Читать книгу: «Этикет темной комнаты»

Шрифт:

Robin Roe

Dark Room Etiquette

Пролог

Я пью кофе с другом-статуей.

– Неплохо, верно? – говорю я. – Может, не так мило, как в Caffè Americano…

Мой друг и не думает смеяться в ответ. Он никогда не отличался хорошим чувством юмора.

Я со вздохом ставлю бумажный стакан обратно на стол. Прямо передо мной – старомодный телевизор с выпуклым экраном, и в нем отражается вся комната: ветхая панельная обшивка, блестящая, серебряного цвета дверь, древний диван, обитый узорчатой тканью, и я – за круглым столом, в центре всего этого. Если я сижу совершенно неподвижно, мое отражение кажется каменной статуей.

Машу рукой. Мутная рука машет в ответ.

Ага. Вот что бывает с людьми, в распоряжении которых слишком много свободного времени, – они разговаривают сами с собой и дружат с собственным отражением.

Выходя из этого состояния, перестаю притворяться, будто стакан с водой – это кофе, и беру кисточку для рисования. Я настроен завершить сегодня автопортрет или, по крайней мере, добиться того, чтобы стало понятно, что я рисовал человека. Изучаю свое лицо на экране телевизора, но оно напоминает отражения в комнате смеха, и потому мое творение выходит неровным и безликим, подобным зеленоглазой тени.

Может, мне лучше заниматься тем, что у меня хорошо получается.

Опускаю кисточку в воду, мою, а затем опускаю в синюю краску и начинаю наносить на тень-мальчика короткие мазки. Я так сосредоточен на этом занятии, что едва замечаю, как серебряная дверь у меня за спиной открывается.

Мои глаза вновь находят телеэкран, и какую-то секунду мне чудится, будто на пороге стоит статуя-папа. Но потом он шевелится, входит в комнату и ставит термос на стол рядом с моими акварельными красками. Иллюзия разрушается. Я поднимаю на него глаза, он ерошит мне волосы большой рукой, пахнущей машинным маслом.

– Ты целый день этим занимаешься? – спрашивает он, расстегивая верхнюю пуговицу на фланелевой рубашке.

– Да, сэр, почти.

Он, улыбаясь, сжимает мое плечо и показывает на коричневый бумажный пакет у него в руке.

– Это… – спрашиваю я как можно осторожнее, – сюрприз для меня?

Радостное выражение исчезает с его лица, а это значит, что спросил я недостаточно осторожно.

– В чем проблема? Ты же понятия не имеешь, что это такое.

– Когда ты утром сказал сюрприз… я подумал…

– Ты хочешь выйти на улицу.

Я молчу, а это то же самое, что «да».

Он роняет пакет на стол и тяжело опускается на стул напротив меня.

– Сам знаешь, это небезопасно.

– Всего на несколько минут. – Я пытаюсь не ныть, что очень трудно, потому что чувствую себя совершенно несчастным. – Никто меня не увидит.

– Мы не можем так рисковать.

– Но…

– Я сказал нет.

Смотрю на столешницу. Ничего не могу с собой поделать.

– Собираешься дуться?

– Не собираюсь.

– Тогда поменяй выражение лица.

Иногда выполнить подобный приказ невозможно, словно он велит мне превратиться в кого-то другого. Но я сосредоточиваюсь, расслабляю брови и губы. Перенастраивая все клетки лица, принимаю виноватое выражение.

Он двумя пальцами постукивает по пакету.

– Тебе не интересно, что здесь?

– Да, сэр, интересно. Я просто хочу…

– Хватит, – зло говорит он. – Ты не можешь получать все, что захочешь. А теперь дай мне свою ногу.

Я незаметно вздыхаю и стараюсь смотреть на него пустыми глазами.

Потом разворачиваюсь на стуле и вытягиваю ногу. Его пальцы касаются моей кожи. Он вынимает из кармана связку ключей, перебирает их и снимает у меня с ноги оковы. Нога теперь свободна, и я потираю лодыжку, кожа на которой слегка воспалена.

Он продолжает наблюдать за мной, я чувствую это, – и потому, подавив вздох, изображаю на лице благодарность и говорю:

– Спасибо.

Один

– Притормози.

