Читать книгу: «Их жизнь. В краю голубых озёр. Книги первая и вторая», страница 7

ЧАСТЬ 11

Мара после той страшной ночи неделю прожила у Ванагов. С неё не спускали глаз. Арнольд, после того, как командир «ястребков» побывал у них в доме, осмотрел всё, оформил необходимые бумаги, а Дубра их подписал, трупы «лесных братьев» увезли, вынес во двор, свалил в кучу и спалил кровати, на которых спали бандиты перед своей смертью, потом привёз из Дагды священника, который освятил их дом, долго молился об изгнании с помощью Господа нечистой силы.

Затем Дубра сколотил две широкие скамейки, Франя сшила новые чехлы для матрацов, а Арнольд набил их свежим сеном, застелили новые простыни, положили другие подушки и одеяла, только после этого привели в дом Мару. Она безвылазно сидела дома, не произнося ни слова. Родители стали бояться, не ослабела ли их дочь умом. Когда Франя ей что-либо говорила, Мара тупо смотрела на неё пустыми, без всякой мысли, глазами и молча отворачивалась от матери. На её светлых, с желтизной, волосах отчётливо проступили у висков седые пряди…

Так прошёл месяц. Постепенно она оттаивала, изредка перебрасывалась с родителями несколькими словами, но ещё ни разу они не видели на её лице улыбку. Голову председателя густо припудрило сединой, он сильно постарел, глубокие морщины избороздили его лицо. Колхозники беспрекословно выполняли все его распоряжения, он часто ловил на себе их сочувственные взгляды, и ни разу не заметил усмешки на их лицах или злой сплетни в свой адрес.

Однажды вечером, он не выдержал, подошёл к дочери, взял её за плечи, долго всматривался в её глаза, потом тихо, с болью, сказал: – Мара, доченька, ну нельзя же так! Нельзя весь век сиднем сидеть дома, пойми! Иди к людям, не бойся их, они – всё-всё понимают… У Мары сморщилось лицо от нахлынувших слёз, она качнулась и упала отцу на грудь.

– Не могу я, папа, не могу, пойми и ты меня… Мне надо уехать, слышишь? Мне страшно, каждую ночь, я почти не сплю, в темноте их рожи мерещатся… Я здесь с ума сойду…

Дубра долго думал, молча поглаживая дочь по спине ладонью: – Ну что ж… пусть будет по-твоему, доченька, раз такое дело, поезжай, может, вдали от нас тебе легче будет, скорее забудется, всё… это… На следующий день он отвёз дочь в Даугавпилс, к своей двоюродной сестре, потерявшей на войне, и мужа, и сына. Тэкла, невысокая и худенькая женщина с моложавым улыбчивым лицом, была несказанно рада племяннице.

– Вот и хорошо! Вот и слава Богу! – Говорила она, хлопоча на кухне. – Я теперь хоть не одна буду. А то такая тоска, другой раз, забирает, хоть вой в одиночку, как волк. А ты теперь у меня заместо дочки будешь! – На следующий день Дубра попрощался с женщинами и уехал домой.

Мара устроилась работать на небольшую мебельную фабрику, благо, та была невдалеке от её нового дома. Месяц она проработала ученицей в цехе полировки мебели и довольно быстро освоила свою специальность. В этом цехе работали пожилые женщины. Они занимались полировкой фанерованной мебели, покраской табуреток, кухонных столов, прочей мебели, оконных и дверных блоков и т. д. Женщины пытались сойтись с нею поближе, побольше разузнать о её прошлой жизни. Мара отмалчивалась в ответ, или отвечала так, что её ответы ничего не проясняли. Это было странно.

Молодая, красивая, статная девушка, а за целый день не увидишь на её лице улыбки, не услышишь такого естественного в её возрасте смеха… Наконец, они решили, что в её жизни произошла какая-то трагедия, или у неё вообще такой нелюдимый характер, или она просто умом не богата… Работала она старательно, без отдыха, была в работе неутомима и прилежна. Вскоре в полировку стали частенько заглядывать молодые, неженатые столяры. Они заходили туда, вроде по какому-то делу, или мимоходом, пытались заговорить с Марой, шутить, поближе познакомиться с нею. Их попытки были безуспешными. Она молча, холодно, смотрела на них и отворачивалась.

