Читать книгу: «И имя ему – Человек», страница 3
Три самые заметные Никиткины черты, которые ты будешь помнить и пятнадцать лет спустя: чёрные кудри на голове, триллион рассыпанных по лицу веснушек и два верхних боковых дистопированных резца, провёрнутые вокруг своей оси на тридцать градусов.
Верхние боковые резцы – те самые зубы, что стоматолог в твоём направлении на рентгенографию отметит, обведя кружочком цифру «2» слева и справа в верхнем ряду.
Этими торчащими наружу резцами Никитка всегда напоминал доброго вампирёнка. Обычно, когда он улыбался, его губы растягивались по веснушчатому лицу, открывая взору прохожих те самые торчащие резцы. Зрелище было забавное.
Вот палка, засаженная общипанному голубю в клоаку, вынимается из пламени, и все принимаются пристально разглядывать до черноты покрытую углями тушку.
Пять любопытных парней налетают на добросовестно добытую дичь и разрывают её на куски. Разрывают прямо голыми руками – без вилок и ножей. Просто руками…
Хватаешься за покрытый чёрными углями птичий бок и отрываешь сочный и заслуженный кусок мяса, чтобы сунуть его в свою ещё юношескую глотку.
Отрываешь кусок мяса и даже не обращаешь внимания, что плоть ещё розоватая.
Ты аккуратно откусываешь маленький кусочек, жуёшь и понимаешь, что не хватает соли. Но где её достать в таких условиях? Не ссать же на жареного голубя…
Довольно быстро все понимают, что дичь без соли вышла невкусной. Да и розоватое мяско с проблесками крови тоже действовало далеко не притягательно…
Все прекратили есть. Но только не Никитка.
Он держал свой кусок дичи обеими руками, невзирая на чёрную копоть, и жадно вгрызался в голубиную плоть своими дистопированными резцами. Он откусывал и жевал. Откусывал и жевал…
И как горели его глаза в тот момент! Это стоило видеть!
Наверное, так горели глаза у бога, когда он создавал Еву, чтобы насолить Адаму… Чтобы поссать на него…
В те моменты, когда Никитка жевал, мы вчетвером смотрели на него… Мы смотрели на него и не могли оторвать глаз.
А Никитка смотрел на нас в ответ и ничего не мог понять, продолжая при этом жевать.
Просто ему не было видно, что всё его лицо было перепачкано углями с тела голубя. Оно всё было чернющим, как его же вьющиеся кудри. А по подбородку текла кровь… Голубиная кровь…
Этот восьмилетний парнишка с внешностью возбуждённого дьяволёнка жадно пожирал плохо прожаренного голубя, а четверо парней постарше пялились на него, и кровь стыла в их жилах от ужаса.
Но жалость к животным впервые проскочила у тебя где-то в возрасте десяти лет.
Тогда ты с друзьями шарился по запретной территории геологоразведочной экспедиции, которая запретной была лишь официально. На деле же по её территории проходили все кому не лень: старушки, спешащие из городка в свои сады; мужики, возвращающиеся домой из своих гаражей, и просто маленькие дети, которые играли в казаки-разбойники, мелом чертя указательные стрелки.
В тот солнечный день вы втроём шли по территории ГРЭ к разбитой и заброшенной кабине от «Студебеккера», в которую вы имели обыкновение забираться, занимать места и вертеть облупившуюся баранку руля, изображая путешествия по дорожным ухабам времён Великой Отечественной войны. Направлялись туда, желая поразвлечься.
Но тогда вы так и не дошли до заветной полуразрушенной кабины. Вы остановились метрах в сорока от неё. Вы остановились рядом с мужиками, которые стояли и глазели на пугающую гудронную лужу. Чего глазели?
Ещё вчера здесь, у кирпичных стен так и не достроенного здания, была глубокая яма диаметром метра в два. Теперь же она вся доверху была залита гудроном. Таким густым чёрным-чёрным гудроном, поблескивающим в лучах солнца. Видимо, какой-то сотрудник ГРЭ распорядился слить в эту яму излишки гудрона. Просто слить и всё.
Тогда в СССР всё так делалось – через жопу. И жопа эта у русского мужика почему-то всегда на плечах располагалась. Этакая русская анатомическая особенность.
Когда говорят, мол, «русским духом пахнет», так это именно о жопе речь. О ней самой.
Только русским духом не пахнет.
Им воняет.
Смердит.
Смердит за тысячи вёрст, да так, что аж стёкла в окнах вылетают.