Я раздраженно фыркаю и смотрю на спидометр. Не очень уж быстро я еду, а даже если и так, то с какой стати Лекс может командовать мной в моем собственном автомобиле?

Решив промолчать в ответ, я улыбаюсь Брие, сидящей рядом и радующейся жизни, словно мы едем на какую-то вечеринку, а не в школу, где нам предстоит пережить первый день в одиннадцатом классе.

Она скрещивает длинные ноги, ее темно-русые волосы волнами падают ей на плечи, она поправляет очки в черной оправе, которые носит исключительно из эстетических соображений. Ей нравится внезапно снимать их и поражать всех своей красотой. Это смешно, потому что особой разницы между нею в очках и без очков нет, в любом случае она выглядит потрясающе и похожа на эталон американской девушки с обложек модных журналов.

– Ты что, совсем не волнуешься? – спрашивает она.

Люк просовывает между ними свою лохматую блондинистую голову.

– Я волнуюсь!

– Это видно, – поддразниваю я его. – На тебе твоя лучшая рубашка со «Звездными войнами», и вообще…

Он весело кивает, а затем снова начинает обниматься с Лекс на заднем сиденье.

– Ты можешь поверить этому, Сайе? – Бриа сжимает мне руку. – Наконец-то нас допустят ко двору!

– Ко двору?

– Конечно, я пока еще не могу быть королевой на школьном балу – до тех пор, пока мы не станем двенадцатиклассниками. А вот принцессой – запросто!

– Ты уже принцесса, – говорю я ей, и она хлопает своими длиннющими ресницами, которые нарастила на прошлой неделе. Ее блестящие красные губы быстро-быстро двигаются – она рассказывает мне, какой будет тема бала и что мы должны сделать, чтобы наши наряды сочетались по цвету, ведь мы запомним этот вечер НА ВЕКИ ВЕЧНЫЕ!

Я, честно говоря, не понимаю, почему ее так волнует еще одна школьная вечеринка. На них никогда ничего интересного не происходит. Все та же дрянная музыка и сексуально подавленные учителя, следящие за тем, чтобы, танцуя, никто не жался друг к другу и не получал таким образом никакого удовольствия.

– У нас в запасе шесть недель, – напоминаю я ей.

Она таращит свои карие глаза.

– Ты прав! Нам столько всего еще надо сделать!

– Тебе нужно купить платье, а что еще?

– Да уж поверь мне, дел тут выше крыши. – Она треплет меня по плечу, словно мое невежество в этом вопросе поистине очаровательно.

– Ну, я должен спланировать афтепати.

– Но у тебя же целая команда помощников.

– Правда? – в разговор встревает сидящая на заднем сиденье Лекс.

Бриа кивает ей и снова обращается ко мне:

– Держу пари, ты будешь принцем, Сайе.

Я корчу гримасу. Король – это клево, но ребенок короля? Вовсе нет.

– Ага, наверное, – тем не менее соглашаюсь я и смотрю в зеркало заднего вида как раз в тот момент, когда Лекс округляет глаза.

Бриа оборачивается.

– Эй, Лекс, ты уже выбрала себе платье?

– Не уверена, что мне есть с кем пойти, – отвечает Лекс, и Люк тут же заверяет ее, что конечно же есть, но он должен сообразить, как пригласить ее наилучшим образом. Еще один взгляд в зеркало, и я вижу, как они улыбаются, глядя в глаза друг другу, будто это будет день их свадьбы.

– А ты? – Бриа обхватывает пальцами мое бедро. – Ты собираешься пригласить меня как-нибудь поромантичнее?

И не успеваю я ответить, как Лекс предостерегает меня:

– Если ты не притормозишь, нас оштрафуют.

– Сайе… – слышу я голос Люка. – Может, тебе действительно стоит сделать это.

Ловлю его взгляд в зеркале и хмурюсь. Мы с ним лучшие друзья с еще дошкольных времен, и он никогда прежде не выносил мне мозг – до тех пор, пока этим летом сюда не приехала Лекс. Она образовалась на праздновании Четвертого июля на городской площади, вся такая непростая и хорошенькая, как модель – с идеальными скулами и русалочьими волосами, и, выбрав Люка, потянулась к нему. Классно, что у него есть теперь подруга. Серьезно. Но я не понимаю, почему это должна быть девушка, постоянно бросающая на меня презрительные взгляды.

