Читать книгу: «Возвращение с Лоэн. Роман», страница 6
– Помогите!! Помогите!! А-а-а!!
Он замахнулся на неё. Она вскрикнула и на мгновение замолчала. В дверь стучали ещё более настойчиво. Рой грязно выругался и направился, было, к выходу. Но не успел он сделать и шага, как ощутил на себе всю тяжесть тела Лоэн, она драла его волосы и старалась выцарапать глаза. Он выскользнул и бросился к двери – она за ним, пытаясь вцепиться в горло, изрыгая нечленораздельные звуки. Безумная ярость вдруг перевернула её сознание, она уже ничего не боялась. В эти секунды в Лоэн проснулась вдруг дьявольская сила, он не мог сбросить её с себя. Но он сознавал всё, был в полном рассудке, и стал кричать:
– На помощь! На помощь! И едва добравшись до тревожной кнопки на своей маленькой рации, прилепленной сбоку на ремень, вызвал охрану. Пока люди «выскакивали» и пока открылась дверь, прошло не более полуминуты. Ворвавшиеся в комнату увидели жуткое зрелище. Рубаха Роя разорвана, лицо исцарапано в кровь, спина, грудь тоже – точно, как рысь подрала. Лоэн, отброшенная назад ударом, корчилась на полу у кровати и стонала.
– Боже мой! Это маньячка! – в голосе Роя слышалось сильное волнение. Все стояли ошеломлённые
В этот миг дальнейшая судьба Лоэн, казалось, была решена. Прибежал врач. Быстро окинув взглядом Роя, он, тем не менее, бросился к Лоэн. Её били судороги, изо рта у неё – не то кровь, не то пена. Потом её начало полоскать. Рвота не прекращалась минут десять, и, хотя «рвать» уже было нечем, спазмы продолжались. Она вряд ли заметила, что ей ввели ударную дозу снотворного и противорвотного. Она искусала себе губы…
В течение всей этой безобразной сцены мозг скапатора работал чётко. И в нём чётко прозвучало: «Ах ты тварь, и ты рыгаешь от меня, сука… Убью!».
Рой Мелли – очень привлекательный мужчина. Как от него можно рыгать?
…Скапатора мучил вопрос – кто постучал в дверь, когда, как ему казалось, он был близок к цели? Он пытался это выяснить косвенным опросом, но так и не нашёл стучавшего. Впрочем, это уже не имело значения, так как у него есть масса свидетелей того, что это она набросилась на него опять.
Снова Роя освидетельствовали на предмет «лёгких повреждений», взяли с него показания о том, что его вторично пытались задушить и ослепить. В том, что Лоэн – душевнобольная не сомневался уже никто. Однако заключение врачебной комиссии о том, что она полностью вменяема, тоже никто не мог отменить. Конечно же, говорил себе Рой, «я не собирался её насиловать». Он всего лишь хотел запугать, сломить её…
Сослуживцы, поголовно сочувствовавшие Рою, удивлялись, замечая на его лице победную ухмылку, но не придавали этому значения. Рой оказался в двойном выигрыше – и пострадавшим, и победителем. Вопрос о переводе подследственной в настоящую тюремную камеру решился сам собой. Под впечатлением всего этого он даже и думать забыл о том, что фактически совершил серьёзное должностное преступление, очень серьёзное. Но кто не рискует, тот недостоин власти – ведь так?
Однако никому и в голову не могло придти, что именно в этом заключается «экстраординарный поступок» Роя. К тому же сам он был склонен рассматривать это как психологическую войну против «дикой кошки». «Если бы она меня встретила так же, как за два часа до того, мне вновь бы пришлось отступить, – думал он, – и на деле пришлось бы ставить если и не точку, то очень длинное многоточие. А нет ничего хуже неопределённости». Он не испытывал страха или раскаяния. Вспоминая, он испытывал чуть ли не брезгливое удовольствие. Он опять себя немного «распускал», и не в силах противиться приливу крови, воображал, что было бы, если бы не какой-то идиот, начавший стучать в дверь. Огромные прекрасные глаза Лоэн, ослеплённые беспредельным ужасом, видел он в своей «порнографической» картинке, стоявшей перед внутренним взором. «Впрочем, нет, нет – об этом нельзя думать», – спохватывался он и старался отвлечь себя.
