Читать книгу: «Отряд отморозков. Миссия «Алсос» или кто помешал нацистам создать атомную бомбу», страница 6

Глава 7
Банзай Берг!

В 1933 г. команда Washington Senators дошла до Мировой серии по бейсболу⁹, и, хотя «профессор» Мо Берг ни разу не вышел на поле, он был всем доволен, наблюдая за игрой из загона для питчеров и болтая с товарищами по команде и журналистами.

Более памятной, чем та Мировая серия, оказалась для Берга новая поездка в Японию в ноябре 1934 г., на этот раз в составе команды звезд Главной лиги. Трудно сказать, как тип вроде Берга туда попал (в команду под началом Конни Мака вошли такие легенды, как Бейб Рут, Лу Гериг, Лефти Гомес и Джимми Фокс), но товарищам нравилось его присутствие. Нравился он и японцам, которые были без ума от бейсбола и с восторгом вспоминали его семинары, проведенные двумя годами ранее. Как сообщалось, по прибытии в Токио игроков встречали 100 000 человек, и Берга приветствовали наравне с остальными. «Банзай Бейб Рут! – ревела толпа. – Банзай великий Гериг! Банзай кетчер Берг, лингвист!» Берг поздоровался с кем-то на японском, что озадачило Рута. При отплытии в Японию двумя неделями ранее он спросил Берга, говорит ли тот по-японски; Берг заявил, что нет. «Как же так?» – спросил теперь Рут. Берг пожал плечами: «Так то было две недели назад».

В этом туре американские звезды провели 17 игр в десятке городов, в том числе прямо у подножия Фудзи, собирая до 50 000 зрителей. Чтобы попасть на одну из игр, некий болельщик прошел пешком около 130 км, неся с собой самурайский меч; он презентовал его полевому игроку из Кливленда, который в тот день пробежал через все базы и вернулся в «дом». Американцы выиграли все 17 матчей (условия были неравные: они играли против студентов колледжей и полупрофессионалов), а Рут стал бесспорной звездой тура. Несмотря на то что ему исполнилось 39 лет и его карьера клонилась к закату, Рут совершил 13 хоум-ранов¹⁰, и эта поездка сделала его в Японии таким же знаменитым, как в США. После очередной овации он повернулся к Бергу и произнес дрогнувшим голосом: «Мо, это точно один из лучших дней в моей жизни».

Берг и Бейб Рут сдружились во время поездки, отчасти потому, что оба посматривали на японских женщин и любили посещать чайные дома с гейшами. Однажды ночью пьяный и возбужденный Рут начал приставать к одной из гейш, которой такое внимание явно не понравилось. Как более галантный кавалер, Берг нацарапал для нее что-то японскими фонетическими символами, чтобы она могла ответить, если Рут снова распустит руки. Тот руки распустил, и она с улыбкой выдала ему: «Иди на …, Бейб Рут».

Сам Берг играл в этом туре мало. Он получил удар по бедру при первом же подходе к бите («Страшная травма, Мо», – подкалывали его товарищи по команде) и после этого в основном бездельничал на скамейке запасных, закончив тур всего с двумя хитами в 17 играх (меньше, чем у некоторых питчеров команды). Гораздо большего успеха Берг достиг за пределами поля в качестве посла доброй воли. В перерывах между играми он надевал кимоно (на одном были изображены перчатки кетчера, на другом – красные бейсбольные мячи) и посещал различные культурные мероприятия, болтая с японскими кинозвездами и выступая с лекциями в университетах. Он также отснял материал для документального фильма о поездке, используя камеру, позаимствованную у некой нью-йоркской кинокомпании. Один из незабываемых эпизодов с участием Берга случился во время экскурсии по дворцу японского императора Хирохито. Естественно, от экскурсантов требовалось соблюдение строгих правил приличия; игроки вспоминают, как им объясняли, что император – это воплощенное божество и им не следует даже смотреть на него. Представьте, какой шок они испытали, когда во время приема после экскурсии увидели старину Мо Берга, стоящего рядом с богочеловеком и непринужденно болтающего с ним. Хирохито выглядел довольным, хотя и ошарашенным не меньше их.

