Читать книгу: «Пазолини. Умереть за идеи», страница 2

Когда кто-то решает заняться автором, написав о нем книгу, это значит, что исследователь испытывает интерес, порой даже страсть к его творчеству. Я лично люблю Пазолини и уже много лет не перестаю его читать и изучать. Но в этой книге я постарался отнестись к нему без снисхождения. Мне не было интересно написать «житие» писателя, примкнуть к лагерю «Агиографы и Ко». Сегодня, на мой взгляд, пришла пора отойти от «мифа» о Пазолини. Для этого надо сепарироваться и от «восхваляющих», и от «проклинающих», занять позицию sine ira et studio (лат. – без гнева и пристрастия), чтобы попробовать дать наконец оценку, достойную уровня его творчества, определить вершины и пределы, достоинства и недостатки, сильные и слабые его стороны.

За годы, прошедшие с момента исчезновения Пазолини, его думы и его труды сделались более привычными и банальными, даже можно сказать, что временами их нам «навязывают», задавив критикой, больше напоминающей следствие, постоянно накручивающейся на саму себя. Таким образом, нам следует перечесть Пазолини зрительно и ментально, глазами и интеллектом, отбросив предубеждения и предрассудки, которые способны заставить нас поверить в то, что мы на самом деле не знаем, понять то, что на самом деле вовсе не понятно. Только так еще можно обсуждать творчество Пазолини и способствовать преодолению наших сегодняшних тревог. Я надеюсь, что следующие страницы книги смогут помочь читателю начать самостоятельно двигаться в этом направлении.

Сегодня критику творчества Пазолини уже никто не пишет, и я задался вопросом, как относиться к так называемым вторичным биографиям (т. е. исследованиям о самом Пазолини). Я прочитал большую часть того, что было написано (все прочесть было бы нереально), и мне пригодились многие источники, снабдившие меня датами, информацией, ключами к текстам и герменевтическими подсказками, которые я активно использовал и развил. Стремясь избежать излишней перегрузки повествования, я старался лишь по необходимости цитировать критические труды, отдавая предпочтение наиболее значимым работам и первоисточникам, то есть текстам самого Пазолини, так, чтобы читатели, еще недостаточно знакомые с его наследием, смогли бы познакомиться с его голосом еще до самостоятельного чтения собрания сочинений. Я старался создать скорее «рассказ» о Пазолини и его творчестве, чем новую или натужно оригинальную трактовку его произведений, но уверен, что к концу чтения мое личное отношение к Пазолини и оценки его творчества в целом станут понятны.

Жизнь Пьера Паоло Пазолини

режде чем перейти к обсуждению творчества Пазолини, его деталей и различных проблем, которые его волновали, уместно проследить, хотя бы кратко, основные моменты его жизни, в том числе и в силу уже упомянутой во введении сильной связи между его жизнью и творчеством, сказавшейся на исканиях Пазолини.

Детство и юность: частые переезды и каникулы в Казарсе

Пьер Паоло Пазолини родился в Болонье 5 марта 1922 года, он стал первенцем в семье Карло Альберто, кадрового офицера (принадлежавшего к младшей ветви семейства родом из Равенны, Пазолини даль Онда) и Сюзанны Колусси, учительницы начальной школы родом из коммуны Казарса-делла-Делиция, расположенной в провинции Фриули (сегодня – провинция Порденоне), на берегу реки Тальяменто{Эта глава, посвященная биографии, основана на разных источниках, и было бы совершенно невозможно упомянуть все. Достаточно назвать самые основные: Naldini 1989, Siciliano 2005a, Schwartz 2020, а также Cronologia от Nico Naldini в R1, стр. CXLV-CCXII.}.

Все детство и юность он жил в разных городах Северной Италии, следуя за отцом по местам его службы: в 1923 году семья оказалась в Парме; в 1924 году – в Конельяно; в 1925 году – в Беллуно, где родился младший брат Гвидальберто, которого в семье звали Гвидо. Старший брат впоследствии вспоминал с нежностью: «Утром, в день, когда родился Гвидо, я встал первым, побежал на кухню и увидел его в кроватке. Я помчался в спальню к маме, чтобы рассказать ей новость. Я долго гордился, что первым его увидел»{Цит. по Nico Naldini, Cronologia, в R1, стр. CXLV-CCXII: CXLVIII.}.