– Какая бука! Странно, такая молоденькая, красивая, и такая суровая, – сказал своему дружку Янке Артур, высокий, смуглый парень с чёрными вьющимися волосами, после того, как они пытались разговорить Мару, заскочив в полировку.

– Подумаешь, строит из себя принцессу! – Беззаботно ответил Янка, невысокий крепыш с льняными волосами. – Цену себе набивает!

– И, всё-таки, странно! – Задумчиво проговорил Артур. – Пойдём работать, а то от начальства попадёт… Он склеивал стулья, вспоминая, время от времени, её строгие зеленоватые глаза на бледном лице и сурово сжатые губы, так ни разу и не улыбнувшиеся в ответ на их отчаянные шутки…

Светлана очень долго лежала ночью без сна, смотрела широко открытыми глазами в темноту, по щекам текли слёзы, она не замечала их, не вытирала, они всё текли и текли… Сердце готово было разорваться от боли и от отчаяния. Володя, её Володя, которого она так любила, оказался невероятным подлецом и обманщиком… Светлана вспоминала их встречи, его горевшие лаской глаза, когда он смотрел на неё, его удивительно нежные руки, когда он обнимал и ласкал её…

«Боже мой! Какая подлость! – Думала она, кусая губы. – Какая ужасная подлость! Что же мне делать? Что?» – За окном бесилась вьюга, лепила снегом в окна, жалобно скрипела старая калитка. Рядышком тихонько посапывала Мила, она пригрелась на тёплых кирпичах печки и очень быстро уснула. «Бедная ты моя девочка, нет у тебя больше папки, а ты спишь, не догадываешься об этом! – Думала Светлана, еле слышно гладя её по хрупким плечикам. – Господи, хоть бы не заболела после такой дороги!»

Под сердцем у неё слабо ворохнулась новая жизнь, напоминая о себе. Новый взрыв отчаяния охватил её, она застонала, зажимая рот рукой. – «Брошенная мать двоих детей… Брошенная! Брошенная!» – Билась в голове мысль. Она вспомнила, что и уехать-то назад не может, потому что денег почти не осталось. И ехать некуда, от их дома в Ашхабаде остались одни развалины, родители – в братской могиле. Единственный выход из положения – это ехать в Пятигорск, к брату, правда у него – только двухкомнатная квартира, но, на первое время, угол будет. а дальше – посмотрим. Хуже всего, что нет денег. Светлане была противна мысль просить денег у Владислава. У кого угодно, но только не у него! Об этом она думала, уже засыпая. Сильная усталость и теплота русской печки победили отчаяние…

Проснулась она от громкого плача Марии. Голова была страшно тяжёлой, болели глаза, будто в них сыпанули горсть песка. Светлана слезла с печи, подошла к плачущей Марии, молча села рядом, долго смотрела на её вздрагивающие плечи, потом тихо сказала:

– Простите меня… что так получилось… Я не знала, что у него другая семья. Он ни разу не сказал об этом, никогда, ни слова! – Мария подняла голову, посмотрела Светлане в глаза:

– Это на него похоже, он и мне про вас ничего не говорил… Тоже, ни слова…

– Вы не беспокойтесь, я скоро уеду, – торопливо проговорила Светлана и, вдруг, замялась, покраснев. – Вот… только… денег у меня почти не осталось… Не знаю, что делать, у кого одолжить…

– Придёт… кормилец… домой, вот пусть и решает, что делать! – Зло сказала Мария, вспомнив, как тихо прикрыл дверь за собой Владислав, уходя утром.

