Читать книгу: «Братья и сестры Наполеона. Исторические портреты», страница 3
Глава 3
Подобно бурному потоку вы обрушились с Апеннин.
Из прокламации Наполеона к армии Италии, 1796 год
«Солдаты, подобно бурному потоку вы обрушились с Апеннин, Милан ваш», – говорилось в прокламации Наполеона к его жадным до добычи батальонам на завершающей стадии их итальянских побед. Все это произошло столь стремительно, что ошеломило профессиональных солдат-тугодумов, обученных медлительным, как при гавоте, темпам ведения войны XVIII века. В марте Наполеон оказался в Ницце. В мае он был уже в Милане, и вся Северная Италия лежала у его ног. Еще до конца года члены семейства Бонапарта наслаждались восточными сокровищами в штабе главнокомандующего в замке Монтебелло близ северной столицы этой страны. Милан также находился в их распоряжении.
Ничего подобного ранее не случалось, ни для них, ни для Франции, ни для одного европейского государства, втянутого в завоевательную войну. Для политиков, подобных Баррасу, для Жозефины, флиртовавшей в Париже, для вновь собравшихся членов семьи Бонапарта, неуверенных в том, что потоки картечи не были лишь еще одним ложным рассветом, все это едва ли казалось чем-то большим, чем дни, прошедшие между отъездом генерала на юг и прибытием в Париж курьеров с сообщениями об удивительных победах, каждая из которых имела более сенсационный характер, чем пограничные победы Республики 1793 года. Только Луи, протеже знаменитого генерала, мог претендовать на некоторое участие в триумфах своего брата, так как он уехал в Италию, чтобы служить при штабе командующего в Арколе, а при приближении победы Наполеон получил возможность оценить достоинства своего младшего офицера как солдата. Именно Луи с помощью товарища Наполеона по академии Мармона бросился в липкий ил у набережной, когда мост через реку простреливался шквальным огнем австрийцев, а генерал, устремившийся вперед на дамбу, чтобы воодушевить своих гренадеров, наполовину погрузился в грязь. Товарищество этих двух братьев, столь явно различавшихся по темпераменту, теперь было проверено на поле боя.
Остальные члены семьи не принимали активного участия в этих кампаниях. Жозеф с женой оставался в своем комфортабельном доме на улице де Рошер, а мадам Бонапарт проводила время, избавляясь от нежелательных поклонников на улице Верте. Люсьен, все еще будучи армейским интендантом, горевал по поводу неудовольствия брата его женитьбой на дочери содержателя гостиницы, и, снова вернувшись домой из Германии, развлекал свою красавицу жену и одного из ее кузенов, прилипшего к этой паре. Каролина изучала географию, рисование и этикет в заведении мадам Кампань в Сен-Жермен-ан-Лэ, а в соседнем ирландском колледже все, за исключением Жозефины, убеждали Жерома следовать примеру своего безупречного школьного товарища Эжена Богарне и зарабатывать премии, которые предлагал Патрик Макдермот за хорошее поведение и успехи в школе.
1796-й, год триумфов, оказался плохим годом для повседневных отношений в семействе Бонапарт – Богарне. В этом году у Каролины и Гортензии возникла резкая неприязнь друг к другу, а Жером, у которого уже сложилось мнение, что жизнь представляет собой устрицу, с презрением следил за успехами Эжена – естественная реакция отстающих учеников на тех, кто получает премии. Маленькая Гортензия, робкая девочка, всячески старалась завоевать дружбу Каролины. Ужасные испытания, через которые ей пришлось пройти во время Террора, превратили ее в нервного, чрезвычайно ранимого ребенка, и она видела в Каролине возможность соединения со своим внушительным отчимом, но ее попытки ничего не дали. Она рассматривала рисунки Каролины в надежде, что они получат премию, объясняя хихикавшим девчонкам, что Каролина в действительности не была столь отсталой, как выглядела, а просто имела пробелы в образовании из-за постоянных скитаний по стране. Но вместо благодарности за такие суждения Каролина распространялась о высокомерии своей маленькой родственницы, а когда получала упреки со стороны Гортензии, извинялась, заявляя, что была безрассудно влюблена в сотрудника штаба своего брата и хотела бы покинуть школу, чтобы разделить веселую жизнь братьев и сестер, которой они наслаждались в Париже. Она также обращала внимание на то, какой тон задавала в то время мать Гортензии, стремившаяся выжать все возможное из своего положения «нашей дамы побед». Всему