Читать книгу: «Сансара загнанной белки или 22 жизни одной маленькой меня», страница 4
После школы я зову в гости одноклассницу. Одноклассница зовет с собой подругу. Мы заходит домой за одной, потом за другой. Дело идет откровенно не быстро. Когда уже втроем мы идем ко мне домой, вижу несущуюся навстречу по улице маму. Мама бежит навстречу и сильно ругается. Не дозвонилась мне домой, отпросилась с работы и приехала искать. Разогнала всех подружек и отправила меня домой в одиночество. Эх.
***
Начиная с 7 лет и до конца школы, сижу дома одна. В прямом смысле ибо выходить из дома мне нельзя. Страшно очень. Особенно, когда звонят в дверь. Сижу мышкой. Мама звонит с работы по телефону, проверяет, как я там. Я там живу своей жизнью. Причем моя дневная жизнь в одинокости сильно разнообразнее, чем вечерняя с родителями.
Иногда я забываю выключить чайник (древне-серебристый алюминиевый со спиралью внутри, он включается в розетку) и он выкипает досуха. Порой я забываю чашку с водой на электрической плите (играла в хозяюшку – грела помыть посуду) и вода выкипает до коричнево-горелой не то чтобы чашки, а конфорки вокруг. Часто шарю от скуки по антресолям и всем верхам – устанавливаю конструкцию тумбочка-стул-табуретка друг на друге с надеждой найти что-то интересное и падаю оттуда нет-нет.
Мне скучно и я сильно не про безопасность. Смеюсь – да, да, я похоже тот самый чудом выживший ребенок.
***
Первый класс. Первый раз. После школы изо дня в день я прихожу домой и сижу дома одна до прихода родителей, до самого вечернего вечера. После работы мама и папа устали и заняты – готовят еду и смотрят телевизор. Разделение обязанностей оно такое. Днем я часто сижу у соседей. Лет до 13. У них два мальчика младше меня на пару лет, мы часто играем вместе. По большому счету от неизбежности и безвыборности.
На улицу одной мне нельзя, соседка меня “пасет” по времени прихода из школы. Это называется “присматривает”. Соседка не работает, сидит дома. Оглядываюсь назад сейчас и откровенно удивляюсь ее мудрости – даже когда не было денег, было сложно и трудно, сильную роль добытчика она оставляет мужу. Всегда.
Мама просит ее присмотреть, что я пришла домой и помочь, если что-то нужно. Я прошу помощи очень редко, в самом наикрайнейшем случае, обычно справляюсь сама. Неудобно идти просить, беспокоить, проще сделать самой. Иногда в гостях у них я чувствую себя надоевшей – мне это ясно дают понять. Нет-нет мальчиков зовут обедать, оставляя меня ждать их в комнате, или просят уйти и прийти попозже.
Иногда я задумываюсь, а как бы взрослая я поступила в такой ситуации? Я была назойливым ребенком, ненужным и забытым. Мне было нужно общение и внимание, я брала его, где могла. Я торчала у соседей по возможности и невозможности. Дома было холодно. И, когда звонили в дверь, страшно.
Жизнь 6. Образовательная
Веерные отключения 90-х. Регулярно отключают электричество. По графику. Иногда никому неведомому. Иногда мы предполагаем периодичность и тогда оказываемся готовы, запасясь едой и горячим чаем. Когда становится особенно туго, люди выходят во дворы жечь костры и готовить еду в дворово-полевых условиях. Я предлагаю родителям пойти тоже. Не идут. Предвкушаю движ и развлекуху. Мне хочется побыть в центре. Ну блин! Они говорят, не удобно. В смысле, не прилично.
Несколько вечеров подряд мы собираемся дома у соседей, варим макароны на сухом топливе и играем в нарды. Это МОЙ папа придумал и организовал. Я горда безмерно. Все вместе, две семьи. Мальчишки, те, которые соседкины дети, уже будучи большими парнями, любят вспоминать эти вечера как самые теплые.
Тепло было, правда, лампово. Недавно услышала фразу, что если к людям поближе, то теплее. Если быть с ними не в позиции сверху, а на равных. Если видеть и показывать не только себя. Если видеть в человеке человека, а не свою проекцию. Если смотреть к ним в глаза и сердце. За одним костром. За одним столом. На одних условиях. Вместе.