Всё обошлось как нельзя лучше, риск с лихвой себя оправдал. На душе у него было легко. Приятная «охотничья» тревога сделала его быстрым на подъём. Он испытал чувство «позёмки» под собой, какого-то взлёта, даже вдохновения. Он уже предвкушал, с каким козырем он придёт к ней в следующий раз, и как она будет молить его о пощаде, и как, естественно, расколется.
Так думал Рой Мелли, и мысли его обращались к новым заботам, связанным с этим делом…
А для Лоэн испытания в этот день ещё не закончились. Пока продолжалось действие снотворного – десять часов, все протоколы были составлены, свидетельства собраны, приказ подписан… Не успела она очнуться, как трое дюжих молодцов и среди них Глен, и тот второй, подняли её с кровати и хотели вывести из комнаты. Она, вся «растерзанная», вдруг упёрлась, поняла, что её куда-то уводят.
– Я никуда не пойду, – сказала она.
Потом громче:
– Я никуда не пойду!
И, наконец, закричала:
– Я не пойду никуда-а-а!!
Стала кусаться, визжать, лягаться, вырываться. Глена она больно укусила в плечо. Они втроём не могли с ней справиться… Наконец, один из них – тот, что всегда имел тупое выражение лица, тот самый напарник Глена, с которым он был сегодня у Лоэн и «охранял» Роя – ударил её кулаком под дых, а дубинкой – по голове, чтоб не церемониться, ну и в целях самозащиты. Она повисла у них на руках, и они поволокли её. За окнами была ночь.
– Можно было не бить, – хмуро сказал Глен.
– Можно было, – согласился его напарник, – если бы она не попала мне носком в пах.
Третий засмеялся…
Когда Лоэн очнулась, её глаза упёрлись в белую металлическую дверь, на которой было выведено чёрной краской: «Предварительное заключение». Её втащили в камеру, которая тоже была вся белая, и бросили на широкие нары, заправленные, впрочем, не хуже, чем её кровать в «домашнем аресте». Здесь, правда, не было шкафа, не было стульев, круглый металлический столик был привинчен к полу, и сама камера была совсем маленькой по сравнению с ее бывшей «кутузкой». Пол застлан мутно-белым, стены – такие же, окошка – нет. Только лампа напротив входной двери излучала яркий неестественный свет.
Лоэн совсем пришла в себя, когда клацнул затвор тяжёлой железной двери. Она бросилась к ней и стала колотить ладонями, кричать.., она разбила себе руки в кровь и сорвала голос – прежде, чем не осела подле двери на пол и бессильно, бесслёзно не зарыдала. Безнадёжность и мрак окутали её. В камере погасили лампу. Только сквозь маленькое зарешеченное оконце в двери проникал неяркий муторный свет из тюремного коридора. Она привстала на колени, впилась пальцами в решётку окошечка и с тупым отчаянием, с мольбой в глазах смотрела в пустоту узкого пространства, доступного её взору…
…Когда напарники Глена строили пошлые догадки – в шутку – насчет «перин» в одиночной камере Лоэн, Глен совершенно серьёзно сказал:
– Если он действительно собрался устроить там лежбище, то я ручаюсь, что.., – тут он осёкся.
Его приятели расхохотались:
– Да ты в неё втрескался никак…
Глен прикусил язык.
