Читать книгу: «Хорошая женщина – мертвая женщина», страница 3

Таракан

Все восемьдесят человек явились ровно в двенадцать на ночной марафон, объявленный заезжим светилом, смогшим приехать только на трое суток из шести, а потому предложившим работать по ночам. Организатору, амбициозной даме за сорок, этот вариант не нравился, но пришлось согласиться, уж больно хотелось посмотреть на работу этого экзистенциального психотерапевта. Все остальные ведущие недельного психологического интенсива, проходившего на загородной базе, вели свои тренинги днем, на общих основаниях, по три часа, честно конкурируя друг с другом за клиента. Этот же, сплюсовав часы, поставил расписание своей группы на ночь с двенадцати до шести утра, разом обойдя всех конкурентов и получив аудиторию интенсива в полном составе, включая ведущих. Примадонна!

Дама-организатор поджала губы, предчувствуя последствия ночного марафона: невыспавшиеся участники либо завтра проспят дообеденные занятия, либо придут и будут отсыпаться на них. С другой стороны – зато не напьются, все равно ночью никто не спит, втихушку потягивают пивко в баре или отрываются на дискотеке. А сегодня даже на дискотеку не пошли – так заинтриговал всех предложенный ночной формат. Короче, надо присмотреться к этому гусю лапчатому, экзистенциальному психотерапевту…

Зал не просто был полон, а буквально лопался, будучи не рассчитан на такое количество народу. Звезда сидел в центре с непроницаемым лицом, дожидаясь, когда смолкнет гул, но люди все прибывали, теснились, двигались, уступая друг другу сантиметры места; через головы передавали стулья, приносимые из других аудиторий, уже стали подтаскивать пластиковые кресла из летнего кафе. Наконец звезда встал и произнес: «Жаль, что меня сейчас не видит моя мама. Она бы стала свидетелем моей славы». Дама-организатор, севшая слегка на отшибе для удобства контроля, хмыкнула про себя, сознавая, что на самом-то деле это слава ее, а он всего лишь пешка в ее игре, легко заменимая, если что.

Потом ведущий предложил выйти в центр двадцати желающим участникам и организовать внутренний круг, и самые прыткие, ломая стулья и ноги, ринулись вперед. Пересчитав их, психотерапевт сказал, что не все люди такие активные, есть и более сдержанные, пусть у них тоже будет шанс. Подождал, пока выйдут еще три тормоза и займут места во внутреннем круге. Остальным велел наблюдать молча, предупредив, что в конце тренинга у них будет пятнадцать минут на то, чтобы поделиться чувствами по поводу происходящего. И понеслось…

Лариска, конечно же, оказалась в центре круга одна из первых. Она пришла в психологию из шоубизнеса и сейчас в свои тридцать лет снова была студенткой второго высшего – на этот раз психфака. На занятиях по диагностике подтвердилось, что она обладает истероидным складом характера, это задело ее немного (в жизни ее часто обзывали истеричкой), но она успокоила себя тем, что в обрамлении высокого интеллекта истероидность становится не недостатком, а достоинством – сопровождается яркостью, эффектностью, привлекательностью. Она и здесь, в этом кругу, выделялась из всех – рослая, видная, ухоженная, одетая со вкусом и дорого.

На самом деле Лариска переживала не лучшие времена, и ее дорогая одежда была остатками былой роскоши. Бывший муж, продюсер канала, на котором она работала, прикрыл лавочку, пообещав, что в этом городе дорога в эфир ей навсегда закрыта. Ужасно противно вспоминать здесь, на тренинге, их последнюю встречу. Накануне он открыл своим ключом ее оставленную им ради ребенка квартиру, изрезал и сжег три ее шубы (тоже подаренные им), самой ее дома, к счастью, не было. А когда они все же встретились, бывший муж пригрозил, что она еще приползет к нему с повинной. За что? Да уж понятно за что: женщине с такой внешностью в шоубизнесе всегда есть за что быть виноватой.

Лариска и помалкивала бы от стыда о своей актуальной ситуации, но раз уж пришла на такое мероприятие, как психотерапевтическая группа, да еще вышла в центр – какое вышла, вылезла, выскочила, расталкивая конкурентов! – так уж будь добра, говори о важном. А это и было самое важное: как жить дальше, кем работать, на что жить? Сейчас лето, тепло, весело, а что потом? Это здесь она яркая, красивая и талантливая, это здесь она может изображать беззаботность и флиртовать направо-налево, а что будет, когда придет осень?

