Читать книгу: «Слабые люди», страница 25

–Почему за нами, если за тобой? Ты же– дочь героя, не я!

–А я скажу, что мы сестры. Будем вместе не разлей вода, я даже куплю тебе пентхаус– будешь женихов к себе водить… ну или невест.

–Фу!

–Не "фу", а "все самое лучшее"!

–Ты же понимаешь, что это все пока бестолковые разговоры ни о чем?

–Я тебе отвечаю– мой папа возглавляет группу преследования, а он такой человек, что, если уж вцепится, то ни за что не отпустит, уж поверь! У него как раз должен был пройти рейд, так что в ближайший час мы, возможно, узнаем о том, что скоро вот-вот станем баснословно богаты…

–Он, что, поехал в тот город?!

–Да!

–Дура, ты с ума сошла? Его же убьют!

Звонкий шлепок.

–Тихо ты– люди спят! – всхлип в ответ, – Ну, ну, милая, не плачь– я же не специально! С моим папой все будет хорошо– у него хорошо подготовленная команда, лучшие бойцы со всех частей, так еще и госслужбы на побегушках… ну же, утри слезы– ты мне больше нравишься, когда не плачешь.

–Да когда же они заткнутся-то?!– прошептал слева от Проводника бизнесмен, сосредоточенно пытавшийся углубиться в чтение новостной колонки, – Достали уже, сил моих нет!

Цокот каблуков, мягкий голос бортпроводницы:

–Простите, это вас зовут?..– назвала имя одной из болтуний.

–Да, да! – подтвердила та и шепнула подружке, – Это папа! Наверняка с хорошими новостями!

Даже ему самому стало интересно и Проводник открыл глаза, наблюдая, как худенькая фигурка блондинки удаляется вперед к бортовому телефону.

–Только гляньте на нее! – проворчал сосед рядом с ним, указывая на нее, – Сразу видно– дочь большой шишки, раз даже вызовы на борту принимает.

–Читайте дальше. – тихо ответил Проводник, не сводя глаз с голубых теней на ее веках.

Едва сдерживая довольную улыбку, наблюдал за тем, как медленно, с тяжелым осознанием, меняется выражение этого почти детского личика с едва сдерживаемой радости на удивление, а затем прекрасное личико, застывшее в мгновении неверия, побледнело от ужаса. Брови поднялись, глаза расширились и заблестели, в следующую же секунду брызнули слезы и слабый рот раскрылся в громком рёве. Ее подруга, почти внешне неотличимая от нее, выпрыгнула из своего кресла, подбежала к ней и сжала в своих объятьях, рукой пытаясь заглушить вопль по разрушенным надеждам. Обе упали на колени– первая, заходясь рыданиями, не переставая размахивать рукой, все еще сжимавшей белую трубку с оборванным проводом, и вторая, молящая ее об успокоении.

–Это ошибка!

Но это не было ошибкой– он сразу это понял, потому что знал, о чем речь. Загнанный зверь не сдавался, отказывался признавать многотысячный перевес, интеллектуальное превосходство своего противника– человека. Как бы они не старались, им его не загнать, не нагнать и не перегнать. Они возросли на его крови, питаясь его страданиями, смакуя каждую секунду его всеобъемлющей боли, ликуя от осознания, что наказание недостижимо далеко, почти что невозможно! И теперь он пожирает их, как они пожирали его, разрывая на куски, как они разрывали его, измывается над их истерзанными телами, как они измывались над ним. Они еще не раз услышат этот хохот, с точностью до малейшего содрогания, до малейшей октавы повторяющий их, еще не раз возбоятся до колик и не раз воспрянут в мнимой храбрости, чтобы тут же забиться в самые глубокие и темные щели в надежде, что звериный нюх не почует, не уловит след страха и обмоченных штанишек.

Справедливость спала слишком долго, чтобы позволить своему псу насытиться одной лишь тысячью.

И малолетняя ничтожная тварь, мечтавшая хвастать его головой, вывешенной на стену, познала свою первую потерю.