Глава 9
«Секс подмешан во всё»
Рой мысленно отвёл себе ещё три дня, чтобы «додавить» эту «императорскую бабочку», и дал согласие одной из газет, которую сам выписывал, на подробное интервью – чтобы не было пути отступать назад. Новых фактов у него пока нет, но он чувствовал, что дело «подалось». Для того, чтобы все видели, как на дознании ведёт себя Лоэн, и «от греха подальше», он решил, что проведёт очередной допрос у себя в кабинете, в присутствии адвокатов и «спецов». Он полагал, что «публичность» теперь ему на руку. С её помощью он получит, наконец, железобетонное моральное превосходство, а Лоэн – окончательно дискредитирует. Да и желания оказаться вновь наедине с «дикой кошкой» у него пока нет. Он чего-то как будто боялся, чувствовал неуверенность – всё-таки, последняя «схватка» далась ему «переусилием». Это напоминало ему его детский страх перед матерью, что было не особенно приятно. Но это «не особенно приятно» пряталось в гуще других ощущений и ассоциаций.
Он подумал, что пришло время вновь связаться с доктором Эйнбоу, и запросил видеосвязь с ним на следующий вечер после «второй бойни».
Эйнбоу собирался провести этот вечер в клинике, «экспериментируя» с Джеральдом. Но, получив от Роя приглашение на видеосвязь, отложил это дело на утро и весь следующий день. Теперь он почти не отходил от Джеральда, хотя у него было много забот и с другими пациентами. Он по полночи просиживал над картограммами, которые получал в результате своих «опытов». Он, интуитивно нащупав верную, как ему думалось, «жилу», бросился на её разработку. Он привлёк группу математического обеспечения, подключил к «ведению больного» врачей других направлений. Дати оказывала ему неоценимые услуги… Создался своего рода небольшой «творческий союз» под руководством Филеала Эйнбоу. И это рвение нельзя было объяснить только стремлением «выслужиться» перед Департаментом полиции, как чесали некоторые языки. Он был вдохновлён идеей во что бы то ни стало вызволить этого человека – Джеральда – из странного состояния, а ещё больше он хотел понять причины, корни болезни. Он как-то даже перестал осознавать, что если «спящий проснётся», его тут же посадят в каталажку.
Его не смущало и то, что он столкнулся, возможно, с единичным случаем, а не «повторяющимся». Он, как истый учёный, вдохновлённый верой в неповторимую, уникальную природу человека, не заботился о том, станет ли эта работа основанием для какой-нибудь теории и будет ли иная польза от неё. Он испытывал чуть ли не собачью страсть, «вынюхивая» истоки болезни, и не гнушался, отвлекаясь от иных «нравственных канонов» и личности больного, использовать такой приём, как «сексо-моторная регуляция», что никому, кроме него, не пришло бы в голову в такой же ситуации… Пусть, пусть… Но, возможно, он хоть на миллиметр, но приблизится к раскрытию великой тайны человека…
Он не видел ничего плохого в том, что «препарирует» Джеральда словно бактерию под микроскопом. «Всё это во благо, во благо», – приговаривал он, заставляя Дати «приставать» к Джеральду. Честно говоря, это доставляло Дати мало удовольствия, но, по совету доктора, она «включала воображение» «заставляла» себя быть искренней. «Иначе он не поверит, не поверит, – увещевал её Эйнбоу. – Ну представь, дорогая, что так выглядит твой пассия, только как бы прикорнувший от усталости, что он отвечает на твои ласки, но тебе, допустим, надо большего – поверь, что он живой. Поиграй, покапризничай с ним, как с живым, ты всё ещё не можешь отделаться от того, что это не человек, не мужчина, а нечто вроде растения, или тёплой куклы… Ну постарайся! Воображай всё, что хочешь, будь актрисой, моя милая! Тогда эксперимент можно посчитать вполне чистым. Я уверен, что он чувствует твою неискренность, хотя и сидит, как мешок. Я убеждён в этом. От степени твоей сексуальности, как я полагаю, и зависит перемена функций на его картограммах… Ведь он откликается только на твой голос…».