***
Утром в школу меня отводит папа или мама, домой возвращаюсь одна – и мама и папа в это время на работе. Школа недалеко, минут 10 пешком – мама часто рассказывает о том, как нам с этим повезло. Соседка знает мое расписание, соседка мониторит с балкона мою "красную курточку". Она любит рассказывать об этом, когда я вырасту.
После школы мы иногда задерживаемся поиграть с детьми в школьном дворе. Первое время после уроков меня встречает папа и тогда он недолго дает поиграть мне после уроков с детьми. В те редкие дни, когда встречает мама, поиграть не выходит – мама всегда куда-то торопится, даже если куда-то – это просто домой.
Папа перестает меня встречать, я обязуюсь приходить вовремя. Мобильников еще не придумали, проверить и найти меня сложно. Играем подолгу, часами на зимней улице во дворе у школы. Я хочу в туалет и не хочу идти домой. Становлюсь в уголок, писаю в штаны – там колготки, гамаши, штаны – снаружи вроде бы не видно. Внутри сначала тепло, потом холодно и мерзко.
Продолжаю игру как ни в чем ни бывало. В догонялках, маялках я всегда в аутсайдерах, но играю, играю, играю. Я будто пытаюсь заслужить внимание и всеобщий интерес из раза в раз – вот еще немножечко и получится. Нужно просто еще поднажать.
Меня не хотят брать – когда меня замаяли я долго бегаю на последнем издыхании и не могу никого догнать. Я никогда не занималась спортом или физкультурой, и физика у меня более чем посредственная. Иногда кто-то из детей сжаливается, озвучивает вслух желание встать на мое место, и тогда игра продолжается. После этого меня никто не мает, потому что иначе играть тогда становится неинтересно и я бегаю просто сама по себе. Снова ненужная.
Постепенно я перестаю оставаться на такие игрища. В играх, где не нужно быть самой быстрой и ловкой, мне тоже не особо рады. Мы играем в маляра и краски. Я называю цвета “индиго”, “фуксия” и “маджента” – сильно до того, как это становится мэйнстримом. Дети не знаю таких слов, дети – они просто дети. Дети знают синий, зеленый, красный и знать не знают, чего я от них хочу. Я смеюсь и чувствую превосходство. И вкусный щекочущий ноздри аромат мести – вы сильные, но тупые, а я слабая, но умная. Поровну.
Всегда мечтала поиграть в казаков-разбойников. Иногда смотрю на стрелки на асфальте и понимаю, что всегда хотела именно в них и ни разу так и срослось. Даже правил не знаю. Есть сейчас такие клубы для недоигравших взрослых?
Пару раз во дворе я играю в московские прятки с ребятами, но все игры рано или поздно сходят на нет. В любых компаниях я не попадаю в средний интервал по любым из параметров.
***
Я у бабушки Нади летом. Часто собираю ягоды. После обработки клубничных плантаций даже в мои 10 у меня болит и не разгибается спина. Почувствуй себя взрослой. Бабушка никогда не ограничивает ягоды вареньем и компотами – добрая часть ягод надежно прячется внутрь меня. Самые красивые и большие всегда мои: “Для вас же и выращиваем, ешь, сколько хочешь”.
Приезжает знакомый бабушкин водитель на камазе. У бабушки часто покупают ягоды, овощи – они у них волшебного качества вкуса. Они их удобряют добростью и душевной теплотой. Бабушка просит меня нарвать для него кружку ягод в благодарность, он помогал бабушке ранее. Клубнику собираю в эмалированный ковшик, высыпаю в ведро. Бабушка не заставляет, но мне неудобно не делать.
Когда собираем малину, мы надеваем железнодорожные безрукавки оранжевого цвета. В их карманы как раз помещаются две литровые банки справа и слева. В малине очень сильно царапаешься. Я боюсь насекомых, а из малины так быстро не выберешься. Поэтому я обычно ответственна за клубнику и неразгибающуюся спину. Малину предпочитаю собирать сразу в рот, но иногда помогаю бабушке.