* * *

Вот так сюрприз: дверь открыл не иначе как очередной пережиток прошлого, запертый в теле ребенка, вырядивший его во все черное– старые, протертые до дыр джинсы, не менее древняя рубашка с закатанными рукавами, чуть ли не до пупка расстегнутая, оголившая подростковую грудь, едва-едва начинающую обрастать волосиками. Пышная шевелюра непривычно тусклого подростка курчавилась и вилась, невольно вызывая ассоциацию с солистом одной чрезвычайно старой группы с уклоном в отбывшей в небытие психоделику, если бы не крашеная в белый прядь у левого виска. Он был невысокий, довольно щуплый, довольно бледный, со смешанными чертами. Странное лицо, нос с горбинкой и стеклянные глаза, в которых то гас, то вспыхивал с новой силой нестабильный огонек. И поразительно тонкий, едва ли не безгубый, рот. Все, композиция испорчена! Не страшно, если б только он не оказался лжецом.

Глядя на молодого человека, Проводник качнул головой:

–Простите. Видимо, ошибся адресом.

Тот молча кивнул. Волосяная поросль вся заволновалась, заколыхалась при движении головы.

"Этакий мини-островок дремучей растительности…" – пронеслось в голове, пока мальчишка все так же безучастно смотрел на него. Наконец он выдавил гнусавым голосом:

–Не ошибся. Я оставил заявку.

"Ты?" Нет, такого быть не может. Уж кто-кто, а дети, бездумно стремившиеся к смерти, вряд ли вообще допускали мысль о том, чтобы найти себе спутника в последний путь из личностей посторонних, предпочитая якшаться с подобными себе, утешая себя мыслью, что с другом хоть в рай, хоть в ад. Какова вероятность, что человек столь молодой и непосвященный в жизнь предпримет сторонние поиски, рискуя попасться впросак, вложить свое тело в руки очередному психопату, вовсе и не допускающим благих намерений со своей стороны?

Чрезвычайно низка.

Тем не менее он вошел, раз уж пригласили.

Едва Проводник сел на предложенный стульчик, как кудрявый спросил, не налить ли чаю. Получив утвердительный ответ, быстро ретировался на кухню. Пора осмотреться.

Квартира как квартира, с претензией на минимализм. Все серое, квадратное и из пластика. На полу серый линолеум, стены тоскливо-серого цвета, шторы, рамки на картинах и черно-белых фотографиях, стол, табуретка и кровать аналогично серого цвета. Слишком тоскливо. Взгляду абсолютно не за что уцепиться. Как-то пустовато для гостиной– тут практически ничего нет. Возможно, в спальне все еще хуже– голые стены, белый матрац на полу, возможно пара вульгарных журнальчиков.

"Поразительная пустота. Мне нравится."

Навеянную мысленным осуждением завесу приподнял Третий, медленно вошедший в комнату с сервизной чашечкой чая в руках, поддерживающих и блюдце, при этом каменный взгляд, словно говоря: "Хоть капля прольется– уничтожу!", не отрывался от мутно-зеленого содержимого. Звякнув о стол, чашка неуклюже приземлилась перед гостем, немного расплескав свое содержимое. Тихое: "Черт. Сейчас уберу.", удаляющаяся на кухню худая спина. Тишина. На что смотреть, пока клиент изображает из себя хорошего хозяина? Стоит отдать ему должное– здесь довольно чисто и опрятно. Пусть и не впечатляющий, но все же ощутимый контраст в сравнении с предыдущими. Подняв глаза, Проводник молча проследил за тем, как серая от долгого употребления тряпка вытерла влажный след, затем сделал первый глоток. Посредственно, почти безвкусно, не имеет ничего общего с водой– даже у нее есть свой вкус.

–У нас самообслуживание. – ехидно сказал юнец и поставил перед ним сахарницу.

–Спасибо.

–Пожалуйста.

Он покачал головой.

–Обойдемся без любезностей и пустословия. Я приехал сюда и ожидал увидеть… кхм… более взрослого заказчика, а не подростка с юношеским максимализмом.

–Ой, ну все, началось, началось! – замахал руками на него Третий и рывком двинулся на кухню.