И снова переезды: в 1927 году семья перебралась обратно в Конельяно, где Пьер Паоло пошел в начальную школу, а в следующем году отправилась в Казарсу, и там разделилась: Сюзанна с сыновьями поселилась в ее семейном доме, поскольку Карло Альберто, проигравшись, оказался под арестом в казарме. Брак постиг тяжкий кризис (ссоры между супругами и измены мужа); в разногласиях между родителями Пьер Паоло принимал всегда сторону матери, с которой у него была очень тесная, почти симбиотическая связь.

В 1929 году, по окончании срока наказания Карло Альберто, семейство обустраивается в Сачиле, неподалеку от Порденоне, и живет вплоть до 1931 года (с краткими визитами в Идрию, ныне территория Словении). В Сачиле Пьера Паоло допускают до вступительного экзамена в гимназию: его сочинение на итальянском было ранее отклонено, поскольку тема показалась педагогам «непривычной». Он сдает (успешно) повторный экзамен в Удине и посещает начальные классы в Конельяно.

С 1932 по 1935 годы семейство Пазолини жило в Кремоне, потом перебралось в Скандиано (провинция Реджо-Эмилия), и дальше в Болонью, где оставалось до конца 1942 года. Пьер Паоло доучивается в гимназии в Кремоне и Реджо-Эмилия и поступает в классический лицей Гальвани в Болонье. В гимназии в Реджо он знакомится с Лучано Серра, с которым вновь встретится год спустя в лицее Гальвани в Болонье; Лучано стал одним из самых близких его друзей юности. Там же он увлекся игрой в футбол – спортом, которым будет заниматься всю свою жизнь.

Закончив в следующем году лицей с блестящими оценками, Пазолини в 1939 году поступает на филологический факультет Болонского университета. На протяжении всей его юности в семье сохранялась традиция проводить каникулы в Казарсе. Она стала центральной географической и сентиментальной точкой отсчета внутреннего мира будущего писателя. В университете любимыми занятиями Пазолини стали романская филология и история искусства: он посещал лекции историка искусства Роберто Лонги¹⁷ и решил писать у него диплом. Лонги, с его глубокими знаниями и харизматичной натурой, стал для Пазолини-студента глотком свежего воздуха, способного развеять ощущение закупоренности конформистской культуры режима: «Лонги был острым, как заточенный меч. Он умел говорить, как никто. Его молчание несло в себе тотальную новизну. Его ирония была беспрецедентна. У его любопытства не было аналогов. Его красноречию не требовалась мотивация. Для задавленного юноши, униженного схоластикой культуры, конформизмом фашистского общества, это было революцией»{Там же, стр. CLIX.}. Благодаря мастерству преподавания Лонги, Пьер Паоло смог развить в те годы художественный вкус, который воплотился впоследствии и в его романах, и, прежде всего, в фильмах{О влиянии Лонги не только на Пазолини, но и на большую часть итальянской культуры второй половины ХХ века см. Bazzocchi 2021.}.

Еще в студенчестве он начал писать статьи для журнала «Архитрав» (Architrave) университетской фашистской группы GUF (Gruppo universitario fascista), работал главным редактором в «Сите» (Setaccio), органе «Итальянской ликторской молодежи» GIL (Gioventù italiana del littorio){См. Ricci 1977.}. Для ясности: сотрудничество с этими газетами не означает, как формально считают некоторые, идеологической приверженности юного Пазолини фашизму. Тогда все, до некоторой степени, были «фашистами». Пазолини родился в 1922 году, поэтому весь процесс его учебы и формирования шел при диктатуре, а диктатура означает единомыслие. Какая иная возможность выбора могла быть у молодежи его поколения, кроме как следовать, во многих случаях некритически (это вся их «вина», если уж мы так хотим ее найти), единственной возможной в их обстоятельствах политико-идеологической точке зрения?

Тот же дискурс, с небольшими отличиями, можно наблюдать в культурной деятельности во времена молодости и других авторов; достаточно указать только некоторые имена представителей итальянской литературы примерно одного поколения: Элио Витторини¹⁸, Васко Пратолини¹⁹, Романо Биленки²⁰. Поэтому мы можем говорить, в частности, относительно Пазолини тех лет, о некоем «а-фашизме» (по крайней мере, до 1943 года, после которого все резко изменилось и его позиция стала определенно антифашистской).