И Лариска молча сидела, повесив свою обесцвеченную голову, пока к ней не обратился этот докучливый ведущий, доведший до слез уже несколько участников внутреннего круга всего лишь одним-двумя меткими вопросами, вскрывающими как раз то самое, о чем хочется молчать:

– Какое несчастье тебя сюда привело?

Вот оно, то самое слово, точно называющее ее состояние, – несчастье. И Лариска разревелась, по-детски пуская слюну и размазывая по щекам макияж, такая же яркая в своем безобразии, как и в привлекательности. Икая и отсмаркиваясь, рассказала о бывшем муже, что ненавидит этого гада, что он в ответе за тех, кого приручил, что он отец, а потому должен… Что у нее вся жизнь насмарку, а она не старая и еще могла бы… Что она отдала ему самое дорогое, принесла в жертву и швырнула к его ногам… В общем, шлюзы прорвало, и из Ларискиных уст лился классический текст зависимой женщины, оставшийся без мужа и денег с ребенком на руках, и она никак не могла остановиться.

– Хорошо, я буду с тобой работать завтра, если принесешь на тренинг таракана.

– Таракана?

– Таракана.

– Где ж я его возьму?

– Это не моя забота. Принесешь таракана – буду работать, нет – не обессудь.

Таракана. Зачем он ему? Все восемьдесят участников загалдели, обсуждая странное предложение ведущего, рейтинг которого поднялся еще выше. При чем тут таракан вообще? Ну да, Лариска заколебала своими сиротскими песнями, хоть и жалко ее. Ну да, положение ее не ахти, но она, хоть и с ребенком, однако такая оторва, что окрутит еще какого-нибудь спонсора. Но вообще дела ее – полная безнадега, ее бывший не даст ей жизни, и сделать здесь ничего нельзя, хоть психотерапевт и звезда. И где этого чертова таракана брать, перевелись они почему-то, подевались неизвестно куда. Если разве в столовке какой-нибудь еще остались, надо позвонить в город, пусть кто-нибудь заморочится, отыщет таракана и привезет сюда, на базу, надо так надо, чего ж не помочь женщине, если есть возможность…

Таракана искали сутки всем миром. Нет их – и все! Никто не знает куда, никто не знает почему, но эти твари, пережившие динозавров, не боящиеся радиации, пожирающие объедки, технику, обои, цемент, почему-то исчезли. Типа, спугнули их высокочастотные излучения мобильников и микроволновок. А может, еще что-то, почуяли надвигающийся катаклизм – конец света, например. За завтраком дама-организатор, испуская молнии праведного гнева, рассказывала, как к ней в ее номер люкс в седьмом часу утра вломились участники в измененке и спрашивали, нет ли тараканов. «Тараканы в голове у ведущего!» – гремела она в узком кругу приближенных, и этот узкий круг из-за громкости ее голоса расширился до величины интенсива. Тараканы не тараканы, но что-то в его голове есть, и до вечера все томились в ожидании, зачем светилу понадобился таракан.

В двенадцать ночи все были на своих местах. Разрумянившаяся Лариска сидела потупив глаза. Светило не стал томить прелюдиями:

– Принесла таракана?

– Нет.

– Ну, на нет и суда нет. Я предупреждал.

– Да нет тараканов нигде, мы, честно, обыскались. Домой родственникам, друзьям звонили, просили в столовку сходить поискать – нету, вымерли все. Что делать-то теперь?

И среди всеобщего молчания, которое из заинтригованного уже начало превращаться в зловещее, послышался чей-то голос: «Есть!» Через головы от двери к центру пошла коробочка, передаваемая множеством рук.

Есть таракан. Лариска осторожно приоткрыла коробок, настолько, чтобы, с одной стороны, не упустить драгоценную добычу, с другой – не дай Бог не прикоснуться к содержимому, таракан все-таки, гадость какая! Но вместо рыжего усатого с полосатым брюхом мерзкого насекомого в коробке оказался какой-то лесной жук, похожий на таракана, но явно не таракан. Лариска виновато подняла глаза на ведущего: говорить – не говорить?