И так далее. Дати старалась изо всех сил… А доктор бубнил про себя: «Секс – великое дело, секс – великое дело, он подмешан во всё, во всё, чтобы ни делал и ни думал человек». У Эйнбоу в голове постоянно крутилось: «Секс, или поло-ролевой апартеид – великая придумка… Всё происходит при взаимодействии и разделении двух полюсов – женского и мужского… Нет ни одного человеческого чувства или состояния, не соотносимого с этим великим противоречием… Это можно сказать и обо всём, что с человеком связано – экономика, искусство, история… Революция – что это, как не половой акт? Там, где рождается что-то новое, качественно новое, всегда нужно искать акт любви и соития, всегда мужское и женское начало… Это принцип Вселенной – будь то живая или неживая материя… Дати поможет мне его оживить… Или я полный профан… Секс – великое дело, секс – великое дело…»
– Доктор, – спросила его однажды Дати, – такое ли уж это великое дело? И вообще – вряд ли вы найдёте человека, который бы уделял ему хотя бы час в день.
Эйнбоу улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй.
А Дати покачала головой, как мама, глядя на милую глупость своего малыша. Она верила Филеалу Эйнбоу и по-настоящему уважала его. В случае успеха она попросила его рассказать ей, каков ход его умозаключений, как искал и нашёл он единственно верное решение задачи. Ей было страшно интересно…
Джеральда стали регулярно брить, приодели… Однако он продолжал безучастно созерцать пространство, и в его глазах Дати не отражалась. Тем не менее, Эйнбоу упрямо делал картограммы, он видел в них импульсы, которых не было при «обычном» состоянии пациента. Особенно искажалась картина, когда Дати сидела у него на коленях, гладила по голове и говорила с ним нежным голосом. Правда, каждый новый раз эти импульсы не повторяли друг друга, но и Дати использовала всё новые и новые «аргументы». И «всплеск» импульсов – видел доктор – абсолютно обусловлен. Время «сеанса» определялось Джеральдом. Минут через двадцать-тридцать он как бы снова «засыпал» – тоже минут на двадцать-тридцать. Потом можно было начинать сначала. Однажды два дня подряд делали по двенадцать таких сеансов. Умотались. Дати показала чудеса игры.
– Тебе бы на сцену, – говорил ей Эйнбоу…
Он был доволен. Он видел, что на пятом и десятом сеансе импульсы достигали апогея силы и разнообразия. И, что самое интересное, новая загадка – пациент после этого не ложился на кровать, а ходил взад-вперёд с каким-то беспокойством на лице. В нём пробуждалась эмоциональность! – решил Эйнбоу. Только глаза – недвижные, как у слепого.
На третий день сеансов не было вообще – Эйнбоу дал возможность «отлежаться», полностью отключиться, отдохнуть своей бескорыстной помощнице, но с условием, что «с завтрашнего дня» они будут проводить по двенадцать сеансов в день в течение пяти суток, а сам углубился в изучение «добытых» фактов и наблюдал за «обычным поведением» пациента. Джеральд, казалось, «успокоился», пока не было Дати. Однако Эйнбоу явно чувствовал в нём перемену. И картограммы давали некоторые изменения в характерных деталях.
Ожидание связи с Роем Мелли выбило его из колеи, да он и устал, ему нужна была передышка. Он сидел дома и без особого интереса смотрел какую-то местную программу – до тех пор, пока экран не замельтешил и не стал ярко-зелёным. Раздалась любимая мелодия его жены – Рой Мелли выходил на связь. Эйнбоу дал подтверждение, и на экране появилось лицо скапатора, он сидел опять за своим рабочим столом в домашнем кабинете…
Не успев появиться на экране, Рой, в присущей ему деловой манере, начал задавать вопросы.
– Привет, доктор. Как там наш больной?
– Здравствуйте, здравствуйте. Да ничего, ничего… Существенного. Всё, как было, – Эйнбоу боялся спугнуть удачу, да и не хотелось ему говорить о первых признаках «пробуждения» «больного» как о чём-то определённом настолько, что можно было бы сообщить официальному лицу. – А как ваша подопечная?
Рой ухмыльнулся.