Вернулся он оттуда с пачкой табака, трубкой и маленьким ершиком. Положив перед собой газету, начал сосредоточенно чистить. Вытерев о штаны маленький железный фильтр, скорее похожий на малюсенькую боеголовку, вставил в цапфу мундштука, которая затем медленно вкрутил в чубук, чуть прищурив при этом глаза. Скатал щепоть чуть влажного табака в шарик, вложил в чашу, утрамбовал мизинцем, повторил, затем пафосным движением выудил из кармана зажигалку и продолжительно затянулся, выпуская порциями голубоватый дымок. Наконец, сделав глубокую затяжку, молодой человек закатил глаза, задержал дыхание и выпустил дым через ноздри, выждав перед этим секунд десять. Лицо невозмутимо, но тело еле заметно дрогнуло.

Проводник равнодушно следил за тем, как Третий довершил комбинацию очередью из пяти колец, затем продолжил:

–Ты обманул меня. Из-за тебя я приехал в такую даль, потратил деньги и ушел из места, где мог жить.

–Да-да-да, начинай ныть, вперед! – мальчишка выпустил дым ему прямо в лицо, – Что, молчишь? То-то и оно! – верхняя губа оттянулась наверх, обнажив серые острые зубы в неприятной, даже плотоядной ухмылке, – Ты убиваешь людей. Тебе это должно быть без разницы– кого на сей раз отправить на тот свет. – "А он прав. Ничего, кроме возраста и сопутствующей ему глупости, не отличает этого персонажа от всех остальных."– Более того, ты приехал сюда, судя по всему, издали, а значит, потратил кучу денег. Из этого, естественно!..– он подкрепил свои слова вальяжным взмахом руки, пыхнув трубкой, – Естественно, из этого следует, что тебе нужны деньги. А у меня они есть. – противно захихикал тоненьким голоском, – У меня есть то, что тебе нужно, а ты можешь сделать то, что нужно мне.

–Кажется, ты понятия не имеешь, что входит в перечень моих услуг…

Перед ним шлепнулся плотный конверт. Проводник пересчитал. Сойдет.

–Я слишком труслив для самоубийства, потому ты мне и поможешь.

–Да черта с два.

–Я доплачу. Еще треть обговоренной суммы– и можешь сразу забыть обо всех своих проблемах! Сам знаешь– большие деньги. Машину на них, конечно, из списка суперкаров не прикупить, но на обычный трейлер хватит. Берешь, покупаешь и уматываешь в любую сторону, в какую только захочешь! А не захочешь, так можешь остаться здесь– понаблюдать, как вокруг меня будут бегать всякие моральные уроды, которые у всех на виду будут обнимать это тело…– шлепок по животу,– …а затем, едва последний взгляд постороннего отвлечется на что-то поинтереснее, попросту потопчутся на нем, радуясь, что сумели, смогли дожить до этого счастливого дня! Соглашайся. Мне– смерть, тебе же шоу и деньги. Лучше варианта у тебя все равно нет, раз уж ты забрался в такую даль.

Противный щенок знал, на что давить и чем завлечь. Ох, паршивец! Тут и думать нечего, оставалось соглашаться или разворачиваться и уходить. Не выгодно.

"Контракт важнее!"– "Он еще ребенок. Вокруг него полно людей, которые озаботятся его уходом. Слишком опасно."

–Если тебе не хватило задора на самостоятельное решение проблемы, может, моя услуга тебе не так уж и важна?

–Обижаешь, дядь– еще как важна! Когда я нашел твое объявление, то сразу же скумекал, что это– мой шанс! Итак… ты предпочитаешь сделать это сразу или у тебя, ну, в правилах провести что-то вроде собеседования? Может, тест какой, нет?

–Я не провожу ничего из этого. Я просто говорю с людьми, даю им рассказать немного о себе, утвердиться на своей причине уйти. И я всегда знаю, что их причина не является пустышкой или вымыслом. Они убегают от чего-то, с чем не могут или не хотят сладить, потому что не верят в то, что иной расклад в их жизни вообще возможен, ибо единственная рисуемая помимо смерти перспектива– отсутствие перемен к лучшему. Разве ты можешь утверждать что-то подобное?

–Да!