– Все прекрасно, – буркаю я. – Нас не остановят. И не оштрафуют.

И тут слышу вой сирены.

– О боже! Я же говорила! – Лекс явно вот-вот психанет, и Люк начинает бормотать, что все обойдется, а я тем временем съезжаю на обочину.

Бриа со скучающим видом проверяет телефон:

– Надеюсь, мы не опоздаем. У меня до занятий собрание школьного совета.

– Не опоздаем. – Я быстро целую ее. – Все хорошо.

Позади меня что-то громко бухает, я поворачиваюсь и вижу, что невероятных габаритов коп стучит дубинкой по тонированному окну. Нажимаю на кнопку, чтобы опустить стекло, он втискивает верхнюю часть тела в салон, а я вспоминаю, как ездил на сафари и лось сунул голову в наш автобус.

– Ты имеешь представление, с какой скоростью ехал? – рычит коп Лось.

– Да, приблизительное.

Он, похоже, на секунду теряет дар речи, а затем выходит из себя. Я остаюсь совершенно спокойным, и он опускает на нос очки и отчитывает меня, желая, по всей видимости, напугать как следует.

У него не получается.

Мы смотрим друг на друга до тех пор, пока его взгляд не падает на мой ярко-красный «Астон Мартин», а потом он опять смотрит на меня, и я распознаю хорошо знакомое мне выражение. Он завидует.

– Права и техпаспорт.

Вручаю их копу и тут же понимаю, что ему известно мое имя. Сайерс Уэйт.

На его лице высвечивается сразу несколько эмоций, а затем он возвращает мне карточки.

– Ограничусь предупреждением. Но тебе необходимо следить за тем, с какой скоростью едешь.

И он в раздражении отходит от машины.

Выезжаю обратно на дорогу, и Лекс спрашивает, медленно и ошеломленно:

– И что это было?

Бриа многозначительно улыбается ей.

– Тебе предстоит еще многое узнать об этом городе.

* * *

Мы находимся в квартале от школы, когда Бриа открывает окна шире и делает музыку громче. Стайки ребятишек оборачиваются и смотрят, как я мчусь мимо бронзового льва у главного входа и заезжаю на ученическую автостоянку.

Глушу двигатель, выбираюсь из автомобиля, и его тут же окружают мои друзья. От всех них исходит химический запах новой одежды и средств для волос. Бриа, оказавшись в своей стихии, переходит от человека к человеку, я же остаюсь с Люком и Лекс и вынужден смотреть, как они шепчут что-то друг другу на ухо.

Должно быть, у меня странное выражение лица, потому что Люк морщит в беспокойстве лоб.

– Эй, тебе одиноко? – спрашивает он без тени сарказма и кладет руку мне на плечо.

Я пытаюсь увернуться от него – невозможно выглядеть клевым, когда кто-то сочувственно обнимает тебя. Люк улыбается, будто я веду себя смешно, но руку убирает. Я пытаюсь принять более респектабельную позу и вижу приближающегося к нам Гаррета. Он в простой белой рубашке с закатанными рукавами, словно бриолинщик из пятидесятых годов прошлого века. Его густые черные брови слегка хмурятся, и он, что очевидно, взволнован не меньше меня.

– Привет. – Он прижимает свой большой кулак к моему кулаку. – Будешь в этом году ходить на силовые тренировки?

– Э. Нет. – Не могу представить, что пользуюсь спортивным оборудованием, пропитанным чужим потом. – А ты?

– Буду. Теперь я выжимаю триста фунтов лежа.

Я опять-таки не могу представить себя сидящим рядом с Гарретом и пытающимся повторить его достижения. Некогда мы с ним оба были мальчишками чуть ниже среднего роста, но ему повезло, и он продолжал расти, а мой рост оставался неизменным.

– Лекс! – зовет Бриа. – Если ты хочешь успеть на собрание, то нам, пожалуй, пора.

Люк отпускает руку Лекс и смотрит, как девочки исчезают в здании школы. Глаза у него жалобные, словно у брошенного под дождем щенка.

– Значит… – говорит ему Гаррет, – у тебя новая девушка?

Люк немедленно настораживается:

– А что?

– Просто удивлен.

