Читать книгу: «Необходимо и достаточно», страница 2

В это летнее утро воздух отравляли в основном легковые автомобили.

– Частник попер, – пояснил Крутиков.

Своей машины у него никогда не было и в будущем не предвиделось, поэтому частников он ненавидел.

– Им бы только ездить, – ворчал он, выворачивая баранку. – Куркули! Купили игрушку и рады. А то, что трудящемуся человеку работать надо, им на это наплевать… А нарушают-то, нарушают! Особенно эти… желторотики. У папаши машину уведут – и за город. Бесноваться! Им что правила, что ГАИ – один бес. А понятия нет, что для старого работяги шофера знак – святое!

Прокушев, который мечтал (а мечтать он привык реально) о своем автомобиле, сказал с улыбкой:

– А что? Очень удобно. Сел и поехал. Например, на дачу.

– Погорели бы они со своими дачами! – выезжая на полосу встречного движения, чтобы обогнать очередного частника, сказал Крутиков.

– Почему? Свежий воздух, рыбалка. Да и позагорать можно. Коньячок, шашлычок…

– Дерьма!

– Взял девушку хорошую, спиннинг. Красота!

– Для идиотов.

При этом лицо Крутикова совершенно не изменялось. Ругался он машинально. И казалось, что слова эти попали к водителю на язык случайно, словно шелуха от семечек. Прокушев привык к этому и никогда серьезно со своим водителем не спорил.

В кабину постучали. Машина остановилась, Прокушев пошел посмотреть, что там в кузове случилось.

– Ну? – спросил он, открывая фургон.

– Кандидату плохо, – ответил Круминьш.

Щурясь от света, вылез Павлов. Его мутило. Сказались утренняя водка и езда в душной машине. Павлов виновато посмотрел на бригадира и сказал:

– Темно у вас тут…

Он немного постоял, держась за кузов, и вдруг дунул в ближайшую подворотню.

– Вот тебе и кандидат, – проговорил Прокушев. – Ты где такого откопал?

Сорокин махнул рукой.

– Твой друг, что ли? – снова спросил бригадир.

– Да какой он мне друг! Сам вчера упросил покататься!

– Вот и покатались…

– У кандидатов всегда так, – высунувшись из кабины, сказал Крутиков. – Чуть что – сразу травить. Это чтобы не работать.

– Может, ну его? – спросил Сорокин.

– Нет. Втроем сегодня тяжело будет.

Павлов еле добежал до кустов во дворике, согнулся над ними. Неподалеку на лавочке сидели две старушки. У одной из них в руках был красный моток шерсти – видимо, собралась вязать.

– Вот как теперь молодежь веселится, – сказала она, указывая клубком на Павлова. – Выпьет с утра – и сразу же худо!

– Ты глянь, как скрутило.

– Ослаб!

Павлов этого не слышал. Ему было не до старушек. Если бы над ним встала сейчас вся кафедра с руководителем темы во главе, он обратил бы на них так же мало внимания, как на стаю воробьев.

Вернулся Павлов к фургону бледный, стараясь держать на лице улыбку.

– Ну что, кандидат, – сказал Прокушев, – из-за тебя ребята полчаса потеряли… Придется отработать. Так все решили…

– На общем собрании, – подтвердил Сорокин.

– А что? Уже проголосовали? – искренне удивился Вова Круминьш.

– Тайно, – ответил бригадир.

Павлов с энтузиазмом виноватого человека согласился отработать и добавил:

– Это я понимаю. Бригадный подряд… Как у трех мушкетеров.

– Как у Дюма-отца, – сказал Сорокин, который недавно прочел книгу об этой славной писательской династии.

Чтобы больше не останавливаться, Павлова усадили в кабину, чем окончательно сконфузили нового члена бригады. Павлову было стыдно и тошно. Крутиков же крутил рядом баранку и молчал с чувством собственного достоинства. Павлов несколько раз заговаривал о погоде – сначала похвалил ее, потом стал ругать. Но, видимо, даже если бы он в эту минуту похвалил ходовые качества двигателя грузовика, Крутикова бы и это не проняло. Наконец водитель скосил глаза и спросил:

– Стыд-то хоть есть?

– Очень много, – с готовностью ответил Павлов.

– Это же надо! Шеф в кузове едет, а ты, волк, – в кабине! Где же такое бывало? В какой стране? Хоть ты и кандидат, а, видать, слаб в науках. До чего же дело доходит?