Существует хорошее выражение: «самый политизированный писатель 60-х равен наименее политизированному писателю сороковых»{Cabona 2003.}. Действительно, просто регулярно бывая в мире «университетского фашизма», Пазолини начал развивать в себе определенную нетерпимость по отношению к духоте и цензуре режима, интуитивно почувствовав его культурную провинциальность: неудивительно, что после некоторых разногласий с директором (Джованни Фальцоне, последователь фашистской риторики) «Сито» прекращает публикации, выпустив всего шесть номеров. В последнем номере журнала вышла статья Пазолини под заголовком «Последнее слово об интеллектуалах» – чрезвычайно полемического характера, спорящая с культурной пропагандой режима. В это же время он активно общался с друзьями, в частности с Серрой, Эрмесом Парини, Франко Фарольфи, Элио Мелли, Франческо Леонетти, Роберто Роверси{О болонских годах Пазолини см. свидетельства, содержащиеся в Ferrari-Scalia 1998.}.

В 1942 году в небольшом издательстве в Болонье он опубликовал «Поэзию Казарсы», тексты, написанные на фриульском – «по правую руку от Тальяменто» – языке²¹, не имевшем литературной традиции и частично им самим и изобретенном из чисто художественных соображений. Эта публикация, получившая высокую оценку литературного критика Джанфранко Контини, изменила жизнь автора: с этого момента его основным занятием стала поэзия.

Фриульский период: война и первый опыт в образовании

25 июля 1943 года правительство Муссолини было вынуждено уйти в отставку: фашистский режим пал. Пазолини, отучившийся на курсах для офицеров запаса в Поретта Терме (Болонья), был призван в армию всего за несколько дней до перемирия 8 сентября²². Когда его подразделение было захвачено немцами, он умудрился спрятаться в канаве и спастись в Казарсе, куда семья переехала, чтобы дождаться окончания войны, там было безопаснее, чем в Болонье: в это же время его отец попал в Африке в плен к англичанам и был отправлен в лагерь для военнопленных в Кении, откуда вышел только по окончании военной кампании. Убегая, Пьер Паоло потерял свои заметки к диссертации, и это событие побудило его пересмотреть тему исследований: в ноябре 1945 года он окончил магистратуру с диссертацией о Джованни Пасколи («Антология поэзии Пасколи: введение и комментарии»), референтом был Карло Калькатерра²³.

В самом начале учебного года 1943–1944 в Сан-Джованни (деревня в окрестностях Казарсы) он открыл частную школу для детей, которые из-за бомбардировок не могли посещать школу в Порденоне или в Удине. Это был первый и грандиозный педагогический эксперимент Пазолини. В реальности он продлился всего несколько месяцев (с октября 1943 по февраль 1944), поскольку школа была закрыта после вмешательства Управления образования Удине (Порденоне тогда еще не был столицей провинции) – у учебного заведения не оказалось необходимых разрешений: школьная бюрократия всегда разит безжалостно.

Весной 1944 года Пазолини вместе с матерью поселились в арендованной комнате (ставшей его персональным убежищем, забитым книгами) в сельском доме в Версуте, крошечной деревне в окрестностях Казарсы, более безопасной, чем семейный дом в самой Казарсе (сегодня там находится Центр исследований Пазолини); дом располагался недалеко от железной дороги и рисковал подвергнуться воздушным бомбардировкам союзников. Сначала в Казарсе, а потом в Версуте Пазолини начал свой второй педагогический эксперимент, для малышей из начальной школы и детей из средней. Война вселяла страх, поэтому все стремились найти возможность учебы рядом с домом. Предложение исходило от Сюзанны, учительницы начальных классов, и ее сына, занимавшегося ребятами постарше. В более теплые месяцы Пазолини проводил уроки в casèl (т. е. «домике» на фриульском), «сооружении с кирпичными стенами и черепичной крышей, размерами примерно пять на шесть метров, поставленном прямо в поле», служившем для хранения сельхозинвентаря и в качестве «укрытия от летнего ливня, налетевшего внезапно»{Ovidio Colussi, Memorie di un Accademico, в Malaguti 2006, стр. 51–63: 53.}; его остатки до сих пор можно увидеть среди полей недалеко от Версуты.