– Почему?

Гаррет пожимает плечами.

– Очень уж она важничает. Говорит исключительно о Нью-Йорке, словно слишком хороша для кого-то из Техаса.

Лицо Люка освещает понимающая улыбка:

– Хочешь сказать, она тебя отшила.

– Она не против. Но я с Мариссой. – Глаза Гаррета прикрыты, но я замечаю мелькнувшее в них раздражение и издаю тихий стон. Мы не пробыли в школе и получаса, а он и Люк успели сцепиться. – Лекс известно, что ты Люк Биуокер?

Может, Люка и достает, что его так называют, но он не показывает вида.

– Гаррет, ты ведь в курсе, что у нас на дворе двадцать первый век, верно? – Он раскрывает руки, словно хочет обнять весь мир. – Сексуальность переменчива.

– Ага, может, для тебя оно и так. А я говорю, Лекс считает, что ей никто в подметки не годится, вот и все.

С лица Люка не сходит сияющая улыбка.

– Нет, не согласен. Просто у нее совершенно особенный вкус.

Я, удивленный, хлопаю его по спине.

– Да, она западает на тощих ребятишек, обожающих Йоду. Честно, Люк, она может оказаться твоей единственной надеждой.

Его взгляд загорается, когда он слышит эту безобидную отсылку к «Звездным войнам», но тут звенит звонок, и его лицо становится более серьезным:

– Ну ладно, одиннадцатый класс. Вот они мы.

Не знаю, кому пришла в голову гениальная идея собрать всех учеников в одном зале – в августе и под плохо работающим кондиционером, – но мой нос морщится от запахов дешевого дезодоранта и тысячи потных маек.

– Давай выберемся отсюда, – говорю я сидящему рядом со мной Гаррету. И он тут же начинает осматривать своими бледно-голубыми глазами помещение по периметру, напоминая мне снайпера.

Люк бросает на меня возмущенный взгляд.

– Это же первый день.

– И что?

– А то, что мне не нужны неприятности. – Люк твердит мне это с тех самых пор, как я хотел стянуть из класса песчанку. Нам с ним было тогда по пять лет.

– Тебя никто не спрашивает, – выразительно смотрит на него Гаррет.

Люк кривит губы и складывает руки на груди.

– Учителя все равно перекрыли все выходы.

Я оглядываюсь. Как ни печально, но он прав.

Я все еще пытаюсь обнаружить путь к спасению, когда в зал входит Марисса с телефоном в руке.

– Привет, Сайе! – Она улыбается и перелезает через мои колени, чтобы сесть рядом с Гарретом, и я понимаю, что он не врал, потому что эти двое немедленно начинают целоваться так усердно, что создается впечатление, будто они способны сделать друг другу больно.

Рядом садятся другие наши друзья, но я понятия не имею, где Бриа. Продолжаю оглядывать зал и морщусь, когда мой взгляд падает на Эбби Уайтли, агрессивную христианку, пытавшуюся затащить меня в ее церковь, когда мы учились в средних классах.

Кто-то стучит по микрофону, и я смотрю на сцену. Директор Гардинер, одетый в мятый коричневый костюм, прочищает горло.

– Рад снова видеть вас, ученики старшей школы «Лорел», – произносит он, и зал молчит достаточно долго для того, чтобы он успел объявить, что у него есть для нас настоящий подарок – он готов ознакомить присутствующих со всеми факультативами, которые можно будет взять в этом году.

Фантастика.

Мгновение спустя по залу начинает вышагивать театральный клуб. У них даже походка театральная, словно они учились ходить в классе, а не в реальной жизни.

Снова ищу глазами выходы. Они по-прежнему заблокированы.

Участники театрального клуба разыгрывают до смешного длинный скетч о необходимости подальше держаться от такого зла, как наркотики. Мы ерзаем на месте и таращим глаза. Потом они играют сцену похорон из «Стальных магнолий»¹, и строгая, но справедливая публика начинает свистеть.

Дальше все идет по нисходящей. Появляются члены певческого клуба, шахматного клуба, компьютерного клуба, и публика ведет себя все наглее и все больше напоминает героев из «Повелителя мух». Когда какой-то чувак советует музыканту, как ему следует поступить с флейтой, к зрителям тяжелой походкой вновь выходит директор школы.

