Читать книгу: «Не перебивай мёртвых (сборник)», страница 2
И вот я опять, который уже раз пытаюсь завести речь о Халиле. И потому я оставляю Закарию Камали, который, не изменившись в лице, идёт навстречу своей смерти, и возвращаюсь к нему же, но десятью годами ранее. Придя домой после расправы над Кара-Саидом, Закария Камали решил усыновить младенца, которому помог явиться на свет с помощью своей сабли. У него к тому времени уже было трое детей, но где трое, там четверо, считали в нашей деревне, тем более Закария Камали уже был связан с этим младенцем своей саблей и ещё чем-то, чего по эту сторону существования никто не знает. Ханифа – его жена – без лишних слов приняла в семью мальчика, рождённого с помощью сабли, а потом – до ухода мужа на войну – родила ещё троих. Семь детей в то время считалось не так уж и много, детей рожали словно с запасом, учитывая, что кого-то обязательно унесёт отсюда тёмной страшной водой.
Итак, я вспоминаю Халила, один глаз его направлен на восток, другой в землю, он сидит, зарыв ноги в землю, и поёт странную песню, а точнее, это даже не песня, а нечто без слов, тягучее, идущее то ли из земли, то ли из детского нутра.
Со временем выяснилось, что Халил ходит к Чёрному лесу, а точнее на Поляну мёртвых, куда никто из детей ходить не решался.
А потом, я помню, мне было лет, наверно, семь, и был какой-то праздник, где собралась вся деревня. Люди выходили в центр круга и пели. И вот пришла пора петь Халилу. Ханифа-апа приподняла приёмного сына и поставила на табурет. Мальчик постоял немного, беспомощно озираясь, и запел. Он запел старую, протяжную песню о Чёрном лесе. В его пении было нечто такое, что во сто крат сильнее самой песни. Словно ему подпевали мёртвые из Чёрного леса, но самих мёртвых не было слышно.
Вся деревня слушала, замерев, его песню.
Я был ещё мал и не мог постичь всей глубины происходящего. И потому с любопытством озирался. Я заметил, что все жители деревни плачут, плачут, как один. Слёзы текли и по мужским щекам и по женским, по старческим морщинам и молодому румянцу. Кстати, и сам Халил не понимал, что происходит.
– Мама, почему все плачут? – спросил он потом у Ханифы-апа.
Она же, плача, только обнимала его и прижимала к себе.
Итак, у Халила обнаружился этот великий, страшный, необъяснимый дар. Он умел петь, как не может никто. Его голос покорял любую неукротимую душу, словно коня на колени ставил. Душа плакала, любила, взлетала, носилась с того света на этот.
Сегодня я пытаюсь найти объяснение этому дару и думаю, что он связан с особенностью рождения Халила и тем, что он успел увидеться с матерью на том свете. Все встретятся с матерью после жизни. Но Халил видел свою мать ещё до жизни, и что успела передать её душа его душе, нам остаётся только гадать. Быть может, она не хотела разлучаться с сыном и попросила его приходить на Поляну мёртвых. И путь Халила пролегал теперь туда, где кроме голоса матери ещё тысячи голосов, каждый из которых говорит о чём-то своём.
Здесь рассказчик опять сделал паузу. Он посмотрел в окно, в несущуюся мимо абсолютную темноту, словно пытаясь там что-то разглядеть. Затем он вновь перевёл взгляд на меня. Его морщины в свете ночника выглядели резкими и глубокими.
– Вот что я хотел сказать. Нашему народу пришлось много страдать. Куда могла уйти эта вековая, тягучая боль? Она уходила в песни. У этих песен нет авторов, они словно рождались от свистящего ветра, и потому прогонять их – всё равно, что прогонять ветер. У нас, когда человек слушает протяжную народную песню – он почему-то плачет. Было бы понятно, если бы он жил за океаном и мучился ностальгией. Нет, он никуда не уезжал, но глаза его на мокром месте, а сердце вспахано чем-то, чего он и сам объяснить не может. И я скажу вам, что это очень редкое качество. Шотландец не заплачет, слушая свою волынку, американец тем более не заплачет, слушая музыку кантри.