– Это не таракан!

– А кто?

– Жук какой-то.

Вот дура! Аудитория вдохнула и шумно выдохнула в справедливой ярости: парились из-за этой дуры сутки, а ее за язык тянут, подумаешь, эксперт! Помалкивала бы, глядишь, подмену бы никто и не заметил, будет, что ли, ведущий проверять, настоящий таракан или нет! Лариска сама уже опомнилась, втянула голову в плечи, сообразила, что лишила народ зрелища.

Но ведущий, видимо, оценил Ларискину честность и махнул рукой на то, что таракан ненастоящий.

– Ладно, пойдет такой. Скажи ему все, что вчера собиралась.

– В смысле?

– Ну, про отданные лучшие годы, про то, что ты в ответе за тех, кого приручил, и про все остальное.

– Кому? Таракану, что ли?

– Ну да.

– Так это же таракан! Он не понимает ничего!

В зале висела тишина.

– О, Господи, ну я и дура! А я столько времени распинаюсь, все пытаюсь что-то объяснить, донести, доказать…

– Что будешь с ним делать?

– Не знаю… Раньше, до сегодняшнего дня, раздавила бы, а теперь, когда его столько народу искало, старалось для меня – отпущу на свободу, пусть ползет по своим делам.

Лариска подошла к окну, распахнутому в июльскую ночь, и раскрыла коробок.

18.09.11

Жучка

– Меня собака не слушается! Жену – слушается, а меня нет. Залезет на кровать, ляжет на мое место – и не сгонишь. Я ей: «Жучка, пошла вон!» – а ей хоть бы хны!

В его голосе звучат рыдающие нотки. Вообще-то чаще он сидит на тренинге молча. Обрюзгший, вечно потный, лысеющий, с прилипшими колечками темно-русых кудрей, лицо красное, какой-то то ли диабет у него, то ли гипертония. Вроде бы мужчина, но хоть и мало их в подобных группах, однако не котируется: молчит-молчит, потом как прорвет, и тогда его жалобы вперемешку с брызгами и пузырями извергаются сквозь слезы и сопли. Отвращение и брезгливость, смешанные с жалостью.

– И чего хочешь? – лениво откликается тренер в предчувствии нудной сессии, от которой не отвертишься.

Вот тренер – мужик. И что характерно – поддается описанию практически теми же самыми словами: обрюзгший, лысеющий, с животиком, обтянутым заношенным свитером. Но животик животику рознь. Свитер год назад подарили благодарные члены обучающей группы. Не простой: спереди вывязаны два профиля, под другим углом зрения превращающиеся в вазу – известный рисунок Рубина, только стилизованный, чтобы не так банально. Намек на гештальт – тот метод, которому обучается группа у столичного психотерапевта. Специально собирали деньги и заказывали и рисунок, и свитер.

Он прикололся – надел свитер, развел руками, дескать, теперь штаны новые нужны. Действительно, вид у него бомжеватый, но не от плохой жизни, скорее, от полного пренебрежения к понтам, ценности другие. Видали его и в тройке от Кардена перед залом в тысячу человек, держится так же точно – ни страха, ни сомнения, ирония и азарт. Ну да, в этом тоже есть свои понты: типа, сам в отрепьях, зато в работе Бог: глаза горят, как прожектора, слов мало, но каждое – переворот в душе, сознании и жизни. С самыми конченными клиентами умудряется из ничего, буквально на пустом месте, сделать шоу, глаз не оторвать, влюбленные ученики локти кусают, пытают мэтра – вот бы нам так, как это у тебя выходит? «Кто знает, из какого сора…» – он еще и классику цитирует, Бог, одно слово. Интересно, что он сделает с этим подкаблучником, которого даже собака – и та не слушается?