– Учителя. – Он прижимается губами к микрофону. – Будьте добры, запишите имена учеников, которые мешают нашему собранию.

Учителя начинают шастать по проходам, подобно вооруженным дубинками полицейским.

Гарднер какое-то время взирает на аудиторию, затем машет рукой в направлении кулис, и на сцене появляется мальчик с пухлыми щеками и головой в кудряшках; он выкатывает на сцену прикрытую простыней тележку. Колеса громко скрипят в притихшем зале.

– Здравствуйте, – произносит мальчик на удивление уверенным голосом – ведь на вид ему не больше двенадцати. – Меня зовут Эван Замара, и я сегодня представляю научный клуб.

Тут, по идее, зал должен был бы застонать, но ученики покорно молчат.

– Научный клуб планирует несколько замечательных мероприятий – в том числе вечеринку, во время которой мы будем смотреть на метеоритный дождь. – Мальчик оглядывает зал, словно ждет изумленного аханья, но в нем по-прежнему стоит тишина. – Предсказывают падение тысячи метеоритов в час – то есть шестнадцати метеоритов в минуту. В нашей теперешней жизни или даже в следующей не случится больше ничего подобного.

Среди учеников царит скука смертная.

Невозмутимый мальчик при помощи дистанционного пульта включает огромный экран за своей спиной, и мужской голос начинает вещать о том, как будет выглядеть в эту самую ночь звездное небо.

Люк ухмыляется и смотрит на меня взглядом маньяка.

Я трясу головой, давая ему понять, чтобы он прекратил это дело. Мы тащились от всего космического, когда нам было лет десять, но теперь мы слишком стары для подобного. И я начинаю думать, что иметь в друзьях человека, знающего тебя с пеленок, не всегда хорошо.

Тогда Люк выпячивает нижнюю губу и вновь обращает свое внимание на сцену, где все еще вещает ребенок из научного клуба.

– Метеоритный дождь выпадет девятнадцатого августа – то есть ровно через год.

Теперь ученики раздраженно перешептываются. С какой стати он долдонит нам об этом? Все немедленно забудут об этом невиданном дожде.

Проверяю телефон. Мы застряли в этом зале надолго, но дело, несомненно, подходит к концу.

– А теперь эксперимент, – объявляет мальчик.

Боже милостивый.

Он сдергивает с тележки простыню, и становится видно великое множество проводов и лампочек. Мальчик, вертя тонкими разноцветными проводками, объясняет суть эксперимента, и это скучно до невозможности.

– Если приглушить свет… – Он щелкает выключателем, и в зале становится немного темнее. – А теперь…

Но ничего не происходит.

Мальчик чешет в кудрявом затылке и снова вертит в пальцах проводки.

– Ну вот, сейчас.

По-прежнему – ничего. Если бы дело было в 1920-х годах, кто-нибудь непременно опустил бы на спину мальчика трость и прогнал бы со сцены. Он снова принимается за проводки, и мое терпение лопается. Нет ничего страшного в том, что мы пропустили два первых урока, но сейчас мы уже просиживаем перерыв.

– Думаю, мне следует подняться на сцену и прекратить его страдания, – тихо шепчу я.

Гаррет смотрит на меня взглядом, означающим, что он потрясен, но в хорошем смысле этого слова.

– Давай.

Люк таращит глаза и мотает головой, и я больше не могу выносить происходящего.

Я встаю.

Пока я иду по проходу, по моему ряду пробегает нервный смех. Прохожу мимо двоих учителей, они, похоже, не понимают, является мое поведение частью шоу или нет. Делая большие шаги, дохожу до центра сцены и смотрю на тысячу любопытных лиц передо мной.

Впитываю в себя все это.

Затем наклоняюсь к микрофону.

– Я просто хочу сказать, до чего же все это… экстраординарно. И, честно говоря, не понимаю, способен ли кто из нас выбрать из невероятного многообразия клуб по душе.

Зал ревет от смеха, словно я лучший из стендаперов, которых они когда-либо слышали.

– Думаю, нам необходимо время на то, чтобы переварить то, что мы увидели, и потому предлагаю разойтись. Немедленно.

