Читать книгу: «Рассказы, эссе, стихи», страница 2

БУНТ

Всё, всё – к чёрту. Хватит! (Он только что проснулся) Не буду больше… как в песне: «Всё опять повторится с начала»*, а стану с сегодняшнего дня жить так, как вчера психолог по телевизору советовал. (Несколько раз открыл, закрыл глаза, глубоко вдохнул, выдохнул.) Как там у него? Чтобы самоутвердиться, перво-наперво надо начать делать то, что нравится. (Рядом возникла пёсья морда, пуговками глаз уставилась на него.) Ну, чего тебе? (Собака тряхнула головой.) Отстань! Не пойду с тобой сегодня, не пой-ду! Делаю только то, что хочу. (Пёс положил голову на краешек подушки, лизнул в щёку.) Отцепись! Иди к хозяйке… (Голова исчезла) Ну, вот и молодец.

– Ми-илый, – тут же донеслось: – собака волнуется, вставай, иди…

Да не встану я, не встану! Буду лежать столько, сколько захочу, а потом…

– Милый, ты что? Еще спишь или оглох?

Ну ладно, собаку выведу, но больше… (Встал, натянул джинсы, свитер.) А дальше делаю только то, что…

…(Возвратившись, у порога столкнулся с женой):

– Дорогой, завтрак сам себе сообрази, а то я до работы хочу на ногти успеть… Ну и что, что недавно? То был желтый маникюр, а теперь синий в крапинку модный… как у Альки.

Видите ли, она – «на ногти»!.. а я «завтрак – сам-себе!» (Передразнил, взглянув в настенное зеркало,). А, впрочем… Вот и хорошо, буду сегодня есть только то, что захочу. (Погладил ладонью живот.), надоели её овсянки, гречки, салаты, у меня от них уже кишки зелёными стали. Сейчас пойду, куплю грудинки, сала, краюху хлеба горчицы и-и… (Глянул на собаку, завилявшую хвостом.) Хорошо, хорошо, а тебе – сосисок и-и… (Брыкнул подвернувшийся под ноги женин тапок.) И на работу не пойду, отгул возьму. «Сколько продали? (Передразнил начальника.) «Сколько осталось?.. Завтра завезёте еще одну партию…» Надоело! Видеть не могу своего… (Взял мобильник.)

– Иван Петрович, разрешите я отгул возьму?.. Да нет, ничего не случилось, просто хочу отдохнуть… Подумаете? Ну хорошо, я буду ждать вашего…

А сейчас – в магазин…

…Как же здорово вот так сидеть и есть то, что… а то: «Милый, а вот и овсяночка с орехами… гречка с изюмом…» Да не хочу я твоей овсянки, гречки и никогда больше не… (Зазвонил мобильник.)

– Да, Иван Петрович… Да, да… Нет… ага… да… Нельзя?.. Ну, если по зарез… К двум? Хорошо, буду к двум.

Ну вот… И делай тут только то, что… (Пёс опёрся лапами о колено, сочувственно заглянул в глаза.) Да понимаешь, собака, у нас, у людей всё не так… (Очистил сосиску, поднёс к её носу.) Вот ты сейчас слопаешь её, и больше тебе ничего не надо, а нам… а мы… (Отрезал хлеба, намазал горчицей.) А нам всё чего-то надо, надо, надо, надо… (Положил на хлеб ломтик сала, откусил, пожевал, задумался.) Знаешь, псина, последнее время часто кажется… (Снова забренчал мобильник)

– Да, мам… Да нет, я не на работе, у меня отгул… А тебе от этого почему хорошо?.. А-а, надо чтобы отвёз в магазин… Мам, у твоей соседки семья большая, посуды много, а тебе зачем посудомоечная машина, ты же одна живёшь… Да нет, я к тому, что лучше бы зубы вставила… Да нет… нет… ага… Ну-у если… Да ладно, не обижайся… А когда?.. Прямо сейчас. А, может… И всё же, может, не нужна тебе посудо… (Поднял глаза к потолку, глубоко вдохнул, выдохнул.) Ну, хорошо, хорошо, через полчаса подъеду, собирайся.

Твою дивизию!.. Вот тут и делай только то, что хочется.