Парижу было известно, что удивительный маленький генерал был безнадежно влюблен в свою элегантную жену и каждый день писал ей, объясняясь в самой невероятной привязанности. Те же, кто знал Жозефину, догадывались, что большинство из таких писем оставалось без ответа, так как день Жозефины был слишком загружен празднествами, приемами, выездами, знакомствами и флиртом, чтобы тратить время на написание хотя бы нескольких строк своему сгоравшему от любви мужу. Ее безразличие к нему и, что еще более важно, ее дикая расточительность не прошли незамеченными для клана Бонапартов. Жозеф сетовал на ее повседневные визиты к портным и наиболее дорогим парижским ювелирам, а мадам Летиция, которая могла олицетворять своей непорочной жизнью пример жены и матери, хмурилась при упоминании имени аристократической жены Наполеона. Она слышала, что в семье Богарне за несколько лет до того, как гильотина сделала Жозефину вдовой, имел место публичный скандал и что Гортензия появилась на свет в результате краткого примирения между мужем и женой. Уже одно это было достаточно плохо, но затем последовало и нечто худшее, так как пошли слухи, что в ожидании гильотины в Кармелитской тюрьме Жозефина стала любовницей генерала Гоша. После этого возникла ее связь со сластолюбивым Баррасом, который, устав от нее, передал Жозефину Наполеону. Это была удручающая рекомендация для матери, которая родила тринадцать детей за двадцать лет замужней жизни, и никогда, ни до, ни после этого, не улыбнулась другому мужчине. Обсуждая Креолку, как они ее называли, члены семьи Бонапарта забывали свои личные ревности и распри, полагая, что что-то нужно предпринять со столь смехотворным браком. Но при этом они сознавали, что в тот момент очень немногое могли бы сделать, хотя весь Париж подшучивал над безрассудной страстью Наполеона. Рано или поздно это лихорадочное увлечение должно было поостыть, и тогда, возможно, часть денег, которые Жозефина выбрасывала на одежды, драгоценности, мебель и ссуды для своих друзей, могла бы быть перенаправлена в семейные каналы.
Возможно, именно потребность в сплочении семейных рядов побудила мадам Летицию, добродушного Жозефа и даже двух старших дочерей отзывчиво отнестись к жене Люсьена. Когда Наполеон впервые услышал о браке Люсьена, он впал в ярость и заявил, что ни за что не примет Кристину и не станет разговаривать с Люсьеном, пока тот не отстранится от нее. В отсутствие Наполеона Люсьену, однако, удалось убедить остальных членов семьи принять Кристину как добросовестную дочь и невестку, и вероятно, личное очарование Кристины сыграло при этом большую роль, чем открытое неповиновение Люсьена решению своего брата. Некоторое время эта пара жила в Париже то с Жозефом, то с Летицией и девочками, и главной озабоченноетью в семье было тогда раннее развитие молодого Жерома и трудность выбора двух подходящих поклонников из людей, толпившихся вокруг Элизы и Полины. Полина оказалась особенно сложной по характеру, и иногда Летиции даже казалось, что у девочек совершенно отсутствует чувство морали. Было очевидно, что их следует поскорее выдать замуж. Это была проблема, которая могла быть разрешена, как только Наполеон послал бы за семьей, чтобы разделить с нею свой триумф. Но в отношении Жерома, все еще остававшегося в школе, не намечалось легкого решения, поскольку мальчик обладал таким очарованием, что все баловали его, включая и Жозефину.
Жером проводил свои школьные каникулы в Париже, болтаясь между домами своей матери, старшего брата и домом своей невестки на улице Шантерен, и именно в этом последнем месте он получал максимальную свободу, так как Жозефина рассчитывала на прорыв в единстве семьи, и возможность связи между Жеромом и своей дочерью Гортензией уже возникала в ее уме. Раннее развитие Жерома выражалось в том, что у него, как говорили, возникали романтические привязанности еще во время пребывания в колледже Жюильи в возрасте четырнадцати лет. Правда это или нет, но по крайней мере известно, что он разбазаривал кредиты своего брата и наделал долгов, которые оплачивались Жозефиной.
Между тем в Италии успех следовал за успехом, и прибытие в Париж захваченных боевых знамен становилось повседневным явлением. К концу года последовали вызовы, которых все так ждали, и старший Бонапарт отправился в Милан. Жозефина уже уехала туда, повинуясь настоятельным требованиям своего сверхчувствительного мужа.