Зал сотрясают громовые аплодисменты и топот ног. Курчавый мальчик смотрит на меня снизу вверх глазами Бемби, но тут же опускает взгляд на сплетение проводков.

Директор Гардинер вылетает на сцену и говорит в микрофон:

– Хорошо, мистер Уэйт, спасибо за то, что высказали свое мнение. – Его обиженный тон вызывает новый взрыв смеха. Он смотрит на свои стариковские часы. – Полагаю, все это слегка затянулось… Очень хорошо. Все свободны.

У тебя неприятности? – спрашивает Люк, подойдя ко мне в коридоре несколькими минутами позже.

– А ты как думаешь?

Люк, качая головой, шагает в ногу со мной.

– Какой у тебя урок?

Я показываю ему свое расписание, и его светлые брови взлетают ко лбу.

– Ты все еще изучаешь этот предмет?

– Ну да.

– Но это же так… так бесполезно.

– Ага, ага, te futueo et caballum tuum, – говорю я, и он чуть не лопается от смеха, подобно маленькому ребенку. Я учу его ругаться на латыни, и «да пошел ты и твоя лошадь заодно» – любимое его ругательство.

– Ну серьезно, почему бы тебе не взять испанский, или французский, или еще что-нибудь в этом роде? Или не заняться изучением искусства вместе со мной?

– Люк. У нас с тобой пять общих предметов.

– И что с того?

– И ты уже уговорил меня на психологию.

– Но ведь мисс Уэллс лучшая. Она еще и наша классная руководительница.

– О’кей. Значит, пять предметов и классная руководительница.

– Ну и что с того! Займись искусством.

– Не думаю, что это хорошая идея.

Я не смогу нарисовать что-нибудь даже под страхом смерти.

Когда я прихожу на третий урок, мистер Райвас закрывает газету и поправляет галстук-бабочку в тонкую полоску. Он выглядит как актер, работающий по системе Станиславского и готовящийся к исполнению роли преподавателя, вот только делает он все неправильно и кажется профессором из девятнадцатого века, а не современным учителем в старшей школе.

– Сайерс, – произносит он официальным тоном.

– Один и единственный. – Я обвожу взглядом пустой класс. Похоже, никто, кроме меня, не записался на углубленную латынь, и это очень странно, потому что из всех языков, что мне известны, латынь – самый, наверное, интересный.

– Ну и как ты провел лето? – спрашивает меня мистер Райвас по-латыни.

– Хорошо, – отвечаю я ему на английском. – Я был в Париже, но там скучно, потом рванул в Испанию, и это оказалось еще скучнее. А вы?

– Хмм. – Оy поглаживает бороду с проседью. – Моя машина сломалась, и потому я ездил в «Таргет» ² на автобусе. Это было интересно.

Я хихикаю. У него хорошее, тонкое чувство юмора.

– Забавно.

– На латыни.

– Istud ridiculum est.

Он поправляет мое произношение, и я возражаю, говорю, что тут трудно быть в чем-то уверенным, и он улыбается мне и кажется довольным.

– Ну что, готов нырнуть в занятия с головой? – Он вручает мне учебник и расписание уроков, и скоро я начинаю путаться в спряжении глаголов и делаю это до тех пор, пока мой телефон – такой же ярко-красный, как и моя машина, – не начинает вибрировать на углу стола. Я получаю несколько эсэмэсок от отца:

Новая квартира.

Посмотри!

Листаю фотографии. На них обычная мечта холостяка – все такое модерновое и серебряное, со множеством окон, занавески же отсутствуют. Мой взгляд цепляет что-то за стеклянной от пола до потолка стеной.

Я пишу:

Это ОКЕАН?

И он отвечает:

Как насчет того, чтобы сходить в воскресенье в кино, и я все расскажу. Можем пойти в Риалто. Ты же любишь их места на балконе.

Ага. Тогда мне было десять лет. Мои большие пальцы зависают над экраном. Не уверен, что хочу пойти с ним в кино. Меня не радуют наши с ним развлечения, плюс к этому на выходных будет несколько школьных вечеринок. Но я не виделся с ним уже больше месяца.

Я все еще решаю, как поступить, когда у меня появляется чувство, будто за мной наблюдают, и не по-доброму. Поднимаю глаза и вижу старика, волком глядящего на меня из коридора. Он, неодобрительно пыхтя, вваливается в класс походкой копа из торгового центра. На поясе у него бренчит миллион ключей.