Рассказчик помолчал. Молчание было дольше обычного. Я не прерывал это молчание, поскольку знал, что прервать молчащего – тысячу раз бестактнее, чем прервать говорящего.
– Вы ещё не устали? – рассказчик посмотрел на меня.
– Нет, я весь во внимании.
– Я пускаюсь в рассуждения, а слушать рассуждения – это чаще всего пустое занятие. Что ж, я продолжу, хотя боюсь утомить вас.
В нашей деревне люди сродни песне. Каждая человеческая жизнь, хочет она того или нет, несёт в себе эту тягучую вековую боль и передаёт её следующему поколению. Предки связаны с нами, а мы связаны с потомками через эту боль и через Поляну мёртвых.
Хотя порой в нашей деревне случались истории весьма забавные. Я вспоминаю одну из них, случившуюся относительно недавно, а точнее в семидесятые годы. Как вы поняли, я уже давно не был в деревне, и этот случай дошёл до меня через сотни уст.
История о карточном гадании и малой нужде
Речь идёт об одном из наших деревенских юношей, которого зовут Халиулла Камалеев. Случилось так, что ему пришлось ехать в плацкартном вагоне скорого поезда, который мчал его в один из больших городов. Впереди маячило будущее, мерцали огни, жизнь была огромна и восхитительно непредсказуема. Юноша смотрел в окно, сердце его было наполнено ожиданием, спать не хотелось.
На одной из ночных остановок в вагон вошла группа цыган, внеся с собой шумы и запахи какой-то другой, вовсе незнакомой жизни. Их взгляды были недружественны, но Халиулла был ещё в той счастливой поре жизни, когда таким мелочам не придают значения. И потому он, будучи человеком воспитанным, уступил свою нижнюю полку пожилой толстой цыганке, которой на беду досталась верхняя полка, куда ей – с её весом и габаритами – забраться было невозможно. Этот поступок был шумно одобрен его новыми попутчиками. Вскоре попутчики знали друг друга по именам.
– Я тебе погадаю, – цыганка достала откуда-то из складок юбки колоду карт. Она видела чувство ожидания в глазах юноши и знала, как его разрешить.
Цыганка разложила карты. Но вскоре на её толстом морщинистом лице появилось выражение озабоченности.
– Что-то не так? – спросил юноша.
– Как сказать, – ответила цыганка. – Обычно я знаю, что говорить таким, как ты. Встретишь девушку, полюбишь, и она тебя будет любить и прочее. Но я не хочу тебя обманывать.
– Говорите как есть.
– С тобой произойдёт одно важное в твоей жизни событие. Ты встретишь своего деда. А ещё – ты будешь связан с ним посредством малой нужды.
– Но у меня нет деда!
– Так говорят карты.
В тот же год Халиулла отправился служить в армию. Ему пришлось служить в войсках, дислоцированных в Восточной Германии. Нам известно, что его воинская часть находилась на территории танкового полигона неподалёку от Берлина. В одну из летних ночей, во время каких-то нескончаемых учений, затеваемых командованием, произошло следующее.
Халиулла вышел из танка, остановившегося в каком-то тёмном незнакомом месте. Ночь приняла его, обдав спасительной прохладой. После душной, замкнутой внутренности танка, ночь казалась пугающе огромной. Вокруг угадывались силуэты сосен. Воздух был чужой, это был воздух чужой страны, к которому нельзя привыкнуть, но солдат, как известно, привыкает ко всему.
Халиулла снял шлем, утёр пот со лба и сделал несколько шагов в темноту, чтобы помочиться. Пустив перед собой журчащую, облегчительную струю, он заметил вдруг, что орошает некий тёмный предмет, в темноте напоминавший поставленный стоймя плоский камень. Сзади взревел двигатель, танк разворачивался, чтобы прямым ходом отправиться на базу.
– Эй, ты скоро там? – донеслось оттуда.
– Иду! – ответил Халиулла.
Свет фар переместился в ночи и остановился точно в том месте, куда он только что помочился. На камне была высечена надпись, и Халиулла узнал буквы старой татарской графики.