Эта преподавательская деятельность продолжалась вплоть до конца 1947 года, впоследствии Пазолини считал ее самой захватывающей в своей карьере учителя: в этих детях, сыновьях крестьян, он встретил незамутненную чистоту, создававшую им в его глазах моральное превосходство над их сверстниками из буржуазных семей. К Пазолини еще до окончания войны присоединились в качестве преподавателей некоторые друзья из Болонского общества: Джованна Бемпорад²⁴, Рикардо Кастеллани, Чезаре Бортотто²⁵, художник Рико Де Рокко, скрипачка Пина Кальк, дочь дружеского семейства словенцев, и Сильвана Маури, дочь болонского друга Фабио, влюбленная в Пьера Паоло (впоследствии она вышла замуж за писателя Оттьеро Оттьери²⁶). Пазолини преподавал итальянскую и современную зарубежную литературу, латынь и греческий и писал стихи на фриульском.

Травма смерти брата

Брату Гвидо в 1944 году исполнилось 19 лет, и летом, по окончании научного лицея, он сблизился с партизанами; парень выделялся своей отчаянной храбростью в самых опасных операциях – от нанесения агитационных надписей на стены до распространения листовок, нападения на немецких военных с целью изъятия оружия, хранения дома пистолета. Он был членом бригады Озоппо, группы приверженцев старых антифашистских партий: католиков, либералов, монархистов (Гвидо был членом либерально-социалистической Партии действия).

12 февраля 1945 года, во время резни в Порзусе²⁷, Гвидо был убит партизанами-коммунистами из бригады Гарибальди, воевавшими за присоединение Фриули к только что созданной Югославской республике, под руководством маршала Тито: «одна из самых противоречивых и надолго исключенных из истории страниц движения Сопротивления»{Oliva 2000, стр. 156. Об издании Porzûs см. также Piffer 2012.}.

Вот что произошло на самом деле: сотня гарибальдийцев, притворяясь заблудившимися, захватили членов бригады Озоппо и обменяли их на оружие. Гвидо стал пленником вместе с еще 30 товарищами, и их должны были казнить после «упрощенного» судебного разбирательства при участии «юристов» из бригады Гарибальди. Во время политического процесса Гвидо крикнул своим товарищам, что «у коммунистов все представления о юстиции сводятся к выстрелу в затылок». На судебных процессах в Пизе и Брешии, организованных после войны с целью пролить свет на обстоятельства резни (Пьер Паоло присутствовал на обоих, в качестве свидетеля обвинения), свидетели показали, что никто даже не дал себе труда ответить на его слова{См. Schwartz 2020, стр. 171.}.

Существует версия, что Гвидо было предложено спастись, перейдя на другую сторону: если бы он присоединился к сражавшимся на стороне Тито, он бы сохранил жизнь, но он отказался. В народе также распространялись слухи, впоследствии признанные ложными, о том, что мученики Озоппо были казнены с помощью кувалды. На самом деле 12 февраля Гвидо заставили спуститься в заранее вырытую для него канаву – могилу, где его и застрелили. Остальные 36 пленников, среди которых был и местный коммунистический лидер, были приговорены к весьма суровым наказаниям (вплоть до пожизненного заключения).

Официальное извещение о смерти Гвидо пришло в Казарсу только спустя три месяца, в конце мая. После отпевания в Удине его похоронили на кладбище Казарсы, в братской могиле, вместе с другими жертвами резни – на внутренней территории, справа от ворот. Пьер Паоло узнал об этом во время прогулки с кузиной Анни в окрестностях Версуты. Ему пришлось рассказать ужасную новость матери: то был один из самых тяжелых моментов молодости в его воспоминаниях.

Его непереносимая боль вырвалась наружу в душераздирающем письме, написанном 21 августа 1945 года Лучано Серро, его другу и сокурснику по университету в Болонье. В письме он изложил то, что было известно в его семье о резне:

Я не могу писать об этом без слез, мысли приходят ко мне спутанные от рыданий. Сначала я чувствовал только ужас, нежелание жить дальше, и единственным неожиданным утешением стала вера в существование судьбы, от которой невозможно скрыться, и потому по-человечески справедливой. Вспомни воодушевление Гвидо, ведь мысль, что день за днем билась у меня в голове, звучала так: «Он не мог пережить свой душевный порыв». Этот парень был создан из благородства, смелости, невинности, которые казались невероятными. Он всегда был лучше нас всех: у меня до сих пор перед глазами как живой образ – его волосы, его лицо, его куртка, и меня охватывает невыносимая, нечеловеческая тоска […]. Должно его оплакивать вечно, поскольку только так можно хоть чуть-чуть искупить безграничную несправедливость, постигшую его. […] Поэтому единственная мысль, что меня хоть как-то успокаивает, это то, что я не бессмертен, что Гвидо просто щедро опередил меня на несколько лет на пути в ничто, к которому я стремлюсь{L1, стр. 197–198.}.