– Да как вам сказать? Вроде бы тоже всё по-прежнему.
– Значит, что-то произошло?
– Произойдёт. Я думаю. Не всё так безнадёжно, как мне показалось вначале. Хотя… В общем, слушайте, док – почему бы вам не сделать кое-каких выводов и относительной моей… «пациентки»? – он усмехнулся вновь.
Эйнбоу заволновался.
– Я давно говорил вам, что способен оказать вам услуги по первому вашему звонку…
– Ну вот и хорошо, – перебил его скапатор. – Я бы хотел посвятить вас в некоторые наши департаментские тайны – для начала. Потом, если сработаемся, вы станете полноправным членом следственной комиссии.
– Для меня это почти что подарок, – улыбнулся Эйнбоу. – Вы просто не представляете, – он уже вполне доверял Рою, – как мне нужно поговорить с этой девушкой. Я почему-то думаю, что поставить на ноги моего больного можно будет гораздо быстрее с её помощью…
– О деталях после, уважаемый док. Стоит ли вам с нею собеседовать, мы ещё решим. Но вот возможность увидеть её во всей красе, как говорится, я вам предоставлю послезавтра утром.
– И вы тоже полагаете, что она необыкновенная, даже притом, что она вызывающе красива? – наивно поинтересовался «док».
– Какой там…, – махнув рукой и засмеявшись ответил Рой. – В общем, так. Я приглашаю вас на наш маленький «спектакль», который состоится послезавтра в одиннадцать утра в моём кабинете. Я не буду вам ни о чём рассказывать заранее, после наедине потолкуем о вещах, представляющих взаимный интерес… Вот вы мне лучше расскажите подробнее, как там ваш и будущий наш, я надеюсь, клиент – не журчит не пукает? – простите наш грубоватый жаргон, конечно – или, всё-таки, есть надежда?
На сей раз доктор испытывал симпатию к Рою – даже к его развязно-вальяжной манере, он признавал в нём отчасти своего коллегу, им там в Департаменте тоже приходится иметь дело с отклонениями, но их работа грубее, жёстче, надсаднее, может быть, и уж во всяком случае она представляется им – наверняка – не менее безнадёжной при начале каждого нового дела. Он старался теперь подчеркнуть своё уважение к Рою, а в его лице и всему Департаменту полиции.
– У меня от вас нет секретов. Я сначала сказал уже, что изменений практически никаких, – Рой насторожился, – практически. Но в последние дни мне удалось добиться от пациента кое-чего – правда, я не знаю, можно ли это квалифицировать как успех и объявлять себя заранее победителем. Чёрт его знает. В нашем деле всё так зыбко. Но мне кажется, я на верном пути. Может быть, недели через три, если всё так пойдёт, мы и приведём его в чувство… Не знаю… А может быть, и нет. Слишком глубокий, мне кажется, провал…
– Ладно, док, – я вас не тороплю. Я верю в ваш профессионализм. И если сам Эйнбоу говорит, что кое-чего ему удалось добиться, значит это «кое-чего» стоит многого. Я уверен в вас, и даже жалею немного, что сразу не привлёк вас к этому делу…
– Вы мне льстите.
– Нет-нет. Я ещё раз прошу извинить меня за вынужденную резкость по отношению к вам – я был так взбудоражен тем, как это всё начиналось. И к тому же один человек – на которого я надеялся – можно сказать, чуть не испортил всё дело… А сейчас я просто огляделся и вижу, что вёл себя по-дурацки…
– Ну что вы, Рой, я нисколько не в обиде на вас. Я, можно сказать, с трепетом отношусь к людям вашей профессии и глубоко уважаю их.
Рой заулыбался.
– Ну вот, док, мы начинаем уже любезничать, а я этого в себе не терплю. Жду вас послезавтра у себя на работе в одиннадцать ноль-ноль. Лады?