«Закария Камали. 1882–1915».
Несколько дней раздумий привели нашего героя к выводу о том, что это была могила его деда, который пропал без вести в Первую мировую войну.
Он смотрел в небеса, где облака медленно брели в сторону Мекки, затем переводил взор в собственную душу. И видел там одно и то же – надпись, выхваченную из темноты. Эти буквы теперь были высечены в нём, как на камне, и не давали жить. Он возненавидел свой детородный орган и мочился с трудом, словно совершая мучительный акт предательства.
Халиулла Камалеев дослужил свой срок, а служить, к счастью, ему оставалось совсем недолго, и вернулся домой. Он тут же снял военную форму с погонами «СА», в которой так любят щеголять вернувшиеся из армии ребята, и забросил её в угол. Одного взгляда было достаточно, чтобы разглядеть в нём некий надлом, некий разрушительный сдвиг. «Что случилось?» – спрашивали его домашние. – «Ничего», – отнекивался он. Ничто не радовало его, а деревенские девушки и вовсе выпали из поля его зрения, так как само продолжение рода вызывало у него чувство отторжения. Мочиться ему было всё трудней, лицо потемнело, и сама жизнь уже стала казаться сплошной, нескончаемой пыткой. Так могло бы продолжаться бесконечно долго, но в конце концов Халиулла обратился к одному из деревенских стариков. Надо сказать, что в любые времена в нашей деревне найдётся мудрый старик, к которому можно обратиться за советом. В годы моей юности, как вы помните, таким стариком был Вафа-бабай. Тот же, к кому обратился Халиулла, наверняка, бегал когда-то со мной наперегонки среди цветущих одуванчиков и брызгался в меня тёплой водой нашей речки. Я не знаю его имени, поскольку не знаю – кого из моих сверстников с годами нашла мудрость.
Что же он посоветовал Халиулле Камалееву? Сходить на Поляну мёртвых и поговорить с дедом. Это, как вы понимаете, крайний случай, к нему прибегают очень редко, поскольку общаться с тем светом – дело тёмное, и не всякий отважится туда идти. Но куда деваться, если так случилось? Итак, однажды, после того, как солнце закатилось за один из наших холмов, Халиулла Камалеев отправился на Поляну мёртвых. Навстречу ему выступила целая толпа душ, и Халиулла громко назвал имя своего деда. Души расступились, на поляне остались только десять из них – они принадлежали тем, кого народ когда-то называл «несходящие с коней». Затем одна из них подошла к нашему герою – это была душа Закарии Камали.
Это моё предположение, я считаю, что было именно так. На самом же деле Халиулла Камалеев в это дело никого не посвящал.
Никто с того света не возвращался, и потому никто не может рассказать о нём.
Тот же, кто говорил с тем светом, может рассказать о нём, но никогда не расскажет.
Халиулла Камалеев сказал только, что дед его простил.
На следующее утро несколько сельчан видели Халиуллу, и выглядел он немного странно. Он стоял в поле, рассказывали они, в том самом месте, где наша деревня и два её холма в рассветных лучах видны как на ладони. Халиулла несколько раз становился на колени и целовал землю. Никто не знает, было ли это связано с его дедом и разговором с ним, но всё было именно так – Халиулла целовал землю. Говорят также, что его видели и через несколько лет после этого случая, уже тогда, когда Халиулла был отцом счастливого и многочисленного семейства – он целовал землю.
Рассказчик опять замолчал, и я опять не перебивал его.
– Я заметил, что вы умеете слушать. Вот что я на это скажу. Есть люди, которые не перебивают говорящего. Есть люди, которые не перебивают молчащего. Но есть люди, которые умеют не перебивать мёртвых. Все те, о которых я рассказал и о которых ещё расскажу, относятся как раз к этому племени. Наша деревня, как вы поняли, весьма своеобразна. «Почему?» – спросите вы, ведь должна же быть этому причина. Ответить на этот вопрос не так просто, но я попробую, мне хочется поделиться с вами соображениями о её происхождении.
