пять месяцев. Окончил в 1935 году. Приехала комиссия по кадрам. Начали с автобиографии, кто, откуда и почему… Мы все предназначались для ТоФа. А у меня заболела дочка костным туберкулезом. Ее отправили в военный санаторий на Черное море, в Евпаторию. И жена Нина Ивановна туда уехала. Я на комиссии так робко заикнулся о болезни дочери, сказал, что мне на ТоФе очень нравится, но вот такие обстоятельства.

Меня назначают на Балтику. Помощником на "Щуку". Служил на базе в Кронштадте, а жена жила в Ленинграде. Тогда ведь в Кронштадте весь флот и располагался. Бригада там, эскадра стояла. Другой базы не было. После уже стала часть бригады базироваться в Ломоносове. И при царе там лодки стояли. Через некоторое время командира с этой лодки Дмитрия Михайловича Касьмина назначают командиром лодки, которая строилась по немецким проектам на Балтийском заводе. Три штуки строили. Там были и немецкие подводники, жили они в "Астории", ходили, наблюдали за строительством лодок. Торпедные аппараты решили поставить свои, и от немцев скрывали. Но они как-то посмотрели и говорят: что вы такие аппараты ставите, мы от них еще в ту войну отказались. У нас были бронзовые сверленные, а у них уже сварные стальные. Потом отказались от их моторов электрических, а помпы, батарея, шпангоуты для прочного корпуса, перископы, система погружения, всплытия – все было немецкое. Пушки поставили свои: 100- и 45-мм.

Ну вот, я пришел на эту лодку. Мостик был раздвижной, таких у нас не было. Сначала их называли "Немки", "H-1", "Н-2"… Но когда они стали плавать, переименовали в "Сталинцы". Их было построено десятка два. На Балтике было тринадцать. И только «С-13» осталась цела, остальные погибли. Эти "эски", конечно, во многом превосходили наши "щуки" и по скорости, и по автономности, и по вооружению, и по системе погружения. 40 секунд погружались. А нашей минуты надо было тратить. Воздух высокого давления на наших был внутри лодки, а здесь снаружи, и баллоны 400 литров. Предельная глубина погружения – 200 метров, а у наших – 150.

Летом 1935 года я пришел на новостройку. Погружение. Наши сомневались, как бы лодка не опрокинулась, в остойчивости сомневались. Поэтому заставили погружаться на Heве зимой. Там яма напротив завода. Но немецких инженеров не взяли. Это тоже еще осложнило дело. Погрузились нормально, остойчивость хорошая. А сомнения возникли отчего. Построили наши огромные лодки с двумя 100-мм пушками, стали док осушать, и одна опрокинулась.

И вот она стала плавать. Показала хорошие скорости. А потом командира моего назначили командиром дивизиона "Щук". И из этих лодок оформили дивизион, потому что они одна за одной шли – три корпуса. И назначили командиром дивизиона Воробьева. Это он был первым командиром "С-55". А я был старпомом, потом командиром этой лодки. Когда она вступила в строй в 1936 году, дизеля на лодке были реверсивные, у нас раньше не было таких. Все маневрирования в гавани производились под электромоторами. Первый механик был Брама родственник Капицы. Хорошая была команда, только один из армейских офицеров – минер Васильев. Два механика было, замполит Кулаков, известный в последующем адмирал. Он окончил политическую академию, был единственным с таким образованием на лодке. Минер – один, штурман – один. Начали плавать, и вот я стал отрабатывать швартовку под дизелями. Командир я был самый молодой на этом дивизионе. Швартовка оказалась удачной.

Потом вдруг меня вызывают в Ленинград, какая-то комиссия. Ничего не говорят, только заинтересовались фамилией. Откуда, мол? Оттуда-то, отец был Орел, вся деревня была Орлы, но еще в первую мировую войну деревня не сохранилась.

Солидные лица в комиссии, беседуют со мной. В помещении тыла базы. "Хорошо, идите". Оказывается, это в Испанию меня хотели отправить. С моего выпуска с Черного моря Бурмистров попал. И Египко. Они же никого там не атаковали, хотя об этом пишут. Египко-то и не пытался, в атаку он не выходил. Он золото возил, правительство перевозил.