Удар был весьма тяжел, как в плане семейных чувств, так и в области политики: ведь Пьер Паоло постепенно дозревал до принятия марксистской идеологии, что привело его в конце 1947 года к вступлению в Коммунистическую партию Италии, активному участию в ее действиях и занятию поста руководителя местной ячейки. Искренность его привязанности к коммунизму таким образом проявлялась в том, что, думая о смерти брата от рук «красных партизан», Пьер Паоло имел все основания стать антикоммунистом по личным причинам. Но он смог разделить эти две стороны жизни, несмотря на пережитую его семьей трагедию.

Знакомство с политикой, обязательства и «дело Рамушелло»

В Казарсе Пазолини целиком отдался своей страсти к преподаванию: сначала, во время войны, как мы уже упоминали, в маленькой частной школе, открытой им совместно с матерью, а потом, начиная с 1947 года, в государственной средней школе в Вальвасоне, симпатичной деревушке недалеко от Казарсы (пять километров, которые писатель ежедневно преодолевал на велосипеде); там он проработал учебные годы 1947–1948 и 1948–1949. Жизнь в провинции сблизила его с людьми и их социальными проблемами: с тех пор диалект стал для него не только языком, на котором можно слагать стихи, но и полноценной идиомой со множеством смыслов. А тем временем, в связи с окончанием войны, в Казарсу вернулся его отец, и семейство воссоединилось.

Пазолини увлекся политикой: вначале он вступил в ассоциацию борцов за автономию Patrie tal Friùl (из нее впоследствии образовалось сепаратистское «Движение Фриули»), а в 1947 году решил записаться в Коммунистическую партию Италии, проповедовавшую принципы марксизма: они стали ему близки. Осознавая, что некоторые коммунисты несли ответственность за смерть его брата Гвидо, он тем не менее без колебаний принял членский билет, в соответствии со своими убеждениями и политической совестью – признак выстраданного и подлинного членства.

Пазолини проявлял заметную активность на местном уровне, в отделении партии в Сан-Джованни, и даже ненадолго стал ее председателем; штаб-квартира коммунистов находилась в ободранной комнате под клубом Enal (Ente nazionale assistenza lavoratori, «Национальная организация помощи рабочим»). В период с 1947 по 1949 годы будущий писатель весьма активно участвовал в политической деятельности: он сочинял воззвания на итальянском и фриульском, принимал участие в митингах и демонстрациях, поддерживал крестьянское протестное движение (связанное с так называемым «законом Гаспери»){См. § 2.1.}. Во время выборов 1948 года Пазолини развешивал в Сан-Джованни стенгазеты, в которых обличал христианскую демократию и церковную реакционность.

Среди этой будничной и провинциальной рутины незаметно произошло событие, которое навсегда вошло в жизнь Пазолини. Во время традиционного местного праздника 30 сентября 1949 года в деревушке Рамушелло (в муниципалитете Сесто-аль-Регена), ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■Как сказал потом Нальдини: «Сегодня это может показаться иностранному наблюдателю почти чудовищным, но для того, кто знаком с обычаями парней нашей местности, в этом нет ничего удивительного или всерьез осуждаемого»{Naldini 1989, стр. 134.}. Я полагаю, что подобные рассуждения Нальдини можно трактовать следующим образом: речь идет ни об одобрении, ни об оправдании того, что случилось, эпизод следует рассматривать просто в контексте крестьянской среды, в которой привычки к разным сексуальным практикам возникали значительно раньше, чем у ровесников в буржуазной среде.

На следующий день кто-то рассказал о случившемся стражам порядка, карабинерам: и уже 22 октября Пазолини было предъявлено обвинение ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■, дело было передано в суд. 28 декабря 1950 года судья Сан-Вито-аль-Тальяменто приговорил Пазолини и двоих юношей к трем месяцам заключения за непристойное поведение и полностью снял обвинение в развращении несовершеннолетних ввиду отсутствия соответствующего искового заявления (несмотря на то, что карабинеры с самого начала расследования настаивали на показаниях родителей мальчиков, родственники решительно отказались). А 8 апреля 1952 года суд Порденоне оправдал поэта и его сотоварищей по делу о непристойном поведении после апелляции.