При этом, вроде как, и делать-то особенно ничего не надо. Тренер утверждает, что гештальт – такой метод, в котором клиент всю грязную работу делает сам. Ставишь перед собой стул, мысленно садишь на него того, с кем у тебя проблема в отношениях, и говоришь ему о своих чувствах. Затем пересаживаешься на этот стул, отождествляясь со своим визави, и отвечаешь ему. И так столько раз, сколько нужно, чтобы договориться. Эту простую и вместе с тем гениальную схему за год учебы освоили все участники. Освоить-то освоили, да только теоретически, а не практически; никто не спешит выходить в центр круга и прилюдно работать с клиентом. Страшно, вся схема вылетает вон из головы, когда клиент начинает выражать чувства. Выйдет такой вот вагинострадалец, обмякнет на стуле куль кулем, ни бе ни ме, и че? Ну его на фиг, лучше посмотреть со стороны, как работает мастер, у него все так легко, просто и красиво – в театр ходить не надо!

– Ну, давай уже скажешь своей Жучке так, чтобы она послушалась!

Это тренер предлагает. Уж сам-то он умеет сказать так, что не послушаться невозможно. Он находит такие аргументы, после которых спорить неохота. Скажешь ему про свой страх работать с клиентом, а он в ответ: «Хватит трясти дохлыми кроликами своих страхов!» Вся группа ржет – и правда, уже не так страшно. Скажешь, что дорого, что денег нет на учебу, а он: «Я даю вам такой инструмент, которым заработать на учебу ничего не стоит». И это правда, гештальт-подход – инструмент убойный. И крылья расправляются, и открываются дали, новые горизонты. А потом тренер уезжает в свою столицу, и снова становится страшно, и денег инструмент не приносит, и даже чертова Жучка не слушается…

Короче, садит наш герой собаку на стул (мысленно, конечно), лепечет: «Жучка, Жучка!» Фу, смотреть тошно. Меняется с ней местами, из роли Жучки ухмыляется сам на себя, чувствует презрение, наглеет еще больше. Члены группы – болельщики, чуть ли не «шайбу-шайбу» кричат, так охота засветить этой зарвавшейся Жучке, чтоб знала свое собачье место. У всех наболело навешать обидчику, у каждого он свой. Есть и один общий, но это не только не обсуждается, но даже не осознается, будем валить все на Жучку. Скрутили газетный рулон, суют герою в руку, тот входит в раж, тренер едва успевает напомнить правило – не увечить людей и не портить имущество. Это очень даже вовремя, потому что Жучка догавкалась, сейчас получит за все. И озверевший мужчина лупасит скрученной газетой по сиденью стула, представляя на его месте шавку, только клочья летят…

Домой расходятся победителями – возбужденные, раскрасневшиеся. Всех волнует только один вопрос – помогло или нет. Надо ли в реальной жизни проделать то же самое или достаточно здесь, на тренинге проиграть ситуацию понарошку? Это выяснится только завтра.

Завтра наступает. Все в нетерпении ерзают, сидя в кругу, когда заходит наш герой. Он спокоен, выглядит как ни в чем не бывало, помалкивает, как всегда. Народ раздражен:

– Ну?

– Че ну?

– Че Жучка-то?

– Не знаю…

– В смысле, как не знаешь?

– Не видел ее. Как зашел вчера домой, она сразу залезла под ванну и больше не вылезала…

27.09.11

Сундук с секретом

В столовой санатория за столиком, куда меня посадили, три места были уже заняты.

Я приехала лечить экзему. Лазер, уколы, гормональные мази, физиотерапия, диета – все было перепробовано в попытках уничтожить эти шелушащиеся, с невыясненной этиологией, пятна на руках и ногах. Но они были упорны и не убиваемы, и на то была своя причина. Теперь вся надежда на радон, про который здесь сложили местную прибаутку: Белокуриха-река – быстрое течение, а радон без мужика – это не лечение.

Ни в какой радон я, конечно, тоже не верила, а в мужиков – тем более, но есть такой вид лечения, который мало популярен среди людей и который один только и дает настоящие результаты. И как раз этот вид лечения – вера, которой у меня не было. Ни во что и ни в кого.

Я хмуро оглядела своих случайных соседей по столу: девушка (была бы красавица, но слишком бывалый вид), семнадцатилетний кудрявый парень с глазами вразбег и бабулька в черном. Скука смертная, ничего интересного.

Но так не бывает, чтобы совсем ничего интересного. Каждый человек – сундук с секретом, если веришь в сказку. Игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук на семи цепях на высоком дубу висит, а где тот дуб – никому не ведомо. Три таких сундука с неведомым содержимым ковыряли пшенную кашу ложками за одним столиком со мной. Мне было до лампочки, что там у них внутри. У меня не было веры.