– Лады.., – доктор улыбнулся было в ответ, но экран уже замельтешил, и на нём вновь показались фигуры ведущих местного телевидения. Доктор погасил экран и отправился на половину жены…
Следующий день Рой решил посвятить отдыху и некоторым домашним делам. Он до сих пор жил один и, в общем-то, не собирался пока делить свою судьбу с кем-нибудь из женщин. У него было прочное мировоззрение на сей счет. Ему было за тридцать, и он собирался ещё несколько лет «не торопиться», любя свою свободу и не терпя «вмешательства извне». Ему хватало тех развлечений, которые город, где в основном жили люди молодые и куда переселялись тоже нестарые, мог ему предоставить. У него видная осанка, решительное мужское лицо офицера полиции, выверенные жесты – выправка, словом. Его многие знали, и он немало уже сделал для города. Ему в заслугу ставили, что он смело и бескомпромиссно взялся – совместно с властями – за наведение порядка в строительстве жилых домов. А порядка в нём не было никакого. Растраты, махинации, сговоры цвели – на фоне острого спроса – цветами разнообразной красоты и пышности. Люди постоянно прибывали в федерат, в сам город, чтобы освоить их, и все искали «хорошей жизни» как можно более сразу. Нестабильность, чехарда в распределении средств, земли, самих домов и квартир, спекуляция и теневые сделки – всей этой анархии был положен конец. И первой скрипкой со стороны полиции здесь был Рой. Только на штрафах и конфискациях он «заработал» для города три миллиона (при бюджете в тридцать), которые тут же пошли на приобретение стройматериалов, которых не хватало катастрофически. Но главный эффект, которого Рой добился вместе с друзьями и единомышленникам из полиции, правительства и законодательной палаты заключался в том, что резко снизилось социальное напряжение, люди успокоились, получив гарантии и перспективу, чётко очерченную. Всего за два года он приобрёл определённое имя, пресса была к нему благожелательна и даже следила за его личной жизнью, глупо радуясь, видя Роя в компании с красивыми «претендентками» на его дом и судьбу. Волны симпатии льнули к Рою, и девушки на него заглядывались.
…Легко позавтракав, он с особым наслаждением выпил чашку крепкого чая, включил ритмичную, полную светлых интонаций музыку. Свежий, не успевший стать душным, влажный утренний воздух с «прожилками» уличных ароматов свободно «входил» в его гостиную через открытое окно, рождал ощущение праздника, который вот-вот начнётся. Хотя праздника никакого не предвиделось, просто можно весь день и вечер и, может статься, ночь провести беззаботно, приятно. Нужно написать ещё на родину – матери. Это тоже было приятно. Рой любил писать мамаше. С нею он мог быть и откровенен, и капризен, и несерьёзен – словом, чувствовал себя в «своей тарелке», представлял, как отреагирует она на каждое его слово, суждение, шутку. Мать не уставала восхищаться сыном. Благодаря ей об успехах Роя узнал весь их городок. По местному видеоканалу показали даже небольшой фильм о нём – в рубрике «Личность», рассчитанную на подростков. В нём даже цитировались письма Роя к матери. Рой иронизировал над своей популярностью на далёкой родине. У него рождалось хоть и мстительное, но приятное чувство: ведь он уехал оттуда, совершенно разочарованный обыденностью, склочным равнодушием к нему людей, знавших его с детства, но не понимавших, не ценивших…
Сегодня ему было, что написать матери. Он даже хотел спросить совета у неё по поводу Лоэн. Он сел у открытого окна за небольшой складной столик и начал выводить на мониторе: «Здравствуй, ненаглядная»…
Закурлыкал «интимный» телефон – его номер он давал только женщинам, а также мать имела привилегию по нему звонить, почему-то. «Ну вот, – подумал Рой, – легка на помине – наверное, мама». Он взял трубку.
– Рой, это я.
Это была не мать. Звонила Лега – девушка, с которой он был знаком уже месяца два, гораздо дольше, чем с другими.