Моя лодка была "С-1", стрелял я хорошо. А потом меня назначают начальником штаба на 3-ю бригаду малюток в Ориенбауме. Много лодок, шесть дивизионов, на лодках командиры – большинство мои однокашники. Есть постарше. Командир бригады Пышнов – блестящий офицер, Осимолов был начальником штаба – умница. Пять комдивов. Так вот потом всех их арестовали. А назначили командиром бригады командира лодки Васильева Алексея Петровича, хороший такой человек, вестовым в царском флоте был. А меня – начальником штаба. Только политработники старые остались. Елсуков был комиссаром бригада, начальником политотдела – Медведев… Арестовывали и командиров лодок – моих однокашников.

Комбриг человек хороший, но в море не ходит. Руководить стрельбами не ходит, а я никогда ими не руководил, я только стрелял сам. Хорошо умный человек был до меня Осимолов. Раньше же никаких писаных централизованных документов не было, а у него везде разработки. Как проводить занятия с офицерами, все расписано… Он офицером-минером был. Я и стал делать так, как написано. Командиры дивизионов – тоже молодые ребята, но постарше выпуском. Какой там авторитет у меня перед ними. Но уставы здорово знал, память была хорошая. Мог прочитать документ и потом запомнить его весь. Стал проводить занятия. А командир бригады часто болел. Как что-нибудь сложное, столкновения были лодок с гибелью людей – он больной.

Вот между Ориенбаумом и Кронштадтом в ноябре лодка от столкновения с буксиром затонула на малой глубине. Командир люк захлопнул. Сам остался наверху. В корме людей спасли, а в носу 4 человека погибло. Нарком ВМФ Фриновский прислал комиссию ГПУ. Меня спрашивают: "Почему не послал людей на героизм?" Я три с половиной часа говорил погибающими, как надо спасться: выстрелить торпеду. Торпеда была боевая, но без снаряжения. А они плачут там: «Нет, мы не можем!» Я говорю: "Откройте крышку заднюю, нажмите штифт, потом откроите переднюю"… "Нет, мы не можем". Я подошел туда ночью. Глубина небольшая, крыша рубки была на поверхности. Лодку ударил буксир, с "Марата", проломил борт. Ударил в район центрального поста. Всплыл сигнальные буй, и я по телефону вел с подводниками переговоры. Но они не выполнили моих указаний.

Когда плавучий кран подвели, подняли корму, высадили из нее живых людей. Там большая часть экипажа была. А в центральном посту погибло два и в носовом отсеке четверо. Шесть человек. Погибли от переохлаждения. В то время командующим флота был адмирал Левченко, а Трибуц – начальником штаба. Подняли, а на них костюмы спасательные одеты. Их надо было на одежду одевать, моряки же их на голое тело почему-то надели. И дыхательных аппаратов там было много, т. к. они в первом отсеке хранились. У них аппараты одеты, а загубники выплюнуты. Еда там была. Но поскольку затопило батарею, там пена плавала, это электролит смешался с малосоленой водой.

Подняли, похоронили. Нам нарком ВМФ Фриновский 20 суток гауптвахты – командиру спасательного судна "Коммуна", который не смог подойти к лодке, и мне. А комбриг заболел, уехал на дачу, так и не появлялся.

И тут Левченко назначают замом наркома в Москву. А Трибуца – командующим флотом. Я ему: «Товарищ командующий, разрешите отправляться на гауптвахту?" "Нет, я скажу, когда тебе отправляться". Потом, в феврале, мне звонит (20 февраля 1938 года.): "А теперь вот иди садись на гауптвахту." Я пришел, переночевал, а 22-го же всех отпускают в связи с праздником. Нас там сидело четыре офицера. Я был капитан-лейтенант. Пришел какой-то старшина, начал было нами распоряжаться, да с матерком: ты – туда пойдешь, ты – туда-то. Я ему: "Ты чего это лаешься, дурак!" Он: "А я тебе прибавлю сейчас!" Я вырвался в караульное помещение к телефону, попросил командующего. Утром рано было, он еще спал. Доложил ему о безобразиях. «Ну-ка, дай мне телефон начальника гауптвахты». Больше меня не трогали, никого не трогали. Когда я уходил, сказал начальнику гауптвахты: «Пусть старшина извинится перед всеми офицерами, которых матом тут ругал»!