К нашему приезду бабушка и дедушка ягоды не собирают. Оставляют нам наши любимые, чтобы "поесть с куста" – это особый кайф. Для мамы обычно черная душистая смородина. Для меня клубника и малина. Очень скучаю по этому. Меня там всегда ждали.
Дедушка, сколько помню, в самом начале сезона утром выходит в огород и приносит в ладошке только-только поспевшие ягодки, обычно маленькие клубничинки. Специально смотрит, чтобы принести первые, когда только начинают поспевать. Образ руки и красных ягодок в глубине ладони рисуется в воображении сам и на глаза наворачивается слеза.
***
Дома скандалы без конца. У мамы с папой обострения кризиса семейной совместной жизни – нарывает и болит. Папа часто психует, говорит "повешусь" и уходит в туалет. Папа любит резкие движение и слова. Папа не знает слово “конгруэнтность”, дальше обещаний дело не заходит. Я слушаю это из раза в раз. Я боюсь зайти в ванную и найти его висящим. Он закрывается надолго в туалете, курит там или курит дома. В квартире постоянно коромысла дыма.
Папа любит хлопнуть дверью и уйти в ночь. Мама сидит дома, ждет и волнуется. Однажды она укором сравнивает в сердцах папины уходы с поведением бабушки: “Ты как твоя мать, она всегда так делала”, и папа перестает уходить. Остается гасить свои чувства дома – внешне курить и внутренне умирать.
Сейчас я точно знаю, чью ненужность я бережно в себе храню. В каждом члене моей семьи ее тонны. На одном из тренингов я буквально "топлюсь" в этом ощущении – падаю в каменной колодец с высоты. Лечу. С хлюпом падаю на гранитный пол. Разбиваясь в кровь и клочья. И лежу, подыхая, никому не нужная. Я живу этот сценарий в своей голове из раза в раз каждый раз, когда меня накрывает в жизни это чувство. Постепенно отпускает.
***
На выпускном начальной школы проводят игру “Любовь с первого взгляда” по мотивам популярного в те годы телешоу. В 10 лет. Родители, вы серьезно? По итогам мероприятия все мальчики как один выбирают меня, все девочки выбирают Виталика. Того, который без хлястика. Ощущение мега идеальной пары – лучший и лучшая.
После игры я взвешиваю – кто из мальчиков чем лучше, кто чем хуже. А может, нужно было выбрать Илью? Он математику хорошо решает. А у Леши вон папа военный, шоколадки приносил в школу. Я всегда ищу лучше после уже сделанного выбора. После стольких лет? До сих пор. Быть выбранной – это важно.
Нам двоим дарят электронную игру. Она пролежит у дедушки под кроватью до самой смерти бабушки, когда я в последний раз буду в этом доме. Мне очень ценна эта игра, но мама и папа так и не удосуживаются поставить туда батарейки. Официальных причин масса: нужно разбираться, батареек нет, непонятно как работает. Спустя годы я нахожу ее под кроватью, и с грустью чувствую недоигранность. Так хотелось.
***
В деревне у дедушки есть своя "столярка". В ней кроме него никто не бывает. Он пилит там двери, режет по дереву, вытачивает детали-балясины. В столярку нечасто входишь. Дедушка словно бережет свои пространство и не любит видеть там иных людей. Я иногда захожу, мне очень нравится вдыхать свежепиленного дерева.
Я решаюсь однажды и прошу у него опилки – их рассыпаны горы на полу, все разного калибра. Спрашивает, зачем, рассказываю, что буду из них "готовить". Разрешает, играю с ними. Очень приятная текстура на ощупь и запах. Я дышу, дышу, дышу. Я чувствую запах опилкового дерева каждый раз в сочетании с видением дедушки. Обратно это тоже работает.
***
Резко падает зрение до -2. Все говорят, что наследственность – у мамы и у папы зрение откровенно так себе. Мне заказали очки, доктор рекомендует не носить их постоянно. С мамой ездим на занятия для зрения. Методика с чтением разных текстов в очках с разными диоптриями. Конечная цель – тренировка мышц. Зрение улучшается на 0,1 диоптрию.