…(Он идёт по двору к машине) Вот интересно, ну почему мы вечно цепляемся друг к другу, портим нервы… (Под ноги упала пластмассовая бутылка, поднял голову к балконам, отыскивая глазами её «хозяина», но… поддал ногой и та, отлетев на пару метров, закрутилась волчком.) И заставляем крутиться и себя… как эта бутылка, и тех, кто рядом. Но ради чего? (Подошёл к машине, вынул из кармана ключи.) Ладно, прочь всё нерешенные вопросы! Сегодня живу только тем, что… (Услышал оклик, оглянулся.)

– А-а, ты… Привет!.. Да вроде бы всё окей, а как у тебя?.. Куда-куда идешь?.. А зачем тебе мотоцикл, у тебя же машина… Ну-у… по мне так это – блажь, скорость можно ощутить и на машине, если… Нет, не могу я с тобой поехать и посмотреть… Да к матери надо… Рядом? Ну если рядом и быстро, то… (Махнул рукой.) Ладно, садись в мою, поехали.

…(Теперь идёт вдоль стеллажей, заставленных, электрообогревателями.) И зачем Иван Петрович заказал партию новых, ведь вот же… хорошие обогреватели, а он… (Передразнил.) «Новая марка. Может, больше покупать станут.» Всё ему мало, мало, нет, чтобы… (Зазвонил мобильник):

– Да, дорогая… Планшет? У тебя же компьютер есть, зачем тебе планшет?.. Но ты же не ездишь по командировкам, как твоя Алька… Нет, не нужен он тебе… Да мало ли что он «такой хорошенький»! Ведь есть еще здравый смысл, который подсказывает… Что ты сказала?.. Ну, даёшь… (Опустил руку с мобильником.) Отключилась. Вот и хорошо, пусть переночует у мамочки. Пусть поплачет, пожалуется на меня… похоже, что у неё такое хобби, как что – к мамочке ночевать. (Вышел на улицу из офиса, взглянул на небо, раскинул руки.) Всё. На сегодня свободен! Теперь только – к любимому и любимое. Сейчас зайду в магазин, куплю к грудинке и салу водки и устрою себе праздник! (Сел в машину, включил музыку.) Вперёд! К своему самоутверждению! (Сделал громче, но через минуту выключил.) Правда… зачем, для чего утверждаться?

…(Пёс встретил распростёртыми лапами и хвостом, который норовил оторваться.) Ах ты мой дружок, ах ты мой единственный и неповторимый, сейчас мы с тобой… (Протянул ему пакет, тот взял и понёс на кухню.) Осторожней, там стекло! (Прокричал уже из ванной, вытирая руки.) Ну вот, а теперь… (Собака, словно извиняясь, завиляла всем корпусом) Ну что ты опять пристаёшь?.. Ладно, пошли. (Пёс радостно запрыгал.) Но учти, это – последнее, что делаю сегодня… без любви.

…(Сидит за журнальным столиком, на котором тарелка с грудинкой и салом, бутылка.) Ну вот, дружок, сейчас мы с тобой… но вначале… (Наклонился, снял носки, потёр руки.) Отдохните, мои натруженные ножки. Ой, хорошо-то как! (Налил в стаканы водки.) Слушай, пёс, давай-ка с тобой чокнемся! Держи свой. (Поставил стаканчик на пол. Пёс нюхнул, отвернулся.) Не хочешь. (Выпил, бросил в рот кусочек грудинки.) Значит, не нравится тебе водка. Значит, ешь и делаешь только то, что… Ну и молодец. А вот я… а вот мы, человеки… (Взял с пола стакан.) За твоё здоровье, представитель флоры! (Выпил. Собака тряхнула головой, уставилась на него.) Да не бойся ты, лохматый, всё будет тип-топ. (Медленно встал, включил телевизор.) О, бушмены в луже что-то ищут… Нашли. И что? Лягушку. Да здоровенную какую! Радуются. И что с ней будут делать?.. Ладно, пока думают, давай-ка с тобой еще… (Пёс переступил лапами и проурчал что-то своё.) Ты опять? Я же сказал тебе: всё будет нормально, просто сегодня я что-то… (Выпил. Взглянул на экран, засмеялся.) Ой, они её в котёл бросили! Варят, а их размалёванные бабы вокруг костра танцуют. Ну народ… Смотри, собака, смотри, какие они почти голые, но какие счастли-ивые! (Загрустил. Почесал пса за ухом.) Представляешь, псина, нашарили в луже лягушку, сварили, съели, потанцевали и-и спать… счастливыми, а мы тут!.. (Опустил голову, пьяновато хихикнул, помолчал.) Жадные мы, ненасытные мы и всё хотим чего-то, хотим, хотим… (Снова хихикнул.) А зачем? Ты думаешь… (Кивнул на телевизор.) Ты думаешь мы счастливее их со всеми этими электроприборами, посудомойками, маникюрами, мотоциклами? (Постучал по голове.) А всё из-за него, из-за мозга, которого у нас… (Постучал и по голове собаки.) поболе, чем у тебя. Но опять же, зачем он, не подскажешь? (Пёс тряхнул ушами.) Нет, не подскажешь. Ну, тогда давай-ка дыхнём осеннего воздуха… (Встал, подошел к балконной двери, открыл.) Тихо-то как здесь, уютно-то как здесь… темно здесь…