И там, в придворной атмосфере, налет великолепия коснулся каждого члена маленькой группы, которая за три года до этого без всякого багажа высадилась в Тулоне. Жозеф, теперь уже опытный администратор двадцати восьми лет, человек с некоторыми подлинными способностями дипломата, получил шанс увидеть, чего он мог бы достичь в Парме и Риме. Люсьен утвердился в качестве политического деятеля и направился в Совет пятисот, где за пять лет заслужил высокую оценку и стал президентом, как раз в то время, когда его брат отчаянно нуждался во влиятельном политическом союзнике. Луи оставался в армии с гарантией быстрого продвижения по службе, не только потому, что в то время он был любимым братом главнокомандующего, но и потому, что хорошо показал себя как военнослужащий. Затем с некоторым удовольствием Наполеон обратился к поискам подходящих мужей для двух старших девочек.
Наполеон, который председательствовал на семейных советах в Монтебелло, как человек совершенно отличался от захудалого бригадира, который делал все, что было в его силах, для семьи после Тулона, а также от командира, который за несколько месяцев до этого отправился в Италию и которому еще предстояло проложить свой путь в этом мире. Почти каждый наблюдатель, близкий к нему весной и летом 1796 года, отмечает огромную перемену, которая произошла с ним после победы при Арколе, где он едва не расстался с жизнью. Эта перемена проявлялась и в манере обращаться к подчиненным, и в возросшем понимании основных проблем на поле боя и в залах заседаний, и во вдумчивости, которая иногда настолько смягчала выражение его лица, что посторонний наблюдатель мог бы принять ее за простую любезность. После Арколы он совершенно откровенно говорил о своей «звезде», об определенности, с которой мог бы уточнять предстоящие события, и те, кто был ближе к нему, люди вроде Жозефа и стремительно продвигавшихся военных вроде Жюно и Мюрата, стали сдержаннее обращаться к нему, их поклонение уже окрашивалось трепетом. Это было не только результатом одержанных на поле боя побед, ведь они понимали и то, что некоторые победы были недалеки от катастрофы. Скорее все это вызывалось чем-то присущим самому этому человеку, духом его чрезвычайной уверенности, который он проявлял с такой скромностью, будто обретенные им достижения вскорости будут заслонены намного более внушительными результатами. И нигде подобное достоинство и властность не проявлялись столь явно, как в отношениях с его семьей. Глубоко погруженный в дело укрепления своих побед, в перестройку Северной Италии, в наблюдение за людьми, которые одержали эти победы, и в просмотр массы корреспонденций, он все же находил время для семьи, тщательно рассматривая назначения Жозефа как дипломата, будущее Люсьена как политического деятеля и даже образование Жерома. Но больше всего он был озабочен будущим девочек – за какого рода людей им следует выходить замуж и в каких сферах они смогут лучше всего проявить себя в качестве жен. Глубоко любящий свою жену, он был склонен отдавать предпочтение бракам по любви, хотя только матери удавалось смягчать его гнев в отношении брака Люсьена. Там в Монтебелло он был погружен в государственные дела, и едва ли какая-нибудь деталь ускользала от его внимания, но теперь, как и позднее, его самые сокровенные мысли отводились семье. Его мать, братья и сестры, сознавая это в течение многих лет, довольствовались ожиданием его решений и с готовностью воспринимали их.
Среди поклонников Элизы был адмирал Тругут, прекрасный моряк и подходящая пара, но у мадам Бонапарт было предубеждение к морю, ставшее очевидным несколько позднее, когда начались разговоры о вступлении Наполеона в военно-морскую академию. По этой причине, если и не по какой-либо другой, она была против Тругута и благосклонно относилась к сватовству земляка-корсиканца Фелиса Паскаля Бач-чиоки, которого предпочитала сама Элиза. Заглядывая в будущее и размышляя над кандидатурами некоторых из превосходных партнеров, обеспеченных Наполеоном для младших детей и для относительно дальних родственников, представляется странным, что Наполеон должен был одобрить этот брак. Ведь большинство из его штабных офицеров сочли бы за счастье вступить в такой семейный круг, а Баччиоки, всего лишь майор пехоты, был неряшлив, скучен и бесперспективен; тяжелые черты его лица являлись признаками нудного склада ума. Была и еще одна причина, по которой он должен был быть скоро отвергнут в пользу более подходящего мужа. Он был в близком родстве с семьей Борго на Корсике, а Борго одно время враждовали с Бонапартами. Возможно, что такой брак мог бы покончить с враждой, но она тянулась и в последующие двадцать лет, так как один из родственников Баччиоки выделялся на службе у нескольких европейских правительств, известных своей ненавистью к клану Бонапартов.