Сходим на два курса по десять раз. Почему только на два? Мама решает, что это бестолковое занятие. Едем к бабушке в деревню. Я на подъеме, крепко сжимаю очки в руке в кармане – очень хочу надеть, похвастать. Чтобы мы такие зашли. Я такая в очках. И бабушка такая как удивится.
Мама против:
– Зачем тебе? Доктор сказал носить, когда читаешь или в школе на доску смотреть.
Окулист прописывает атропин. Я вижу размыто, мама пытается читать вслух и учить со мной уроки. Фокус не работает – я визуал и почти не воспринимаю на слух. В 38 я начну осознанно ловить себя за уши и учиться “читать” аудиокниги. Научилась это делать с любым жанром кроме художки. В порыве бессмысленности затеи мама перестает читать и я просто сижу дома, пиная балду и отбивая баклуши.
***
Лето провожу дома. Жаркие каникулы я просиживаю в бетонной коробке. Гулять выхожу только на балкон – на улицу одной нельзя, а все на работе. Мама с работы приносит почитать кучу детских книг – я их глотаю пачками и читаю все лето. Лежу, жую конфеты и читаю.
Чтобы не ела много сладкого, конфеты мама насыпает в вазочку, а пакет прячет в неожиданных местах – от духовки до антресолей. Я находчивая. Нахожу везде, а обертки бросаю в секретное место – за диван. Мама потом найдет, конечно. Она тоже находчивая. В школе в начале учебного года учитель по казахскому языку спросит – кто прочитал сколько книг за лето? Честно отвечаю: "128", или около того. Учитель с насмешкой резюмирует, не верит. Все смеются. Обида. Я прячу ее в себя, укутываю и несу в себе класса до 10. Там созреет и бомбанет.
***
Мама.заставляет.носить.шапку. Она синяя с цветочками и нифига не модная. А я между прочим уже в третьем классе. И шарф. Он бело-коричневый и не подходит ни под шапку ни под красный пуховик. Он просто шарф. С мамой спорить бесполезно. Я пытаюсь и не добиваюсь успеха. Когда выхожу в школу, я прячу шапку и шарф у соседей в кладовке в пустом ведре. Делаю так долго. В один непрекрасный день соседка приносит маме шарф и шапку. Нашла, говорит, в ведре.
Младшая дочь соглашается после моих хмурых бровей надеть теплые штаны в мороз. Складывает в рюкзак или снимает в парадной. Карма. Родительская карма.
***
Я карманного размера. Всегда. В школе меня дразнят и пристают. Это обидно. Во-первых, излишнее внимание, и это пугает. Во-вторых, да просто чё они… Жалуюсь дома маме. Мама жалуется папе. Мама с папой решают, что нужно сходить папе в школу. Папа ведет меня в школу, я маленьким перстом указующим тычу в обидчика. Я точно даже не уверена, он ли это. Вроде он, портфель похож. Обидчик катается с кучи снега как с горки.
Папа подходит и издалека при всех говорит что-то вроде "будешь ее обижать, я тебе уши надеру". Выглядит даже тогда по-детски на равных и несерьезно, но мне приятно, что папа заступился. Не разобравшись и не умеючи. Не будучи уверенным, за что и кого. Единственный раз, больше я не прошу. Я решаю сама. И самое ужасное, вырастаю и делаю то же самое со своими детьми – они тоже научились решать все самостоятельно. Где взять машину времени, чтобы исправить…
***
С огромным рюкзаком на спине я похожа на маленькую черепашку. Иногда кажется, что если случайно упаду на спину, я не смогу подняться – рюкзак перевесит. Иду в школу, сзади несколько ребят-одноклассников. Они дружат между собой. Они идут сзади и придумывают маленькой мне прозвище. Молекула. Обидно совсем не по-маленькому. По мне очень сильно бьет мой маленький рост.
На физкультуре я стою самая последняя. С физкультурой вообще как-то не задается, я не самый спортивный человек. Меня никогда не водили в спортивные секции и не выпускали во двор – я диванный житель. Мама сравнивает с собой:
– У меня только по физкультуре всегда четыре было. Остальные все пятерки.