Но время идет, что-то происходит. При более длительном знакомстве красотка оказалась работницей ЗАГСа, которая умеет так смотреть сквозь мужчин, что были случаи – и не раз! – когда жених забывал, с кем и зачем сюда пришел, и, впав в транс, предлагал руку и сердце не своей невесте, а нашей даме, находящейся при исполнении. Здесь, на радоновом курорте, мужики тоже дурели от ее роскошного бюста и отсутствующего взгляда, который они принимали за тонкую игру холодной и расчетливой стервы, и это возбуждало их охотничий инстинкт.

Ее секрет заключался в том, что свекровь при молчаливом согласии матери заставила ее вызвать на шестом месяце преждевременные роды (из-за этого и лечилась здесь, откупились путевкой), и было это вот только, еще молоко в груди не успело перегореть, отчего бюст и расперло. Ребенок жил еще несколько часов, и она до скончания века теперь будет видеть перед собой сухими остановившимися глазами это копошащееся крошечное тельце.

Раскосый парень тоже оказался с двойным дном: не просто молокосос, на фиг никому не нужный, а приехал на курорт с тридцатидвухлетней любовницей, еще и замужней, потому и ведет себя не заинтересованно по отношению к представительницам женского пола, которых здесь, как и везде в подобных местах, гораздо больше, чем мужчин.

А про бабушку и сказать нечего – так себе, ни рыба ни мясо. Старуха, пятьдесят восемь лет, ее песенка спета. Месяц назад схоронила мужа, все в знак уважения к ее трауру (а может, чтобы не портить себе празднично-беззаботно-курортное настроение) стараются не смотреть в ее сторону. Приехала с внуком, толстым пятнадцатилетним подростком, который поселился в детском санатории недалеко от нашего корпуса. И без того непопулярный из-за своего веса, он проигрывал в глазах насмешливых сверстников еще и потому, что его всюду пасет бабушка в черном, таскается за ним по пятам унылой тенью.

Развлечений на курорте немного: днем радоновые ванны, вечером три танцплощадки, и со всех трех доносится «Владимирский централ», кошмар какой-то. Есть речка Белокуриха – горный холодный ручеек, ни искупаться, ни позагорать, да и как загорать, если все тело в пятнах. Спрятаться в свой номер и не вылезать на люди. Разве что вот в столовую все равно приходится ходить.

Четыре чужих человека по воле случая оказались за одним столом. О чем-то надо разговаривать три раза в день, не сидеть же молча, поедая санаторные завтраки, обеды и ужины. Но даже если молчать, то все равно многое видно и без слов. Например, наш всегда равнодушный юнец с разными глазами однажды приходит непривычно возбужденный и от избытка распирающих его чувств нечаянно опрокидывает компот в хлебницу. С трудом проследив траекторию его раскосого взгляда, мы обнаруживаем за столиком неподалеку семейную пару. Это означает, что на выходные приехал муж его тайной подруги навестить жену (она тоже как-то неестественно весело хохочет, взгляд в тарелку). Официантка подтирает лужу от компота, ставит новую хлебницу. Парень, так и не прикоснувшись к еде, стремительно направляется к выходу, а мы с женщинами переглядываемся со вздохом: молодо-зелено!

И тут наша бабушка отмачивает номер. Объявляет нам, что встретила друга детства! И это не просто встреча какого-нибудь банального земляка, а одна из тех историй, которые показывают в передаче «Жди меня». Во время блокады Ленинграда она училась в первом классе, а он – в десятом. По Ладожскому льду под бомбежкой их вывезли и эвакуировали в Сибирь, расселив по семьям в разных деревнях. Как они узнали друг друга полвека спустя – одному Богу ведомо, только за столом в этот день раздавались радостные вскрики бабушки, а в ответ – наши изумленные возгласы. Впрочем, какая она бабушка – просто зрелая женщина слегка за пятьдесят.