– Он сам велел, – пробубнил Павлов.

– Сам! Что же теперь, если он скажет – руби мне голову, ты и за топором побежишь? Так, что ли?

– За топором не побегу…

– Побежишь! Как миленький побежишь! Уж я вас, кандидатов, знаю! Чему вас только в этих институтах учат?

Крутиков помолчал, пока миновал узкий мост со светофором, и вдруг спросил:

– А знаешь, что из-за таких, как ты, война началась?

Павлов совсем сник. Захотелось, чтобы сейчас началось какое-нибудь стихийное бедствие.

– Да-да! – продолжал Крутиков. – Из-за беспорядка! А беспорядок вносят такие, как ты, кандидаты. И добро бы уже кем-то там стали! А то ведь еще только куда-то там кандидаты, а уже в кабинах сидят!

* * *

Каменный город постепенно накалялся под солнцем. Казалось, от него шел пар. Становилось душно. Несмотря на субботу, многие заводские трубы дымили. В городе было достаточно предприятий. Город делал новые турбины, новые станки, новые резиновые сапоги и галоши, химические порошки для стирки белья, варил сталь и пиво, выпекал хлеб – да разве все перечислишь! Не делал город лишь одного – свежего воздуха.

К тому же каждый год на его улицах становилось на тридцать тысяч машин больше – на тридцать тысяч выхлопных труб! Машины забивали узкие, словно больные сосуды сердечника, улицы. Город страдал тромбофлебитом улиц.

Но были в городе и здоровые еще части – новостройки. Улицы в новых районах были шире, заводы почти отсутствовали, а в некоторых местах даже зеленели деревья, посаженные новоселами. В такой вот новый район и предстояло бригаде перевезти семью Михайловой Н. М., проживающей пока по улице Чехова, дом шесть.

Подъехав к дому, Крутиков, не обращая внимания, что перегородил фургоном улицу, развернулся и медленно въехал под арку во двор. Здесь остановился и посмотрел на Павлова. Тот все понял без слов и побежал отпирать бригаду.

– Как здоровье? – спрыгивая вниз, спросил Прокушев.

– Исключительно хорошо, – отвечал Павлов.

Ему действительно стало полегче. Человеческие чувства постепенно возвращались. Павлов снова ощущал, что солнце греет, что воздух тяжелый, а из какого-то окна вкусно пахнет жареной рыбой.

– Ну и погода! – вытирая пот, пробасил Вова Круминьш.

– Такую хорошо под пиво, – сказал Сорокин.

Грузчики, словно договорившись, по росту заходили в подъезд. Впереди Прокушев, за ним – Вова, Павлов и Сорокин.

– Как дураки, – проворчал Крутиков, наблюдавший за ними из кабины.

Дом был старый. С узкой, крутой лестницей. Каменные ступеньки стерлись, ноги скользили, а железные перила погнулись так, будто по ним проехало стадо слонов. Грязные стены несли на себе много информации. Из литературной – были стихи: «Наш Семенов Петя дурнее всех на свете!» Ниже написали рецензию: «Сам дурак». А над баками с пищевыми отходами кто-то призывал: «Бейте Б. М.!»

На шестом этаже отыскали нужную квартиру. На входных дверях было пять звонков. Под каждым – табличка с фамилией. Таблички были разные. Розенфельд Б. В. выписал свою фамилию на меди вензелями. Сомова и Шуберт свои фамилии застеклили. А самой большой была блестящая алюминиевая табличка, на которой черным тиснением вывели:

СКАЛОЗУБ В. А. – 4 звонка

СКАЛОЗУБ Д. В. – 3 звонка

СКАЛОЗУБ В. Д. – 2 звонка

КИРИЛИЦЫНА – 1 звонок

– А при чем здесь Кирилицына? – спросил Прокушев и нажал звонок без всякой таблички, так как фамилии Михайловой не нашел.

Дверь открыла маленькая пухлая старушка. Она уже подготовилась к отъезду. На ней, несмотря на жару, были валенки, ватник и пуховый платок.

– Голуби! – воинственно воскликнула старушка. – Сколько же можно вас ждать! Деньги уплочены, а вас нет. Где же порядок?

И старушка посмотрела вокруг себя, словно порядок должен был быть где-то у нее под ногами.

– Мама! Перестань! – сказала, выходя из комнаты, довольно милая женщина в красной кофте. – Проходите, ребята.