Такое себе утешение. Мама научит, и позже я буду отбиваться афоризмами:
– Женщина должна быть статуэткой, а не Эйфелевой башней.
Из уст второклассницы это звучит забавно и неуместно. Мама подобные вещи говорит мне в утешение, я использую их в школе. Меня не понимают, я как будто из другой сказки. До сих пор примерно также и есть. В 38 я начинаю замечать вокруг себя похожих странных людей. Нас, похожих странностями, можно пересчитать по пальцам.
***
В школе объявляют конкурс на прочтение стихов на сцене наперегонки. Выбирают двух участниц, одна из них – я. Учу с мамой стихи. Мне хочется выучить побольше, подлиннее. Мама советует выбирать коротыши – считают же стихи поштучно, а коротких я смогу выучить большее количество. Мы соревнуемся с одноклассницей, сразу после которой я стою в физкультурной шеренге.
Я победила, не рассказав и половины. Рассказываем по очереди, пока одна из нас не замолчит. Я выучила около сотни стихотворений. Было даже как-то обидно, состояние недореализованности – я же еще не все рассказала: "Стоооой, я не договорила!" Кайф победы велик.
Очень ярко помню, как я стою на сцене и вижу зал сверху, и то, как я вижу сцену из зала. Такое ощущение, что в зале одна мама – она пришла, сидит где-то впереди, смотрит на меня. Я читаю стихи для мамы – каждый из них. Я же правда молодец, да, мам? У мамы еще нет обостренного чувства важности. Для меня критично важно быть обязательно первой, раз уж ввязалась. Если не победил, значит это не стоило затраченных усилий. Зачем вообще начинать?!
***
Мама или папа бьют ремнем за какую-то провинность. Ремень красивый, мама его часто носит с платьями. Он широкий черный лаковый с кнопками. Как говорит мама: "Прилипает хорошо, да, Регин?". Я не готова терпеливо ждать порки. Я рвусь и убегаю. Семейный паровозик – я впереди, за мной один родитель с ремнем, за первым второй. Забегаю за кровать. Там тупик, но оттуда можно убежать, перепрыгнув через две кровати и сиганув к выходу из комнаты. Прыжок через две кровати не всегда удается – поспевает второй замыкающий родитель и ловит.
Часто падаю сидя на пол – так нельзя ударить по попе. Тогда меня рывком поднимают за руку или оставляют в покое. Обычно это работает. Если бьет папа – защищает мама, если бьет мама – защищает папа. Говорят "хватит" или "не так сильно". Болеть это все в моей внутрянке начнет только тогда, когда я рожу первую дочь. Я буду остро высказывать это родителям: “Зато я детей не бью”, чаще маме. Она сильно ищет моего общества и разговариваем мы чаще, чем с папой.
***
Стаса привели в школу со сломанной ногой. Удивлена: он же болеет, ему сложно передвигаться, в школу зачем? В туалет его водит папа, ему удобно? Приходит так всего пару раз. Наверное, в этом была какая-то воспитательная ценность. Возможно, и для меня тоже, раз это запомнилось. Мне иногда разрешают поспать и пропустить школу просто потому, что я устала. Расслабляет, конечно, но каков кайф.
В школе новенький. Его папа устраивает для нас большую игру с призами по принципу телевизионной. Мальчик учится у нас совсем недолго. Игра вероятно должна была вписать мальчика в коллектив. Это удалось. Я смотрю на папу с раскрытыми глазами. Так ничей папа больше не делал! Мой тоже.
***
Когда я приезжаю в деревню летом, появляются подружки. Честно? Сейчас не помню ни одну. Они тусят из года в год разношерстными компаниями, и я попадаю в разные. Со временем вообще перестаем общаться, и я провожу время за стружками, духами и травой-штруделями. В этой компании мне сильно интереснее и комфортнее. Запахи, текстуры, творчество. У меня было медитативное детство. Мне было интересно с самой собой. С хорошим человеком можно и стружки помешать.
***
Когда я нервничаю, волнуюсь или у меня не получается – делаю домашнюю работу, и примеры по математике не решаются, например – я царапаю руки, обычно локтевую часть, иногда ноги тоже. Делаю это часто и много. Регулярно – там неровная кожа с мелкими прыщиками. Мне хотелось бы их выровнять и заидеальнить. Мама очень злится, что у меня красные руки: “Это некрасиво, как будто больная”. Когда другие дети видят мои красные плечи, они отшатываются.