Вопреки всему этому и несомненно полагая, что упрямая Элиза может предпринять что-нибудь необычное, Наполеон одобрил намечавшуюся свадьбу, которая состоялась во дворце Монтебелло 1 мая 1797 года. Элиза принесла своему мужу приданое в 30 000 франков. Оно не было, как предполагалось, частью награбленного в Ламбардии, а составляло ее долю в собственности Бонапартов на Корсике, недавно возвращенной от паолистов. Спустя шесть недель Полина также вышла замуж. Менее чем за три года состоялось пять свадеб Бонапартов.
Выбор мужа для Полины представлял некоторые трудности. Недавно у нее была любовная связь с известным политиком по имени Фрерон, и в Париже ходили слухи, будто у нее уже полдюжины любовников, включая и ее брата, Наполеона. Эти слухи начались с легкомысленного замечания самой Полины, которая, как говорили, заявляла: «У меня прекрасные отношения с моим братом, и я дважды спала с ним». Поскольку Полина часто делала скандальные замечания такого рода и шла по жизни, шокируя друзей и родственников комментариями, смущавшими всех, кто мог их слышать, вряд ли стоит верить этому заявлению, особенно в свете того факта, что Наполеон также обвинялся в кровосмесительных связях со своей младшей сестрой, Каролиной. Не вызывает, однако, сомнений, что Полина утратила девственность в раннем возрасте. Мунье, секретарь Бонапарта, заявляет, что он был одним из пяти любовников Полины, которых она принимала в одно и то же время под одной крышей, и именно тогда, или позднее, она услаждала маршала Макдональда и генерала Монфолона, который сопровождал Наполеона на остров Святой Елены. Ее последующая связь с Макдональдом переросла в скандал на всю империю. Рассказывали, что пара эта заперлась в одном из апартаментов на три дня, причем пища и выпивка посылались им через определенные промежутки времени. Но ко дню своей свадьбы Полина уже горячо любила Фрерона, хорошо известного якобинца, репутация которого как террориста настроила Наполеона против такого брака и побудила его выдвинуть замену в виде генерала Леклерка. Мать Полины, хорошо знавшая об утрате добродетели ее дочерью, особенно стремилась к тому, чтобы та была выдана замуж как можно скорее, и конечно же передала свои пожелания Наполеону. Пытаясь использовать сестру для продвижения своих политических интересов, Наполеон незамедлительно предложил ее старейшему другу Мармону, который вежливо отказался от такой чести. Пристальный взгляд на характер этого человека помогает понять, почему он отклонил шанс с помощью женитьбы войти в семью Бонапарт. Огюст Фредерик Мармон был исключительно хитрым, расчетливым офицером, который сумел оценить Наполеона еще в их бытность кадетами и оказал ему свое гостеприимство, когда тот нуждался в бесплатном жилье и регулярном питании. С тех пор они были неразлучны и оставались такими до тех пор, пока Мармон не стал предателем и не заслужил презрения каждого бонапартиста во Франции. Он был последним из выживших маршалов, и одно это выделяет его из заключительной суеты событий и характеров. Ему нетрудно было распознать, какого рода женой могла бы оказаться Полина, и он с радостью пожертвовал ее другому заслуженному офицеру, генералу Виктору Эммануэлю Леклерку, который имел высокую репутацию среди ветеранов армии Италии.
Они поженились в Милане 14 июня, и свадьба была отпразднована с помпой, совершенно отсутствовавшей при небольшой, скромной церемонии женитьбы Наполеона на Жозефине за пятнадцать месяцев до этого. Полина вначале была предана своему мужу, но прошло немного времени, и Леклерк оказался перед вынужденным выбором: либо развод, который повредил бы его карьере, либо перспектива делить Полину с другими мужчинами. Уже в семнадцать лет красивая корсиканская девушка приобрела репутацию ветреницы. Через два года после свадьбы она многими рассматривалась как нимфоманка.