Ребята прошли в светлую, чистую, несмотря на переезд, комнату. Посредине на ящике с книгами сидела девочка с большим голубым бантом. Прокушев присел перед ней и спросил:

– Сколько же нам лет?

– Мне пять лет. Меня зовут Алена, – серьезно говорила девочка. – А ты грузчик? Мы тебя ждем. У нас папа далеко, и мама сказала, что ты будешь помогать нам ехать на новую квартиру!

Сказав все это, девочка перевела дух.

– Ой! Вы ее не слушайте! – сказала хозяйка. – Она у нас такая разговорчивая.

Прокушев подхватил девочку на руки и спросил:

– Пойдешь к дяденьке шоферу?

– На машину?

Прокушев отнес девочку к Крутикову в кабину и сказал:

– Побеседуй пока, Егорыч, с дамой.

Дама уселась поудобнее, потрогала Крутикова за рукав куртки и спросила:

– А ты кто? Шофер?

– Да.

– А я в детский сад хожу, – вздохнув, сказала Алена. – В старшую группу.

Крутиков был убежден, что в каждой беседе с ребенком должен присутствовать воспитательный момент, и поэтому сказал:

– Смотри ходи хорошо. А то есть некоторые – плохо ходят, нарушают трудовую дисциплину, оставляют свое рабочее место, плюют на мнение коллектива и при этом покупают собственные машины! У них же нет ни совести, ни всего остального! Такому не стыдно соврать, напиться до состояния опьянения в неположенном месте.

Девочка поболтала ногами, потрогала руль и снова спросила:

– А ты алкоголик?

– Это почему? – опешил Крутиков.

– А бабушка говорит, что все грузчики – алкоголики и по вам давно могила плачет.

Крутиков побагровел и сказал:

– Твоя бабушка сама алкоголик!

Тем временем грузчики наверху в квартире примеривались к шкафу. Сорокин подошел к нему, потер руки, приговаривая:

– Сейчас мы будем вас немножко вешать…

Тут перед ним встала бабушка, раскинула руки, словно хотела заслонить живое от изверга, и бойко заговорила:

– У нас, между прочим, за все в агентстве заплачено! Денег у нас лишних нет! А ваша черненькая так и сказала, чтобы денег вам никаких не давать! Так что вы ничего себе не подумайте!

– А мы ничего и не думаем, – сказал Круминьш.

– Мама! – воскликнула хозяйка с досадой. – Я же просила! Иди вниз к Леночке!

– А пусть знают! Это ты, дура, денег не считаешь, а я этих жеребцов видела! Им, сколько ни дай, все мало!

– Мама! Да уйди же ты!

– Это ты мне? Родной матери? Это за мою доброту?

– Умоляю! Мама!

– Ну и пропадай, дура! – сказала бабка и, взяв в руки горшок с кактусом, вышла, сумев хлопнуть дверью.

– Ой, ребята, – сказала хозяйка. – Вы не смотрите на все это.

– А мы и не смотрим, – сказал Вова Круминьш, прилаживаясь к шкафу.

Шкаф занимал полкомнаты. Это было произведение мебельного искусства полувековой давности. Почерневшее от времени дерево во многих местах тронул жучок, на каждое прикосновение шкаф отзывался стоном, но внушительности и веса своего не потерял. Шкаф был похож на генерала в отставке.

Сорокин и Круминьш потолкали его, пощупали, пропустили под ним ремни и потащили. Вены на рельефных руках Круминьша – он был в синей футболке – вздулись, однако лицо не изменило своего обычного отсутствующего выражения. Сорокин же сразу покраснел. К нему бросился Павлов, но тот прохрипел:

– Ты давай по мелочи, по мелочи…

Павлов схватил первый попавшийся тюк и потащил вниз.

– Нет! – прохрипел Сорокин, осторожно опуская ремни. – Надо бригадира ждать.

– Тяжело, ребята? – сочувственно спросила хозяйка. – Я вообще-то хотела эту рухлядь оставить, но мама…

– Ничего, – ответил Сорокин, прикидывая, что еще выносить. – Просто подумать надо. Это раньше были грузчики, знаете там, принеси-отнеси. В наш век теперь так много не зара… не наработаешь. Работа у нас, как это ни покажется некоторым гоголям смешным, интеллектуальная.

– Да, – сказал Вова Круминьш.