Дочка продолжала болеть. Она лежала несколько лет в Евпатории. Сказали, что ей в средней полосе нельзя жить. Жена туда ездит. Я стал проситься на Черноморский флот. Более того, мне хотелось перевестись куда угодно. С политработниками нашими со всеми рассорился. Да и замучился. День на стрельбах, потом ночью переправляюсь на шлюпке на Шепелев, на машине еду в штаб, потом готовлю документы. Раньше же не было помощников. Потом обратно… От комбрига ни помощи, ни поддержки.

Перевели на Черное море. А там в 1937 году арестовали командующего Кожанова. После него назначались флагманы флота 2 ранга Смирнов-Светловский и Юмашев. С марта 1939 года в должность комфлота заступил флагман флота 1 ранга Октябрьский Филипп Сергеевич. Это барин был еще тот. Хотя в 1924 году сменил свою фамилию Иванов на фамилию Октябрьский, в честь Великой Октябрьской социалистической революции.

На ЧФ меня назначили начальником штаба бригады, но уже «щучьей». Там и «малюточная» была, которой командовал Египко. Была и третья бригада – больших лодок "Ленинцев" – "Декабристов". Наша бригада стояла в Севастополе. Балаклавы тогда еще не было, все базировались вместе. А у них там свои соображения были: Крестовского, командира «малюточного» дивизиона, назначить на щучью, а меня к Египко – начальником штаба, на «малюточную» бригаду. Мне же "малютки" надоели. Сказал об этом кадровикам. Они: «Ну, пойдете на крейсер старпомом». А я на надводных кораблях не служил. Ну тогда на бригаду траления? Опять я отказался. Тогда меня, уже не спрашивая, назначили командиром дивизиона на «эски». Я согласился, но там штат не открыт. И меня заперли на "малюточную" бригаду начальником штаба. А там ничего, никакой организации. Командир дивизиона Крестовский выходит на одной лодке, поплавает, потом переходит на другую. Одна лодка там-то в ремонте, другая там-то. И Египко, как барин. Хотя у нас с ним были хорошие отношения.

Жена выхлопотала в коммунальной квартире комнатку. Египко говорит: "Ты поезжай в отпуск и привези все документы, разработанные на вашей балтийской бригаде". Он знал о них от меня. Приехал, и встретил где-то на вокзале комфлота Трибуца:

– Ну как там тебя приняли?

– Да вот, пока определили к Египко.

– Вот, сукины дети. Они так второго. Я сейчас на сессию Верховного Совета еду, ты подожди. Хочешь остаться на Балтике?

А мне сказали, что дочери в теплом климате нельзя жить, надо в умеренном. Например, в районе Ленинграда. Там сосновые леса… Я обрадовался предложению Трибуца. Тот:

– Я тебя вызову, никуда не уезжай.

Побывал я на бригаде. Виноградова Николая Игнатьевича вместо меня назначили, окончившего академию. Потом его именем корабль назвали. Хороший был человек. Он такой изобретательный, техничный. Тоже на полгода старше меня по выпуску. Вместе с Горшковым выпускался. И только Горшков его за что-то не любил.

Собрал документы, сказал Виноградову, что надо снять копии. Билет обратный купил. Вдруг вызывают меня в отдел кадров флота и говорят: «Все, приказ о твоем переводе отменен, только куда тебя девать? Командиром "К" пойдешь?" Это большая лодка, какой и Лунин командовал. Согласился. И больше в Севастополь даже не ездил. Сдал билет. Египко написал письмо. А вместо меня там назначили Гректова такого. Потом его разжаловали, отправили в штрафбат – во время войны уже.