Метель стихла. Прояснилось небо. Выглянуло солнце. Оно висело низко над горизонтом бледным холодным шаром, навевая тоску. Владислав брёл домой, медленно переставляя ноги, как на казнь. Более противного дня у него в жизни, наверное, не было. «Допрыгался, доигрался, сволочь! – Зло ругал он самого себя. – Что теперь делать? Оставаться? Уезжать? Захочет ли ещё Света жить-то со мной?» – Он прекрасно знал её гордый характер, знал с детства, когда ещё мальчишкой, дружил с нею в свои приезды в Ашхабад. «А Мария, сыновья? Как их бросить? Это ж, мои сыновья! А Мила не моя дочь? И ещё ребёнок у Светы будет… – Владислав даже застонал от этих мыслей. – Хоть голову в петлю суй… Допрыгался, гад, допрыгался!»

Солнце спряталось. День угасал. Темнело. Вот и их хата. Тускло светилось оконце от света керосиновой лампы. Владислав подошёл к входной двери и остановился, не в силах открыть дверь, дрожали руки, ноги будто онемели. Владислав посмотрел на свои вздрагивающие пальцы и усмехнулся, подумав: – Будто кур воровал! Эх, была-ни была!» – Он толкнул дверь и вошёл в хату. Глаза женщин впились в него. Владислав обвёл всех взглядом.

– Добрый вечер! – сказал тихо, опуская голову. В ответ – молчание. Мария готовила ужин. Светлана сидела на лавке и покачивала ребёнка на коленях. Глаза у обеих женщин были красные и опухшие.

«Ревели целый день», – сделал вывод он.

Мария несколько раз коротко взглядывала на него, собираясь с духом, громко и сильно билось сердце.

– Что ты думаешь делать дальше, Владислав? – Вздрагивающим голосом спросила Мария.

– Не знаю, – буркнул в ответ он, пожав плечами.

– А кто знать будет за тебя? – Взвинтила тон Мария. – Я, что ли? – Светлана вздрогнула и побледнела. «Ещё из дома попросит.» – Тоскливо подумала она.

– Не кричи, пожалуйста, – попросил Владислав. -И без этого тошно…

– Тошно ему! Зато нам – сладко! – Не выдержала Мария.

– Перестань, я сказал! – Владислав посмотрел на Марию такими глазами, что она сразу замолчала, только нож быстрее задвигался, очищая картофелину. Она, в сердцах, швырнула её в воду, обдав себе лицо и грудь брызгами.

– У Светланы нет денег на обратную дорогу, понял? – Сказала Мария, вытираясь полотенцем. – Нет, нет, не подумайте, ради Бога, что я вас гоню, но, надо же что-то делать! – Торопливо добавила она, заметив испуганный взгляд Светланы.

– И за себя решай, хочешь, оставайся, хочешь, уезжай! Я силой тебя держать не собираюсь, жили два года без тебя, и дальше, как-нибудь, проживём! – У Марии задрожали губы и выступили на глазах слёзы.

«Хоть ты из дому беги!» – Тоскливо подумал он. На душе так было противно и гадко, что к горлу подступала тошнота.

Ужинали молча. Взгляды всех упирались в стол. «Хорошо ещё, что мама ушла, – подумала Мария.– Запилила бы совсем!» Сыновья молчком сидели рядышком на кровати.

Ночью Владислав долго не мог уснуть, лежал на спине, вытянув длинные ноги, чувствуя холод деревянного пола, перебирал в уме соседей, прикидывал, у кого можно одолжить денег на дорогу, не знал, как поступить самому. «Что же мне делать? Что?» – Билась в голове мысль. Получалось так, что обе они, и Мария, и Светлана, были одинаково дороги ему, каждая по-своему. Он любил невысокую, крепкую фигурку Марии, её большие синие глаза, особенно, когда в них светилась ласка… И Светлану он любил, как ни странно, и не знал, кого больше… Он любил её смуглое по-восточному лицо, тёмно-карие, как спелые вишни, глаза, и, такие же яркие, губы, её тонкую, гибкую, как лоза, фигуру.