– То, что мы таскаем мебель, – продолжал Сорокин, – это ведь только видимая часть айсберга, так сказать, его седьмая часть. А на шесть седьмых нам, грузчикам, приходится думать. В нашей профессии нужно быть и математиком, и инженером, и артистом. Работаем-то не с ящиками, с людьми!

Хозяйка слушала с интересом. Сорокин закурил.

– Ничего, что я здесь?

– Курите, курите! Все равно ведь переезжаем…

– Вот шкаф, например, раньше его какой-нибудь ханыга схватил и потащил! И перевез бы вам на новую квартиру кучу дров.

– В новых домах дровами не топят, – заметил Вова Круминьш.

– Дрова – это фигурально. А современный работник автоперевозочного сервиса должен все тщательно обдумать, прикинуть варианты, рассчитать. Причем быстро, сообразительно! У нас теперь без высшего образования на работу не берут. Бригадир наш в университете учится, получает второе высшее. Вот товарищ с мешком убежал – кандидат наук. Вова… Вова тоже на подготовительных курсах…

– Кто это на подготовительных курсах? – спросил вошедший Прокушев.

Сорокин осекся, потоптался на месте, проговорил:

– Кто, кто… Все мы понемногу…

Бригадир взялся за шкаф со стороны Сорокина. Втроем вытащили шкаф в коридор. Здесь произошла заминка. Шкаф был слишком широк для узкого длинного коридора, конец которого терялся в недрах коммунальной квартиры. Грузчики отпустили ремни, стали прикидывать, как развернуться.

На шум из темного коридора вышли трое мужчин. Видимо, Скалозубы. Все трое были одинакового роста, в домашних брюках на широких подтяжках, в одинаковых нательных рубахах, плотно облегающих одинаковые животы. Только возраста они были разного.

– А если взять на попа, – предложил младший, парень лет двадцати.

– На попа не пройдет, – ответил средний, мужчина лет сорока.

– Батя, брось пороть чепуху…

– Это ты кому говоришь? Отцу?

Средний мгновенно побагровел и взялся за подтяжку.

– Надо не на попа, а на бок, – предложил самый старший.

– Дед, слушай… А тебя это совсем не касается. Шел бы ты к себе.

– Куда к себе? К твоему папаше в комнату?

– Это ты кому? Родному сыну? – в ярости пророкотал средний. – У тебя что? Угла нет?

– Угол-то есть, а вот совести у вас нет!

Выбежала маленькая худая женщина, очень похожая на Кирилицыну. Именно с буквой «ы». Запахивая халат, из-под которого виднелась ночная сорочка, закричала:

– Долго я буду терпеть этот балаган?! Домой! Быстро! Вовка! Дмитрий! Вадим Александрыч! Пошли, к чертовой матери, домой!

Скалозубы вздрогнули и ушли.

– Соседи, – извиняясь, проговорила хозяйка. – Вы не обращайте внимания.

– А мы и не обращаем, – ответил Вова Круминьш. Шкаф перевернули на бок и все-таки вытащили на лестницу. Понесли потихоньку вниз. Хозяйка смотрела на Прокушева, и на лице ее была гримаса сострадания. Снизу раздался бабкин голос:

– Полировку, черти! Полировку!

Она возвращалась за очередным кактусом.

– Да какая ж тут полировка, – надрывно отвечал Сорокин. – Он же у вас восемьсот двенадцатого года рождения!

А бабка все продолжала свое:

– Шкаф новый! Мы его с мужем сразу после войны купили!

Шкаф скрипел, словно старый самолет, попавший в болтанку. Бабка спускалась впереди, и каждый скрип отзывался в ее груди стоном. Ей казалось, что шкафу так же тяжело, как и ей, отрываться от родного дома, где прошла вся жизнь.

Наконец вытащили этого динозавра на улицу, затолкали в фургон. Все трое утерли вспотевшие лица, перевели дух. Прокушев сказал:

– Если бы теперь такие шкафы делали, мы бы давно сидели на пенсии по инвалидности.

Подчиненные засмеялись, а Крутиков высунулся из кабины и добавил:

– Конечно! Кто шкафы-то делает? Алкоголики!

Но тут же спохватился и замолчал – Аленка сидела рядом.

