Читать книгу: ««Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка», страница 2
– В Керчи мы не держим большого флота. Здесь нам бояться некого. Зато в Мраморном море у нас могучие корабли. Пушки на них столь велики, – могут даже бросать каменные ядра в три пуда весом.
Корнелий Крейс, – прихлебывая кофе:
– Наши корабли каменных ядер не употребляют. Мы стреляем чугунными ядрами по восемнадцати и по тридцати фунтов весом. Оные пронизывают неприятельский корабль сквозь оба борта.
Гассан-паша чуть поднял красивые брови:
– Мы немало удивились, увидев, что в царском флоте прилежно служат англичане и голландцы – лучшие друзья Турции…
Корнелий Крейс – со светлой улыбкой:
– О Гассан-паша, люди служат тому, кто больше дает денег. Голландия и Англия ведут прибыльную торговлю с Московией. С царем выгоднее жить в мире, чем в войне. Московия столь богата, как никакая другая страна на свете.
Гассан-паша – задумчиво:
– Откуда у царя столько кораблей, господин вице-адмирал?
– Московиты выстроили их сами в два года…
– Ай-ай-ай, – качал чалмой Гассан-паша.
Простились. Подойдя к трапу, Корнелий Крейс крикнул сурово:
– Эй, Петр Алексеев!..
– Здесь! – торопливо отозвался голос.
Петр, за ним Алексашка выскочили из люка, на обоих – красные фески.
Вице-адмирал помахал адмиралу шляпой, сел на руль, шлюпка помчалась к берегу. Петр и Алексашка, налегая на гнущиеся весла, весело скалили зубы.
Муртаза-паша больше ничего не мог придумать: плывите, аллах с вами. Петр вместе с флотом вернулся в Таганрог. Двадцать восьмого августа «Крепость», взяв на борт посла, дьяка и переводчиков, сопровождаемый четырьмя турецкими военными кораблями, обогнул керченский мыс и при слабом ветре поплыл вдоль южных берегов Крыма.
Турецкие корабли следовали за ним в пене за кормой. Ветер свежел. Памбург поглядел на небо и велел прибавить парусов. Тяжелые турецкие корабли начали заметно отставать. На переднем взвились сигналы: «Убавьте парусов». Памбург уставился в подзорную трубу. Выругался по-португальски. Сбежал вниз в кают-компанию, богато отделанную ореховым деревом. Там, у стола на навощенной лавке, страдая от качки, сидел посол Емельян Украинцев – глаза закрыты, снятый парик зажат в кулаке. Памбург – бешено:
– Эти черти приказывают мне убавить парусов. Я не слушаю. Я иду в открытое море.
Украинцев только слабо махнул на него париком.
– Иди куда хочешь.
Памбург поднялся на корму, на капитанский мостик. Закрутил усы, чтобы не мешали орать:
– Все наверх! Слушать команду! Ставь фор-бом-брамсели… Грот… Крюс-бом-брамсели… Фор-стеньга-стаксель, фока-стаксель… Поворот на левый борт… Так держать…
«Крепость», скрипя и кренясь, сделал поворот, взял ветер полными парусами и, уходя, как от стоячих, от турок, пустился пучиною Евксинской прямо на Цареград…
Под сильным креном корабль летел по темно-синему морю, измятому норд-остом. Волны, казалось, поднимали пенистые гривы, чтобы взглянуть, долго ли еще пустынно катиться им до выжженных солнцем берегов. Шестнадцать человек команды, – голландцы, шведы, датчане, все – морские бродяги, поглядывая на волны, курили трубочки: идти было легко, шутя. Зато половина воинской команды – солдаты и пушкари – валялись в трюме между бочками с водой и солониной. Памбург приказывал всем больным отпускать водки три раза в день: «К морю нужно привыкать!»
Шли день и ночь, на второй день взяли рифы, – корабль сильно зарывался, черпал воду, пенная пелена пролетала по всей палубе. Памбург только отфыркивал капли с усов.
Ясным утром второго сентября юнга, калмычонок, закричал с марса, из бочки: «Земля!» Близились голубоватые, холмистые очертания берегов Босфора. Прилетели чайки, с криками кружились над высокой резной кормой. Памбург велел свистать наверх всех: «Мыться. Чистить кафтаны. Надеть парики».
В полдень «Крепость» под всеми парусами ворвался мимо древних сторожевых башен в Босфор. На крепостном валу, на мачте, взвились сигналы: «Чей корабль?» Памбург велел ответить: «Надо знать московский флаг». С берега: «Возьмите лоцмана». Памбург поднял сигналы: «Идем без лоцмана». Пушкари стояли у пушек, солдаты – при мушкетах на шканцах.