Он решил, уже было, с нею порвать, так как она – ему показалось – «что-то от него хочет». Сегодня он собирался «погулять» в музыкальном клубе, и если повезёт, привести домой какую-нибудь «румянку». Так он называл молоденьких девушек, почти девочек, неопытных в любви. Ему нравилось любить их грубо, он вообще с ними не считался, они уходили от него с ощущением того, что их насиловали с их согласия. Он недолюбливал «опытных», называя их «мадоннами», они его – тоже, быстро теряли к нему интерес. Они требовали подхода и даже навязывали свой секс, чего Рой не терпел. В постели диктовать мог только он. В целом Рой казался женской половине – в процессе флирта – истинным мужчиной, от которого веяло уверенностью и лёгким пренебрежением, что иные дамы ценят больше сантиментов с комплиментами, поскольку добиться интереса такого мужчины считается признаком силы женского обаяния. И девушки шли к нему в постель – не то, чтобы косяком, но шли. Их наверняка где-то там любили нежные юноши, пишущие им стихи, а они уходили в ночь с Роем. Что тут поделаешь? Правда, все эти романы быстро заканчивались, с потерей всякого интереса – с обеих сторон. Рой считал, что это он меняет их, как перчатки. А они, наверное, что они. Неизвестно, впрочем, что считали «они», так как ни одна потом ему не перезванивала. И он – ни одной.
Лега не укладывалась во все его «категории», что раздражало Роя, он не любил явлений, которые не поддавались классификации. Лега бывала и безропотна, и строптива, и вместе им бывало хорошо. Правда при этом он должен был всё равно – хоть немножко, но «помогать» ей, «доводить». В конце концов, он решил «доконать» её, добиться над ней полного доминирования. Но тут Лега не поддалась, и он ушёл с «пощёчиной». И хотя он и решил, что с него хватит, но остался недоволен собой, с чувством не доведенного до конца дела. Это ощущение «лёгкой несостоятельности» не давало ему успокоиться и забыть Легу. Но он решил про себя: «Не зацикливайся». Он старался её забыть. Но она позвонила…
– Ты всё ещё сердишься на меня? Пожалуйста, не придавай этому всему большого значения.
– Я и не придаю, – холодно ответил ей Рой.
– Я почему-то испугалась, что мы больше не встретимся. Но ждала, что ты позвонишь. Почему ты никогда не позвонишь первым?
– А зачем? – почти насмешливо спросил Рой.
На том конце «провода» – замешательство.
– Знаю, – сказала Лега, – что ты злишься. Мне почему-то грустно было все эти дни. Я хочу побыть с тобой. Просто побыть. Давай съездим куда-нибудь.
Рой криво усмехнулся.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Я не знаю, что на него ответить. Я не знаю, зачем это всё нужно. Но я бы очень хотела побыть с тобой. Просто побыть. Ведь ты ничего не знаешь обо мне. И я о тебе – тоже. Ты расскажешь мне о себе? О своём детстве… А я – о своём… Не смейся, пожалуйста… Хочешь, поедем за город – на озеро? Возьмём лодку, ты увезешь нас на какой-нибудь островок, разведём костёр, я еду прихвачу… Посидим – хоть до утра…
– У меня завтра работа, ночью надо выспаться, – в голосе Роя не было оттепели или сомнения, в нём оставалась насмешка. Только теперь провоцирующая. Ему хотелось, чтобы его уговаривали.
Лега, воспринявшая это как колебания, ухватилась за свою мысль.
– Знаешь, все говорят, что на островах сейчас здорово – убрали весь хлам, можно даже на ночь снять небольшой домик. Так что костёр – совсем необязательно, это я так.
«Погода отличная, на озере будет не жарко, в домике – не холодно, – подумал Рой, – да не так уж и важно, кто будет рядом. Эта или другая. Эта сегодня податлива. Но, чтобы не показать виду, что его быстро уломали, он ответил:
– Мотаться весь вечер, чтобы перетолкаться у костра – да я лучше схожу на допрос к своей красивой кошке, это гораздо увлекательней, – он хмыкнул, и почти с удовольствием ждал её реакции на эти слова, её просящей интонации.