Павлов тем временем без устали таскал мелочь: тумбочки, швейную машинку, телевизор. С одной мелочью – холодильником – ему справиться не удалось. Павлов думал, что выполняет самую легкую работу, но на самом деле профессионалам, из каких состояла бригада Прокушева, вся эта мелочь была хуже ножа. Они не раз признавались друг другу, что лучше перенести два-три шкафа, чем по десять раз бегать по лестнице за узлами и коробками…

После загрузки, пока женщины носили оставшиеся кактусы, собрались в тени дома перекурить. Бригадир достал пачку редких сигарет и предложил:

– Угощайтесь.

– Хорошо живешь, – сказал Сорокин.

– Как умеем… Егорыч, а ты чего?

Крутиков махнул рукой:

– Нет уж. Я свое откурил. Сами здоровье травите.

– Америка, Егорыч, первый сорт!

– Что Америка, что нет – одно барахло.

Бригадир спрятал пачку в карман. С удовольствием затянулся и, посмотрев в высокое синее небо, проговорил:

– Сейчас бы на речку куда или озеро.

– С девочкой, – мечтательно подтвердил Сорокин. – Этакий пикничок.

– Рыбки половить, – пробасил Вова Круминьш, – грибов хороших набрать.

– На закуску, – сказал Сорокин.

– А еще можно, – добавил Павлов, – сидеть вечером, смотреть на костер и ни о чем не думать.

– Как это ни о чем не думать? – удивился Вова Круминьш. – Человек тем и отличается от обезьяны, что думает.

– Ну почему? Разве неприятно иногда отдохнуть от мыслей? Посидеть просто так у костра… Под треск поленьев и сучьев. В лесу тишина. Воздух елкой пахнет. В котелке уха кипит.

– Ты даешь, кандидат, – воскликнул Круминьш. – Уху варить и не думать! Это только олухи варят не думая! А сколько соли положить? А перцу?

– Перцу девочка положит, – сказал Сорокин.

– Кобелятники, – проворчал Крутиков и сплюнул.

Он поднялся с ящика, отряхнул штаны и пошел заводить машину. Из подъезда вышли бабка и хозяйка с последними кактусами.

– По коням, – сказал Прокушев, и грузчики полезли в фургон.

Бригадир же подошел к женщинам, ласково проговорил:

– Ну что же? С богом? Бабуля в кабину с внучкой, а вам, извините, с нами придется ехать.

– Размечтался! – воскликнула бабка, прижимая к груди кактус. – Я с вами не поеду. Я на метро доберусь. А ты, Нинка, садись в кабину, да денег им не давай. Все уплочено!

– Мама! – воскликнула Нина, краснея.

Прокушев улыбнулся и проговорил весело:

– Да что вы, бабушка! Какие деньги! Мы ведь ради собственного удовольствия работаем!

– Вот прохвост! – воскликнула старушка, и в глазах ее блеснуло нечто вроде восхищения.

Она подумала, отдала дочке кактус и, достав бог весть откуда три рубля, сунула Прокушеву:

– Ладно, бесы. Выпейте за мое здоровье!

– Будьте здоровы, бабушка!

* * *

Машина развернулась, оставив жителям двора на память облако дыма, с трудом выехала на узкую улицу Чехова. Почему-то во всех городах улицы имени этого великого писателя узкие и маленькие.

Однако мысли об этом не мешали Крутикову. Важно было сейчас удачно вписаться в непрерывный поток машин, занять в нем свое место. А места не хватало. В городе сужали тротуары, людей прижимали к домам, загоняли под землю в переходы, но это мало помогало.

Крутиков во всем винил частников и от всей души желал им побыстрее угробить свои автомобили. Терпеливо выбираясь из центра в новостройки, туда, где и квартиры лучше, и воздух чище, он по привычке ругался:

– Ну куда ты лезешь?! Тунеядец! Купил игрушку, так теперь мешаешь людям работать? Моя бы воля, я каждого второго жигулятника душил бы на месте. Так бы и сказал: на первый-второй рассчитайсь! И каждого второго – душить! А всех первых – в Сибирь. Там дороги широкие, правила таежные, деньги бешеные…

– Я тоже не люблю машины, – тихо сказала Нина.

Крутиков скосил на нее глаза и строго спросил:

– Мужа-то нет?

– Нет…

– Теперь многие так рожают, без отцов.

– У меня есть папа! – воскликнула Аленка. – Только он далеко!

– Понятно. А дитя страдает. Я бы таких, которые далеко, каждого второго стрелял. А то нарожают – и гулять, бензобак отращивать! Не сошлись характером?