Ты с друзьями стоишь и смотришь туда же, куда и несколько мужиков – на гудронную яму, своей чернотой блестящую в лучах дневного солнца. Но не столько сама яма привлекла ваше внимание.
В яме находился телёнок…
Простой такой чёрный телёнок.
Он стоял в гудроне и обреченно смотрел себе под ноги, которые ушли в тугую массу уже наполовину. В гудроне увязли все четыре ноги.
Сейчас уже трудно упомнить, сколько времени вы тогда простояли там, у ямы, прежде чем телёнка засосало в неё с головой. Но что-то около часа. Не меньше.
Вы стояли и смотрели на это. Смотрели, как телёнка постепенно засасывает в гудрон, и ничего не могли предпринять. Даже те мужики, что стояли тогда там, тоже вряд ли что-то могли предпринять. Поэтому всем оставалось ждать и смотреть.
Телёнок вёл себя прямо-таки героически. Он не дёргался, не мычал, а просто стоял, склонив голову, рожки на которой были ещё совсем маленькие.
И если ты считаешь, что животные не чувствуют смерти, то круто заблуждаешься.
Ты смотрел на это редкое зрелище, как заворожённый. В тот момент ты ещё не боялся за жизнь невинного создания. Ты думал, что телёнок уйдёт в гудрон по грудную клетку да так там и останется, потому что его копыта упрутся в дно ямы. Но ты забыл, что яма эта была глубже…
Даже когда телёнок ушёл в гудрон уже по грудь, ты всё ещё был уверен, что сейчас приедет строительный кран, мужики обмотают животное тросами, и оно будет спасено.
Но вот только откуда мог приехать этот самый кран, если никто из свидетелей данного происшествия даже не побежал за подмогой? Все просто стояли и тупо пялились на то, как чёрная гудронная яма медленно и неотвратимо поглощает беззащитное живое существо.
Всем было откровенно насрать на судьбу этого телёнка. Только любопытство держало людей у края ямы. Любопытство, и ничего больше.
Человек страшное существо, если честно… Но это только между нами…
Пострашнее щипцов Бурдиццо или гудронной ямы.
Жестокость и равнодушие – они проходят только с возрастом, когда любопытство и трусость улетучиваются неведомо куда.
Самое жестокое порождение мира – человек. Но САМОЕ жестокое порождение мира – это человеческий ребёнок.
Ты и сам можешь вспомнить за собой те мелкие пакости, когда в раннем детстве ты убивал птиц, душил кошек, давил ящериц камнями или топил черепашку в тазике, не давая ей всплыть… Все мы родом из детства. И все мы кого-то убивали. Маленькие озверевшие убийцы с голубиной кровью на подбородке, пеной бешенства на губах и черепами кошек, собак и телят в руках… Это мы с вами. Маленькие порождения Ада.
Мы потому родились на Земле, что даже в Ад нам дорога закрыта.
Хорошо там, где нас нет. Говорят, даже в Аду сейчас лучше. Светит солнце, отдыхающие нежатся на пластиковых лежаках, а симпатичные чертовки в оранжевых парео кокетливо виляют хвостиками и разносят прохладительные напитки…
Что путного может вырасти из маленьких душегубов и живодёров, начинающих свою жизнь с причинения боли своей собственной матери, пиная её своими погаными ножками изнутри, а затем раздирая стенки её влагалища, чтобы выбраться на свет в поисках свежей плоти?
И пусть ты потом будешь писать стихи, и пусть ты потом будешь писать музыку, ты всё равно останешься убийцей. Хладнокровным убийцей, жаждущим новых жертв.
3
Поддеваешь лопатой кучку глинистой земли и бросаешь её в яму с джутовым мешком, где в неведомой позе корчится твоя любимая собака. А комары всё вьются вокруг и вьются. Пот течёт по тебе ручьями: по лбу, спине и ногам.
Смотришь в яму и видишь, как телёнок старается поднять морду так высоко, чтобы гудронная лужа не закупорила рот и ноздри. Чёрный гудрон уже затекает ему на спину. Ещё чуть-чуть – и густая масса поглотит невинное животное в своей прожорливой утробе…
Ты кидаешь одну лопату земли за другой, а сам думаешь о том, что вдруг твоя собака всё ещё жива… Эта мысль не даёт тебе покоя, пусть ты и пытался прощупать её пульс ещё дома, когда засовывал в мешок. Пульса не было, но вдруг он появится сейчас, когда ты бросаешь ещё одну лопату глинистой земли поверх мешка?