Несмотря на толпы поклонников, у тура была непростая политическая подоплека. Правительство США использовало игры как дипломатический инструмент для улучшения японо-американских отношений. Япония недавно оккупировала китайскую провинцию Маньчжурия, и ее военные были явно настроены на захват новых территорий, против чего выступали Соединенные Штаты. Японскому правительству, в свою очередь, не нравилось, что американцы начали вмешиваться в дела Азии, и радикально настроенная часть бюрократии стала изгонять из страны ученых и других представителей Запада, объявляя их шпионами.

Неудивительно, что японские официальные лица с подозрением смотрели на бейсбольных звезд и следили за ними; менеджер Конни Мак клялся, что его гостиничный телефон прослушивается. Но не только правительственные чиновники ненавидели американцев. По окончании тура трое молодых людей из ультранационалистического Общества бога войны напали на японского газетного магната, который организовал один из матчей на стадионе, посвященном императору. Они сочли, что присутствие грязных иностранцев осквернило святыню, и однажды утром устроили на магната засаду у здания редакции, вонзив ему в шею меч и бросив умирать. Он выжил лишь благодаря быстрой помощи, которую оказал случайный свидетель.

По правде говоря, японское правительство имело основания с подозрением относиться к бейсбольным звездам. Один из членов команды действительно шпионил. Мо Берг.

Однажды под конец тура, просматривая утром японские газеты, Берг наткнулся на интересную заметку. Дочь американского посла только что разрешилась от бремени в токийской больнице Святого Луки. В тот день матч с участием звезд проходил в 27 км к северу от Токио, но Берг решил его пропустить, сказавшись больным. Никто из товарищей по команде ему не поверил (он редко болел), но Берг имел репутацию эксцентричного парня, а потому никто не стал допытываться, в чем дело. Как только игроки отправились на стадион, Берг причесал волосы на пробор в японском стиле и надел кимоно. Крадучись, он вышел на улицу, купил в цветочной лавке букет для дочери посла и на такси отправился в больницу Святого Луки.

В вестибюле он проскользнул мимо охранников и на лифте поднялся на шестой этаж, где находилась дочь посла. Однако вместо того чтобы навестить ее, Берг, убедившись, что никто его не видит, выбросил цветы и шмыгнул обратно в лифт, на сей раз доехав до восьмого этажа. Далее по винтовой лестнице он вылез на крышу, где взобрался еще выше – на колокольню. По традиции никто в Японии не имел права смотреть на императорский дворец сверху вниз, поэтому большинство домов были малоэтажными. Восьмиэтажное здание больницы Святого Луки было одним из самых высоких в Токио. Добравшись до точки, с которой открывался прекрасный обзор, Берг выудил из глубин просторного кимоно висящую на груди кинокамеру размером с коробку для ланча. Он принялся снимать окрестный городской пейзаж, уделяя особое внимание промышленным объектам – заводам по производству боеприпасов, железнодорожным путям, нефтеперерабатывающим заводам, военным кораблям в гавани. Отсняв 23 секунды материала, он снова спрятал камеру и спустился в вестибюль. К дочери посла он так и не заглянул.

В тот день американцы вначале проигрывали со счетом 4: 5, но затем собрались и выиграли с разгромным счетом 23: 5. В отеле они весело рассказали об этом Мо. Он, разумеется, не ответил взаимностью и не сообщил, чем занимался в тот день. До сих пор неизвестно, для чего Берг подался во внештатные шпионы. Несколько близких к нему людей клялись, что втянул его в это кто-то из правительства США, чуть ли не сам госсекретарь. Возможно, Берг просто вообразил себя шпионом и наслаждался опасной ролью агента под прикрытием. (Освоение новых языков, посещение экзотических городов, встречи с таинственными незнакомцами – все это уже вошло у Берга в привычку.) Как бы то ни было, когда семь лет спустя Соединенные Штаты вступили в войну с Японией, Берг откопал эту 23-секундную пленку и отправил ее в американские спецслужбы. Там ее высоко оценили как одну из немногих недавних съемок японской столицы. Под впечатлением от этого материала американские чиновники вскоре придумали для нашего кетчера гораздо более опасное задание.