«Что же мне делать-то, а?» – Подумал он опять и изо всех сил стиснул зубы, еле подавив в себе стон. Лежать на шубе было жёстко, тянуло холодом от пола. Так он и проворочался без сна до самого рассвета… Днём Владислав пытался одолжить у нескольких мужиков деньги, но получал отказы. Все говорили ему, что таких больших денег у них нет, да и откуда их взять-то при теперешней жизни… Владислав замучился совсем, пока доработал до вечера, душила злость на самого себя, на свою незадачливую жизнь, на то, что он совсем чужой для этих людей, даже денег боятся одолжить, не верят ему. Вечером он шёл домой, чувствуя, как при каждом шаге очень сильно ноет поясница от бесконечного шкурения брёвен. Кора от мороза намертво спаялась с брёвнами, шкурить было очень трудно и медленно. «Летом можно пять брёвен ошкурить за то время, как сейчас одно!» – подумал он и плюнул от злости. На душе было противно, до тошноты, он представил себе, как осуждающе взглянет на него Мария, как появится в её глазах презрение, когда она узнает, что денег он так и не достал. «Да ладно, и чёрт с ней, пусть думает, что хочет! Как будет, так и будет.» – Решил Владислав.

ЧАСТЬ 12

Ночь была тихая. Угрюмо темнели деревья. Светились звёзды на угольно- чёрном небе. Мороз небольшой, примерно-десятка. Скрипел снег под валенками. Мария подошла к хутору Алфреда Паулиня. Собаки ещё издали почувствовали её и заходились в лае. Открылась входная дверь и выглянул Паулинь, запахивая на груди полы полушубка. В руках у него светился фонарь «летучая мышь».

– Здравствуйте, дядя Алфред, – виновато сказала Мария. – Простите, что так рано вас беспокою. Я боялась, что уйдёте на работу, а там мне будет трудно найти вас…

– Да ладно, ничего, я уже встал, собирался на работу, – хрипло сказал Алфред и закашлялся, выплюнул мокроту. – Простыл где-то, чёрт подрал. – Добавил он.

– Дядя Алфред, одолжите мне деньги, пожалуйста, рублей 600…

– Сколько? – Удивлённо спросил он, поднимая повыше фонарь, чтобы разглядеть её лицо.

– Рублей 600, я верну… обещаю вам… правда, не сразу… не смогу…

– Это – большие деньги, – покачал головой Паулинь, – у самого на чёрный день ничего не останется. «У тебя да не останется! Куркуль чёртов!» – Подумала Мария.

– Дядя Алфред, пожалуйста, позарез надо! – Умоляюще сказала она.

– Ну, ладно, выручал я тебя ни раз, и ещё выручу, так и быть, как не помочь своим людям, как-нибудь проживём, – пробурчал он, в голосе явственно прозвучало недовольство.

– Ой, спасибо! Дядя Алфред! – Обрадованно воскликнула Мария, – я их вам обязательно верну! Не сомневайтесь!

– Да чего там… я тебе верю… Заходи в дом, что это я, на морозе держу, – спохватился Алфред. Мария вслед за ним вошла в избу, закрыла за собой дверь. Юзефа уже хлопотала у ярко горевшей русской печки, пекла блины.

– Доброе утро, тётя Юзефа! – Поздоровалась Мария.

– Доброе утро, соседка, – ответила Юзефа и улыбнулась. – Что в такую рань?

– Деньги пришла одолжить, очень надо, – смущённо ответила Мария.

– На вот, держи, – вернулся из комнаты Алфред, протягивая ей деньги.

– Спасибо вам! – Благодарно улыбнулась Мария, прижимая к груди сотенные банкноты и собираясь уходить.

– Куда ты, погрейся хоть, – предложила Юзефа.

– Нет, спасибо, я не замёрзла, идти тепло, – отказалась Мария. – Надо домой быстрей. До свидания!

– Я тебе посвечу. -Алфред взял фонарь, запахнул полушубок, толкнул дверь на улицу.