– Я могу вам чем-то помочь, мистер Элдерс? – спрашивает мистер Райвас.

– Этот ученик пользуется сотовым во время урока? – вопрошает старик.

– У меня все под контролем, – чинно отвечает мистер Райвас. – Но благодарю вас.

Старик с самым что ни на есть хмурым видом выходит из класса.

– Кто это был?

– Новый помощник директора.

– Он что, не знает, кто я такой?

– Сайерс. – Мистер Райвас смотрит на меня с легким неодобрением.

– Что? – Но я тут же понимаю, что он имеет в виду, и потому переспрашиваю на латыни: – Он не знает, кто я такой?

* * *

Перед звонком с последнего урока проскальзываю в задние двери, продираюсь сквозь толпу учеников и запрыгиваю в мой автомобиль с откидным верхом. Рядом нет никого, кто возражал бы мне, и потому я опускаю крышу и стремительно мчусь по моему городу. По мосту, мимо Уэйтовской библиотеки и площади и максимально быстро добираюсь до кованых железных ворот на границе моего района.

Сидящий в будке охранник кивает мне и открывает ворота, и я еду по извилистой дороге к моему дому. В детстве мы с Люком называли его замком, возможно, потому, что архитектор взял за образец настоящий замок во Франции. В детском саду, когда Люк пытался построить такой дом из «Лего», ему не хватало деталек. И он злил других детей тем, что забирал себе все башенки. У него всегда получалось что-то чудовищно-радужное, но в действительности Уэйт-Хаус – это чистота линий.

Белый камень.

Синяя черепичная крыша.

Все окна симметричны, все кустарники – аккуратные квадраты или идеальные круги.

Нажимаю на кнопку на дистанционном пульте. Открываются еще одни ворота, и я еду дальше по обсаженной деревьями подъездной дорожке к месту для парковки, вылезаю из автомобиля и иду по безупречной зеленой лужайке. Тут есть беседка, фонтаны, английский сад, греческие статуи, а на самом краю владений – густой лес. Моя мама каких только мероприятий здесь не устраивала, а всего через несколько недель этим займусь я. Мама обещала даже уехать на ту ночь, когда состоится вечеринка по поводу нашего возвращения с каникул, так что я буду здесь главным.

Дойдя до задней двери дома, я сосредоточиваюсь. Мне хочется побыть одному, но надо сначала пройти мимо миссис Марли, а для леди под семьдесят слух у нее просто невероятный.

Иду по мраморному черно-белому клетчатому полу большой комнаты – пока все хорошо, – вхожу в длинный арочный зал и почти добираюсь до лестницы, когда слышу:

– Сайе, солнышко? Тебе что-нибудь нужно?

Я конфужусь и смущаюсь, хотя рядом никого нет. Но, если честно, ни у одного из моих ровесников нет няни.

– Все хорошо, миссис Марли! – бросаю я через плечо.

– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь перекусить?

Останавливаюсь на ступеньке. Думаю, она счастлива тем, что заботится обо мне, и потому отвечаю:

– Хорошо бы. – А затем прыгаю через ступеньки и вбегаю в свою комнату на третьем этаже. Во все окна льется солнечный свет, а заодно и раздражающий вой робота-газонокосилки. Закрываю жалюзи и бросаюсь на кровать, наконец-то оказавшись в блаженном одиночестве.

В семь часов запихиваю себя в черный костюм, чтобы отправиться на благотворительный вечер в пользу некоего места под названием Оук-Хилл, где работают с проблемными лошадьми, или, может, с проблемными детьми, занимающимися верховой ездой. Я особо не вникаю.

Моя мать ждет меня у подножия главной лестницы. На матери блестящее платье и какие-то сверкающие штуковины в светлых волосах. Я спускаюсь к ней, она поднимает голову, и ее лицо озаряет сияющая улыбка.

Тайна, которая умрет вместе со мной, заключается в том, что, когда мне было восемь лет, я купил нам с ней ожерелья лучших друзей – когда у каждого друга имеется половинка сердечка. Я долго носил его в школу – до тех пор, пока один мальчик постарше не спросил меня о нем и не объяснил, что нельзя иметь в качестве лучшего друга собственную мать.