К тому времени как Берг вернулся из Японии, он совсем потерял спортивную форму – стал медлительнее, чем когда-либо, и к тому же растолстел. Тем не менее ему удалось продержаться в Главной лиге еще несколько сезонов, а его участие в викторине Эн-би-си Information, Please («Информацию, пожалуйста») на национальном радио в начале 1938 г. произвело настоящую сенсацию. В течение получаса он виртуозно отвечал на вопросы, в том числе о комете Галлея, китайской кухне, женах Нерона, гавайском блюде пои, деле Дрейфуса и кайзере Вильгельме. Его не сбивали даже вопросы с подвохом («Какая самая яркая звезда на небе?» – «Солнце»). Отклик на передачу был колоссальным – Эн-би-си получила 24 000 писем, а комиссар Главной лиги Кеннесо Лэндис сказал Бергу: «За тридцать минут ты сделал для бейсбола больше, чем я за все время нахождения на своем посту». Излишнее внимание порой даже раздражало Берга. Так, во время его редких появлений на поле болельщики на стадионах соперников забрасывали его вопросами («Эй, Берг, как правильно: моржей или моржов?»). Но после той радиовикторины Берг стал настоящей знаменитостью наряду с братьями Маркс, Нельсоном Рокфеллером и Уиллом Роджерсом. Каждый раз, когда Франклин Делано Рузвельт присутствовал на игре Washington Senators, он махал кетчеру с трибун, а товарищи по команде вспоминали, что Берг держал в своем шкафчике смокинг для послематчевых вечеринок в иностранных посольствах. (Благодаря своим лингвистическим способностям Берг оказался весьма популярен на таких мероприятиях. По словам одного репортера, Берг «целовал больше дамских ручек, чем сам Валентино».) Лучшей жизни Берг и пожелать не мог: хороший заработок, короткий рабочий день, свободное время, комфортабельные отели. Он так и сказал однажды в интервью: «По мне, так лучше быть бейсболистом, чем президентом банка или судьей Верховного суда США».

Как ни парадоксально, но слава лишь усилила ореол таинственности, окружавший Мо. Даже друзья не знали, где он жил в межсезонье, и только одному товарищу по команде удалось побывать у него дома. (Он рассказывал, что у Берга валяется больше газет, чем в редакции The New York Times.) В тот период Берг также заслужил репутацию, возможно справедливую, соблазнителя замужних женщин – светских дам, которые не собирались втягивать его в серьезные отношения. Однако никто не знал этого наверняка, поскольку он никогда ни словом не обмолвился о своих любовных похождениях, да и вообще о чем-то личном. Из-за такой скрытности товарищи по команде подшучивали над ним: «Может, ты шпион, Мо? В этом все дело?» Он лишь загадочно улыбался и незаметно исчезал.

Последней командой, с которой Берг подписал контракт, была Boston Red Sox – отчасти потому, что он обожал бостонские рестораны, театры и книжные магазины. К работе он подходил практично – ограничивался играми только в те дни, когда у него не болели колени и он чувствовал себя бодрым. Лишь так он мог выступить достойно и поддержать легенду о Мо Берге. Со временем он также разработал несколько простых, но эффектных трюков. Он всегда старался появляться на стадионе в Женский день, и, если кто-то посылал легкий мяч, который пропускал бэттер, он держался за маску до последней секунды, а затем подбрасывал ее в воздух, ловил мяч в перчатку и хватал маску другой рукой. Девушки визжали от восторга.