Нина покраснела.

– Да ты не смущайся! Я тебя не виню. Мать и дитя – это святое!

– Я не святое, – сказала Аленка. – Мне пять лет!

Крутиков вздохнул:

– Еще ничего не понимает. Дитя, оно и есть дитя. Может, у тебя и по-другому вышло, но часто бывает – напокупает такой, с позволения сказать, отец «жигулей», а про дитя и не помнит. Нет! Я бы таких давил! Чтобы честным людям жить не мешали! Вот я кручу баранку с семнадцати годов. Восемь бригадиров пересидел. И сразу понял: тот, кто личную машину себе покупает, – худой человек. У меня таких трое было – всех, между прочим, посадили. Говорят, по глупости, а какая может быть глупость, если честному человеку в наше время машины не купить. Конечно, есть там всякие шахтеры, полярники… Но сколько их? А частников-то миллионы! Вот ты сколько получаешь?

– Сто тридцать два рубля, – ответила Нина. – Еще бывает премия.

– О! Сто тридцать два рубля! Это если вам не пить, не есть, не одеваться, то купишь ты себе машину аж через пять-шесть лет. Но ведь это же надо на пять лет в мумию превратиться! В летаргический сон впасть!

– Кто же мне за сон будет платить? – улыбнулась Нина.

– Вот именно. Или меня возьми – получаю прилично, не жалуюсь, но ведь сынов надо было вырастить? Надо! Бабе какую-никакую одежонку надо? Надо. Да и самому без денег плохо. Теперь вот еще внук пошел, короед. Опять батя помогай! Нет, я бы тех, кто машины покупает, спросил бы все до копеечки – откуда? И где заработано? Честно ли? – Крутиков откашлялся, сплюнул в открытое окно и продолжал: – Теперь «Вечерку» люблю читать. С интересом, между прочим, читаю. Там теперь стали писать, кого за рулем в нетрезвом состоянии нашли. Все в подробностях пишут: имя, фамилия, даже где работает. Так вот почитаешь, кого из частников арестовали, и выходит, что он либо из техобслуживания, либо нигде не работает, либо из торговли. Ты только подумай! Если человек скопил свои кровные, превратился в мумию – поверим в чудо, купил машину… Станет он за рулем пить? Вот где хохма! Вот где вопрос! Значит, денежки – дармовые! Вон… Вон поехал… На мумию похож? А? На борова он похож! Еле дышит от жира!

– Зачем вы так? – робко сказала Нина. – И в торговле есть честные люди…

– Ага… Которые уже в тюрьме сидят. Исправляются! Вот и выходит, милая моя, что честному человеку машины не видать! Нет! Не видать!

– Он что? Слепой? – спросила Аленка.

– Дитя еще. Ничего не понимает, – вздохнул шофер и прибавил газу, обгоняя очередного частника.

Но только машина набрала скорость, последовал поворот, за ним другой. Дальше шла вроде бы прямая улица, но висел знак, запрещающий ехать прямо. Крутиков уже много лет колесил на фургоне по этому городу, но ни разу не проехал по прямой дольше пяти минут. В молодости у него была мечта вырваться из этих узких улиц и рвануть по шоссе прямо. Ему даже приснилось, будто едет он один по уходящей за горизонт дороге, а над дорогой висит круглое вечернее солнце. Но тут неожиданно на середине шоссе появился большой красивый красный шкаф и загородил путь. Сначала Крутиков решил сбить его и ехать дальше, но тут вспомнил, что за это можно лишиться премии, и аккуратно свернул в сторону. Больше такого сна Крутиков не видел.

Направо – налево, налево – направо… Странно, но из такого зигзагообразного маршрута у Крутикова получилась довольно прямая трудовая дорога. Работал он аккуратно, на работе не пил, отлично знал город и при случае мог привезти на любое историческое место, хотя сам часто не знал, почему оно историческое. Фотография Крутикова два раза висела на Доске почета, и шофер за это себя уважал.

Прокушев, напротив, ездить по прямой не любил. Ему нравились повороты. Это ожидание поворота помогало бригадиру и в жизни. Прокушев считал, что в трансагентстве он работает временно. Казалось, что настоящая жизнь еще впереди, надо только поднакопить денег, дождаться своего поворота и красиво вписаться в него.