И понеслось! Теперь каждая встреча в столовой отражает новый виток отношений счастливой пары. Внук оставлен в покое и предоставлен сам себе (не до него!), что пошло на пользу обоим. Наворачивая с аппетитом кашу, «бабушка» спешит поделиться, как они с вновь обретенным товарищем вспоминают ленинградское детство и не могут наговориться – столько им накопилось чего сказать друг другу. И мы радуемся за нее – вот ведь как бывает! И вера начинает слабо брезжить в конце туннеля…

Вдруг приходит расстроенная, глаза на мокром месте. Что случилось? Сказал, что приедет к ней в деревню навестить ее. И что? А то, что перед соседями стыдно, овдовела ведь только месяц назад, что люди скажут? Траур и все такое. Это было за завтраком.

А в обед уже другая тема: и пусть приезжает, кому какое дело, пусть думают, что хотят, а она из-за сплетен не собирается отказывать другу военного детства в гостеприимстве! К бабушке вернулась ее сила, в связи с чем предлагает семнадцатилетнему Отелло полечить его глаз, а то если энергию не использовать в мирных целях, она оборачивается против ее обладательницы, разрушает. Вот как, она еще и целительница!

Ее дед тоже не лыком шит. В очереди к врачу оказываюсь перед ним. Шутит с нами, чужими людьми, будто мы знакомы сто лет. Тут на прием приходит сердитая дама по записи и требует впустить ее по указанному в талоне времени без очереди. Дед без тени недовольства, с той же радушной улыбкой: «Конечно, иди, молодайка, тебе же срочно нужно, а мы посидим-подождем, куда нам торопиться на курорте!» Вся очередь покатилась со смеху – так он это душевно сказал, без всякого подвоха. Та смутилась, а дед продолжил, уже не для нее, а для нас: «Пустите ее, всегда есть люди, которые требуют для себя особых условий. Пусть идет, ей надо!» Дама куда-то незаметно делась, затерлась как-то, словно испарилась. В общем, понравился мне дед.

Пересказала инцидент своей пожилой соседке по столу, та светится гордостью. Красавчик! За ужином вовсю идет обсуждение динамики их романа. Внезапно выясняется, что он сделал ей предложение. Щеки избранницы горят румянцем удовольствия – оказывается, есть жизнь и после смерти! О, вера, ты творишь чудеса!

Следующая встреча за столом – новая проблема: дед-то, оказывается, женат! Праведный гнев так и распирает нашу невесту. Да как он мог! Да за кого он ее принимает! Да не может она позволить себе разрушить чужую семью! Да на несчастье других счастье не построишь! В общем, ведет себя, как юная девушка, раскраснелась вся, залюбуешься. Конечно, каждой приятно, если избранник потерял из-за нее голову до такой степени, что и про жену позабыл.

Утро вечера мудренее. К следующему завтраку дозрела до великого решения: а и пусть. Не может его жена мужа удержать – а я-то тут при чем? А и соглашусь! Вот молодец, мы аплодируем, радуясь ее решительности. Энергия так и прет из нее, к нашей героине на прием записалось уже полкурорта, она просто волшебница, лечит наложением рук.

В обед – слезы. Что случилось, передумал, что ли? Нет. Да говорите уже, не томите! Мне пятьдесят восемь, а он на десять лет старше! И что – разборчивая невеста, что ли? Молодого, что ли, вам подавай? Вон наш Отелло остался не у дел, забирайте! Да нет же, не в этом дело! Так в чем?!! Он умрет, а я опять останусь одна-а-а, снова переживать бо-о-оль! Фу ты, напугала! Ну, пока что все, слава Богу, живы. Ну, помрем когда-то, это уж как пить дать, так давайте, пока живые, веселиться! Чокаемся стаканами с компотом и хохочем: смерть, боль и несчастья кажутся глупостью. Не глупостью даже, а необходимым фоном, чтобы острее чувствовать краски жизни. Мы больше не чужие, мы – одна семья и друг друга в обиду не дадим.

Моя экзема не сдается. Упертая какая, надо же! Учиться у нее воле к жизни. Надев купальник, смотрюсь в зеркало: пятна по всему телу, просто жираф какой-то. И что теперь – жирафу отказано в солнечных ваннах? Пойду искупнусь пару раз, позагораю, а вечером – на дискотеку вместе с моей молодой соседкой по столу. И Отелло прихватим, раз уж он такой не по годам грамотный. «Владимирский централ» – классная песня!

16.03.12