Несмотря на всю свою популярность в Бостоне, к своему пятнадцатому сезону в 1939 г. Берг уже почти ни на что не годился. В том году он участвовал всего в 14 матчах и каждый раз, выходя на поле, старательно изображал смятение. «Давненько здесь не был, ребята, – говорил он товарищам по команде. – Как тут насчет страйков?» В том сезоне в Boston Red Sox появился способный новичок Тед Уильямс, и однажды Бергу повезло – он поймал немыслимый мяч, отскочивший от загородки. После того как товарищ по команде втолкнул неуклюжего кетчера в «дом», Берг перевел дыхание, повернулся к Уильямсу и сказал: «Вот так их надо бить, Тед. Надеюсь, ты все понял».

30 августа того же года самый популярный посредственный игрок в истории бейсбола элегантно завершил свою карьеру. В тот день Boston Red Sox противостояли питчеру Фреду Хатчинсону из Detroit Tigers, и свой последний мяч в Главной лиге Берг выбил, отправив его на верхний ярус левой трибуны; это был всего лишь шестой хоум-ран за всю его карьеру. «Когда Могучий Мо бежал по базам, некоторые обозреватели на трибуне для прессы саркастически шептались, что бедняга Хатч подвергся максимальному унижению, – писал один репортер. – Столь эффектно отправив мяч за пределы поля, профессор Берг, по их мнению, продолжил удачную серию на бите, а после его первого за несколько лет хоумрана Хатчинсона было впору эвакуировать в безопасное место».

Все с удовольствием наблюдали, как Мо, пыхтя, обегал базы – в последний раз. Но долго наслаждаться моментом Бергу не пришлось. Неделей ранее нацистская Германия и Советский Союз подписали свой пресловутый пакт о ненападении. Менее чем через два дня после невероятного хоум-рана Берга Германия вторглась в Польшу и развязала Вторую мировую войну. «Европа в огне, корчится на костре, который разжигает Гитлер, – причитал Берг еще летом. – А что делаю я? Сижу в загоне для питчеров и рассказываю им в перерывах анекдоты». В конце концов он решил, что его отец был прав: в жизни есть вещи поважнее бейсбола.

Глава 8
На грани

Поскольку Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну только в конце 1941 г., обеспокоенные американцы вроде Мо Берга могли лишь издалека наблюдать за событиями. Тем не менее некоторые из них все же стали свидетелями паники первой стадии войны, включая сына посла США в Лондоне Джозефа Кеннеди – младшего.

Фактически для Джо это была уже вторая европейская война. Будучи студентом Гарварда, Кеннеди был одним из тех типичных для университетов Лиги плюща баловней, которых Мо Берг презирал в Принстоне: у Джо имелись штатный камердинер и частные репетиторы по всем предметам, а каждый месяц он получал «на карманные расходы» до 150 долларов (сегодня это 2800 долларов). Тем не менее он был серьезным студентом и, написав в 1938 г. дипломную работу о гражданской войне в Испании, решил заняться международной политикой. Идея устроиться на работу к отцу в Лондон противоречила законам США о семейственности, поэтому Кеннеди-старший отправил Джо в ознакомительную поездку по континенту – в Варшаву, Ленинград, Копенгаген, Прагу. Особенно сильное впечатление на него произвел Берлин: Джо увидел угрозу в усилении немецкой армии и сообщал, что нацисты «развернули самую мощную пропагандистскую кампанию из всех, что я когда-либо наблюдал». Путешествуя по северной Франции на кабриолете Chrysler со своей сестрой Кик (Кэтлин), Джо проехал в нескольких километрах от неприметной деревеньки Мимойек с населением 50 человек. Джо вряд ли обратил внимание на это место, но вскоре название Мимойек станет прóклятым для клана Кеннеди.