–Нет. – мистеру Три не понравился ответ и он, сузив свои глаза и оскалив рот, приблизился почти вплотную к лицу Проводника:

–Это еще почему?!

–Ты слишком полон жизни.

–Жизни, значит…– мальчишка почти что самодовольно рассмеялся ему в лицо, – Может, дашь мне шанс реабилитировать себя в твоих глазах?

–Мне без разницы.

–И повода идти на попятный у тебя так же нет. Но я все же попытаюсь, ведь мы здесь, с тобой, за чашкой чая– общаемся! Так? – оскал сменился улыбкой, – Я не знаю, как объяснить тебе свои желания и помочь понять, что они не изменятся даже через тридцать лет. Скажу тебе так: я никогда ни в чем не был уверен, но в том, что этот идефикс никуда не исчезнет, уверен на все сто процентов! Можешь назвать меня дураком, обесценить мое стремление к смерти, как вы, взрослые, всегда это делаете, потому что не можете иначе контрагументировать мою позицию, но я тебе гарантирую– ничто не изменит сказанное. Я хочу умереть. Не сегодня, так завтра. Но не послезавтра. И не через недельку. Предложишь мне попытаться жить– так я откажусь, потому что я не хочу жить!

–Почему?

–Потому что никто не способен меня прогнуть!

–Почему ты не хочешь жить? – терпеливо переспросил Проводник, на секунду прикрыв глаза.

–Тебе это не важно. Твоя работа заключается не в том, чтобы спрашивать, а в том, чтобы просто слушать. Может, ты и привык к тому, что остальные твои клиенты– те еще нытики, но я не такой! Я– всего лишь трус, который не смог без тебя обойтись, и мне всего лишь нужно, чтобы ты был рядом. Не как друг, не как суррогат любимого, а просто как человек. Конечно, я мог бы купить ту новомодную куклу-шлюху, но, если честно, я не хочу, чтобы подобное безобразие нашли рядом с моим телом, понимаешь?

–Что плохого в кукле? Она идеально похожа на человека, если не считать искусственно выровненную кожу и отсутствие разума. А так ты бы мог загрузить ей на голосовой проектор свои любимые песни и спокойно засыпать под звуки ее плясок.

–Скучно, неинтересно, обыденно. Этим пускай старики тешатся, а мне нужен человек!

–Складывается впечатление, что ты хочешь уйти из жизни не потому, что не хочешь жить, а всего лишь ради трехдневной славы.

Третий тут же рассмеялся, хлопая себя по коленям, то откидываясь на стуле, но опадая на колени.

–Нет, нет! – закусив палец до крови, он смог приостановиться, – Нет!– взгляд холодных глаз, полных спокойствием,– Я не хочу славы… А давай перефразируем? Я хочу славы, но хочу ее точно так же, как… допустим, чизкейк. Не понимаешь? Ладно, еще раз! Я хочу славы точно так же, как… переспать со всеми первокурсницами в местном колледже. Ладно, не буду ходить вокруг да около: перспектива! Перспектива славы, как и секса с рядом не вполне определенных лиц женского пола меня привлекает, с этим я даже спорить не буду, но! Это мне совсем не нужно.

–Тебе нужна смерть. Беспричинная, просто произошедшая в один день.

–Да!

–Всего лишь слова, а я все еще не понимаю.

Третий вновь ухмыльнулся:

–Ну, вот и славно! А сейчас собирайся– идем пить чай.

–Мы же только что пили.

–Ты пил. А я чай пью в специальном месте. Кафе называется. Там я и попробую тебе все разъяснить.

На улице было ощутимо холоднее. Городок, в котором жил клиент, был убог и сер, прямо как его комната– даже многочисленные газоны изобиловали лишь искусственными цветами всех цветов радуги, лепестки и ленты которых за несколько лет полного игнорирования выцвели и поникли. Ни единого намека на многоэтажки, бесчисленные жилые комплексы, сплошь замкнувшиеся в растянувшемся на десятки километров спальном районе. Серые машинки, серые людишки. Данный населенный пункт располагался на севере с присущим его прелестям унынию, буйных, вырезающих символы на живых лицах своими колючими струями ветров, проливных дождей и сухой, морозной зимы, простирающей свои северные сияния как единственную цветную деталь во всем бледно-белом антураже на круглый год. Наверное, здесь оно было единственным развлечением, которое могли позволить себе жители города.