Он глубоко вдохнул свежий осенний воздух, сел в раскладное креслице, вытянул ноги. Собака тут же легла и положила на них морду. Желтизной светились неморгающе-безразличные глаза окон, с трассы напряжённо-глухо долетали шорохи проносившихся машин, визг набирающего скорость троллейбуса, над девятиэтажкой светилась почти одинокая Венера. Тепло пса согревало босые ноги, поднималось и выше, – к сердцу. Закрыл глаза и в полудрёме слайдами замелькал прожитый день: мать с беззубой счастливой улыбкой, голые бушмены, трясущие жёлтой лягушкой, от которой почему-то уже поднимался пар, приятель, несущийся на красном мотоцикле прямо над капотами мчащихся машин, танцующие бушмихи с раскрашенными лицами и длинными синими ногтями в крапинку… опять бушмены, но уже обсасывающие лягушачьи косточки и бросающие их в услужливо подворачивающуюся посудомоечную машину…

Он открыл глаза. Пса не было. Ноги озябли. Венера стала еще ярче и словно высветила фразу, с которой обычно он начинал свой день: «Всё опять повторится сначала».

В ЛУЧЕ СВЕТА

Вначале шторы балконной двери начали вспархивать, словно собираясь взлететь, потом выстрелом грянула захлопнувшаяся створка кухонного окна, а по его спине прополз ветерок, запахло весенней свежестью распускающихся во дворе деревьев. Он перестал стучать по клавиатуре, распрямился: -Наверное, дождь будет. – Потянулся. – Закрыть что ли балконное окно? – Но снова сел к компьютеру. – Ладно, подожду. – В небе предупреждающе громыхнуло. – Блин! Надо всё же закрыть, а то… – Встал, вышел на балкон, высунулся в окошко, глубоко вдохнул посвежевший воздух, взглянул на небо. – Ну и ну! Туча-то какая синяя надвигается! Быть грозе, непременно быть. – Прикрыл створки и тут же небо отозвалось грохотом уже близкого удара. – Ну давай, давай, длиннобородый повелитель дождя и гроз Адад*… кажется так в Месопотамии тебя называли? Ну да, еще и быком изображали. – Расправил спину.