Во время семейного отдыха после этого путешествия Джо увлекся новым видом спорта, бобслеем, и почти установил мировой рекорд скорости на опасной трассе, где до того погибло несколько человек. Затем он сломал руку, спускаясь на лыжах по невероятно крутому склону, и вернулся в Лондон, чтобы восстановить силы. Однако вскоре его снова одолело беспокойство: ему все больше хотелось поехать в Испанию, где уже третий год шла гражданская война. Джо не говорил по-испански, но стремился продолжить работу над темой своего диплома, собственными глазами увидев конфликт, в котором победившая на всеобщих выборах, но непрочная коалиция коммунистов и анархистов противостояла правой хунте монархистов и военных во главе с Франсиско Франко. Отец Джо наложил вето на эту затею, отчасти потому, что у Джо был дипломатический паспорт, а это означало, что, если он попадет в беду, в это дело окажется втянут Госдепартамент США. Больше того, это была грязная и кровавая война, которая сопровождалась многочисленными случаями массовых убийств.

Джо не отступился и тайком получил обычный паспорт. Несколько недель спустя, когда Кеннеди-старший ненадолго отлучился в Бостон, Джо сбежал в Испанию. Получив телеграмму из Валенсии, отец изобразил гнев, но на самом деле храбрость сына ему понравилась. Он даже убедил несколько газет освещать приключения юноши; одна из них окрестила его «дон Хосе».

К тому времени, как Джо прибыл в Испанию, войска Франко уже сровняли некоторые районы Валенсии с землей. Одичавшие собаки сбивались в стаи, и, хотя Джо в целом поддерживал Франко, ему было тяжело видеть, как пожилые женщины вынуждены прятаться в жалких убежищах – по сути, узких грязных тоннелях под руинами зданий. Многие тут превращались в фаталистов. Во время одного авианалета Джо, не веря своим глазам, наблюдал, как чистильщик обуви невозмутимо сидит на городской площади, спокойно полируя ботинки, в то время как вокруг него рвутся бомбы.

Посмотрев на происходящее в Валенсии, Джо уговорил водителя военного автобуса отвезти его в эпицентр конфликта – Мадрид. Поездка заняла почти 12 часов; один раз автобус загорелся, когда солдат беспечно бросил сигарету на пол. По прибытии Джо разбил палатку на территории американского посольства, брошенного сотрудниками, но освоенного предприимчивыми испанцами, которые забаррикадировались внутри и держали на его лужайках кур, свиней и коров.

Мадрид находился в отчаянном положении. Франко уже некоторое время осаждал город, и из-за отсутствия продовольствия многие питались жалкими крохами: горстью чечевицы или риса в день. Джо узнал, что один бывший американский дипломат умер от голода на улице. Его тело кишело вшами и прочими паразитами, так что ни у кого даже не хватило смелости порыться в его карманах.

Видя все эти страдания, Джо был поражен, обнаружив, что театры каждый вечер переполнены, отчасти потому, что людям нужно было отвлечься, а отчасти потому, что тратить деньги больше было не на что. Он особенно восхищался выступлением молодой «испанской Ширли Темпл», которая танцевала во время авианалета, ни разу не сбившись. Как всегда, Джо каждое воскресенье ходил в церковь, где священник служил мессу в светской одежде; в противном случае его могли расстрелять коммунисты, ненавидевшие католическую церковь. (Левые использовали церкви в качестве складов боеприпасов и недавно осквернили рождественский вертеп, одев младенца Иисуса в камуфляжную форму и сунув ему в руку пистолет; это зрелище возмутило очень многих.) Джо ярко описывал все свои впечатления в письмах к отцу. «Так обычно не пишут, – шутил он в одном из писем, – но мне совсем не жаль, что вас всех со мной не было». Посол так гордился сыном, что принес его письма на встречу с премьер-министром Великобритании Невиллом Чемберленом на Даунинг-стрит, 10 и читал их вслух.

В целом дон Хосе неплохо проводил время в Испании, пока его едва не казнили. В начале 1939 г. шаткая коалиция коммунистов и анархистов окончательно распалась, и в Мадриде между ними вспыхнула своего рода метагражданская война, что сделало жизнь в городе еще опаснее. «Это была обычная позиционная война, – писал Джо, – с гранатами, танками и пулеметами на улицах. Она продолжалось дней пять». Несмотря на стрельбу (и трупы) на улицах, Джо присоединился к команде бойцов правого сопротивления, которые выполняли тайные задания (например, освобождали заключенных, которых, скорее всего, безжалостно убили бы при взятии города силами Франко). Они захватили американскую машину и начали разъезжать повсюду с несколькими наборами поддельных документов. На каждом блокпосте им приходилось угадывать симпатии охранявших его солдат, чтобы предъявить правильные бумаги.