Между тем собственный брак Наполеона переживал трудности. Жозефина, которая не скрывала той скуки, которую в ней вызывала страсть Наполеона, начала флиртовать с разбитным молодым человеком по имени Ипполит Шарль. У Ипполита было все то, чего не было у Наполеона: красота, атлетичность и репутация остряка и весельчака. Семья усмотрела в этом несоответствии возможность, которую следовало бы принять во внимание, и, не теряя времени, пыталась посвятить главнокомандующего во все детали. Наполеон, однако, был все еще слишком влюблен в свою жену, чтобы поддаваться слухам, и быстро справился с ситуацией, отослав своего соперника в Париж. Бонапарты были крайне огорчены провалом своей первой попытки обезвредить Креолку, но они не теряли надежды. Ипполит Шарль был той картой, которую можно держать в рукаве, и мы еще услышим о нем в ближайшем будущем.
Когда двух девушек отдали замуж, Жозеф устремился к обещанной карьере, Луи продвигался в армии, Люсьен был более или менее прощен, а двое младших детей находились в хороших школах. Наполеон теперь обратился к делу заключения мира с Австрией и укрепления своих позиций в качестве первого военачальника в Республике, занятого переговорами. Монтебелло был третьей вехой на пути продвижения семьи Бонапарт к тронам. Ранее был Тулон, вендемьер и, наконец, Италия. Отныне больше не было ложных рассветов и никаких ожиданий в разрозненных маленьких группах, что что-то изменится к лучшему. Они добились успеха, и все, за исключением Летиции, считали будущее обеспеченным. От Жозефа в Париже до Жерома в школе Жюильи все с уверенностью смотрели вперед. У них был защитник и кормилец, намного превосходящий человека, который назойливо домогался помощи своим детям, ибо, хотя путешествия Карло Буонапарте иногда и приносили результаты, подобный путь второго его сына вел не к синекуре, а к пещере Аладдина. Человек, которому досталась отцовская мантия, будто раздвигал свою ответственность. В этом отношении, как и в других, он оказался уникальным членом семьи.
Книга вторая
Переселенцы
Глава 4
Я устал от славы в двадцать девять лет…
Из письма Наполеона к Жозефу,Египет, 1799 год
Прилив накатывался все сильнее, но все же еще не было того натиска, который разливался повсюду. И там, и здесь еще оставались скалистые острова сопротивления, разрозненные и не вполне признаваемые семьей, наслаждавшейся услугами своего лоцмана, но все же каждое препятствие могло разрушить судно, если пробираться к нему, не проявляя терпения.
Францию теперь контролировала группа из пяти директоров, состоявшая из одного оппортуниста, одного теоретика и трех ничтожеств. Никто из них не стал бы добровольно уступать власть молодому человеку двадцати семи лет. Существовали еще и прежние республиканцы, люди вроде Ожеро и Журдана, которые стали бы сопротивляться любой попытке установления диктатуры, и был еще Моро, чья слава как генерала была почти равной наполеоновской. Мелькали также и выдвиженцы, группировавшиеся вокруг Бернадотта, который женился на прежней возлюбленной Наполеона Дезире Клари и поощрялся ею к сопротивлению амбициям Наполеона. Ни одна из этих оппозиционных групп не склонялась к объединению усилий, но если бы это произошло, всякое могло бы случиться, и Бонапарты могли оказаться не у дел.
Наполеон вернулся домой из Италии 5 декабря 1797 года, и скромность его поведения при появлении на улицах столицы привела в замешательство его противников и вызвала уныние у наиболее нетерпеливых сторонников. Некоторые полагали, что ему следовало бы сразу же захватить контроль над ситуацией, используя свой триумф, и пробраться к власти при помощи голосования населения. Но безошибочный политический инстинкт побудил Наполеона к воздержанию. Он сознавал, что время еще не пришло и что успех такого переворота нельзя гарантировать. У него было глубокое недоверие к настроениям толпы, и он предпочитал прийти к власти конституционным путем. Наполеон был приветлив со всеми, и когда Директория предложила, чтобы он взял на себя командование армией на севере и подготовил вторжение в Англию, он отправился в Па-де-Кале, инспектировал там гавани и суда, тщательно взвешивая все шансы, и пришел к выводу, что такое намерение не имело перспективы, пока Британия господствовала на море. Вместо этого его мысли обратились к Египту, и члены Директории, стремившиеся избавиться от столь опасного человека, поощряли его к этой затее. К весне 1798 года планы военной кампании уже продвинулись далеко. Сорок тысяч человек собрались в Тулоне и близлежавших портах с целью перехитрить Нельсона, который контролировал Средиземное море, и высадиться в Египте, чтобы нарушить торговлю Англии с Востоком. Это был опрометчивый план, но он захватил и удерживал воображение Наполеона. Юношеская мечта стать вторым Александром никогда не покидала его.