Легенда о происхождении деревни
Есть в характере моего народа одна особенность. Это безысходность. И происходит она от места проживания. У нас нет гор, где можно спрятаться. Нет тайги, куда можно уйти и сгинуть без следа. Нет моря, где твой парус растает на горизонте, и никто не отыщет тебя в дальних странах. И живём мы давно уже не в степи, где можно доверить свою судьбу коню. Некуда бежать. Везде найдут. Везде поймают. Призовут к ответу. Приставят ко лбу ружьё. Потому-то и характер у нас такой. Хитрый. Изворотливый. Никогда не идущий на обострение.
Однако, я скажу вам, в нашей деревне дело обстояло не так просто. Глянешь в толпу, и всегда блеснёт в ней чей-нибудь отчаянный, непокорный взгляд. Есть несколько разных легенд о происхождении нашей деревни. Согласно одной из них, деревню основал Лотфулла Хасани, боец из отряда Бахтияра Канкаева – одного из полковников Емельяна Пугачёва. Некоторые утверждают, что Лотфулла Хасани и есть Бахтияр Канкаев, поскольку известно, что тот, спасаясь от царских войск, сгинул со своими людьми где-то в далёких селениях, и потому мог сменить имя. Однако Вафа-бабай придерживался другого мнения. Деревня была основана ещё до восстания Емельки Пугачёва, утверждал он. А Лотфулла Хасани привёл сюда людей, уходя от насильственного крещения, устроенного в ту пору властями.
Говорят, Лотфулла Хасани искусно владел саблей. Например, он мог разрубить брошенный в него арбуз. Это несложно, скажет кто-то. Но дело в том, что Хасани успевал разрубить арбуз три раза. Один раз – справа по диагонали, другой раз – слева и третий раз – отвесно сверху вниз, завершая страшную серию. И сам чёрт не успевал заметить, как движется его сабля.
Итак, Лотфулла Хасани повёл доверившихся ему людей искать новое место для земного существования. Надо сказать, что людей увязалось с ним достаточно много. Порой путь их совпадал с движением облаков, что медленно брели в сторону Мекки, а порой они шли, превозмогая ветер, что мог свалить коня. Они совершали намаз под дождём, и дождь был столь обилен, что у самых лиц молящихся проплывали рыбы из близлежащих рек. Они познали засуху, ту самую, когда во рту нет слюны, чтобы плюнуть на своё прошлое. Их путь лежал вдоль болот, где по ночам выходят страшные кикиморы, которые душат человека своим хвостом. А случалось, что дорога уводила в лес, где живут лесные чудовища – шурале. Эти существа имеют свисающие до самых колен груди и длинные-предлинные пальцы, которыми могут защекотать человека до ледяного ужаса, и нет ничего более страшного, чем этот ужас, порождённый смехом.
Таким образом, Лотфулла Хасани водил своих людей несколько лет. Вафа-бабай утверждает, что он водил их семь лет, но в нашей деревне называют и другие цифры, однако теперь их уже никто проверить не может. Во время этого столь долгого путешествия люди не забывали любить друг друга – под покровом ночи ли, в тени ли столетних дубов можно было расслышать торопливый шёпот и стон утоляемой страсти. Время от времени скрип повозки перекрывался криком новорождённого, порой же людям приходилось сделать остановку, чтобы похоронить умершего, – люди являлись на свет и уходили, ведь странствие не означает того, что жизнь остановилась.
А потом случилось следующее. Один из мужчин, которого звали Нурали Габбас, вдруг остановил коня. Небо над ним было заполнено летящими птицами.
– Я заметил, что мы идём по кругу, – сказал он. – Вот поляна, вот несколько деревьев вдалеке, а в небе кричат птицы. Мы здесь уже были, но стоянка наша была чуть в стороне. Зачем ты это делаешь, Лотфулла Хасани, зачем ты дурачишь нас? Лучше б мы никуда не уходили из своего дома. И вот, что я тебе скажу. Ты прохвост, Лотфулла Хасани.