В школе встречаю девочку с шелушащейся кожей на руках. Чувствую общность и симпатию – дети считают ее заразной и обходят стороной. Мне же с ней комфортно, она такая же чужая как и я. Мама злится и мажет мне руки одеколоном. Делает это с криком в наказание за мои действия. Я и так калечу себя, мам, зачем еще больше? Щипит ужасно.
Мама регулярно всегда да и до сих пор рассказывает, как она хорошо училась. Заработала красный диплом в школе и техникуме. Видимо "я не такая”? Я не люблю учиться тому, что рекомендовано. Тому, что интересно – обожаю. Высокоэффективность в офисе я тоже растеряла.
У меня неплохая память и сообразительность – я выруливаю на них в школе из года в год. Мама ставит мне это в укор:“Не стараешься!” При переезде внезапно обнаружу у себя аттестат с оценками 4 и 5, где примерно одинаковое соотношение с небольшим перевесом в пятерки. Удивлюсь, мама скажет: "Ну да, ты всегда хорошо училась". Серьезно? А раньше почему не сказали?
***
Папа перестал работать на заводе. Ищет себя в ремонтах квартир со свежеобразовавшимся кооперативом. 90-е шагают по стране вовсю, от них не прячешься. Едет челночить с соседом, привозят всякий ширпотреб – пакеты с красивыми картинками, куртки, заколки – продают с классической рыночной картонки.
Однажды папа привезет для меня блестящую заколку. Торговали такими же розовыми: "Блестящая была одна, привез тебе". Мама как будто обесценивает негласно. Торгуют из баулов на рынке. На рынке же встречают\пугают то ли бандиты то ли милиция, то ли бандиты в форме милиции. Папа сказал, что больше туда не пойдет и этим заниматься не будет.
Папа во многом начинает и во многом заканчивает. Этим очень сильно мне кого-то напоминает. Кого-то меня. Папа очень всегда любит рассказывать, как хорошо было в Бишкеке, куда они ездили за товаром – как их встречали, что они ели. Сейчас думаю, что возможно для него это было про свободу. Папа много лет проводит без работы, с деньгами очень плохо и надолго. Сколько помню, папа всегда кажется мне без работы – явно мамина проекция. В какой-то момент он выдохнет, примет ситуацию и будет висеть на маминой шее – мама сильная, она выкручивается и справляется. Иногда мне кажется, что ей это нравится.
***
Мне лет восемь, и у меня ни Карлсона ни собаки. Собака даст возможность выходить на прогулку, одну меня не отпускают. И собака даст возможность не быть совсем одной. Я прошу, прошу. Я мечтаю о собаке, представляю собаку. У меня шикарное воображение, богатый внутренний мир и бьющая через край фантазия.
Я натурально “гуляю” с ней по квартире. Исключительно, когда я одна и дома нет родителей. При родителях это делать неловко, будто засмеют. Я прошу у родителей пса. Сначала я мечтаю о сенбернаре, большом и теплом. Чтобы его обнять, зарыться в него и утонуть в складках кожи и шерсти. Слюнях тоже, я это понимаю, но меня это не пугает. Родители говорят, что:
–
Он большой и сопливый. И большой. И мы его не прокормим.
Тогда я начинаю мечтать о спаниеле. Придумываю имя: Мэгги или Кэйси. Вижу, как мы гуляем во дворе. Она, это обязательно она, несется мне навстречу с развивающимися в такт бегу ушами. Я ловлю ее, хохочу заливисто и почти умираю счастья.
–
У нас дома по всей квартире ковровое покрытие. Собака это шерсть.
Я мечтаю о далматине. Он статен, короткошестен и очень элегантен. На далматина мама почти соглашается. Папа изначально не очень против. Он будто бы даже готов подстраховать, если: “Она все-равно гулять не будет, это только сейчас говорит”.