Шагая по грунтовой дороге, Проводник спрашивал себя, на кой черт вообще взялся за подобные нелепости. Он признавал прибыльность своего дела, но не мог отречься от явной глупости как самого себя, так и своих клиентов. Провожая взглядом людей, внешне и внутренне неотличимых друг от друга, он не чувствовал ни удовлетворения, ни сочувствия. Ничего. Можно было даже сказать, что Проводник относился к своему занятию не иначе, как продавец относится к своей работе– не нравится, но надо. Только вот действительно надо ли? Действительно ли так он необходим или является частью каприза человеческой натуры? И все-таки грех жаловаться на то, что получилось попасть в золотую жилу– глядишь себе, работаешь раз в месяц и живешь, ни в чем себе не отказывая. Кто может таким похвастаться? Да никто.

–Раньше я не любил утро. – внезапно сказал Третий, так ни разу на него не взглянув, по-прежнему бодрым шагом рассекая серые асфальтовые реки, – Не за то, что оно всегда серое и безрадостное. Просто приходилось буквально выдирать себя из сна, чтобы вкусить пепельный привкус очередного дня, не отличающегося от всех предыдущих. Проходить через физические и психологические муки, чтобы просто начать симулировать жизнь– разве это не смешно?

–Нет.

–Я так же и думаю. Чувствую себя частью шутки, выслушав которую никто даже не улыбнется из вежливости. Когда-то я думал, что это– просто депрессия, ну или, на крайний случай, обычная апатия, связанная со сменой лунных циклов и времен года. Знаешь же, как говорят– весной и осенью все психи просыпаются? Так вот, в себе ничего подобного я так и не нашел. По идее, если со мной что-то не так, то это было бы заметно, ощутимо внутри. – тут он поднял глаза на Проводника, – Чувствовать что-то внутри себя– это же не так плохо, правда?

–Правда. Как никак– чувства неотделимы от нашей сути. Именно они являются катализирующим фактором формирования наших мыслей и последующих после них действий, пусть даже и идущих вразрез с направлением появившейся идеи, отмеченной либо как несостоятельную, либо как не приносящую ощутимой пользы.

–Так. Но вместо этого во мне всегда было другое. Все, что я делал– пытался найти это в себе, но в конце концов понял, что все, что я делаю, происходит не из внутренних потребностей, а из соображений частичной выборки, не зависящей целиком от меня. Как игральные кости– ты бросаешь три и тебе выпадают, допустим, пара пятерок и одна единица. Смотришь в себя, сверяясь со внутренним списком обозначений, и делаешь согласно указаниям. Дело сделано, люди или аплодируют тебе стоя или крутят пальцем у виска, мол, нашелся очередной псих безмозглый! А я… А что– я? Я-то знаю, что не это хотел сделать или испытать. Более того– я ничего не хотел делать! Все, к чему тянет остальных, меня если не отвратит от себя, то представится крайне неблагоприятным вариантом, потому что уже было. Я не хочу делать то, что делают остальные, но мой выбор невелик. Или поступить, следуя воле одной толпы, или поступить аналогично воле другой. Большинство выбирает жить, меньшинство– умереть. Я не тянусь к званию индивидуальности и не стремлюсь как-то себя обособить, но все же выбор меньшинства меня устраивает. Однако…– сделав паузу, переходя дорогу перед нетерпеливым водителем, мальчик продолжил, – Сделав выбор в пользу смерти, я ожидал ощутимых перемен. Думал, что у меня начнут генерироваться совсем новые, нестандартные по отношению к прежним мысли, ведь тело и мозг, прознав о моих намерениях, тотчас должны броситься делать все, чтобы это предотвратить: насытить меня силой, разукрасить ране серые перспективы, задавить экзальтирующим гормональным потоком… но ничего из этого не случилось! Будто я победил, пересилил их, подчинил своей воле, и они упали духом… решив: "Раз уж он отказывается жить, то мы откажемся работать." За последние месяцы я заметил, как начинаю сильно сдавать. Простые, даже приятные ранее действия превратились в настоящее испытание– даже удержать обычную кружку в руках, не пролив ни капли, а то и вовсе не выронив, стало для меня своего рода достижением. Пуще физической слабости неприятно удивила слабость когнитивная– я будто стою у поредевшего русла и могу даже, не запачкав и половины своей ладони, коснуться песчаного дна, хотя знаю, что не должен это делать, ведь весь этот жалкий поток вращается по кругу не то, чтобы мыслью– скорее одним из ее обрывков. Как песня, заевшая в голове на одном куплете. Было же у тебя такое?