Чем можно было ответить на подобные слова? Двое мужчин сошлись в жестоком поединке. Люди смотрели на это молча, поскольку вмешиваться было нельзя. На небе метались птицы, их было несметное количество, и кричали они пронзительными высокими голосами. Наконец, поединок закончился. Нурали Габбас лежал поверженным у ног толпы. Голова его была рассечена тремя страшными сабельными ударами. Воина оплакали и похоронили, а птицы вверху кричали будто детскими голосами. Затем все двинулись дальше, по-прежнему сопровождаемые птичьими криками.
Той же ночью над лагерем стояла полная луна. Лотфулла Хасани ходил между спящими людьми и не находил себе места. Ему мерещилось, что луна кровоточит, рассечённая тремя страшными ударами.
– Не смотри на неё, – говорили ему, – закрой глаза и забудь.
– Не могу, – отвечал он. – Едва закрою глаза, она летит на меня, и я опять бью её саблей.
Так длилось несколько ночей. В то время в одном из селений, что пролегали на пути следования наших странников, проживал некий старик, к которому можно было обратиться за советом. Проведя очередную бессонную ночь, Лотфулла Хасани отправился к старику. Он нашёл его возле деревни, где тот пас деревенское стадо.
Старик внимательно его выслушал, помолчал, а затем сказал:
– Закрой глаза.
Лотфулла Хасани прикрыл веки.
– Что ты видишь? – спросил старик.
– Она опять мчится на меня, у неё есть лицо, оно рассечено три раза, а ещё я слышу страшный крик птиц.
Лотфулла Хасани открыл глаза и увидел перед собой старика, который держал в руках ягнёнка. Затем он вновь закрыл глаза и увидел мчащуюся на него луну. А когда открыл, перед ним стоял ягнёнок. И Лотфулла Хасани опять закрыл глаза. Луна уже не двигалась, рубленые раны на ней исчезали, а вскоре и сама луна стала бледнеть.
– Иди с миром, – услышал он голос старика. – Она будет твоим другом. Более того, она станет родиной твоих детей и потомков.
Лотфулла Хасани не понял последних слов, но поблагодарил старика и ушёл. Говорят, после этого он успокоился, и луна перестала его мучить. Он повёл людей дальше, и согласно легенде, через три луны они нашли то место, которое искали. С той-то поры и ведёт начало наша деревня.
Толковать эту легенду можно по-разному. Но вот что я хотел бы отметить. Ягнёнок здесь появляется не случайно. Это животное, которое приносят в жертву во время праздника Курбан-байрам. Нам намекают на то, что ради высокой цели необходимо жертвовать. Лотфулла Хасани, который испытывает страшную вину, получает прощение. Он убил, но он оправдан.
Вполне возможен следующий вопрос – почему Лотфулла Хасани так долго выбирал место для проживания? Я вижу здесь несколько причин.
Во-первых, не всякое место годилось для того, чтобы начать на нём новую жизнь. В то время, например, действовал указ, изданный ещё царём Иваном Грозным, согласно которому татарам не разрешалось проживать в окрестностях Казани, а точнее – в радиусе сорока вёрст от города. Но вряд ли описываемый случай произошёл неподалёку от Казани, поскольку у Лотфуллы Хасани, как вы поняли, было множество причин скрываться от царских властей. В то время действовал и другой указ того же Ивана Грозного. Татары не имели права селиться вблизи Волги, и опять же было оговорено роковое расстояние, – оно составляло тридцать вёрст (добавлю, что это же касалось реки Камы – тридцать вёрст и реки Мёшы – десять вёрст). В легенде мы явственно слышим крик птиц. Голос этих птиц высок и пронзителен, и мы можем предположить, что это чайки. Следовательно, поединок происходил вблизи большой реки. И потому наши странники должны были отправиться дальше.
Во-вторых, я не сомневаюсь, что Лотфулла Хасани сознательно затягивал путешествие. В его поведении есть нечто, что сближает его с ветхозаветным Моисеем, который сорок лет вёл свой народ к земле обетованной. И в нашем сознании тотчас возникает лейтмотив этого странствия – пусть умрёт последний, кто был рождён в рабстве. Однако история о Лотфулле Хасани имеет свои особенности.