А Сорокин и Круминьш не видят и того, что шофер с бригадиром. Они ведь полдня сидят в фургоне. Разговоры все переговорены, да и не больно разболтаешься под шум двигателя. Им-то уж наверняка хотелось прямой дороги вперед. Но не из-за каких-то там душевных устремлений, а потому, что повороты они ощущали своими боками.

Направо – налево, налево – направо… Успевай держись! Но ничего, хорошо заработаем – хорошо отдохнем!

* * *

В черно-серой городской гамме появился зеленый цвет. Выехали в новые районы города. Город ширился, вгрызался прямо в лес, отвоевывал все больше места для своих разноцветных домов. Время, когда все дома строились одинаковыми, прошло. Теперь все дома строят похожими. Если раньше они были как братья-близнецы, то теперь смотрятся как просто братья.

– Ну, где твоя коробка, барышня? – спросил Крутиков, выезжая на улицу физиков.

– Какая коробка? – спросила Нина.

– Ну, ящик твой где?

– Какой ящик?

– Ну, дом где тут твой? Куда ехать-то?

– Ой! Это сейчас прямо, потом налево, потом наискосок, там башня будет такая высокая, еще раз направо и прямо, если только там можно проехать.

– Понятно, – проворчал Крутиков.

Новый дом был похож на остров посреди моря строительного мусора и вывороченной земли. По штормовой колее Крутикову все-таки удалось причалить к нему машину. Он вылез из кабины, покряхтел, щурясь на яркое горячее солнце, почесал грудь и пошел открывать фургон…

Лифт в доме был отключен. Прокушев порылся в кармане, достал три рубля, отдал Сорокину. Тот, ни слова ни говоря, куда-то ушел.

– Сейчас лифт будет, – объяснил Прокушев.

– А деньги зачем? – спросила Нина.

– Чтобы лучше поднималось…

Нина некоторое время смотрела на бригадира с удивлением, пока Аленка не сказала:

– Не подмажешь – не поедешь.

Мужики дружно рассмеялись, даже Крутиков улыбнулся и проворчал:

– Дитя еще… всему верит.

– Ой! Что же это я! – спохватилась Нина. – Это же я должна заплатить. Неудобно-то как!

Нина полезла в сумочку, но Прокушев остановил ее:

– Не надо пока.

Сорокин вернулся с парнем довольно заспанного вида. Шею парень зачем-то обмотал красным шарфом, который мало подходил к его грязной спецовке.

– Отец, выручай, – бодро начал Прокушев. – Видишь, женщина с грудным ребенком и мебелью подняться не может.

Парень посмотрел на Аленку и мрачно спросил, держась за горло:

– Какой этаж?

– Пятый.

– Пять рублей.

– Ты что, отец? Побойся бога. Не за себя прошу, за людей!

– Этажей много, а я один, – парень перешел на шепот, – а потом, не положено еще лифты включать.

– Я же тебе дал треху. Сорокин, ты дал ему треху?

Сорокин кивнул.

– Пятый этаж – пять рублей, – снова прошептал парень, держась за горло.

– Слушай, у тебя другие слова есть?

– Другие слова – за другие деньги.

Парень поднял глаза и стал смотреть в небо, словно хотел, чтобы кто-нибудь сверху увидел, как он здесь мучается.

– Значит, за другие? – нетерпеливо спросил Прокушев.

– Значит, за другие.

– Не надо! – сказала Нина. – Я заплачу, сколько следует.

Но Прокушев отодвинул ее в сторону и проговорил:

– Вова!

Прокушев и Круминьш решительно взяли электрика под руки и повели в подъезд.

– Куда это они его? – спросил Павлов.

– Многие еще нарушают трудовую дисциплину, – объяснил Сорокин. – Полностью не отдаются работе.

Когда электрик вышел из подъезда, шарф он держал в руках. Глаза его стали гораздо веселей, да и голос немножко прорезался.

– Все отлично, мужики! – сказал электрик. – Делов-то оказалось на пару минут, а я вам тут заливал! Вот ведь как бывает! Думаешь, не поедет, а оно едет. Не знаем мы еще как следует технику, не умеем!

Павлов повернулся к Сорокину и тихо спросил:

– Уломали словом?

– И делом.

Электрик так хотел угодить грузчикам, что казалось, лифт бегает быстрее обычного. Павлов только успевал забрасывать в кабину мелочи. Старый шкаф снова взяли на себя профессионалы. В лифт он не влез, и его пришлось тащить вверх на руках. Снова напряглись жилы на бицепсах Круминьша, стало красным лицо Сорокина, тяжело запыхтел бригадир. Сзади с кактусом в руках шла Нина. Ей было стыдно за эту рухлядь и очень хотелось помочь ребятам.