На востоке, едва заметно, бледнело небо. Лёгкий ветер взъерошил ветви елей, посыпался иней, и опять всё стихло. Равномерно скрипел снег под валенками. Мария напряжённо всматривалась в темноту, тропинка чуть-чуть темнела на более светлом фоне снега. Она остановилась, подняла вверх голову. Равнодушно светили звёзды. Чёрной стеной стояли высоченные ели. Она вспомнила угрюмое лицо Владислава, пришедшего вчера вечером, и его слова: – Денег не достал, все говорят, что у них нет такой суммы.

«Не верят ему, вот и не одалживают, – усмехнулась она грустно. – Что же дальше будет? Уедет, или останется? Уедет, и чёрт с ним! Проживём, как-нибудь, и без него! Не одна, мама со мной, два сына растут, помощники будут… Ничего, переживу и это!» – Решила Мария и вновь пошагала по тропинке.

Когда она подошла к хате, уже заметно рассвело, мороз усилился, начал потягивать колючий восточный ветер, ещё не сильный. Светилось окно на кухне, несколько раз промелькнула мамина тень.

«Мама, милая моя мама, – тепло подумала Мария, – что бы я без тебя делала?» Она вошла в избу, расстегнула пуговицы полушубка, устало размотала платок.

– Фу, жарко! – Сказала Мария. – Доброе утро, мама!

– Доброе утро, – буркнула мать с сердитым лицом, переворачивая блины на сковороде. Мария прошла в комнату. Светлана, уже одетая и причёсанная, сидела у стола и напряжённо смотрела на неё.

– Доброе утро, – тихо сказала Мария, подходя к ней. – Вот деньги, возьмите.

– Спасибо большое, Мария, – виновато улыбнулась Светлана и покраснела до слёз. – Я верну их вам, как только смогу…

– Ладно… чего там… – Сказала Мария.

– Теперь я могу уехать, – облегчённо сказала Светлана, смотревшая на Марию влажными глазами. «Какая красивая! – С лёгкой завистью подумала Мария, – не диво, что влюбился!» Она прошла в соседнюю комнату. Владислав всё ещё спал на полу, не в силах проснуться после предыдущей бессонной ночи и трудной работы.

– Владислав, вставай! – Растолкала его Мария. – Я достала деньги. Тебе надо пойти к председателю, попросить коня. Светлана хочет уехать.

– Да, я сейчас. – Владислав сел на полу, помотал головой, приходя в себя. Дети безмятежно спали. Мария поправила одеяло, накрыла их потеплее и замерла, всматриваясь в их лица. «Неужели уедет? – Опять с болью подумала она. – А если и не уедет… Что это за жизнь будет? Вряд ли я ему это смогу простить»…

Скрипел под полозьями снег, равномерно покачивался круп лошади, слепили глаза снежинки, щипало морозом щёки. Уже несколько часов Владислав вёз напряжённо молчавшую Светлану, согнувшуюся над укутанной в одеяло дочерью, искоса поглядывал на неё, подбирал слова оправдания и не мог их подобрать…

– Света, – робко заговорил он и закашлялся, – сможешь ты меня простить? Светлана молчала, враждебно отворачивалась от него.

– Света… Я понимаю, что подлец, что нет мне оправдания, но… тогда… там… в Ашхабаде, когда я впервые увидел тебя… после стольких лет разлуки… Я – ослеп… Ты стала такой… красивой… Я, ведь, до войны, знал тебя ещё девочкой… А тут – взрослая девушка… Такая красавица… И когда я увидел, как ты обрадовалась мне, какие у тебя стали счастливые глаза, когда ты сказала, что ждала меня все эти годы… Я не смог! – Вырвалось у него с глубокой болью: – Понимаешь? Не смог! Признаться тебе… что женат! Потом я ненавидел себя за это… За трусость! А признаться – не смог! Прости! Ради Бога! – Выкрикнул он.

– Не надо! Не хочу слушать!.. Ни к чему это всё… теперь… Я тебя презираю… Ты и от меня сбежал, как последний трус! Сказал, что к маме в гости съездишь… И не вернулся!