Вряд ли он считал своих соплеменников рабами. Но, наверняка, подозревал, что рабское начало в них уже забрезжило. И это рабское начало он связывал с оседлостью. Поскольку именно оседлость делала людей зависимыми. В ту пору народ поднимался на отчаянные восстания, которые карались самым жестоким образом. Туда, где зрела смута, посылались войска, зачинщиков искать долго не надо, вот они где – в деревнях, а куда деревня денется, она не убежит вместе со своими избами, дымами, колодцами, мечетью, детворой, несущейся в облаках тополиного пуха, и стариками, дремлющими на лавочках. И вот печальный итог – деревня потоплена в крови, смутьяны казнены, а крестьянин поднимает взор к небу, и в глазах его вечное страдание и безысходность. И этот его беспомощный взор мы ещё поймаем через несколько веков: «Белые приходят – грабят, красные приходят – опять грабят. Куда крестьянину деваться?»
Чего желал Лотфулла Хасани? Чтобы люди вдохнули горизонта и ветра. Чтобы в них вновь взыграла кровь кочевых, недосягаемых предков, когда вся надежда – на коня и саблю. «А ну, дети, попробуйте догнать татарина!.. И не пробуйте – вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чёрта», – как вы помните, так говорил отчаянный смутьян Тарас Бульба. И потому те, кто шёл за Лотфуллой Хасани, слышали дикую музыку ветра, наблюдали чудовищно красивый горизонт, рассекаемый надвое хлыстом, их души заполнял топот копыт, и всё это умещалось в одном чувстве, в потрясающем, обескураживающем, сводящем с ума чувстве свободы.
Итак, как гласит легенда, через три луны место для новой жизни было найдено. Что это было за место? Два холма, что издали напоминают женскую грудь, рядом Чёрный лес и небольшая речка, которую можно перейти вброд.
Это место было выбрано не случайно. Выше я делился с вами соображением о том, что в характере моего народа есть трагическая безысходность, и начало она ведёт от места проживания. Нет гор, где можно спрятаться. Нет тайги, куда можно уйти. Нет моря, где твой парус бесследно растаял бы в голубоватом мареве.
Думаю, что когда Лотфулла Хасани выбрал место для будущей деревни, в нём сидело вечное желание смельчака уйти от этой вездесущей, удручающей безысходности. Два холма были для него словно высокие горы, Чёрный лес был нескончаемой тайгой, а речка – безбрежным спасительным морем.
В тот день люди читали молитвы, ходили с одного холма на другой, глаза их были полны предчувствия, того ёмкого предчувствия, в котором умещалось не только собственное счастье, но счастье детей и потомков. Когда стемнело, зажгли костры, запели песни, эта ночь означала конец многолетних странствий, начало новой жизни, и люди долго не могли уснуть.
А затем кто-то спросил: «А как мы назовём нашу деревню?» Говорят, Лотфулла Хасани посмотрел на реку, где отражалась луна и, недолго думая, сказал: «Луна. Мы будем называть так и реку, и деревню». Почему он так сказал?
Он был застигнут великой правотой этого мгновения. Два холма, которые напоминают материнскую грудь, это наша земля. Странствия закончены, и они сделали нас сильными. Наша песня восходит от самой души прямо к небесам. А там, в небесах, – луна, которая когда-то меня мучила, а теперь – друг.
Лотфулла Хасани ещё раз посмотрел на луну, на холмы, на лица людей, ещё раз произнёс имя деревни, и вдруг сердце его забилось, готовое выпрыгнуть. Он вспомнил слова старика: «Она станет родиной для тебя и твоих потомков».
И тогда он понял, что путь его был верен.
Так гласит легенда. Но есть и другие мнения о происхождении названия нашей деревни. Некоторые, например, утверждают, что деревня была так названа для того, чтобы подчеркнуть неприятие политики насильственной христианизации, творимой в ту пору властями. Название «Луна» звучало вызывающе, поскольку по-татарски слово «луна» имеет ещё и значение «полумесяц». Деревня маячила на карте как полумесяц на минарете, в то время как большинство мечетей в крае было разрушено согласно царскому указу.