–Нет, не было.

–Потому что ты не из тех людей, что склонны к рефлексии.

–Думаешь?

–Знаю! – и, не дожидаясь ответа, – Так вот, продолжаю: коснувшись дня, я позволю вырваться тому, чему не желал давать выхода… Выбрав смерть, я не добился перемен, вместо этого начав ненавидеть еще и ночь. Вполне вероятно, даже, я бы сказал, объективно точно из-за того, что закатывающееся за горизонт солнце, следующие за ними сгущающиеся сумерки и наступление полной темноты нехотя напоминает мне о том, что это не просто конец моего очередного дня– это краткая ретроспектива моей очередной, но теперь последней смерти. И самое неожиданное– то, что я испытываю сожаление, не относящееся к чему-то конкретному, потому как мне не жалко тех, кто останется. Тому, что я ощущаю, не место в моем сознании. Ему нет места здесь, его не должно быть в день моей смерти.

–Если ты испытываешь сожаление, тогда, может, это твое настоящее "я" говорит о том, что ты совершаешь ошибку?

–Нет. Точно нет. – Третий улыбнулся, сворачивая за угол, – Это все– происки моего чувства самосохранения, которое мой человеческий разум обратил против себя, наделив несвойственной холодному рассудку формой, оттого и успешно поражающей его. Это– его оружие, последнее средство, нацеленное на мое отвлечение, сбитие с курса.

–И ты не поддаешься ему?

–Я не настолько жалок, как остальные люди. Если я решил, то так тому и быть. Это мое тело, мой разум и моя жизнь– только мне решать, что для меня будет лучше. Именно мне решать, сколько жить и когда умереть. Никому другому, тем более этой сраной природе, что посредством слабых на передок родителей дала мне это тело, вдохнула в меня разум, сознающий себя. Но я…

–Не слишком ли сильно ты придаешь значение чему-то, о чем даже не имеешь представления?

–Нет. Я пытаюсь сказать совсем о другом. Кстати, мы пришли! – заявил юнец, когда они оказались перед стеклянной дверью с содранной надписью. Вытряхнув пепел из трубки, которую выкуривал на протяжении всего пути, жестом пригласил войти с ним. За дверью расположился широкий зал преимущественно синих тонов, со своим набором человечков в форме, чуть более ярче обычного мебели и потолков, утыканных энергосберегающими лампочками. Пока клиент спокойно заказывал, наливал и распивал свой чай, при этом сверля взглядом сидевших и входящих завсегдатаев, Проводник молча скучал в ожидании, когда у мальчишки вновь возникнет желание поговорить. Подросток же пил невероятно долго, после чего пошел за следующей кружкой.

–Зачем тебе это? – спросил он Третьего, когда тот с мрачным видом уселся обратно.

–Зачем мне что?

–Умирать. – Проводник понизил голос, краем глаза следя за беззаботно болтающими о своих жизненных мелочах людьми, – На кой черт именно тебе это сдалось?

–А на кой черт тебе это знать? – огрызнулся мистер Три, сделав очередной глоток.

–Я любопытный.

–О как!

Длинная пауза.

–Хм… да– это точно юношеский максимализм! – ухмыляясь все шире в издевке, – Или, может, моя несчастная любовь? – грудь сотрясалась от беззвучного смеха, – А может, потому что мне скучно? Или я не вижу перспективы для себя в будущем? Или я просто аморфный дегенерат, который попросту ленится что-либо делать?

–Как много вариантов… и какой из них верный?

–Никакой. Вот реальная причина– ЧИОРВ.