После супер ужасной моей провинности, мама кричит, что они собирались вот-вот на днях ехать за щенком для меня. Но теперь, именно теперь, именно после вот этого моего то ли поведения то ли проступка, какая мне может быть собака.
Я теряюсь, я не была в курсе о грядущей счастливой радости. Я виновачу себя внутри себя и одновременно скорее не верю маминым словам. Я не помню сейчас, в чем я тогда накосячила. О собаке я мечтаю и дальше, но больше не прошу.
Собаки в моей жизни до сих пор не случилось. Пока. Правда случайно случились два кота. Один из них сам – пришел и случился. Кошачий и собачий носы мокры и нежны. Они, говорят, сродни пуговице, которой пристегивается нежность к миру. Сдается мне, это про одиночество и обезнеженность. И про попытки подстроиться под мир своими мечтами: “Мир, я готова мечтать по-другому – дай мне хоть что-нибудь из этого, мир. Мир, а о чем нужно мечтать, чтобы ты мне это дал?” Я до сих пор не знаю. Я вырастаю и учусь давать себе сама то, что мне нужно. Зачем просить – все равно не дают.
Я прошу о собаке, мне кажется, уже молча. В мои 11 папа с загадочным лицом, перешушукиваясь с мамой, уедет куда-то и привезет… попугая.
***
Виталик, тот самый с оторванным мной хлястиком, приносит в школу марионетку-страуса. Страус офигенен – он сделан собственными виталикиными руками и умеет танцевать с помощью все тех же его рук. На голове у страуса перышки, и они мило вздрагивают и колышутся, когда страус пританцовывает. О боги, я остаюсь в восторге и полна впечатлений. По телевизору в каких-то очумелых ручках показывают робота из сигаретных пачек. Я не успеваю записать схему, интернет еще не пришел в массы, и способ сделать робота можно найти только в своей голове.
Мой папа курит много. Пачка-две от мальборо или соверена ежедневно мне обеспечены. Собираю пачки, из пачек собираю робота. Я довольна результатом – он квадратно-гармоничен и правда классный. Сделан весь одной большой деталью, руки и ноги накрепко приклеены к туловищу. Крестовина, леска, и я все-таки ваяю из него марионетку.
Получается невероятная фигня – грациозная марионетка из робота откровенно так себе. Но! Если сделать покерфэйс и убедить в этом прежде всего саму себя, то можно продолжать делать вид, что результат классный. Я упрямо демонстрирую родителям, как робот “ходит”. Я дергаю крестообразным рулем вправо и влево, и робот уточкой переваливается из стороны в сторону.
Родители активно не хвалят. Они улыбаются, кивают, но как-то условно-социально-пофигистически. В этой похвале нет честности, я так чувствую. Я продолжаю делать вид, что все хорошо. Робот потихонечку мелкими механическими шажками перемещается на задворку моего внимания и в глубину шкафа. Переваливаясь из стороны в сторону. Уточкой.
***
Ночер. Мама у соседей. Мама качает соседкиного малыша на руках – помогает ей уложить его спать. Ходит легенда о том, что у мамы на руках он засыпает лучше. Мама проводит там практически все вечера за редким исключением. Я рыдаю у себя на диванчике, забившись в угол. У меня нет своей комнаты, (спойлер – и не будет никогда, пока не выйду замуж и не разведусь), я сплю в одной комнате с родителями на тахте в уголке спальни.
В соседней комнате папа смотрит телевизор. Сквозь бубнеж новостей или грохот боевиковой драки он слышит мои всхлипы и рыдания. Входит уточнить, что случилось. Заикающимся голосом прорываются слова: "А что мама чужих детей нянчит". Моя мама – чужих детей. Подтекст витает в голове и воздухе – как будто своих нет.
Папа уходит и возвращается с мамой. Мама придет, обнимет и будет что-то сбивчиво-невнятное: “Ну чего ты. Ну малыш же правда плохо спит. Я просто его качаю. Меня попросили.” Каждая буква режет еще глубже. А как же я, мам? А я, мам? А кто ко мне придет, мам? Мне важно, чтобы меня заметили. Мне очень обидно. Меня всегда не замечают, мне приходится прыгать выше головы – своей и всех окружающих – чтобы меня заметили и отметили.