Говорят, Гоголь очень боялся быть похороненным заживо. У него изредка случались приступы летаргии, и он переживал, что однажды очередной подобный приступ спутают со смертью, и его похоронят. Писатель всё же был похоронен на Украине, но затем было принято решение перезахоронить его в Москве. Когда вскрывали гроб, то обнаружили, что его крышка сильно исцарапана изнутри, а сам Гоголь лежит на боку…
Если б в те далёкие времена существовала сотовая связь, то в гроб Гоголю можно было положить мобильник. Тогда он однажды посреди ночи позвонил бы Пушкину и сказал: «Саша, отройте меня, s'il vous plait… Ici est si solitaire».
Но собаке в мешке мобильник без надобности. Иная ситуация.
Поддеваешь лопатой кучку глинистой земли и бросаешь её в яму с джутовым мешком.
Когда гудронная лужа втянула телёнка в себя по самую морду, животное замычало. Замычало пронзительно и с отчаянием. Один единственный раз. Всего один раз.
Телёнок просто понял, что ещё несколько мгновений, и он умрёт. И ни хера уже не сделать. Потому он просто отчаянно замычал…
И если ты считаешь, что животные не чувствуют смерти, то круто заблуждаешься.
Жива Эрна или уже нет – вопрос без ответа. Лучше об этом просто не думать. Забыть и не думать. Так будет проще.
Кидаешь лопатой ещё одну порцию земли и замечаешь, что из твоего левого глаза по щеке сбегает капелька.
Слезинка?
Капелька пота?
Херня. Не важно… Так или эдак, а всё равно солёная.
Просто кидай дальше. Кидай и ни о чём не думай…
* * *
Человек – страшное существо.
Невзирая на всю этическую надстройку, культуру и религию, это всё же самое жестокое порождение нашего мира.
Тебе на протяжении всей жизни «втирают» про доброту и милосердие, про статьи Административного и Уголовного кодексов, но ты всё же продолжаешь оставаться Человеком.
На рынках некоторых восточных стран в поисках стоящей пушнины ты можешь подойти к клетке с ондатрой и ткнуть в неё пальцем. Покорный продавец тут же кинется исполнять твоё пожелание.
Прямо у тебя на глазах он извлечёт животное из клетки, ухватит его поудобнее и несколько раз с силой пизданёт палкой по маленькой пушистой головке.
Пока зверёк оглушен, продавец вынет топорик и несколькими выверенными ударами отрубит ему все четыре ступни. Затем продавец, ловко орудуя маленьким ножом, примется аккуратно надрезать кожу животного, плавно стягивая её с ещё живого тела.
Зверёк ещё жив – он лежит и дышит, но без кожного покрова, одним большим лоскутом сдёрнутого с горячего тела, он проживёт недолго.
Пока продавец пересчитывает твои деньги, ты стоишь и смотришь на то, что всего пять минут назад было полноценной живой ондатрой – на комок кровоточащих красных мышц и белых сухожилий, который начинает ворочаться.
Комок мышц и сухожилий приходит в себя.
Этот тяжёлый хрип на фоне базарной толкотни ты забудешь ещё не скоро. Приходя в сознание, комок кровоточащих мышц и сухожилий принимается тихо и медленно верещать…
Почему этот узкоглазый продавец сразу не убивает беспомощное животное?
Да хрен его знает…
Просто лень, наверное… Зачем убивать животное, если оно уже оглушено и не сопротивляется попыткам снять с него шкуру?
Нецелесообразно, так сказать.
В общем, Маяковский тут совсем отдыхает.
Как отдыхает и всё человечество. Это ведь Мы такие жестокие. Нам бояться нечего. Мы можем расслабиться. А вот весь мир пусть напряжётся.
Когда два года назад ранней весной тебе довелось поскользнуться и очутиться в травматологическом пункте на Сапёров, 14 с переломом руки, то тебе довелось также стать свидетелем ещё одного проявления человеческих шалостей.
Пока ты среди ночи сидел в коридоре у кабинета травматолога, ощущая неприятную пульсацию в районе лучевидного отростка локтевой кости правой руки, две санитарки вкатили в коридор кушетку, дребезжащую старыми колёсиками. На кушетке лежал парень с кровоподтёками на лице, и лежал он на животе. Он тихо постанывал и, кажется, даже несколько раз произнёс исполненное боли «мамочка». Парень стонал так тихо и устало, что ты невольно подумал, будто ему отрубили какую-то конечность. Но ты ошибся.