–Червь?

–Нет же! ЧИОРВ– чересчур и однобоко развитое воображение.

–Поясни.

–Поясняю– я из тех несчастных идиотов, у которых нет абсолютно никаких проблем, но они придумывают их себе сами и оттого страдают.

Ему было непонятно это. Само понятие страдания было очень знакомо, но по наитию? Это было что-то новенькое.

–И?

–Не тупи. Сам не догадаешься что ли?

–И что ты себе навоображал?

–Много чего. Друзей, любимых, событий. Моя жизнь абсолютно пуста и менять что-либо не то, что не получается, скорее попросту лень. Вот и остается, что воображать. – ехидство исчезло из глаз Третьего, уступив место еще незнакомой ироничной грусти, -Поначалу я просто страдал. Страдал от горя, от потерь, которых никогда не было, от боли, которой никогда не чувствовал, от смерти, которая еще не наступила. Я просто страдал от нереального, внушив себе, что оно реально. И, знаешь, это действительно больно! Я прочувствовал все это, просто думая об этом, стараясь впитать всеми фибрами своей жалкой души каждую секунду, каждую искру ранее незнакомого, поистине интригующего!.. И у меня получилось! Я упивался этим сомнительным достижением, возвел его в абсолют.– хлюпнув носом, он дернул головой, словно указывая на что-то,– Наш мозг– та еще головоломка и, сдвинув какую-то деталь, я создал реалистичную симуляцию всех ощущений в мире, вплоть до инфаркта миокарда. Я мог почувствовать то же, что чувствует женщина, когда в нее вскользает член очередного мужчины. Мог почувствовать, каково это– контролировать падение, борясь с воздушными потоками при помощи крыльев и захватывая невидимую человеческому, но очевидной моему глазу жертву своими лапами, чувствуя, как каждый сустав распрямляется, вытягивает свои кости и мышечные волокна, напрягает сочленения и тут же сжимается вокруг ее тела. Как мой рот плавно метаморфизирует в клюв и становится жестким, почти неощутимым, врезаясь уголками в челюсти и скулы, вонзаясь в мягкую и теплую плоть, тепла которой я не чувствую– ведь у меня клюв, не губы! Я мог так же представить себя рыбой, что устремилась на дно и, надо сказать, ощущения схожи, только вместо крыльев– плавники, и вместо тяжести земного притяжения– обманчивая невесомость, лишь являющаяся привычной моему чешуйчатому телу плотностью воды. Вокруг ничего, почти темнота, но я слышу и чувствую, как испускает вибрации тело гораздо меньше моего… и устремляюсь к нему, напрягая свое тело изо всех сил, но не испытывая той привычно мне усталости и боли в мышцах. И снова не чувствую вкус, лишь как заполняется пищей желудок, в то же мгновение ощущая, как раздираются мои жабры, а тело наливается невыносимой тяжестью!.. Каждое мое движение стремится в обратную сторону, в спасительное безвесье, но страшная боль накрывает все от морды до кончика конвульсирующего хвоста! Я действительно чувствую, как огромное, шириной с меня и толщиной с мой хребет, лезвие вспарывает мое брюхо, будто и нет никакой защиты, будто мое тело не покрыто крепкой чешуей, не спрессовано крепкими мышцами, но обращается всего лишь куском масла, внутренности которого заполнены кровью. Мое брюхо разверзается, тело пытается выгнуться вперед, не приспособленное для этого, а разум… вопит так, что все мысли вон! И я возвращаюсь в свое тело, в бесконечный раз не веря тому, что ничего не чувствую, что моя плоть все еще цела! Но…

Оглянувшись на зов и встретившись глазами с группой ребят, Третий нехотя махнул рукой, прогоняя их и ничуть не заботясь возникшим недовольством на юных лицах.