Лега и вправду стала говорить так, будто её незаслуженно обидели. Ей бы в этот момент бросить трубку… Но она не захотела остаться униженной дурочкой, уж коли сама позвонила. И она продолжила:
– Ну, можешь отвезти нас куда-нибудь сам, только не в городе…
– Ладно, посмотрим, – смилостивился Рой.
То, что она предлагала, было поводом куда-нибудь себя деть не без пользы. И сказал:
– Отдыхать, так отдыхать, – только бери эти хлопоты с домиком на себя…
– Хорошо, – согласилась Лега. – Ты правда хочешь побыть со мной?..
Рой с некоторой неприязненностью прервал её:
– Мы едем с тобой отдыхать, а не выяснять отношения – так?
– Да, да! – обрадовалась Лега. – Я обещаю, тебе будет хорошо со мной. Вот увидишь, я совсем не такая, как ты думаешь.
«Ну вот и здорово, – подумал Рой, – ночь, по крайней мере, даром не пройдёт».
Потом они ещё поболтали минут пять. Лега, со слов своих знакомых, пересказала, какие невероятные домыслы ходят в городе о деле, которым занимается Рой. У него мелькнуло: «Ну вот, время, кажется, наступает. Ещё чуть-чуть, и толпа будет готова воспринять любую версию, исходящую от меня, как истину в последней инстанции».
Потом Лега спросила его:
– Рой, ты говоришь об этой Лоэн, над которой тебя поставили дознавателем? Она что – и вправду так красива? Ты никогда ни об одной из женщин не говорил, что она красива. Даже обо мне.
– Даже. Почему даже?..
– Но ведь… – она как-то грустно, обречённо вздохнула, и этот вздох был отчётливо слышен.
Рой снова заговорил, иронизируя:
– Может быть, там и поженимся в домике? Я назову тебя «единственной», «дорогой», «любимой», «красивой» – верней, «самой красивой», – так, кажется, должен думать жених о невесте?.. А ещё жена должна ревновать мужа к любой потаскушке из полицейского «погреба», с которой он имеет дело. О-го-го!
– Рой, ты ведь знаешь, что я так, в шутку, – растерянно отвечала она.
– И я тоже. Только почему ты не смеёшься?
Лега виновато засмеялась.
Они договорились о встрече, и Рой снова принялся за письмо к матери. Потом он долго сидел в кресле и думал о предстоящем допросе. «На этот раз она не уйдёт», – сказал он себе.
…Лега уже поджидала у его дома. Они сели в её машину и поехали «убивать время» Роя. Вечер и ночь они провели так, как обещала Лега. Она была абсолютно безропотна, старалась его ублажить во всём, и Рой сполна получил все свои удовольствия. Рано утром она привезла его домой. И уехала, ничего не сказав на прощанье. Они расстались молча. У Роя «стрельнуло»: «Всё, больше она не позвонит… Ну, и…». Она ему больше не нужна тоже. А время он провёл хорошо, как хотел… «И чего ей от меня было нужно?».
Он так её и не «классифицировал». И если бы он захотел ответить на свой же вопрос, то мог бы ответить так: «Она искала мою душу, а не утех».
Хотя нет – не мог бы. Слишком вольное допущение…
Рой словно бы подводил черту – подо всем, что его хоть как-то с кем-то связывало помимо службы. А служба теперь сошлась в одной точке – на допросе Лоэн, на «публичном», на котором он её и добьёт – с помощью Эйнбоу. «Этот чудак только предполагает, что она – маг, гипнотизёр, а мы будем этим располагать», – улыбался он. И собирался убить двух зайцев: во-первых, у него будет версия, которую можно озвучить прессе, и неважно, что скажет «дикая кошка», и во-вторых, Лоэн окажется в его полной власти, и он что захочет, то с ней и сделает – чтобы «расколоть». «Чародейка – надо же! Сумасшедшая… Кто захочет с тобою связываться ещё, кроме меня?».