– Давай, пролетай надо мной, бычина! Авось за собой увлечёшь, и я … – Усмехнулся: – А что – я?.. Да ничего я. Как идиот сижу за компьютером, глотаю всё, что подворачивается… прыгаю, как кенгуру с одного на другое, отвечаю на дурацкие вопросы, сам задаю такие же, а в голове… – Постучал по лбу: – Пустота! Как в пробирке Торричелли*. – Снова громыхнуло, блеснуло: – А чего ты грозишься, Адад? – Открыл створки. – Что я тебе плохого сделал, шумерская образина? – По крыше балкона застучали капли дождя, он резко захлопнул створки, опустил щеколду. – А-а, ну тебя! – Шагнул в потемневшую комнату, прошёл на кухню, плюхнул чайник на плиту, почти пропел: – Чай-ку-что-ли-ис-пить? – Зажёг горелку. – А-по-жа-луй-что-ис-пью. – Крупные капли распластались на стекле окна, не спеша поползли вниз. Он уставился на них, присел на табуретку, зажал голову меж ладоней. – Ну что, дети стихий и космоса, летели-летели в небесах, веселились, сверкали и прилетели… Были каплями, а стали кляксами. – Криво усмехнулся. – Так-то и я… Клякса, бесформенная клякса… – Зазвонил мобильник. – Да, слушаю… А-а, это ты… Ну и что?.. А зачем мне это?.. Ага… да… нет… нет… Слушай, может как-нибудь – в дугой раз?.. Да не хочу сейчас об этом, не хочу! И вообще, не длячево мне этот новый инфоресурс, не длячево!.. Ладно, не обижайся… Ну, как хочешь. Всё так всё. – Бросил мобильник на стол. – Тоже мне… хрен всезнающий, обрадовался еще одному ресурсу. А ведь все они… – Погрозил пальцем смартфону. – Все-е вы распыляете мою душу, да и самого разрываете на части, набивая голову всякой ненужной информацией, названиями, картинками… – Резко встал, картинно воздел руки к потолку. – Господи, я потерял себя! Где я среди всего этого… где я сам? – Бессильно опустил. – Нет меня. Кляксой стал. Жалкой смешной кляксой. – Засвистел чайник. – И ты, Брут*… свистишь надо мной? – Схватил за ручку, но отдернул свою: – Зараза! Чуть не обжёг. – Выключил газ, сыпанул в чашку заварку. – Ладно. Прости. – Нейтрализовал ручку чайника полотенцем, залил кипяток в чашку, накрыл крышкой, прошел в зал, включил бра, сел на диван, ткнул себя пальцем в грудь. – Ну что ты злишься направо-налево? Выходит, все у тебя виноваты, кроме самого себя, да? Значит, все… – Комната осветилась ярким светом, тут же оглушительно громыхнуло и бра погасло. – Ну и ну… Вот это удар! Прямо над головой. Даже свет выбило. И что теперь? – Подошел к компьютеру. – Закрыл свой глаз, мой ненаглядный? – Хихикнул. – Ну и хрен с тобой. Баба с возу, коню легче. – Прошел к окну. В доме напротив тоскливо мрачнели неосвещенные окна. – А чего мне легче-то? Что я… как теперь?.. без него? Ведь если выбило свет, то может и на весь вечер. – Сел в кресло. – Совсем темно стало. – На колени вспрыгнул кот, головой потёрся о его живот. – Ну, что тебе, мой гипоаллергенный тайский кошака? Ты же, прирученный представитель фауны, в темноте еще и лучше видишь, чем я, венец творения, а посему… – Погладил его. – Может подскажешь, где мой фонарь? – Кот, мурлыча, стал поудобнее устраиваться на коленях. – Нет, дружок, подожди, мне фонарь найти надо. – Встал, переселил кота на диван. – Помнится, я вон туда его положил… – Открыл ящик под книжной полкой: – Ага, есть. – Включил. Луч света выхватил содержимое ящика. – Ого! Ерунды-то всякой сколько! И что в этом большом конверте? – Заглянул в него. – Фотографии. А еще что?.. к чему уже сто лет рука не прикасалась? Коробки с чем-то, шарик розовый. – Взял его, повертел в руках: – Так это ж… – Заглянул в глазок шарика: – Так это ж я… маленький… в детском садике. – Заулыбался. – Смешной какой! Серьёзный какой! – Положил его в ящик. – Ладно, как-нибудь посмотрю и другие фотки, а пока… – Встал, лучом фонаря обвёл комнату. – Чем бы заняться? Читать?.. Нет, при свете-то не читаю из-за этого… – Кивнул на компьютер. – а тут – под лучом?.. – Сел на диван, стал высвечивать то, что висело на противоположной стене. – А хорош «Снежный день»! Кажется, так Толя назвал эту свою картину? Отличный пейзаж, и особенно вот так, в луче фонаря. Прямо ожил! Снег засветился, а деревья… – Помолчал, усмехнулся грустно. – Да и всё, что он писал было здорово… ностальгически здорово, в душе начинало что-то трепыхаться, тревожить… – Выключил фонарь. – Хотя иной раз и думаешь, и для чего нужно это самое трепыхание, что даёт, кроме грусти да тоски? – Включил фонарь. – И всё-таки жаль, что Толька спился и… жаль, не хватает мне его. – Луч резко метнулся в сторону, остановился на полке с фигурками из глины. – Во… А того смешного старичка с дудкой я купил на ярмарке и даже пацана того помню… Саньку, стоял в кепке набекрень с длинным козырьком, из-под которого залихватски выбивался светлый чуб, и смотрел на меня так, что не купить у него этого старичка было как-то… Еще я спросил, откуда, мол, ты?.. а он взглянул на меня де-ерзко так и ответил: «Да Вы туда все равно не поедете, дороги к нам нету.» Паршивец… Но я как-то поехал… буксовал-буксовал в лужах, но нашёл этого творца. – Улыбнулся тепло. – И оказалось, что артель он собрал из таких же, как сам, и лепят они на продажу свистульки из глины… как этот петух, курица. Скупил у них всё, что было и отвёз в свою школу… только этих себе оставил. – Луч метнулся на полку выше. – А там что?.. А-а, слонёнок сандаловый… из Индии. – Свет скользнул, застыл кругом на потолке. – Что за поездка была!.. – Взглянул на обозначившийся круг: – А, впрочем, всё в ней было. И красота, и… – Махнул рукой. – И нищеты в этой Индии!.. Как раз с этим слонёнком за мной гнался тощий индус и всё протягивал его мне, протягивал, бормоча что-то… – Круг на потолке сузился, прыгнул в сторону и выхватил икону: – Да-а, как же редко останавливаюсь напротив неё! – Помолчал, вздохнул. – Батя подарил… А купил он её на базаре в начале девяностых и не раз потом рассказывал, как стояла, мол, бабка, продавала какие-то овощи, а в руках её держала. Подошёл к ней, спросил: чего с иконой стоите? А она посмотрела на него и говорит: «Может, купишь? Я вижу, ты добрый человек.» Из-за того батя так часто и вспоминал её, что она перекрестила икону, перекрестилась сама, подала ему, а на глазах слезы мелькнули. – Вздохнул: – Да-а, времечко тогда было еще то, всё распродавали, чтоб выжить… – Встал, шагнул к окну. – А бык-то Адад угомонился, почти не слышно его, но дождевой шлейф оставил. И, наверное надолго, вон как по стёклам капли бьют. – Шагнул, к креслу. – Ну что, посмотреть фотографии? Обещал же им. – Снова взял конверт, вытряхнул их на колени, положил фонарь на подлокотник, в его луче взял одну из них: – Колян, друг мой армейский закадычный по прозвищу Рюкзак… Интересно, и почему во взводе обязательно давали клички и быть без них даже как-то неудобным считалось… значит, всем просто неинтересен. – Поставил фотографию на полку. – Помню, как однажды на ночных стрельбищах… А дело было в поле и видели мы только подсвеченные мишени, небо в звёздах… а слышали то и дело звуки выстрелов из спаренного пулемета, хлопки из вкладных стволов. И ужинали там же, в поле под запах зелени, перемешанный с пороховым дымком. Здорово было! – Вздохнул, протасовал несколько фотографий. – А вот и моя первая любовь… Зиночка. Какая же девчонка была красивая и заводная! Смелее всех ребят. Они боялись с крутого берега Дона прыгать, а она… Как разбежится и-и в воду! И ждешь, когда её голова покажется. – Поставил фотографию рядом с Коляном. – И где она теперь, что с ней? Тогда уехал я учиться в Москву, она осталась, а потом не к кому стало ездить… – Усмехнулся грустно. – А если б… то может и… – Посидел, улыбнулся, вздохнул, взял еще одну. – Моё босоногое детство. В деревне. Какая ж была счастливая пора! Речка, рыбалка… босые ноги в теплой вечерней пыли, бредущие из стада коровы, запах парного молока, бабкины всегда тёплые руки… А дед… мой всемудрый дед! Ведь возле него всегда было… как возле костра, который не только согревает, но и подталкивает к раздумью. – Помолчал, вглядываясь в фотографию. – А потому и оставался он таким, что не было тогда телевизоров, компьютеров. И сохранил в себе свой стержень, не разбрасывал его по всему миру… как я, не наполнял себя ненужной хреновнёй, а просто жил, передавал детям и внукам то, что накопили его предки. – Поставил фотографию рядом с Зинкой. – А еще любил он чаи пить… с травками ароматными да со своим медком… – Вдруг хлопнул ладонью по колену: – Ведь и у меня там чай… остыл поди. – Встал, луч заметался по комнате, нащупал пол, пополз на кухню, высветил стол, уперся в чашку чая. – Ну конечно остыл. Ладно, сейчас разогреем. – Сунул чашку в микроволновку, потом прошёл с ней в зал, сел в кресло, отпил несколько глотков. – Хорошо-то как… – На колени снова вспрыгнул кот, стал сворачиваться клубком. – Тишина… дождик шумит… да ты, мой флэтовый кошака мурлычешь. – Погладил его, взглянул на фотокарточки. – А еще сейчас со мной рядом пацан Санька, Толька-художник, Колян-Рюкзак, Зинка, дед с бабкой… – Луч метнулся к остальным фотокарточкам. – А ведь там и еще есть… вся моя молодость… но как же я к ней… по-свински… – Чашка в руке дрогнула, поставил её на подлокотник – И это из-за него, из-за этого одноглазого паразита! Всё свободное время забирает… поглощает, проглатывает. Вот изобретеньице на нашу голову свалилось! Магнит, гипнотизёр. Наверное, прав этот психоаналитик… как его? – Махнул рукой. – Забыл. Прав, что когда мы сидим в компьютере или смартфоне, то мозг наш становится только потребителем, который сам чего-то придумать уже не может. И что с нами будет? Станем послушными биологическими роботами? – Взял чашку, сделал глоток. – И самое страшное, что без него уже… как без рук. – Еще глоток. – Да нет, в нём много и нужного, но… – Вдруг бра весело вспыхнуло. – А вот и свет. Да будет свет! Да будет… – Засмеялся. – и мой комп! – Подошёл к нему, включил. – Ну что, дождался своего часа, циничный месмерист*? И на чём мы с тобой?..

Экран засветился, вскинул серо-зелёные ресницы, открыл черный глаз, мигнул белым квадратным зрачком, подморгнул радужным, уставился на него синим оком. Он мышкой кликнул свой аккаунт, тот открыл квадратный рот и безголосо спросил: «Что у вас нового?»

ДВОЕ В КУПЕ

Нечаянные встречи. Они случаются в парках, скверах, автобусах, поездах и почему-то люди именно тогда вдруг раскрываются наболевшим, словно надеясь, что дотоле незнакомый человек унесёт с собой ту самую боль. А для меня подобные встречи – повод «нарисовать» еще один портрет для «альбома» своей памяти.

Две мои соседки, с которыми я проехала всего две остановки, начали суетиться, готовясь к скорому выходу, доставать чемоданы и в купе стало тесновато, я вышла в коридор. За окном, резко очерченные уже низким солнцем, медленно наплывали строения вокзала, потом по вагону прошла дрожь, он остановился и уже бывшие попутчицы, кивнув на прощанье, заспешили к выходу.

«И кто займет их места? Ах, лучше бы никто».

К моей радости так и случилось, и мы остались с ней вдвоём. С Полиной, о которой и хочу рассказать.

Вначале она по-прежнему молчала, глядя в окно на ярко раскрашенный осенью и мельтешащий березняк, потом вынула из сумочки ручку, какие-то листки, стала в них вчитываться, что-то поправлять и я не стала её отвлекать разговором, хотя…

«Ведь неплохо было бы наконец познакомиться, но, если не хочет… Буду копаться в смартфоне».

Так и сидели с час, изредка поглядывая в окно, пока красный полукруг солнца мелькал над ярко-оранжевым березняком, но я, исподтишка поглядывая на мою молчаливую попутчицу, уже рисовала её словесный портрет: да, седина в волосах уже весьма заметна, хотя лет ей… пожалуй лет под пятьдесят… лицо симпатичное, что-то есть похожее на мою любимую актрису Анни Жирардо… но излишне бледноватое… а морщинки – только на кончиках губ и глаз… замужем ли?.. кольца на руке нет… не интроверт, вся – в себе, так что заговорит ли?.. А когда кондуктор принесла чай, она вынула из сумки два яйца, кусочек сыра, пачку печений, два яблока, и я услышала:

– Может, присоединитесь к моему столу?

И улыбнулась так зовуще-трогательно!

«Кажется, она приглашает меня не к столу, а к беседе.»

И, тихо обрадовавшись этому, тоже выложила на стол свои припасы, присовокупив к ним:

– Как говорит пословица, беседа дорогу коротает, а песня – работу. Не так ли… – И осторожно улыбнувшись, прибавила: – моя Незнакомка?

Нет, то не был упрёк за её молчание, а намёк на знакомство. А еще подобным «шагом» я проверяю людей на чувство юмора, которое всегда желательно в собеседнике.

И она, задержав на мне взгляд темно-карих глаз, развела руками:

– Ну, за неимением работы петь не будем, но дорогу коротать в беседе… – И коротко улыбнувшись, добавила: – Как говорит еще одна пословица… – протянула мне яйцо: – без обеда не красна беседа.

Я чуть удивлённо взглянула на неё, а она помолчала, улыбнулась чуть виновато и, опустив глаза, жестом пригласила к столу:

– Давайте-ка познакомимся, поедим, испьём чайку, а там… – И почти прошептала: – А там дело будет видно.

«Однако любопытная особа… с этим её знанием поговорок и редким словечком «испьём.»

А тем временем Полина стала очищать яйцо, нарезать сыр, потом кивнула на мой огурец:

– Может и его… – дважды притронулась лезвием ножа к краю.

– Ну, конечно, конечно, – оживилась я: – Сойдёт вместо салата.

«Итак, знакомство состоялось. Но чем бы подтолкнуть её к разговору?»

В подобных ситуациях такой вопрос называю «Поиском темы» или тем, что может дополнить уже поспешными штрихами нарисованный портрет. Но она молча, и как-то уж очень сосредоточенно ужинала, изредка поглядывая в окно. Мне стало неудобно прерывать её сосредоточенность, но, не теряя надежды на «есть что сказать», тоже стала очищать яйцо.

А за окном осень всё так же демонстрировала свои наряды, только вместо ярко оранжевой листвы на берёзах, замелькала медь стволов сосен, которые в закатных лучах золотисто поблёскивали, а их темно-зелёные игольчатые ветки стали ярче на фоне густеющей синевы неба. И казалось, что эта синева проникает не только в то, что металось и проплывало, но и в наше купе, наполнив его чем-то невидимым, но тревожащим душу.

«Странно. Как же гармонично сочетается то, что вижу! И это небо, и проносящиеся за окном сосны… столик с ужином, чай в подстаканниках. Интересно, чувствует ли такое же Полина?».

Нет, она, поглядывая на заоконное шоу и покусывая печеник, уже молча допивала чай, потом прибрала со стола, облокотилась на него, посмотрела на меня, улыбнулась чуть смущенно:

– Ну, а теперь чуток сосну…

– Да, конечно, – живо откликнулась я: – А я попасусь в смартфоне, ведь еще рано ложиться спать.

«Вот тебе бабушка и юрьев день. Ждала, что разговорится, а она…»

А она развернула матрац, накинула на него одеяло, легла и отвернулась к стене.

Прошло минут пятнадцать. И тут какой-то парень открыл дверь, заглянул в купе, извинился, громко её захлопнул. Полина встрепенулась, села.

«Наверно, не спала. С ней то же, что и со мной. Когда слишком устаю, не заснуть».

Но услышала:

– Как хорошо! – слегка расправила плечи: – У меня хорошая способность. Когда устаю, могу засыпать минут на пять-десять и после этого… как новенькая.

– Ваша способность не только хороша, но и счастливая, – обрадовалась я «теме» к вроде бы завязывающейся беседе.

Но она отвернулась к окну, помолчала, потом посмотрела на меня чуть вопросительно:

– Вы, наверно, думали, что я нелюдимка, эдакая бука, да?.. Да нет, не отпирайтесь, я же всё время молчала. (И снова – пауза.) Просто предыдущую ночь почти не спала, вот и…

И с этих слов начался её монолог… почти монолог, в который я иногда, боясь спугнуть неуместным словом, вставляла лишь короткие вопросы.

– А еду я от детей… навещала их. Живут теперь в Москве, а я… – Улыбнулась чуть виновато: – А я не хочу к ним переезжать, хотя и настаивают. Зачем мешать? У них свои семьи, свои заботы. Да потом мне и в родном городе уютно, он тихий, есть друзья, муж рядом… – И заметив мой удивлённый взгляд, усмехнулась: – Нет, Вы не так поняли. Николай умер пять лет назад… кладбище рядом, и я ездила к детям на годовщину его смерти. – Локтями оперлась на столик, опустила глаза: – И знаете… – Пальцами потёрла вески: – Лучше бы не ездила. Лучше бы – одна, в себе… с собой… – Помолчала, и в потемневших глазах вспыхнуло смятение: – Понимаете, в чём дело. Дети были привязаны к нему и всё ему прощали… – Покачала головой: – Нет, не то я… Николаю почти нечего было прощать… на их взгляд, а я… а мне… – И снова – пауза: – Он архитектором был, много работал, не пил, не курил, но знаете… – Грустно посмотрела мне в глаза, усмехнулась: – Иной раз думалось: ах, лучше бы не таким был… – Пошевелила пальцами, словно что-то нащупывая: – Не таким положительным что ли? А тут еще его вечное недовольство тем, что делал. Ведь мечталось ему, что будут возводить красивые здания, а в нашем городе это было никому не нужно, тогда строили обычные жилые дома. И он мучился этим… хоть и скрывал своё раздражение от меня. Но я-то всё видела! Видела, а помочь ничем не могла… – Отвернулась, взглядом уперлась в зашторенное окно: – В общем скучно мне с ним жилось. – Помолчала, обернулась ко мне: – А вот дели его любили и, может, потому, что не ругался на них. – Махнула рукой, странно улыбнулась: – Не ругался и внимания почти не обращал. Ясли, садик, потом уроки… как и во что одеть, обуть… Всё на мне лежало, хотя и сама работала. А когда пыталась ему объяснить, что, мол, устаю, что надо бы и ему с детьми что-то, как-то… то он твердил: «Я хорошо обеспечиваю семью. Управляйся с ними сама». – Кончики губ дернулись и мне показалось, что заплачет, но она лишь глубоко вздохнула: – И я привыкла управляться, а дети… и Настя, и Олег как-то не замечали этой его отстранённости. Будто так и надо, так и должно быть. А еще…