Сейчас я задумываюсь, что папа даже не пробует меня утешить и дать мне дозу своей папиной любви, заботы и внимания. Он зовет маму, высказывает ей претензии по этому поводу. И все. Что изменилось после этого? Ничего. Просто я перестаю плакать. Потому что: “ А зачем? Что это меняет?”
***
В начальной школе меня засыпают бородавки. Щедро. Россыпью. Везде. Они сначала на руках, потом на лице. На носу торчит самая неприятная. Мама находит этому объяснение. Однажды мы были на базаре. Что-то покупали у бабушки, и бабушка сказала: "Какая чистая и ровная, красивая". После этого меня начинают осыпать бородавки. Щедро. Россыпью. Везде.
Дети никогда не отличались добротой. Мне указывают на мои руки и лицо. Надо мной смеются и смеются зло. У бабушки Нади в деревне соседка "лечит". Сейчас понимаю, что моего мнение никогда не спрашивали в детстве. Да и должны были? За меня всегда решают где-то за кадром и приносят готовый вариант по факту. Меня никто не предупреждает заранее.
Бабушка-ворожея приходит к нам. Присаживается на приступку сарая рядом со мной, и будет заговаривать мне бородавки. Я сижу подле, она в платочке рядом – вяжет узелки на суконной нитке, натирает мои бородавки свежесрезанным картофелем, и обещает закопать его где-то. Бородавки не проходят. Только увеличиваются, растут и множатся.
Мама берет меня за руку, и мы идем в косметологию. Предупреждали ли меня заранее? Честно, не помню. В любом случае я точно не знаю в подробностях, что меня ждет. Огромный металлический жбан. Доктор в белом халате и квадратной шапочке опускает длинную палку с намотанной ваткой на конце внутрь. Подносит к каждой бородавке, крепко прижимает. Я слышу громкое шипение.
Я чувствую жгучую боль. Мама меня держит. Снова, снова и снова, много раз. Точек шипения и боли на руках десятки. Мне прижигают бородавки жидким азотом. Руки раздувает от волдырей. Пальцы практически не двигаются, они превращаются в ласты с перепонками. Я не могу шевелить пальцами.
Мама дает добро не ходить в школу, и я сижу дома несколько недель. Мне неудобно даже читать – я задеваю волдыри уголками страниц, и они лопаются. Так нельзя. Смысл процедуры – не дать бородавке дышать. Если бородавка не дышит – она умирает. Совсем как человек. Когда\если волдыри лопаются, их нужно мазать раствором марганцовки. Руки становятся черным-черны. Дома нечем заняться – лежу, глядя в одну точку или читаю.
Пару немножков спустя, в эту же косметологию мы идем удалять бородавки на лице. Бородавку на носу я пробую варварски выщипывать, она опять и опять растет. Брови и губы сама не трогаю. На лице не удаляют азотом. Эсэсовская косметология пошла дальше – к лицу доктор подходит с электрическим током. Здесь еще больнее. Я ору, машу ногами, руками, плачу, скидываю подлокотники с кресла. Я кричу во все горло. Безмерно больно.
Меня держит медсестра, в помощь ей зовут из коридора маму. Мама тоже держит меня. Мне кажется, что ей чуть ли не больнее, чем мне при этом. Я выхожу в коридор и плачу. То ли от боли, то ли от страха, то ли от обиды маминого предательства. Мама обнимает, но у меня четкое ощущение того, что меня не защитили. Еще и держали.
Везде со мной ходит мама. Папа для меня очень далекий и призрачный – времени со мной он не проводит и заботу не проявляет. Папа не ходит со мной ни в больницу ни в школу ни в магазин. Моменты с теплом, когда я помню папу своего детства, я могу посчитать по пальцам. И, поверьте, мне хватит одной руки. Он как снежный человек – говорят, что он существует, но по факту никто не видел. А чем докажешь, а?
В школу он придет единожды на школьный выпускной начальной школы. Мама не смогла. Простоит нелюдимо в коридоре отдельно от всех, дергая меня “пошли домой” каждые 15 минут. Учительница и другие родители уговаривают его присоединиться ко всем за общим столом, он так и остается стоять в коридоре у окна.