Однако у меня есть ещё одна версия о происхождении названия деревни. Подозреваю, что человек, который так её назвал, будь то Лотфулла Хасани или кто-то другой, обладал даром предвидения, а быть может, обычной человеческой мудростью. Он знал, что жителей её будет бросать по всему свету с той неизбежностью, с какой приходит страшная тёмная вода и уносит отсюда мужчин. Но где бы ты ни был – в Германии или Сербии, Австралии или Венесуэле – ты всегда можешь взглянуть в ночное небо и вспомнить. Твоя деревня – она не только в твоём сердце, но и в небе.
Я поведал историю о происхождении нашей деревни, хотя сначала было повёл речь о Халиле и его необъяснимом даре. В моём рассказе, хочу я этого или нет, возникают новые имена, некоторые из них так или иначе остаются в поле нашего зрения, а некоторые, появившись раз, больше уже не появятся. Этих имён всё больше, одно имя тянет за собой несколько других. У нас принято хранить в домах родословные своих семей – шаджара. Это ветхий, бережно оберегаемый лист бумаги, где расписаны твои родственные связи до седьмого колена или выше. Там ты увидишь себя, затем, следуя по тонкой линии вверх, найдёшь своего отца, а дальше – деда, и, восходя, словно к вершине пирамиды, обнаружишь основателя рода или пращура, которого можно считать таковым, имя которого мерцает из недосягаемого прошлого. При этом ты переберёшь сотни побочных, знакомых и незнакомых тебе имён. Имена, обведённые кружочками, будут вставать перед тобой словно бесчисленные луны из темноты. Ткни в любую из них – и получишь страшную, кровоточащую и в то же время восхитительно красивую судьбу. Иди от неё влево, иди вправо, вверх, вниз, – тебе предстанут бесподобные жизни, влекущие одна другую из небытия бумаги. Ты можешь сказать – жил, понимаешь, когда-то некий Абдулкарим (после которого не осталось даже фотографии), ну что с того? А с того, отвечу я, что у него было, как минимум, два достойных нашего внимания события – это рождение и смерть. И ещё у него была любовь, соседствующая со свистом хлыста, запахом пота, пыли, лошадиного навоза, но в то же время бросающая душу в небеса, так легко бросающая, словно стрижа под облако. А чем нам интересна его жена Махфуза, спросишь ты? А тем, отвечу я, что, истекая кровью, она познала великую суть материнства. И познала её с лихвой, поскольку детей надо было рожать много, с учётом того, что мужчин из нашей деревни унесёт отсюда страшной тёмной водой. Тем более что двое сыновей попадут под рекрутский набор и уйдут воевать против Наполеона, о котором никогда и не слыхали.
Подозреваю, что мой рассказ может пойти по этому руслу, – я всё время рискую вовлечь сюда новые персонажи, число которых множится, как в фамильной родословной. И потому мне приходится ограничивать себя, иначе я буду говорить бесконечно, словно перемещаясь вдоль и поперёк ветхого листа бумаги.
Рассказчик остановился. Очевидно, ему надо было перевести дух.
– Давайте ещё раз заварим чай. Вы знаете, чтобы рассказ получил другое качество, надо сменить сорт чая. Всё, что мы рассказываем, зависит от чая, который мы пьём.
Он достал из чемодана полотняный мешочек, завязанный тонкой тесёмкой.
– Сейчас я заварю другой чай. В нём есть лёгкий привкус дыма, так как его сушат на кострах.
Он заварил чай, а затем, уже пробуя, произнёс:
– Ощути его вкус, и ты ощутишь вкус мгновения. Ты познаешь ёмкость мгновения, его скрытую тяжесть и красоту. Это, знаете ли, сродни вот чему. Наш поезд мчится в неизвестность, ты видишь за окном росчерк проносящихся перелесков. Но вот, представьте, поезд сделал неожиданную остановку, ты вышел из вагона в ночь – столь гулкую, столь непостижимую и огромную. Ты слышишь далёкие и близкие шорохи, чувствуешь запах сосновой смолы и земли, а из соседнего оврага пахнет сыростью, и ты догадываешься, что овраг этот столь глубок, аж дух захватывает.