Однако к тому моменту это уже почти не имело значения. А сразу после события – в октябре 1949 года – разразился чудовищный скандал: Пазолини был отстранен от преподавания (несмотря на письмо-обращение его начальству от родителей учеников, просивших продолжить преподавание детям), исключение из компартии («за моральное разложение», как гласит протокол отделения провинции Порденоне) не дожидаясь результатов заседания дисциплинарной комиссии по его вопросу. ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■, готовых использовать любой подходящий случай для шумной операции дискредитации, а не просто морального осуждения. Предполагается, что еще до знакового эпизода на деревенском празднике Пазолини получал предупреждения и сообщения в духе шантажа: ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■. Несложно вообразить, что столь блестящий молодой человек, как Пазолини, мог стать мощным противником на политической арене, поэтому перед искушением заставить его замолчать, даже постыдными способами, устоять было трудно.

Пазолини же разочаровало прежде всего поведение его товарищей по его же партии. Исключение из КПИ, произведенное 26 октября 1949 года, было опубликовано спустя три дня, 29 октября, на страницах местного ежедневника «Унита» (официального печатного органа партии), с комментарием Фердинандо Маутино, руководителя региональной федерации Удине. Принимая во внимание «сообщение о фактах, вызвавших серьезные дисциплинарные меры против поэта Пазолини», он выступал против «пагубного влияния определенных идеологических и философских течений разных Жидов, Сартров, и всяких декадентствующих поэтов и литераторов, которые хотят примкнуть к прогрессу, но на самом деле подхватывают самые вредительские аспекты буржуазного разложения»{См. 1989, стр. 134.}. ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■Пазолини ответил Маутино (31 октября 1949 года): «Меня совершенно не поражает дьявольское лицемерие христианских демократов; но меня поражает ваша бесчеловечность: вы прекрасно понимаете, что говорить об идеологических отклонениях – кретинизм. Но, вопреки всем вашим мнениям, я остаюсь коммунистом, в самом подлинном смысле этого слова»{Там же, стр. 135.}.

Анна Тонелли реконструировала, основываясь на случае Пазолини в качестве типичного примера (тем самым, высветив его еще детальнее), культурный срез исторического периода, в течение которого случились все эти события, срез, наиболее детально отражающий все раздиравшие его напряжения и противоречия{См. Tonelli 2015.}. Годы, наступившие сразу после окончания войны, стали периодом острейшей и ничем не ограниченной политической борьбы. В том же 1949 году, 4 апреля, в Вашингтоне был заключен Атлантический Пакт, в результате которого был создан Североатлантический союз, то есть НАТО, центральный элемент начинавшейся холодной войны. Италия, в силу географического положения, стала стратегической территорией: она была «пограничной» страной между двумя блоками, либерально-капиталистическим и реал-социалистическим (за Адриатическим морем находилась страна-сателлит из орбиты СССР, Социалистическая федеративная республика Югославия). Поэтому жестокость противостояния политических сил в те времена не должна никого удивлять, и понятно, почему КПИ старалась избегать создания поводов для атак со стороны противников.

Вот в таком контексте и состоялось изгнание Пазолини, продиктованное вдобавок еще и пуританской моралью, свойственной и католикам, и коммунистам. Достаточно вспомнить, к примеру, как долго тщательно скрывалась, а потом была воспринята с огромным возмущением все теми же товарищами по партии внебрачная связь генерального секретаря КПИ Пальмиро Тольятти (женатого на товарище по партии Рите Монтаньяна, разделившей с ним тяготы преследований и политических баталий, и родившей ему сына) с депутаткой Нильде Йотти, моложе его на 27 лет.

В Риме в 50-е годы

В январе 1950 года, будучи больше не в состоянии выносить сложившуюся в родных краях ситуацию, Пьер Паоло вместе с матерью решились на внезапный переезд, почти бегство, в Рим, поначалу к дяде по материнской линии. И 28 января мать с сыном рано утром, чтобы их не видели соседи, сели на вокзале в Казарсе на первый же скоростной поезд в Рим. Ему было 28, ей – 59. С собой у них был, как и положено бедным беглецам, классический фибровый чемодан. Но то, что казалось тогда шагом в пропасть, на самом деле стало стартовой площадкой для превращения Пазолини в одного из самых знаменитых и признанных авторов. Однако в тот момент, ни он, ни его мать об этом еще не знали и даже не могли вообразить. Не знали они и о том, что страдания этого поспешного, почти тайного отъезда были хоть и болезненными, но необходимыми для того, чтобы Пьер Паоло открыл для себя мир новых возможностей, в котором его интеллектуальные и творческие таланты смогут наконец раскрыться.