Сейчас на маме нитка изумрудов, но она клянется, что по сей день та латунная половинка сердца – самое любимое ее ювелирное украшение.

– Ты очень мило выглядишь! – Она достает из сумочки телефон и со скоростью опытного стрелка наставляет на меня.

Я со стоном поднимаю руку, но она игнорирует мой жест, и потому я корчу ужасающие гримасы на каждый клик.

– Сайе! – Тон у нее сердитый, но при этом она громко и весело смеется. – Ну хватит – сделай нормальное выражение лица, всего один раз.

– Зачем? Ты же знаешь, нас здесь еще миллион раз сфотографируют.

– Но эти фотографии для меня. Так что перестань вести себя как подросток.

Представители нескольких медийных изданий, освещающих событие, спешат сфотографировать нас, и не успеваю я сказать маме «Что я тебе говорил», как нас затаскивают в переполненный бальный зал, где меня тут же окружают легионы ее друзей и коллег.

О боже, он такой красавчик!

У него золотые волосы.

Приглядывай за ним, Надин.

Все ее подмигивания и интонации сейчас гораздо двусмысленнее, чем обычно. Люк сказал бы, что это отвратительно, но мама, похоже, придерживается другого мнения.

Она толкает меня локтем в бок.

– К нам направляется красавчик Бакстер. Он в сенате штата, но, поговаривают, в будущем году будет баллотироваться на пост губернатора. – Она понижает голос до шепота: – Очаруй его.

Как только он подходит к нам, я протягиваю ему руку.

– Я слышал, вы будете нашим следующим губернатором.

Он, сияя отбеленными зубами, сердечно жмет мою руку.

– Я пока не могу ничего ни подтвердить, ни опровергнуть. – А затем, наклонившись ко мне, произносит: – Но мой план именно таков.

Мама одаряет меня одобрительной улыбкой, берет сенатора под руку, говорит, что он должен обязательно с кем-то там познакомиться, и они смешиваются с толпой.

Беру бокал шампанского с подноса, который несет официант, и нахожу темный уголок. Скучающе просматриваю сообщения в телефоне, но тут зал выразительно затихает, и я поднимаю голову.

В зал вошел мой дед. На нем синий фрак, у него стальной взгляд, и выглядит он суровым морским капитаном, но скоро выражение его лица смягчается, как и всегда, когда он видит мою маму. Он тепло обнимает ее, а потом ведет по залу, раздуваясь от гордости. Они целый час ведут светские беседы, после чего нас проводят в столовую, уставленную покрытыми белыми скатертями столиками со свечами. Я не против подобного уюта, но тут так темно, что я с трудом что-либо вижу.

Увеличив яркость на телефоне, делаю несколько снимков, а затем отсылаю один из них.

Тут же появляются комментарии вроде: «Где ты??» И конечно же: «Завидую!»

– Сайерс, – произносит дед тем повелительным тоном, каким разговаривает со всеми, кроме моей матери. – Почему твой телефон лежит на столе?

Мама весело смотрит на меня и подмигивает, что означает: «Мы и не думаем принимать его всерьез». Я, хихикая, продолжаю листать сообщения, и дед утомленно вздыхает, словно у него нет сил спорить со мной.

Мы приступаем к основному блюду нашей трапезы – приготовленному на гриле лососю под розмариново-масляным соусом и круглому стейку, слишком слабо прожаренному даже на мой вкус, – когда к нашему столу подходит мужчина примерно маминого возраста.

– Надин, это ты?

– Чарльз! – выдыхает она. – Как у тебя дела?

– Хорошо, хорошо. – Мужчина поворачивается к деду и почти что отвешивает ему поклон, словно перед ним король. – А как поживаете вы, сэр?

– Как нельзя лучше, – отвечает дед.

– Я ездил по делам в Хартвью и не мог поверить своим глазам – до чего же все там быстро идет в гору. Это место процветает! Кто бы мог подумать. – Дед приподнимает серебристую бровь, и мужчина быстро добавляет: – Я не имею в виду вас, разумеется.

1.Кинофильм Герберта Росса (1989). Экранизация одноименной пьесы Роберта Харлинга. Мелодрама.

2.Американская сеть магазинов розничной торговли.