Однажды вечером Джо с напарником ошиблись. Они ехали вдоль длинной стены по дороге без съездов и на контрольно-пропускном пункте предъявили поддельные документы Красного Креста. Солдатам это не понравилось, и их заставили выйти из машины: «К стенке! Быстро!» Их поставили рядом, будто для расстрела.

Спутник Джо, убежденный, что «вот и настал конец всему», вспомнил о жене и дочери и начал шептать последнюю молитву. Но Джо был не из таких. Когда боевики начали насмехаться над ними, спрашивая: «Откуда вы, голубчики?», Джо воспользовался моментом и объяснил на ломаном испанском, что он американец и очень важная персона. Озадаченные солдаты опустили ружья. Un yanqui?¹¹ Они потребовали паспорт Джо, разглядывали его со всех сторон и никак не могли в это поверить. Но через несколько напряженных минут махнули рукой вдоль дороги: «Está bien. Убирайтесь!»

Не тратя слов, «голубчики» сели в машину и рванули прочь. Как только они повернули за угол, Джо взглянул на спутника и рассмеялся. Едва пронесло, да? В общем, Джо отнесся к этому как к пошедшему не по плану розыгрышу в общежитии Гарвардского университета. Но так он воспринимал и всю свою жизнь. Джо был молод и неуязвим, ничто не могло ему повредить. Когда Франко наконец вошел в Мадрид, положив конец войне, Джо сказал Испании adiós и вернулся в Лондон, готовый к следующему приключению.

Однако жизнь в Лондоне изменилась, и не в лучшую для семейства Кеннеди сторону. Проблема заключалась в Кеннеди-старшем, который терял позиции в правительственных кругах.

Нажив кучу денег в 1920-е гг., частично за счет инсайдерской торговли (в ту пору законной), трудолюбивый и хитроумный Кеннеди-старший перенес свои амбиции в политику. Когда в 1932 г. Франклин Рузвельт был избран президентом, Кеннеди стал первым председателем Комиссии по ценным бумагам и биржам. Этот пост он надеялся использовать для продвижения по карьерной лестнице и несколько лет спустя попытался получить должность министра финансов, но у него ничего не вышло. В 1938 г. он в качестве утешительного приза попросил Рузвельта назначить его послом в Соединенное Королевство. В некотором смысле такое назначение было логичным, но Рузвельт колебался. В культурном отношении Великобритания была страной с преимущественно протестантским и очень сдержанным характером. Кеннеди же был заносчивым ирландцем, убежденным католиком, яростным спорщиком и сквернословом; никто никогда не назвал бы его дипломатичным. Почувствовав сомнения Рузвельта, Кеннеди не оставил президенту выбора, сообщив одной из газет о своем скором назначении. Схема сработала – Кеннеди получил пост, – но ценой утраты доверия. В конце концов Рузвельт пришел к выводу, что отправить Кеннеди за границу, возможно, наилучший вариант: этот человек, по его словам, «слишком опасен, чтобы держать его рядом».

Откровенно говоря, Кеннеди был ужасным послом – упрямым, самоуверенным, склонным трепать языком. А его позиция в отношении Третьего рейха оказалась и вовсе катастрофической. Не одобряя нацизм как таковой, он считал, что у фашистской идеологии есть чему поучиться: однажды он предложил представить Джо-младшего Муссолини и регулярно публично заявлял, что Америке необходимо принять фашизм, чтобы выжить в современном мире. Хуже того, возможно, под влиянием отчетов Джо о немецкой военной мощи он утверждал, что Германия победит Францию и Англию в любой войне, что воспринималось как явно пораженческий настрой. В частном порядке Кеннеди выступал против войны из более эгоистических соображений. Он считал войну вредной для бизнеса и опасался, что из-за нее пострадает состояние его семьи. Что еще важнее, у него было два сына призывного возраста, которым наверняка пришлось бы сражаться в любом конфликте. Похождения Джо-младшего в Испании – это одно. Столкновение с могущественным вермахтом – совсем другое.