С этого времени и до самой смерти Пазолини будет жить вместе с матерью в Риме, много раз меняя районы и места обитания. Начало жизни в Риме было трудным. Сюзанна поступила гувернанткой в семью с двумя детьми, а Пьер Паоло снял комнату на площади Костагути, в бывшем еврейском гетто, в нескольких метрах от берега Тибра.

Заработать на жизнь он пытался корректурой – вычиткой гранок и снимался статистом в фильмах кинокомпании Чинечитта. Когда денег стало совсем не хватать, Пазолини решил продать несколько томов торговцам подержанными книгами. В последние дни 1950 года он оказался в курортном местечке Кьоджа вместе с кузеном Нико Нальдини и Джованни Комиссо. Драка началась, по свидетельствам очевидцев, из-за кражи банкноты, выпавшей у него из кармана. Карабинеры задержали его, и ночь он провел в камере в полицейском участке.

Летом 1951 года семья – Пьер Паоло, мать, и даже отец, присоединившийся наконец к ним в Риме, – поселилась в домике на Понте Маммоло, недалеко от римского пригорода Ребиббия, на улице Джованни Тальере, номер 3. Отец, которому за три года до этого психиатр в Удине поставил диагноз «параноидальный синдром», усугубленный злоупотреблением алкогольными напитками, провел в столице самые безмятежные и спокойные свои годы, счастливый и гордый растущей литературной популярностью сына – он стал его практически единственным секретарем.

В конце этого же 1951 года Пазолини нашел место преподавателя в частной средней школе в пригороде Чампино (он проработал там до конца 1953 года, и среди его учеников оказался будущий писатель Винченцо Черами²⁸).

Его метод преподавания основывался скорее на творческом сотрудничестве с учениками, внимательном их выслушивании, чем на хладнокровном изложении материала. Этот метод уже был им опробован в те годы, что он преподавал в Казарсе.

Он подружился с Сандро Пенна, Джорджио Капрони, Аттилио Бертолуччи, Карло Эмилио Гадда, Гофредо Паризе, Альберто Моравия и Эльзой Моранте²⁹. Пенна помог ему узнать поближе ночной Рим – город языческий и средиземноморский, бездумный и живой, в котором царили эрос и чувственность. Он открыл для себя и мир пригородов: Примавалле, Квартичоло, Тибуртино, Пьетралата. Бедный и маргинальный (то есть отвергаемый «порядочным обществом»), Пазолини ощущал себя своим в этой социальной среде, тоже бедной и маргинальной.

Благодаря участию поэта Аттилио Бертолуччи издательство Guanda заказало ему две антологии: о поэзии XIX века, написанной на диалектах, и о народной итальянской поэзии. В 1954 году, благодаря улучшению материальных условий, Пазолини смог перевезти свою семью в квартиру на улице Фонтеяна, 86, в буржуазном квартале Монтеверде Нуово, а потом, в 1959 году, на улицу Джасинто Карини, 45, в том же квартале Рима, в очень скромное маленькое палаццо, где уже жил поэт Аттилио Бертолуччи.

В 1954 году он впервые начал работать для кинематографа: Пазолини (вместе с Джорджо Бассани³⁰) входил в группу сценаристов фильма Марио Сольдати «Женщина с реки», главную роль в котором играла Софи Лорен. Затем он сотрудничал с Мауро Болоньини³¹ на разных фильмах, например «Мариза-кокетка», «Молодые мужья», «Глупый день», «Красавчик Антонио» (по роману Виталиано Бранкати³²), с Федерико Феллини на «Ночах Кабирии» и «Сладкой жизни», с Джанни Пуччини на «Танке 8 сентября», с Флорестано Ванчини³³ на «Долгой ночи сорок третьего года» (по рассказу Джорджо Бассани). Первый самостоятельный сценарий он написал в 1958 году – это была «Бурная ночь» (фильм в 1959 году снял Болоньини. В это же время он обрел и новых друзей: Лауру Бетти, Адриану Асти, Энцо Сичильяно, Оттьеро Оттьери³⁴).