Пошел на "К". Она заканчивает строиться. В Ленинграде. Среди офицеров экипажа были и мои старые знакомые, сослуживцы. Стали готовиться к ходовым испытаниям. Все нормально, швартовые прошли. Вдруг вызывают в штаб флота. Командиром 21-го дивизиона предлагают на 2-ю бригаду, к Касьмину опять. В Кронштадте тогда одна, 2-я «щучья» бригада, базировалась.

В дивизионе были «Щ-309», «Щ-310», «Щ-311». Дивизион и до мня значился на хорошем счету, а тут стали посмелее, стали в составе дивизиона под водой плавать, под перископом. Все удивлялись. Даже комфлота Трибуц решил посмотреть на наши маневры. Стреляли тоже неплохо. Хотя и неприятности случались. Как-то снаряды упали на Красную Горку. Мы зенитные стрельбы проводили, а самолет-цель с конусом летал так, что приходилось поперек залива ходить. Ну и «приземлились» снаряды не туда, попали им в ленинскую комнату. Гарнизон форта поднял панику, решили, что их финны обстреливают. Шаргин, начальник штаба бригады вызывает: "Если в конус не попали, будешь наказан". Но в конус попали. Я давал отбой, когда стрельба становилась опасной, но раньше-то УКВ на лодках не было, флажками сигналы передавали, а когда стреляют, кто там на сигналы смотрит. Приказ Трибуц написал, как сейчас помню его начало: "Некоторые командиры забыли, что пушки – не игрушки…"

Началась война с Польшей. В Прибалтике. И 2-я бригада стала базироваться в Таллине. 1-я – в Либаве. А мой дивизион по плану в ремонт должен был становиться, все три лодки, и мы остались в Кронштадте. Готовимся, разгружаем боезапас. Вдруг вызывают к командующему.

Спрашивает:

– Ты чего здесь делаешь?

– Так вот, дивизион оставили, готовимся к ремонту.

– Пьянствуете здесь наверное? – грубоватым Трибуц порой был.

– Да нет, готовимся в док становиться.

– Что сейчас делаете?

– Боезапас выгружаем.

– Сколько времени вам надо на это?

– Одна лодка уже в док встала.

– Сколько надо времени, чтобы восстановить боеготовность дивизиона?

Сказал.

– Иди, восстанавливай и жди команды.

Я удивился, что командующий говорит со мною напрямую, не через командира бригады. И вот я отправился в море с пакетом, который следовало вскрыть при получении определенного сигнала. Район нам назначили на выходе из Финского залива. В северной части. Две лодки: «Щ-309» и «Щ-310». Я – на десятой. Зашли потихоньку в эстонскую бухту, тогда еще там буржуазное правительство было. Выправили нам волнорез, который штормом повредило, и вышли на позицию. Как-то слушаю радио: наши доблестные войска отражают нападение финнов. Зачем же мне пакет-то дали? Открываю пакет, а там: в случае войны с Финляндией, занять позиции там-то и там-то. И на вторую лодку тоже пошла такая команда. Веселов «Щ-309» командовал. Но я с ней связи не имею. Позиция нам была назначена у входа в Ирбен. Было указано: немцев не трогать, остальных – по призовому праву. То есть, остановить, потребовать документы, узнать, кто такой, из какой страны, что везет, потом принимать решение – топить или не топить.

Но никаких судов нет, прекратилось там движение. В Балтику идут шведскими шхерами, там короче путь. Кто к финнам идет – тоже более безопасным путем. Вдруг дым – мы туда, в надводном положении, чтобы скорее настигнуть. Видим – идет пароход. Оказался эстонский пассажирский пароходик, который ходит из Стокгольм, но через Ирбен. Поднимаем сигнал: "Остановиться, капитану прибыть с документами." Там поднимают ответный сигнал, что это эстонское судно, имеем столько-то пассажиров… Подошли ближе. Там эстонский флаг вывесили. На палубе много народу: дети, женщины, мол глядите. Пропустили их. Еще какую-то лайбу заметили, но она шла под берегом, мы пытались ее остановить. Но она под латышским берегом, а Латвия-то не воюет.