– Да, я испугался, у меня получилась большая растрата на работе… Я сам не знаю, как она получилась… Может, подстроил кто… Я думал – посадят… И, вот…

– Удрал… Смылся! – С презрением закончила за него Светлана. – Пожалуйста, не надо больше, не хочу… не хочу! Замолчи!

К железнодорожной станции они подъехали, когда уже стемнело. Владислав подержал Милочку на руках, пока Светлана купила билет, поцеловал девочку на прощание, прошептав ей: – Прости меня, доченька! И ты меня прости, Света, если сможешь! – Пробормотал он, жалобно поглядев ей в глаза. Светлана молча поднялась по ступенькам в вагон, протестующе мотнула головой, дрогнули губы, она резко отвернулась и скрылась в глубине вагона. Владислав завалился в сани, вжикнул лошадь вожжой по спине…

На чёрном небе тускло мерцали звёзды, усиливался мороз, тянула позёмка, скрипели полозья саней, этот скрип давил на уши. На душе было мерзко до невозможности, хотелось поднять глаза к небу и завыть волком… Хотелось умереть… Вот сейчас, немедленно… «Нет, мой милый, – подумал он, – завяз в дерьме по самые уши, барахтайся! Ишь, умереть тебе захотелось! А кто грехи замаливать будет?»

…Владислав потерял чувство времени, пришёл в себя только тогда, когда лошадь радостно заржала, почувствовав близкую конюшню. Он выпряг лошадь, завёл её в стойло, бросил ей охапку сена, растолкал заснувшего сторожа и сказал ему: – Лошадь напои, не забудь, понял? Только, когда она остынет, не раньше! – И побрёл домой. На востоке светлело, занималась заря…

…Шли дни… Всё это время Владислав и Мария почти не разговаривали. Так, перебросятся парой слов по-необходимости, и всё. Теперь Мария уже точно знала, что беременна… Она, почти каждую ночь, плакала, вжимаясь ртом в подушку, чтобы никто не слышал. Но утром опухшие, красные глаза выдавали её. Мать сурово поджимала губы, с ненавистью посматривала на Владислава, но тоже молчала.

Иногда Владислав зверски напивался у Августа, приходил домой, еле держась на ногах. Один раз Мальвина не выдержала и закричала: – Что же ты делаешь, изверг? Совсем совесть потерял? Креста на тебе нет? Как тебя, такого урода, мать могла родить? А? – Владислав полоснул её таким звериным взглядом и таким тоном процедил сквозь зубы: – Ззззаммоллчь! Ууббью! – Что у матери от страха замерло сердце и она больше не вмешивалась.

Мария, временно, пока сможет, устроилась работать дояркой на ферму. Вставала в четыре утра, шла на ферму, разбрасывала корма и подстилку, доила коров, приходила домой, кормила детей, домашний скот и птицу, готовила обед, ложилась на пару часов отдохнуть…

– Дочка! Ты с ума сошла! Надорвёшься же! – Кричала мать.

– Нет, мама, мне так легче, отвечала Мария, – а иначе я от слёз ослепну, понимаешь…

В первый месяц осени, 14 сентября 1949 года, Мария родила девочку. Светленькие, пушистенькие волосики, пуговкой носик, маленький пухлый ротик, голубые глаза, тоненькая, слабенькая, очень плаксивая…

«Слава Богу, что вообще выжила, – подумала Мария. – Сколько слёз я пролила, пока её выносила»… К этому времени Мария немного успокоилась, смирилась со своей участью. «Что ж поделаешь, – думала она, – не я первая, не я и последняя, кого обманывают мужья… Теперь у меня трое детей, одна я их не подниму, образование у меня – четыре класса. Хорошую работу я никогда не получу, даже в городе, только физический труд… Надо смириться и терпеть, по крайней мере, пока дети не вырастут, а там видно будет…»

Мать тоже, видимо, смирилась. Она помалкивала, делала свою работу, изредка поглядывала злыми глазами в спину Владиславу. Дочурку назвали Алефтиной, в честь бабушки, матери Владислава.