До новой поездки на юг в лесу под Парижем был устроен пикник. Наполеон и его жена заехали в заведение мадам Кампань и забрали Каролину, Гортензию и миловидную родственницу Жозефины Эмили де Богарне, которая тоже была ученицей этой школы. Генерала в тот день сопровождал Лавалетт, один из энергичных молодых людей, которыми он начал себя окружать. Этот военный принялся ухаживать за Эмили, отнесшейся к нему с безразличием. Такой пикник как раз и был организован с целью познакомить этих двух молодых людей, и тот факт, что подобная цель была достигнута, имел большие последствия в будущем. Вскоре после своего возвращения из Италии Луи Бонапарт посетил заведение мадам Кампань, чтобы повидать Каролину, и там он влюбился в темноволосую стройную Эмили де Богарне, чьи аристократические родители не только разошлись, но и оформили развод, и чья мать вновь вышла замуж, выбрав себе цветного партнера. Услышав об увлечении Луи, преисполненный решимости не допустить, чтобы тот подражал безрассудному поведению Люсьена, Наполеон взял дело в свои руки. Он напрямую заявил своему адъютанту Лавалетту, чтобы тот безотлагательно женился и что его главнокомандующий обеспечит ему невесту. Лавалетт протестовал, утверждая, что у него нет на это денег и что он должен на две недели отправиться в Египет, где вполне может погибнуть во время военных действий. Наполеон согласился, что такая возможность вполне вероятна, но пояснил, что он сам предоставит необходимые деньги и что государство выплачивает пенсион вдовам солдат, убитых на поле боя. Он добавил, что Лавалетт вполне мог бы жениться в течение недели и что молодые должны зачать детей, «поскольку без них жизнь не имеет никакого смысла». К счастью для Лавалетта, выбранная для него невеста была привлекательной девушкой, и свадьба состоялась через семь дней. Спустя несколько лет взаимная привязанность этой пары превратилась в легенду, которая распространилась в Европе, после того как Эмили удалось устроить для своего мужа эффектный побег из тюрьмы в ночь накануне того дня, когда он должен был быть расстрелян за участие в «Ста днях».
Луи пришел в ярость, увидев, что избранная им девушка оказалась недоступной ему. Сомнительно, смог ли он когда-либо простить своему брату его непосредственный вклад в организацию этого бракосочетания. Гортензия Богарне, которой выпало несчастье выйти замуж за этого замкнутого, подавленного Бонапарта, заявляла, что Эмили отвечала взаимностью на любовь Луи, и если это правда, то такого рода случай до некоторой степени объясняет жалкий провал ее собственного брака, а также и дальнейшие взаимоотношения между братьями.
Жозефина сопровождала своего мужа вплоть до Тулона, чтобы посмотреть, как он скроется на парусах, а затем с облегчением вернулась в свой возлюбленный Париж и купила красивое поместье под Мальмезоном. Там она и осталась, чтобы иметь возможность наслаждаться своим любимым садоводством и с неистовой страстью отдаваться неотразимому Ипполиту Шарлю. Не прошло и нескольких недель, как весь Париж убедился в том, что он был ее любовником.
Жозеф, вернувшись из Рима, занялся укреплением своих позиций в политических кругах. Он и его простая, приятная жена Жюли купили великолепное поместье под Мортфонтеном и использовали свой дом как место для собраний бонапартистов. Иногда Жером отправлялся туда, чтобы прослушать умеренное поучение относительно своей расточительности и о том, что его отчаявшиеся наставники называли «взбалмошностью и необыкновенным пристрастием к показухе». Жером всегда был готов прослушать лекцию, если в конце ее он мог одолжить у своего воспитателя несколько тысяч франков и урегулировать некоторые из наиболее неотложных долгов. Для такого рода маневров он расположился очень удачно. Если Жозеф и Жюли подводили его, он обращался к своей матери, а если Летиция не была расположена к щедрости, он всегда мог направиться к Люсьену или к одной из своих замужних сестер. В крайнем случае он мог выпросить заем у Жозефины. Что касается нуждавшихся друзей, то у Жерома не было особых любимчиков.
Для такого образа жизни, по его мнению, были все оправдания. Парень испытывал острое личное разочарование, так как надеялся, что брат зачислит его в армию Египта и предоставит возможность разделить славу завоевателя. Ему все еще было только четырнадцать лет, но многие из юношей его возраста зачислялись в качестве подносчиков пороха при военных моряках, сопровождавших экспедицию, и даже Эжен Богарне, образцовый ученик, покинул школу, чтобы служить сотрудником штаба. Наполеон, однако, ничего не хотел слышать о таком проекте. Жерому было сказано, чтобы он забыл о нем и занимался своим обучением. Он получил премию по географии, но этого было мало, чтобы как-то отличиться за два года учебы в лучшем колледже страны.
Люсьен же теперь внушительно продвигался вперед в качестве законодателя. Как единственный член семьи, способный произносить яркие и убедительные речи, он мог заручиться поддержкой профессиональных политиков. В Совете пятисот его репутация возрастала с каждым годом, и когда восемнадцать месяцев спустя его брат вернулся из Египта, Люсьен уже стал министром внутренних дел. Вскоре семья была ему почти столь же обязана, как и его старшему брату.
Луи сопровождал Наполеона в его экспедиции, но через шесть месяцев был отправлен домой как инвалид. Говорили, что в то время он подхватил сифилис. И его не было среди других итальянских ветеранов, когда французская армия, пересекавшая пустыню, была задержана под стенами Аккры и снова вернулась назад, чтобы сбросить турок в море под Абукиром. Пессимизм Луи уже стал всем очевиден. Он больше никогда не смог приобрести силу и жизнерадостность других Бонапартов, и вне зависимости от того, страдал он или нет от венерического заболевания, суровые испытания итальянской кампании оставили на нем свои отметины.
Элиза находила своего мужа Фелиса чрезвычайно скучным, и ее разочарование проявлялось в склонности к сплетням: иногда о любовных приключениях ее сестры Полины, но гораздо чаще относительно скандального поведения Жозефины в Мальмезоне. Имея репутацию женщины интеллектуальной, с превосходным литературным и артистическим вкусом, она не обладала достаточным темпераментом, чтобы наслаждаться славной судьбой Бонапарта. Когда она не интриговала против своей ненавистной невестки, она председательствовала в салонах писателей и художников. Жозефа она рассматривала как временного главу семейства, хорошо информированного о том, что происходило в Мальмезоне, но хотя неприязнь между Бонапартами и Жозефиной обсуждалась в каждой гостиной Парижа, между ними пока не было открытого разрыва, а всего лишь война инсинуаций. К примеру, Элиза разглагольствовала по поводу неспособности Жозефины произвести на свет наследника. «Это, возможно, вина Наполеона», – жаловалась Жозефина, на что Элиза отвечала: «Ах, сестра, я знаю, что у тебя двое детей, но, в конце концов, ты тогда была молода!»
Скандал в Мальмезоне вскоре достиг таких размеров, что Жозефа убедили сообщить соответствующие факты Наполеону. Его письмо пересекло жестокую блокаду англичан, и генерал Жюно донес новости до своего шефа. Бурьен, главный секретарь Наполеона, оставил трогательное описание того, как главнокомандующий воспринял этот удар. Он видел, что Наполеон взволнованно ходил то сюда, то туда со своим другом Жюно, и так описывал эту сцену: «Было что-то конвульсивное в его движениях и дикое в его взглядах, несколько раз он ударял себя по голове и говорил мне: «Если ты предан мне, то должен был рассказать все то, что я только что услышал от Жюно! Это подлинный друг… Жозефина!.. А я в шести тысячах лье от нее… и предать меня таким образом! Будь они прокляты! Я уничтожу эту свору ничтожных мальчишек и хлыщей! А что касается развода с ней, то да, нужен гласный, публичный развод!» Все выглядело так, будто письмо Жозефа принесет желаемый результат.
Но не одна лишь неверность беспокоила Бонапартов, ибо только строгая Летиция рассматривала брачные узы как взаимообязывающие. Больше всего их тревожила ужасная расточительность Жозефины, и каждый день Элиза возвращалась домой, возмущаясь рассказами о безудержных закупках и кутежах Креолки. Они решили, что развод должен последовать за возвращением Наполеона.