Учитывая эти треволнения, посол Кеннеди начал проповедовать две идеи. Во-первых, умиротворение: европейские страны должны дать Гитлеру все, что он хочет, чтобы любой ценой избежать конфликта. Во-вторых, изоляционизм: Соединенным Штатам незачем втягиваться в европейскую войну. Изоляционизм был действительно популярен в США, но Рузвельту эта идея претила, и он велел своему послу заткнуться. Кеннеди отказался, а иногда даже обвинял еврейские организации, призывавшие бороться с нацистами, в том, что, противодействуя Гитлеру, они подвергали опасности жизни его сыновей. Не понадобилось много времени, чтобы Кеннеди заработал в прессе репутацию пораженца и труса, а Рузвельт начал игнорировать его при переговорах с британскими официальными лицами. Для посла это было, конечно, унизительно, но Рузвельт понимал, что выбора у него нет: Кеннеди-старший был порывист до такой степени, что стал опасен. По словам одного историка, «от нейтралитета он перешел к умиротворению, затем к пораженчеству, капитулянству и желанию заменить демократию фашизмом – и все это до того, как прозвучал первый выстрел».

Впрочем, выстрелы не заставили себя ждать. 1 сентября 1939 г., вскоре после того, как Кеннеди-старший перевез всех своих девятерых детей в Лондон, нацистская Германия вторглась в Польшу и начала Вторую мировую войну. К 3 сентября Великобритания была полна решимости сражаться с Германией; утром Джо, Джек и Кик вместе со своей матерью Розой встретили отца у американского посольства, чтобы сопроводить его в палату общин; в полдень премьер-министр Чемберлен намеревался попросить парламент официально объявить войну. Джо был одет в мешковатый черный костюм в тонкую полоску с полосатым галстуком и платком в кармане. Джек выглядел более подтянутым в своем элегантном костюме светлых тонов. На Кик были платье, шляпа и белые перчатки; она выглядела так, словно шла на пасхальную службу.

Внезапно прозвучал сигнал воздушной тревоги. Люди на улицах уставились друг на друга, а затем бросились бежать. Люфтваффе, наводящие ужас военно-воздушные силы нацистов, уже атакуют Лондон! Годом ранее Кеннеди-старший, готовясь к подобной атаке, втайне заказал для посольства тысячу противогазов. Но, поскольку сейчас на кону стояли жизни его детей, он не задумываясь оставил здание посольства, так как там не было прочного подвала и оно могло обрушиться при попадании бомбы. Он затащил Джо, Джека, Кик и Розу в подвал соседнего дома, где они сгрудились в швейной мастерской. Через полчаса прозвучал сигнал отбоя, и они поспешили в парламент, прибыв туда прямо перед полуднем.

И в 12:05 услышали еще одну сирену, после которой бросились в подвал здания парламента. Оба «налета» оказались ложной тревогой; люфтваффе начнут бомбить Лондон только через год. Но пережитый опыт, а также выступление Чемберлена («Все, ради чего я работал, – сказал премьер, – все, на что я надеялся, все, во что я верил на протяжении всей своей общественной деятельности, рухнуло») потрясли Кеннеди-старшего. На следующей неделе он начал отправлять детей обратно в Америку, заказывая билеты на разные океанские лайнеры и самолеты, чтобы не потерять их всех в результате одной атаки. Какими бы ни были его недостатки, Кеннеди обожал своих детей.

Он был прав, опасаясь за их жизни, но ошибался в отношении природы этой угрозы. Он боялся танков и «мессершмиттов», тогда как реальной опасностью для членов семьи Кеннеди оказался Вернер Гейзенберг и малоизвестный элемент под названием «уран».