– Она очень похожа на мою маму, – сказал Владислав, когда зашёл разговор о выборе имени ребёнку. – Сыновьям имена вы выбрали без меня, разрешите, теперь мне, выбрать имя дочери, хорошо? Пусть она будет Алефтина, так зовут мою маму.

– Хорошо, я согласна, – сказала Мария. – Дома будем звать её – Алла, да?

– Пусть будет так, я не против, – ответил он.

Владислав и ещё четыре мужика копали траншеи под фундамент будущего свинарника. Стоял прохладный осенний день, подходил к концу сентябрь.

– Бог в помощь! – Услышали они. К ним подошли председатель колхоза и незнакомый мужчина, высокий, светловолосый, широкоплечий.

– Владислав, давай, отойдём в сторонку, – предложил Дубра, – поговорить надо. Они подошли к заготовленным для фундамента крупным камням и присели на них.

– Меня зовут Вацлав Янович Риекстиньш, я председатель дагдского райисполкома. (Районного исполнительного комитета), – сказал незнакомец и протянул Владиславу свою руку, которую тот, естественно, пожал.

– Владислав Антонович Гринцевич, – представился он. – Чем могу быть полезен?

– Видите ли, – помедлил Риекстиньш. – Дело в том, что я ищу подходящую кандидатуру на должность заведующего отделом сельского строительства райисполкома. Район наш – сельскохозяйственный, активно организуются колхозы, разворачивается строительство жилья, ферм и так далее. Дел – невпроворот! Нужен квалифицированный строитель. Я узнал, что вы закончили строительный техникум. Это так?

– Да, я, по образованию, техник-строитель, закончил ленинградский строительный техникум, – ответил Владислав.

– Опыт работы имеете по специальности?

– Имею.

– Вот, как хорошо! – Обрадовался Риекстиньш (орешек, в переводе с латышского). – Где были во время войны?

– Всё время на фронте, 130 латышский стрелковый корпус.

– Кем воевали?

– Старшина разведвзвода…

– У! Разведка! Молодец! – Уважительно сказал Риекстиньш.

– В партии состоите?

– Нет…

– Ну, ладно, это дело поправимое… Так вот, хочу предложить вам занять эту должность. Придётся часто ездить по району, делать разбивки фундаментов строящихся зданий, решать всякие возникающие вопросы… Вам приходилось делать на местности разбивки?

– Конечно, -коротко ответил Владислав.

– Чертежи хорошо читаете?

– Да.

– Ну, так что вы мне ответите? Согласны?

– Согласен! – Обрадованно ответил Владислав. – «Наконец-то!» – Мелькнула мысль. – Только вот… Как с жильём? Я ж отсюда… не наезжусь… Дагда далеко…

– Да, вопрос трудный, – согласился Риекстиньш. – Дагду немцы сожгли при отступлении… Ну, хотя бы, возле Дагды надо будет подыскать… Первое время можно будет и в кабинете поспать, так ведь? Семья большая?

– Жена, трое детей…

– Постарайтесь побыстрее разобраться со своими делами, хорошо? Мы вас ждём… Дел – во как! – Чиркнул он ребром руки по горлу.

Мария увидела через окно быстро шагающего к дому Владислава, его оживлённое лицо. Он вошёл, сел на табуретку возле стола.

– Сегодня в колхоз приезжал председатель райисполкома, предложил мне работу завотделом сельского строительства…

– Согласился?

– Согласился, – улыбаясь, ответил он.

– А как же мы?

– Устроюсь, подыщем жильё, придётся переезжать. Там я хоть зарплату буду получать… А тут что? Работаем за трудодни… А что на них будет? Один Бог знает…

– Мама, что ты об этом думаешь? -Спросила Мария у матери, стоявшей, прислонившись к дверному проёму.

– А что мне думать, – ответила Мальвина. – Сами думайте, не маленькие!

– А ты с нами поедешь?

– Нет, мой дом здесь! Здесь я вас всех вырастила, здесь моя земля, хозяйство, меня все знают, и я – всех знаю!

– Как же ты одна, мама?

– Ничего, не привыкать, я и раньше одна была, пока ты с фронта не вернулась.