–В детстве я представлял себя гепардом– самым быстрым существом во всем мире, если исходить из его габаритов, не меняя габариты тех же водных бегуний или, допустим, одного из видов тараканов, что разгоняются еще быстрее, но в силу своих размеров все равно проигрывает… Да и не выглядит таракан тем существом, которым бы хотелось стать ребенку, верно?– и еще ближе наклонился к Проводнику,– Потом, ощутив в себе и во всех окружающих меня людей настоящие личности и взирая на мир, я сменил предпочтение на волка– сильным хищным зверем, неизменно являющимся частью большой стаи. Мне нужны были друзья, вместе с которыми всегда было сподручнее противостоять опасности, ждущей нас в будущем. Но по мере течения дней я все сильнее убеждался в нашей разобщенности, неискоренимой и более постоянной, чем самые позитивные проявления дружбы, может, даже любви, замечая и в себе эту тягу к отчуждению, обособлению ото всех за счет самовозвышающей гордыни. Тогда я представил себя ястребом, искренне полагая, что остальным до меня расти и расти, да никогда так и не вырасти. Там, на самой вершине, в полном одиночестве, на первый взгляд тихо, спокойно– почти что безмятежно! Передо мной были открыты все стороны света, можно было устремиться куда душа пожелает, а те, что остались внизу, превратились даже не в игрушки– в букашек, которых не волновало ничего, что было выше их голов– они лишь глубже погружались в почву, смешанную с навозом, довольствуясь тем, что есть, тогда как я считал себя неуязвимым. И именно в этот момент мне и показалось, что все, чего можно было достичь, уже достигнуто! Низвергнув себя в недосягаемого неба, я обратился крысой, тут же спрятался во тьме, выжидая подходящего момента, когда насекомые, неожиданно обратившись такими же крысами, отвлекутся, откроют спину для того, чтобы я мог вонзить им зубы в спину и тут же уйти обратно в тень, оставив в немом вопросе: "Кто это сделал?", вновь напомнив о том, что жизнь вовсе не сказка и уже никогда не покажется им безопасной… Широкий простор сменился сумраком канализации– повсюду эти падальщики, что смотрят либо в экране, наслаждаясь тем, как кому-то вскрывают грудную клетку, либо сами потроша друг друга ради мнимого достижения похожих эффектов, что произошли на экране. Они понимают, что смерть их настигнет в любом случае, потому изгаляются друг над другом, как только могут, плюя на чувства, дружбу, на любые рамки приличия, ведь главное для них– это кровь и мясо! И я ничем от них не отличаюсь, что и стало для меня новостью! Проживая разом десятки разных жизней, я прожил так, как и хотел, испытал все, что уже можно было испытать, прочувствовал все эмоции до последней капли– от незнакомого мне отчаяния в диком голоде до последней предсмертной судороги с мерно нахлывающим смирением… И теперь я снова в начале– все еще в своей жизни, в своем теле, готовом еще на один подвиг, – и задаюсь вопросом: не хватит ли мне?

–Что, если это не так? Реальная жизнь ведь ничего не имеет общего с фантазиями.

–Ты ничего не понял! – и Третий расстегнул еще одну пуговицу, чуть повернулся к Проводнику боком и оттянул ткань рубахи, – Это именно то, о чем ты думаешь– я действительно сравнивал полученные ощущения, пусть мне и были доступны только… в плане боли. Я, как и все остальные, когда-то смотрел… ну, ты понял– те видео? – Проводник кивнул, – Я не пробовал все, что делали с этим человеком, но что-то повторил. Полученное впечатление в реальном теле если и отличалось от всего, что я испытал… скажем, не по-настоящему, то ненамного. Боль есть боль, удовольствие есть удовольствие– все их средоточие находится в мозгу и я простимулировал участок, отвечающий за ощущения. Не спрашивай, каким образом– я сам до конца не знаю! У меня была мысль предложить себя в качестве второго объекта– я даже придумал, что оставлю объявление в "Фонд помощи" и меня примут, но сразу же понял– не выдержу!

–Ты мечешься из стороны в сторону, утопаешь в фантазиях, толком не жил и не хочешь жить. Я бы сказал, что ты ненормальный, но я здесь не для того, чтобы осуждать, а чтобы понять. И вот этого у меня не выходит, как я ни пытаюсь. – Проводник невольно попытался представить себя хотя бы сидящей за соседним столом девушкой, но все, чего смог добиться– представить свой размытый полупрофиль, тут же сменившийся на анфас. Воображение не было ему подвластно.