– Вы несите и не обращайте на него внимания, – говорила она. – Бог с ним, что обдерется, не полировка, закрасим.

– А мы и не обращаем, – отрывисто отвечал Вова Круминьш.

Лестница была узкой. Особенно тяжело давались повороты на площадках. Пока двое держали, Прокушев перелезал через перила на следующий пролет и уже оттуда принимал шкаф. Нина с болью смотрела на бригадира и на каждой площадке предлагала отдохнуть, но Круминьш отвечал за всех:

– Дотащим!

Когда дотащили до четвертого этажа, у шкафа не выдержала ножка, за которую зацепился ремнем Сорокин. Ножка, похожая на добрый чурбак, с грохотом упала и покатилась по ступенькам. Нина попыталась задержать ее, но уколола палец о кактус. Горшок с кактусом выпал и с глухим стуком разбился. А ножка продолжала катиться вниз, словно камень, сорвавшийся в глубокую пропасть.

Ремень Сорокина сорвался, и шкаф повалился на Вову. Вова некоторое время подпирал мебель, пока не предупредил:

– Падаю.

Прокушев быстро перемахнул через перила назад, и вдвоем они прислонили шкаф к стене.

– Не убились? – испуганно спросила Нина. – Я так испугалась!

– Работа такая, – ответил Прокушев, закуривая.

Руки его дрожали. Сорокин сходил вниз за ножкой, помахал ею и сказал:

– На манер дубины будет.

– Ненавижу эту мамину мебель! – воскликнула Нина.

– Прошлый век, – вздохнул Прокушев. – Раньше люди по сто лет жили и все делали, соответственно, надолго. А теперь кто из нас собирается жить сто лет? Вот и вещи наши тоже не собираются жить сто лет. Вот ты, Вова, собираешься жить сто лет?

– Зачем? Мне и так хорошо.

– Я бы хотел, – сказал Сорокин. – Только чтобы быть все время таким здоровым, как этот шкаф.

Шкаф-инвалид поставили в большой комнате, и она сразу стала маленькой. Сорокин подставил под него отломанную ножку и сказал, что ее нужно приколотить.

– Я сама, – сказала Нина.

– Нет, – ответил Сорокин. – Здесь нужен мужчина.

Но ножку приколачивать не стал. Пошел таскать мебель. Квартира постепенно заполнялась. Здесь еще пахло стружкой и краской, но постепенно все вытеснял запах жилья, перевезенный со старыми вещами. В каждой квартире есть свой запах. По нему, еще не видя знакомых вещей, человек чувствует, что он дома. И часто нам, когда подолгу бываем в разъездах, снится не квартира, а ее запах, запах родного гнезда.

Аленка, обежав всю квартиру, заперлась в туалете и кричала:

– Я буду здесь жить!

Прокушев позвал Вову. Вдвоем они положили шкаф на бок, и бригадир стал приколачивать ножку, а счастливая Нина стояла рядом, держала гвозди и говорила:

– Мы так ждали этой квартиры. Теперь у мамы будет своя комната и у нас с Аленкой. И потом, не будет этих ужасных соседей!

На Нину было приятно смотреть. Глаза ее блестели, лицо разрумянилось. Ей нравилось видеть в своей женской семье этих четырех дружно работающих мужчин.

Приколотив ножку, Прокушев поднялся, постоял рядом с Ниной и подумал, что если еще немного так постоит, то обязательно чмокнет ее в розовую щеку.

– Приглашайте на новоселье, – сказал бригадир.

– Обязательно, – ответила Нина. – Вы сами заходите еще.

Работа кончилась. Последние узлы были свалены у окна, мебель составлена в комнаты, и квартира напоминала в ту минуту корабль перед отплытием. Куда он поплывет? Какие бури преодолеет? Бог знает…

Грузчики тактично вышли в коридор, Аленка побежала прощаться с дяденькой шофером. В квартире остались Прокушев и Нина. Чувствовалось, что хозяйка волнуется. Она подергивала плечами, часто вопросительно смотрела на бригадира, словно хотела сказать что-то. Наконец набралась смелости, подошла к Прокушеву, да так близко, что тот почувствовал ее дыхание, и сказала: