Читать книгу: «Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине», страница 6

Для детей, не имевших в Одессе никого, в условиях уже начинавшегося террора, этот вопрос был почти неразрешимым.

Но здесь необходимо подчеркнуть те добросердечие и отзывчивость коренных жителей Одессы, которые они проявили к «своим кадетам». В городе был организован «родительский комитет», который стал распределять кадет, не имевших в Одессе никого из родных или знакомых, в совершенно чужие семьи. Эти семьи, рискуя быть зачисленными в «нелояльные» к новой власти, приняли бедных бездомных детей к себе, как своих родных, и тепло и сердечно давали им приют и стол в течение долгого времени. Были лица, которые брали в свои дома заведомо больных тифом детей, лечили их, ухаживали за ними и, отрывая от себя (в городе уже начались продовольственные затруднения), старались усиленно питать их. К весне и эти одинокие стали разбредаться: некоторые устроились на какие-то работы, некоторые пристали к беспризорным, а многие, вошедшие во всевозможные организации, были расстреляны ЧК. На уличных столбах стали часто появляться списки расстрелянных офицеров и кадет. Очень немногим удалось добраться к своим родным вне Одессы или же выехать за пределы СССР.

Этой главой – с момента отплытия из Одесского порта выехавших и с момента перехода границы выступивших походным порядком – заканчивается описание жизни корпуса, как единого целого на Русской Земле.

Те одесские кадеты, которые попали за границу, послужили ядром для сформирования нового корпуса в Королевстве С.Х.С. И славный Одесский кадетский Великого князя Константина Константиновича корпус, как и все остальные российские кадетские корпуса, прекратил свое существование.

Причины гибели большей части корпуса в январские дни 1920 года

У каждого вдумчивого читателя должен появиться вопрос: как могло произойти то, что повлекло за собой гибель большей части персонала и кадет Одесского корпуса в январские дни 1920 года, и кто виноват в этом?

Все воспоминания наших кадет подтверждают, что с самого начала революции из начальствующего состава корпуса выделились два лица. Они могут быть охарактеризованы как два резко противостоящие друг другу по своему характеру, а по поступкам диаметрально противоположные. Это директор корпуса полковник Бернацкий и ротный командир 1-й роты полковник Самоцвет.

Первый из них, полковник Бернацкий, прибыл в корпус после назначения директором корпуса бывшего инспектора классов генерал-майора Кошлича и занял его должность. После отставки генерал-майора Кошлича в 1917 году полковник Бернацкий был назначен директором корпуса.

Здесь необходимо упомянуть, что инспектор классов на фоне кадетской жизни особенно заметным не был, так как его деятельность в основном протекала в стенах «Учительской», где он, в своем кабинете, был занят разработкой учебных программ и планов и общался больше с преподавателями, нежели с кадетами. Кадеты могли, кроме случайных встреч, не видеть инспектора в течение месяцев.

Исключение в этом отношении составлял полковник, а потом генерал-майор П.Е. Кошлич, который, будучи инспектором, одновременно преподавал в старших классах математику и соприкасался с кадетами почти ежедневно. Его выдающиеся дарования педагога и прекрасного математика, безукоризненно корректное отношение к своим ученикам, исключительная справедливость и всегда благожелательное отношение к кадетам прочно завоевали ему любовь и глубокое уважение последних.

Полковник Бернацкий, будучи инспектором классов, почти никакого общения с кадетами не имел, а потому и являлся совершенно незаметной фигурой корпусной жизни. До революции он ничем себя не проявил. Будучи по своему образованию и по прежней службе военным юристом, он никак не походил на строевого офицера и ему не были свойственны отличительные черты такового: твердость, решительность и умение быстро найти нужное решение. Он скорее производил впечатление штатского человека, и о нем можно было сказать, что «он воспринял революцию как закономерный акт, который обязателен для общего признания».

Второй – полковник М.Ф. Самоцвет – состоял в корпусе со дня его основания и целиком сохранил все лучшие черты строевого офицера. Несколько суровый, решительный, настойчивый и безмерно любящий своих кадет.

Полковник Самоцвет не признал революции и всегда честно проявлял свое отношение к ней. Он умел привязать к себе кадет и был их кумиром. Все свои силы он направлял на воспитание своих питомцев в духе воинских традиций, поддержания дисциплины и беспредельной преданности Престолу и России. Его забота о кадетах проявлялась ежедневно и ежечасно.

Во время первой эвакуации в Ростов-на-Дону полковника Бернацкого как-то совершенно не было заметно, и вся тяжесть возглавления корпуса легла на плечи полковника Самоцвета. Все острые моменты, связанные с конфликтами между кадетами и революцией, разрешал и ликвидировал полковник Самоцвет.

И вот, в судьбоносные дни 24 и 25 января 1920 года оба проявили себя соответственно своему характеру: когда в ночь с 24-го на 25 января Сергиевское артиллерийское училище, не дожидаясь срока, назначенного для эвакуации, – дня 25 января 1920 года, – выступило в порт и предложило корпусу сделать то же, под прикрытием юнкеров, полковник Самоцвет сразу же, на совещании, созванном полковником Бернацким ночью, решительно настаивал на немедленном выступлении корпуса в порт. Полковник же Бернацкий, по своей всегдашней нерешительности, не согласился с ним и задержал выступление корпуса до утра, что и явилось причиной разделения корпуса на две части и гибели большого количества кадет и воспитательского состава. Виновным в этой непростительной нерешительности является только полковник Бернацкий.

* * *

Все старшие кадеты, окончившие корпус в нормальное время, до революции, отдают должную, заслуженную дань их восхищения своим преемникам, младшим кадетам, гордо, с достоинством, не преклонив своих голов, перенесшим на своих юных, неокрепнувших плечах все тяготы начала государственной разрухи.

Разница в обстановке пребывания в корпусе и в самостоятельной, по его окончании, жизни до революции и после нее – велика. В нормальное время 10—11-летний мальчик, поступив в корпус, все 7 лет пребывания в нем проводил беспечно, без забот, не думая о завтрашнем дне. По окончании корпуса автоматически переходил в военное училище и так же производился в офицеры.

Офицеру, честно и добросовестно исполнявшему свой воинский, служебный долг, также много думать и проявлять личную инициативу не приходилось. За него думали старшие начальники – своими приказами. Вся служба офицера проходила по раз строго установленному воинскими регламентами пути. Революционное время резко изменило как вековой уклад самой службы, так и взаимоотношения старших и младших на всех степенях военной иерархии.

Не стало «Так точно!», «Как прикажете!», «Слушаюсь!». Взамен пришло «Быть или не быть – решай сам!». Начальствующие лица, будучи неподготовленными к государственному перелому, оказались в своей массе, за исключением единиц, совершенно беспомощными. Видя их беспомощность, растерянность и нерешительность, дети и отроки кадеты, захваченные импульсом водоворота событий, своей жизнедействующей энергией молодости, без указаний свыше, принуждены были сами разрешать сложные вопросы революционного времени, определяя этим свой собственный дальнейший жизненный путь. За них некому было думать! Личная, не терпящая раздумья инициатива в принятии неотложных, спешных мер в противлении, влекущему их в пропасть государственной гибели, хаосу, довлела над всем.

Этим мужественным противлением, выявляемым ими в различной обстановке, различными видами, они, не уклонившись ни на йоту от вложенных в них корпусом устоев честного, преданного Престолу и Родине воинского служения: «За веру и верность», с честью поддержали на должной высоте имя одесского кадета, возвеличив этим славу нашей родной, военно-отроческой школы – Одесского Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса. Честь и слава им!

Бой под Ростовом у Балабановой рощи⁷⁶

Тем кадетам нашего корпуса, которые задержались в Новочеркасске при отъезде корпуса в Одессу, в конце октября 1917 года выпала честь и слава стать первыми героями-кадетами Одесского корпуса, принявшими на себя первый удар Красной армии. В бою под Ростовом, у Балабановой рощи, пролилась первая кадетская кровь, когда кадеты покрыли себя неувядаемой славой и доблестью.

До сих пор нам не удалось восстановить подробности этого боя, но нам известно, что первыми убитыми в этом бою явились кадеты нашего корпуса Надольский и Усачев. Ранены были кадеты Поляков⁷⁷, Шенгелая⁷⁸ и Думбадзе⁷⁹. Этот последний был взят в плен большевиками и сильно изувечен, но затем, по взятии добровольцами Ростова, был освобожден из тюрьмы, куда был заточен.

По дальнейшим сведениям, оставшиеся кадеты ушли с Добровольческой армией в Первый Ледяной поход, и судьба большинства из них нам не известна.

* * *

При переходе в 6-й класс, в 1917 году, почти все кавказцы для продолжения образования в корпусе в Одессу не возвратились, а поэтому кадеты Абашидзе, Гогоберидзе, Карцевадзе⁸⁰, Кикодзе⁸¹, князь Цицианов⁸², Шенгелая, князь Эристов и Яшвили корпус не окончили. Помню Думбадзе⁸³, бывшего старше меня года на четыре. Он корпуса не окончил и из 6-го класса ушел на войну в 1915 году.

Впоследствии встречался с ним в Добрармии. Почти все кавказцы принимали участие в Гражданской войне, войдя в ряды разных частей Добрармии.

Кикодзе, князь Цицианов и Шенгелая были в корпусе в Ростове-на-Дону и принимали участие в бою у Балабановой рощи под Ростовом вместе со мною и другими кадетами нашего корпуса. Большинство из наших кадет, участвовавших в этом бою, было XIII выпуска – 7-го класса. В этом бою был убит кадет Надольский того же выпуска Относительно другого нашего кадета Усачева я ничего не слыхал и по корпусу его не помню. Всех убитых в этом бою было 9 человек. Тела всех были доставлены в город Новочеркасск в главный собор, где и было совершено отпевание при многочисленном скоплении народа. Похоронная процессия прошла по всему главному району города, и первые жертвы хоронились почти всем городом под три залпа: офицеров, юнкеров и кадет Сводно-офицерского батальона, решившего в то время судьбу города Ростова, а с ним и судьбу Дона.

Почетный караул у гробов в соборе несли юнкера Славной Школы⁸⁴ в парадной форме. Офицерский Сводный батальон после боя возвратился в Новочеркасск, где и похоронил свои жертвы. Это были первые жертвы для спасения Дона от большевиков.

В 1919 году, будучи полевым юнкером на бронепоезде «Генерал Дроздовский», наступавшем на Брянск, нам привелось встретиться на одной из станций со славным бронепоездом «Офицер», на котором служил наш однокашник Луцкевич⁸⁵ того же выпуска, принимавший участие в бою за Ростов. Мне было очень приятно встретиться со старшим товарищем по боевому крещению и от него узнать, что все кадеты – участники первого боя за Донскую область, приказом Донского атамана генерал-лейтенанта Каледина, были награждены Георгиевскими крестами 4-й степени и приписаны к казакам Всевеликого Войска Донского. Луцкевич в то время уже был поручиком, произведенным за боевые отличия.

* * *

После прибытия по вызову корпуса после летних каникул в Ростов, мы узнали, что в Новочеркасске генерал Алексеев⁸⁶ начал формирование Добровольческой армии для борьбы с большевиками.

В один непрекрасный день, когда солдатские страсти уже начали бушевать, мы, в составе 30 или 35 кадет, пешком отправились в Новочеркасск. По дороге нас подобрал паровоз, шедший туда, и мы прибыли на вокзал, где юнкер нам сообщил, что сборный пункт помещается на Барочной улице в доме № 38.

Мы пошли туда в строю и были восторженно встречены первыми чинами Добровольческой армии: юнкерами Михайловского и Константиновского артиллерийских училищ, морскими кадетами и офицерами. Всего было человек 300–400.

Настроение казаков было неустойчивым: большинство сидело в своих станицах и не откликнулось на призыв своего атамана – генерала Каледина.

В октябре, по приказу генерала Алексеева, юнкерский батальон, под командой гвардии капитана Парфенова⁸⁷, был посажен в эшелон и направлен под Нахичевань, дабы освободить уже взятый красными Ростов. Прибыли на заре, тотчас же заняли ров и открыли огонь по казармам какого-то запасного батальона. Солдаты оказали сопротивление, завязалась сильная перестрелка, и вот тогда лежавший рядом со мной наш кадет Коля Надольский высунул голову, чтобы оценить обстановку, и был убит. Под вечер нас сменили юнкера, и мы эшелоном отправились обратно в Новочеркасск. Похороны первых жертв Гражданской войны были торжественны. Генерал Алексеев поблагодарил нас за доблесть, поздравил с первым боевым крещением и, сказав, что нам, кадетам, нужно закончить образование, дабы быть полноценными офицерами, которые будут нужны Великой России, приказал покинуть армию. Мы возвратились в освобожденный Ростов и в полуштатском виде с большим опасением двинулись по домам. Да и Мотя, как воспитатель, беспокоясь за нашу судьбу, ходатайствовал перед генералом Алексеевым, чтобы нас отправили к родителям.

Все же несколько человек из кадет не покинули свои боевые части и в феврале месяце, вместе с Добровольческой армией, выступили в Первый Кубанский Ледяной поход.

Одесса конца 1917-го – начала 1918 года⁸⁸

Покинув Ростов, по дороге в Одессу, мы узнали о большевистском перевороте, но, по прибытии в Одессу, застали там петлюровско-украинскую власть.

В начале декабря большевиками была сделана попытка захвата власти в Одессе, но она кончилась неудачно. В начале января в Одессе начали формироваться части, якобы для охраны жителей и их имущества. Во главе стал генерал Леонтович. Но цель формирования была иная. Под видом охраны города было желание сформировать стойкие, боеспособные части для борьбы с большевиками. В Одессе в это время было около 11 000 праздношатающегося офицерства. Большинство иногородних. Чтобы привлечь их в отряд, были устроены для них общежития и открыты столовые. Но к сожалению, отклик был более чем слабый. Отозвались юнкера, кадеты и лишь немногие офицеры. «Сила» сформирована не была. Одна такая часть «для охраны имущества горожан» должна была находиться в помещении военного училища. Записался туда и я вместе с проживавшим тогда у меня прапорщиком Беме (XII в.). Когда мы пришли туда, училище уже было захвачено матросами, и мы оказались арестованными. Кроме нас, там еще были офицеры, юнкера, а из наших кадет Климович 2-й (XII вып.), братья Дюкины (XIII в.) и еще несколько кадет. Утром мы были разбужены ружейной стрельбой и разрывами ручных гранат. Оказалось, что большевики пытаются захватить Главный штаб и разоружить курени (батальоны) украинцев, помещавшихся в казармах 14-го стрелкового полка, но они были отбиты. Украинцы, узнав, что в военном училище находятся арестованные офицеры, юнкера и кадеты, пришли нам на выручку и освободили нас. После нашего освобождения мы приняли участие в двухдневных боях украинцев против большевиков в самой Одессе, после чего разошлись по домам. Так как украинцев было мало и власть в городе в середине января окончательно захватили большевики.

* * *

Так как главный состав корпуса снова очутился в Одессе распоряжением каких-то властей, в конце ноября кадеты снова были собраны в помещении духовного училища, но уже не как корпус, а какое-то, неизвестного вида, среднеучебное заведение без названия, без формы и без погон.

Занятия начались довольно усиленным темпом. Директором оставался полковник Бернацкий, а полковник Самоцвет исполнял должность командира батальона, так как рот не было больше, а только классы. Все кадеты были приходящими и питались за свой счет. Иногда кадеты получали кое-какое обмундирование из бывшего кадетского цейхгауза, но только по особому разрешению «комиссара» и «совета», образовавшегося в помещении корпуса, неизвестно по каким причинам распоряжавшегося корпусным имуществом.

Большевистская волна заливала Россию и, наконец, докатилась и до Одессы. После боя на улицах города Одесса была захвачена красными. Начались дни террора и бесправия, связанные со страшными названиями «Синоп» и «Алмаз».

К этому времени некоторые приписывают убийство бывшего кадета Артемия Самоцвета, сына ротного командира, якобы пробиравшегося домой и убитого на извозчике подле 3-й станции; затем оказалось, что это был кадет Сенча. Во всяком случае, недавно нам пришлось читать нашумевшую книгу Розанова «Завоеватели белых пятен», описывающую жизнь в советских концлагерях. Розанов упоминает о не-ком Артемии Самоцвете, офицере, сосланном в пожизненную ссылку… Кто знает? Может быть, это и есть наш Артемий?

Занятия в епархиальном училище продолжались с большими перерывами. Говорят, что полковник Бернацкий много способствовал тому, что кадет не лишили окончательно этого скромного правоучения.

Но вот пришла весна, и всем вздохнулось легче: Одесса была оккупирована немцами и на Украине воцарился гетман Скоропадский.

Уже совершенно спокойно приступлено было к занятиям, так сказать, ускоренным порядком, и к лету 1918 года многострадальный XIII-й выпуск закончил свое образование. Экзамены были сданы, и кадеты получили аттестаты зрелости.

Празднование выпуска состоялось в весьма скромной обстановке, но в стенах родного корпуса, очищенного к тому времени от всякой погани и опять переданного корпусной администрации.

Эвакуация корпуса из Одессы⁸⁹

Вечером 24 января стало известным, что сергиевцы⁹⁰ предупредили корпус о том, что на рассвете выступают в порт на погрузку. Если корпус не последует их примеру, он останется совершенно одиноким и, в случае боевой опасности, не получит ни от кого помощи. Уже много времени спустя мы узнали, что ночью на 25 января в корпусе состоялось заседание воспитательского и преподавательского персонала, потребовавшее от директора корпуса полковника Бернацкого также выводить корпус в порт на погрузку. Хотя полковник Бернацкий не хотел эвакуировать корпус, ему пришлось уступить и согласиться на эвакуацию, задержав ее на полсуток. В дни описываемых событий мы, кадеты, всего этого еще не знали, а принимали участие в происходящем так, как естественно складывалась обстановка.

Нас, кадет 2-й роты, подняли еще ночью. Часов у нас не было, но в окно смотрела непроглядная ночная тьма. Быстро оделись и построились. Командир роты полковник Навроцкий, поздоровавшись с ротой, стал медленно, от правого фланга, обходить строй и отбирать некоторых кадет. Чем он руководствовался при отборе, не знаю и до сего дня. Так он отобрал полроты. Среди отобранных был и я.

Нам было приказано взять винтовки, построиться и под командой одного из офицеров-воспитателей (фамилии не помню) отправиться в район вокзала и проконвоировать в корпус подводы, мобилизованные для нашей эвакуации. Патронов нам не дали и не спросили, имеем ли мы их. У меня, например, был один-единственный, но я не унывал: знал, что при нужде товарищи поделятся.

Численности нашей полуроты не помню, но строй получился довольно внушительный. Четко отбивая шаг, имея винтовки за спиной, погрузились в предрассветную тьму. Редкие прохожие, в большинстве имевшие рабочий вид, мрачно смотрели нам вслед, но ни одного инцидента не было, так же как и ни одной реплики по нашему адресу. Навстречу нам одиночно или группами по 2–3 шли в корпус живущие в городе воспитатели и преподаватели. Почему-то мы очень обрадовались, встретив неразлучных друзей – преподавателей русского языка полковников Молчанова⁹¹ и Миляшкевича⁹², заставлявших трепетать на уроках не одного кадета.

В назначенном пункте никаких подвод не оказалось. Кое-кто все же отправился их собирать. Ждали долго. Уже ясным днем пригнали в корпус довольно большое число подвод. Кадеты уже позавтракали. Конвоирам было приказано идти в столовую, покамест подводы начали срочно грузить. Когда мы поели, нам было приказано проверить свое личное имущество – не забыли ли чего. Мое личное имущество: фотографии родных, записная книжка, деньги и еще кое-какие сувениры, – было крайне невелико и помещалось в небольшой шкатулке, которую после завтрака я не оставлял без себя. На всякий случай зашел в спальню. Там было пустынно. Стояли только голые кровати, уже без тюфяков. И без того огромное помещение спальни теперь казалось еще больше. Моя кровать находилась в среднем, широком проходе в противоположном конце от входа, почти у двери, ведущей в цейхгауз. Остановившись у входной двери, я бегло окинул взглядом помещение и уже собрался уходить, когда мое внимание привлекла какая-то розовая точка в дальнем конце. Она так не гармонировала с рядами брошенных кроватей, что я заинтересовался и решил узнать, что это такое. Каково же было мое радостное удивление, когда я увидел, что это на моей кровати была розовая ленточка, на которой, в изголовье, висела иконка Касперовской Божьей Матери – мамино мне благословение. В спешке подъема я забыл снять ее. Уже не было времени раскрывать шкатулку, а потому я спрятал иконку во внутренний карман мундира. И на душе стало легко: мамино благословение очутилось у меня на груди.

Выстроившаяся перед главным фасадом корпуса колонна доверха нагруженных подвод наконец двинулась к воротам, ведущим с большого плаца на дорогу от города к Большому Фонтану. Выехать на эту дорогу и направиться к городу оказалось весьма сложной задачей. Очень широкая улица-дорога оказалась сплошь занятой повозками колонны войск генерала Бредова, отступавших на Румынию. Повозки разных величин и систем сплошным потоком, в несколько рядов заняли не только все полотно мостовой, но и обочины и тротуары. Мы должны были умудриться пробиться на мостовую и двигаться в обратном для бредовцев направлении. Сначала нам не хотели дать возможности выйти на середину дороги, называя наше намерение направиться в порт безумием, и усиленно предлагали присоединиться к колонне и вместе идти на Румынию. Отовсюду слышались возгласы: «Кадеты, куда вы? Ведь в городе восстание красных! Всех вас перебьют до порта! Поворачивайте и идите с нами! Нас много – вместе все пробьемся!»

Все же нам удалось преодолеть эту пробку и направиться в порт. Перед выходом в порт командир 1-й роты полковник Самоцвет, под командованием которого двинулись в порт полуроты старших кадет, отправил двух кадет 7-го класса – Нефедова и Мартына – на квартиры воспитателей подполковника Болецкого и капитана Федорова, живших в городе, с целью помочь им прибыть в порт. Дойти к подполковнику Болецкому уже было нельзя, так как часть города, где он жил, была в руках восставших. Капитан Федоров благополучно был доставлен в порт на реквизированной его спасителями повозке. Капитан Федоров – инвалид двух войн и передвигался с трудом.

* * *

По городу прошли благополучно, без каких-либо происшествий. Мы торопились, ибо имели задание после разгрузки пригнать подводы в корпус для вторичного рейда в порт. Кадет разделили: одна полурота 1-й роты раньше подвод отправилась в порт прикрывать погрузку и посадку на пароход. В порт же направилась и полурота 2-й роты, конвоирующая подводы, а также кадеты-киевляне. Остальные, под охраной второй полуроты 1-й роты, остались в корпусе в ожидании возвращения подвод. Из младших кадет в порт попали единицы.

Заключительная часть пути к порту шла по Польскому Спуску. Это довольно широкая улица, круто спускающаяся к порту, как теснина, сжатая с обеих сторон многоэтажными, вплотную построенными домами. Перед самым портом над улицей был виадук моста. Когда мы вышли на Польский Спуск, пришлось остановиться: в далеком, нижнем конце улицы, на виадуке, чернели казавшиеся крохотными фигурки людей. Распространился слух, что виадук занят заставой с пулеметом, только неизвестно чьей – красной или юнкерами сергиевцами. В первом случае двигаться по этой улице было более чем рискованно; свернуть подводы не могли никуда и двигались бы все время под огнем красных.

После минутного колебания подводы, на некоторой дистанции одна от другой, неимоверно гремя по булыжной мостовой, вскачь направились к порту. Мы – конвоиры – едва успели вскочить на них и зацепиться за нагруженные тюки.

На наше счастье, на виадуке были сергиевцы, и мы, бешено влетев в ворота порта, круто повернули направо и, немного отъехав, остановились.

Господи, что творилось в порту! Детали давно стерлись из памяти, но отдельные картины, как видения кошмарного сна, отчетливо встают перед глазами. Думаю, что никогда больше не придется увидеть пережитого тогда. В порту царила полнейшая дезорганизация, отчаяние и паника. Несколько пароходов стояли у «стенок», и около них бушевало море человеческих страстей и бой за возможность прорваться к сходням. В короткое время застрелилось несколько офицеров. Мне запомнилась брошенная зачем-то нагроможденная батарея 3-дюймовых пушек; орудия были накатаны в два яруса одно на другое. Зачем? Кому это понадобилось? Как чисто технически это сделали?

Кадет эта паника совсем не захватила. Было какое-то, совершенно самому себе непонятное спокойствие и безразличие. Мы подшучивали над тем, как нелепо были нагружены подводы. Наложены были высоко, как дома. На двух сверху сверкали начищенные инструменты духового оркестра. На других поблескивали рулоны подметочной кожи. Подшучивали над тем, что открой красные огонь – наши подводы были бы отличной целью. Конечно, о пароходе нечего было и думать. Наш «Николай» стоял без паров, без команды, обмерзая льдом.

В городе началось восстание. Порт был под защитой англичан. У одной из «стенок» был пришвартован английский крейсер «Церес». С крейсера, под командой его командира, был выслан отряд моряков с задачей не дать красным возможности просочиться в порт и помешать погрузкам. Англичане, для усиления своей команды, вызвали и нашу полуроту 1-й роты. Конвоирам приказано охранять подводы.

«Максимка» не заставил себя долго ждать. Со стороны Воронцовского дворца по порту был открыт пулеметный огонь, который невероятно усилил и без того большую панику. Наши «сверкающие» подводы (а день выдался ясный) привлекли внимание красных пулеметчиков. По булыжникам мостовой зацокали пули. В непосредственной близости с нами проходил ряд толстых деревянных столбов, квадратного сечения, поддерживающих сооружение зернового элеватора; столбы были расположены близко один от другого. За ними и укрылись конвоиры. Я с интересом наблюдал, как какой-то офицер, в защитной шинели и меховой папахе, с крупной и молодцеватой фигурой, сел на мостовую, между ног поставил станковый пулемет и с явным упоением строчил неустанно из него. Но так как он сидел высоко, то целиться никак не мог. Видимо, сама процедура стрельбы и строчка пулемета успокаивали его. Вдруг из-за пакгауза выскочила фигурка кадета 4-й роты. Бедняга был мгновенно сражен. Пуля навылет прошла под глазом к подбородку. Сколько помнится, фамилия его была какой-то производной от имени Симон. 3 или 4 старших кадета сейчас же подползли к нему, оттащили тело к пакгаузу и накрыли бывшим там парусиновым полотнищем. Один из этих кадет был легко ранен в руку.