«Замолчала. Наверно, сомневается: рассказывать ли об этом „еще“?»

Меж тем за окном замелькали размытые пятна фонарей, поезд стал замедлять ход, и через минуту остановился. Полина резко встала, потянулась к куртке:

– Давайте-ка выйдем. Вроде бы здесь остановка минут десять.

И мы вышли. На перроне было почти пусто, лишь у соседнего вагона стояла шумная стайка подростков, они обнимались, прощались, гремела ритмичная музыка. Полина поморщилась, прикрыла ладонями уши, взглянула исподлобья:

– Отойдём?

Было сумеречно и по вечернему зябко. Мы молча направились к уже освещённому вокзалу, а когда возвращались, то мимо нас спешно прошли пожилые мужчина и женщина, остановились у вагона и женщина, прижав одной рукой к груди белые розы, другой обняла своего спутника, расцеловала в щёки, в губы, он заботливо помог ей подняться в вагон, подал сумку, и она уже из тамбура почти прокричала:

– Димыч, родной, береги себя! Я же так тебя люблю!

Я, при виде столь теплого расставания, улыбнулась, взглянула на Полину, а она… Было похоже, что эта сценка её заворожила. И только когда я тронула её за локоть, – было пора идти к вагону, – она словно очнулась и пошла рядом.

«Интересно, и что её так зацепило? Вроде бы обычное тёплое прощание…»

Но этого вопроса ей не задала, и мы поднялись в тамбур.

Поезд набирал ход. За окном, после приглушенного сумерками разноцветья домиков, серой изломанной полосой потянулись размытые пятна леса под уже совсем сгустившейся синевой неба. Мы вошли в купе. В нём было темновато, я протянула руку к настольной лампе, но Полина тронула за плечо:

– Пожалуйста, не включайте…

И присела, закрыла глаза. Но через минуту взяла сумку, дернула застёжку, порылась в ней:

– У меня свеча есть… сын подарил. Знает, что люблю их…

И вынула из сумки коробочку, из неё – свечу… маленькое стройное трёхэтажное строеньице, из трубы которого свисал темный фитилёк. Поставила его на столик и стала искать ещё что-то.

– Какая оригинальная свеча! – удивилась я.

А она щёлкнула зажигалкой и наше купе наполнил мягкий свет, сгустил и вытянул тени, а на освещенном лице Полины, вспыхнуло выражение какой-то отчуждённости и от меня, и от настоящего момента.

«Похоже, что моя попутчица сейчас не видит меня, а находится где-то там, в своих воспоминаниях».

Но она снова заговорила:

– Да, конечно, муж был добрым… – Глаза – в стол: – Но не со мной. И не скажу, что относился плохо, не уважал. Нет, ничего такого не было. – Коротко вздохнула: – Но и того, что увидела сейчас, тоже… – Отвернулась к темному окну, помолчала: – Они… дети, вчера обиделись на меня, когда сказала об этом. Обиделись и не поняли, что как же ждала от него хотя бы маленьких знаков внимания! – Коротко взглянула на меня, развела руками: – Ну, хотя бы цветов, небольших подарков ко дню рождения, искреннего желания выслушать то, что творилось здесь. – Приложила руку к сердцу: – А он… Помню, как в первые годы нашей жизни пришла как-то с работы уставшая, расстроенная, начала ему рассказывать, а он послушал-послушал и вдруг сказал: «Всё. Хватит. Мне это не интересно». И я, как хорошая ученица, усвоила этот урок сразу, на все двадцать два года нашей с ним жизни.