Так вот. Я хочу сделать в моём рассказе остановку. Точнее, мне надо вернуться в ту самую точку, с которой начался этот рассказ, и там остановиться, чтобы вдохнуть того воздуха.
Итак, я стою на одном из холмов и называю имя своей любимой. Темнеет, Фатима отвечает мне с соседнего холма, мы спешим навстречу друг другу, я бегу вниз со своего холма, я падаю навстречу ей, а моё сердце в груди падает в сотню раз быстрей. А затем мы любим друг друга в высокой траве, меж двух холмов, там, где неподалёку журчит родник. Я зарываюсь в её грудь, что похожа на эти два холма, на которых расположена наша деревня, я хочу, чтобы она стала матерью моих детей. И вот – это то самое мгновение, которое имелось в виду, вот оно, я чувствую его вкус, оно пахнет кровью, женщиной и смертью.
Мы настолько близки к смерти, что слышим, как поют мёртвые в Чёрном лесу.
Волк-лунатик теперь приходит в деревню каждую лунную ночь.
Идёт какая-то война, никто в деревне не знает, как её назвать, но позже её назовут гражданской.
Та страшная тёмная вода, которая уносила из деревни мужчин, теперь остановилась, вскипела и закрутилась в бешеной воронке. И мужчины погибают здесь же, никуда не уходя. И это гораздо страшнее – когда убивают рядом. В этом нет ни капли печали, что ощутима в осеннем горьком ветре, в этом есть лишь голая правда небытия.
Нам с моей любимой нечего бояться огласки наших отношений. Её отец умер от тифа, мой – на принудительных работах.
И потому мы любим друг друга словно в последний раз. Но это и есть последний раз. Я этого ещё не знаю, но она знает.
Фатима Сакаева. Я вспоминаю её в разном возрасте, поскольку в деревне дети растут бок о бок, – я помню её вплоть до самого последнего мгновения.
Фатима предстаёт передо мной ещё маленькой девочкой, когда мы спорили с ней, чей сон легче, а затем бросали сны на ветер. Сейчас, столько лет спустя, ветер приносит эти сны обратно. Они полны знакомых тропинок, тополиного пуха, и ещё чего-то родного и полузабытого. А некоторые из них я не узнаю, но догадываюсь, что это сны маленькой девочки.
Она является мне в возрасте более старшем, когда дети обучаются грамоте. Я вижу её пишущую мелом на стене сарая: «Корова – животное. Лгать – нельзя. Жизнь – чудо».
Затем моя память преподносит её уже в возрасте начинающейся женственности. Она появляется в самом начале нашей улицы, она ещё далеко от меня, но душа моя возносится и падает, я успеваю сотню раз умереть и воскреснуть.
Но думаю, что этого лёгкого улетающего образа недостаточно, чтобы получить представление об этой женщине. И потому я вынужден рассказать о ней нечто большее, хотя опять рискую затеряться в дебрях её родословной.
Она обладала странным чутьём, она слышала больше, чем слышат другие, видела невидимое, предчувствовала появление гостя и покойника. В одну из лунных ночей несколько человек из нашей деревни стали свидетелями того, как она гладит волка-лунатика, который спокойно лежал у её ног. Говорят, это особое чутьё досталось ей от её прадеда Бату Сакаева.
Фамилия Сакаевых была знаменита на всю округу, и в первую очередь тем, что это была богатая купеческая династия. Её основатель Бату Сакаев разбогател на торговле чаем. Говорят, ему очень везло с самых первых его шагов в коммерции. Но это везение распространялось не только на коммерцию.
С его именем в нашей деревне связано множество историй и легенд. Для начала я хочу вам рассказать три из них, все они произошли в годы его юности, кроме того, все они так или иначе связаны с его увлечением охотой – во всех трёх он или охотится, или идёт на охоту, или возвращается с неё. Итак, вот первая из них.