К сожалению, панике подверглись и некоторые из воспитателей, по счастью, не Одесского корпуса. Не обошлось и без трагикомического элемента: дочь полковника Парай-Кошица⁹³ была очень легко ранена в ногу, вернее, оцарапана: пуля порвала ей чулок и повредила кожный покров ноги ниже колена. Она забавно прыгала на одной ноге, все время вскрикивая: «Я ранена! Я ранена!»

Больших потерь кадеты и корпусной персонал, насколько я знаю, в порту не понесли. Красные не пытались штурмовать порт, ограничившись лишь его обстрелом, который вскоре тоже прекратился. Хуже всех пришлось англичанам: их командир крейсера, сошедший с командой моряков на берег, был к концу обстрела тяжело ранен в живот и вскоре скончался. Моряки подобрали его и вернулись на крейсер. На этом их защита порта и закончилась.

Уже много времени спустя стало известно, что фактически это было не восстание даже, а, если так можно выразиться, вооруженное хулиганство местных бандитов и красных попутчиков, воспользовавшихся дезорганизацией власти и отсутствием желания защищать город. Потом, еще около 7 дней, Одесса была «ничьей», когда можно было без помехи продолжать эвакуацию. Но в тот день происходившее казалось агонией Одессы.

Во время обстрела мой сосед, за ближайшим столбом, что-то усиленно мне кричал. Я не мог его расслышать и, почти под прямым углом, перегнулся в его сторону. И вовремя: на уровне моей груди в этот момент пуля пробила сухой сосновый столб, вырвав из него несколько щеп. Мамино благословение, спрятанное на груди, спасло меня!

В порту я совершенно не помню кадет-киевлян. Они держались отдельной группой. Их не было с полуротой 1-й роты, и от подвод они куда-то ушли.

* * *

К вящему благополучию охваченной паникой массы беженцев военного и гражданского звания, красные повстанцы не штурмовали порт и, с уходом английских моряков на крейсер, в порт не проникли, так что происходившая в нем бестолочь эвакуации продолжала протекать своим порядком. Англичане, в благодарность за боевое сотрудничество кадет с их отрядом (хотя прямых боевых действий не было, был неумелый пулеметный огонь по порту и абсолютно неорганизованный ответный огонь одиночных стрелков-пулеметчиков по красным), разрешили корпусу погрузиться на крейсер. В совершенно незнакомом большом порту, в обстановке творившихся тогда хаоса, паники, отсутствия всякого руководства, в лабиринтах нагроможденных тюков, ящиков, подвод и даже орудий очень легко было отбиться от своих, что и случилось со мною.

Я потерял связь с остальными кадетами и наших подвод найти не мог. На мое счастье, меня заметил проходивший мимо офицер, внешне очень подтянутый, аккуратно одетый и спокойный.

– Кадет, что вы тут делаете? – окликнул он меня. – Ваши давно уже на крейсере, который может скоро отойти, спешите же туда! – И он указал мне направление к крейсеру.

Поблагодарив его, я в указанном направлении и поспешил. «Церес» стоял невдалеке, пришвартованный к стенке. С крейсера на мол был спущен узкий бортовой трап, возле которого на молу стоял английский часовой. Вид у меня, в песочного цвета балахоне, заменившем кадетскую шинель, с винтовкой на ремне и с аккуратно упакованной шкатулкой в руках, очевидно, был мало кадетский, ибо часовой решительно преградил мне дорогу к трапу. Английским я не то что не владел, но ни единого звука не знал, а потому только настойчиво внушал часовому, указывая пальцем на свою грудь: «Кадет! Кадет!» – а потом указывал на палубу крейсера. Напрасно… Ни единый мускул не дрогнул на лице часового. Ни на четверть шага не отступил он от трапа. Выручил тот же офицер, который, видимо, наблюдал за тем, понял ли я его, где стоит крейсер.