Памбург с офицерами поехал в Перу к некоторым европейским послам спросить о здоровье. Голландский и французский послы приняли русских ласково, благодарили и виноградным вином поили за здоровье царя. К третьему поехали на подворье – к английскому послу. Слезли с лошадей у красного крыльца, постучали. Вышел огненнобородый лакей в сажень ростом.
Придерживая дверь, спросил, что нужно? Памбург, загоревшись глазами, сказал, кто они и зачем. Лакей захлопнул дверь и не слишком скоро вернулся, хотя московиты ждали на улице, – проговорил насмешливо:
– Посол сел за стол обедать и велел сказать, что с капитаном Памбургом видеться ему незачем.
– Так ты скажи послу, чтобы он костью подавился! – крикнул Памбург.
Бешено вскочил на коня и погнал по плоским кирпичным лестницам, мимо уличных торговцев, голых ребятишек и собак, вниз на Галату, где еще давеча видел в шашлычных и кофейных и у дверей публичных домов несколько своих давних приятелей.
Здесь Памбург с офицерами напились греческим вином до изумления, шумели и вызывали драться английских моряков. Сюда пришли его приятели – штурмана дальнего плаванья, знаменитые корсары, скрывавшиеся в трущобах Галаты, всякие непонятные люди. Их всех Памбург позвал пировать на «Крепость».
На другой день к кораблю стали подплывать на каюках моряки разных наций – шведы, голландцы, французы, португальцы, мавры, – иные в париках, в шелковых чулках, при шпагах, иные с головой, туго обвязанной красным платком, на босу ногу – туфли, за широким поясом – пистолеты, иные в кожаных куртках и зюйдвестках, пропахших соленой рыбой.
Памбург в обсыпанном серебряною пудрой парике, в малиновой куртке с лентами и кружевами, – в одной руке – чаша, в другой – платочек, – разгорячась, говорил гостям:
– Понадобится нам тысяча кораблей, и тысячу построим… У нас уж заложены восьмидесятипушечные, стопушечные корабли. На будущий год ждите нас в Средиземном море, ждите нас на Балтийском море. Всех знаменитых моряков возьмем на службу. Выйдем и в океан…
– Салют! – кричали побагровевшие моряки. – Салют капитану Памбургу!
Затягивали морские песни. Стучали ногами. Трубочный дым слоился в безветрии над палубой. Не заметили, как и зашло солнце, как аттические звезды стали светить на это необыкновенное пиршество. В полночь, когда половина морских волков храпела, кто свалясь под стол, кто склонив поседевшую в бурях голову между блюдами, Памбург кинулся на мостик:
– Слушай команду! Бомбардиры, пушкари, по местам! Вложи заряд! Забей заряд! Зажигай фитили! Команда… С обоих бортов – залп… О-о-огонь!
Сорок шесть тяжелых пушек враз выпыхнули пламя. Над спящим Константинополем будто обрушилось небо от грохота… «Крепость», окутанный дымом, дал второй залп…
А.П. Соколов. Упущенная победа
История Военно-морского флота состоит не только из одних побед. И в молодом русском флоте, созданном гением Великого Петра, не все на первых порах шло гладко. Но и из анализа причин неудач прилежный исследователь военно-морского искусства может извлечь для себя пользу ничуть не меньшую, чем из разбора слагаемых побед. Приведенный ниже материал показывает, насколько важны тщательное планирование совместных действий в бою, надежная связь, инициатива и дисциплинированность всех командиров и подчиненных. Пример последнего являет сама особа основателя русского флота.
В 1713 году было предпринято завоевание Финляндии, важность которой в глазах Государя показывают следующие строки его письма графу Апраксину: «Ничем так шведов к резону и к склонности к миру не приведем как Финляндией, откуда все они довольствуются». С начала весны Государь отправился к Гельсингфорсу25 на 200 гребных судах с 16 000 войска. Гельсингфорс был оставлен неприятелем, перешедшим в Борго; туда пошли и наши войска, а Государь возвратился в Кронштадт, чтобы выслать в море эскадру.
В Ревеле26 стояли тогда четыре корабля («Виктория», «Штрафорт», «Британия» и «Аксфорт») и один фрегат («Лансдоу»), только что приведенные из Англии, где они куплены.
План похода, в поданном 7 июля от шаутбенахта27 (Государя) «мнении», определен так:
«1. Чтоб флоту идти к Ревелю; иметь впереди три корабля легких на парусах и чтоб оные были в виду, дабы дали знать о неприятеле заранее.
2. Ежели неприятель силен, то поворотиться назад. Ежели неприятель бессилен, то оного гнать сколько можно и чинить поиск, а к Ревелю послать тотчас указ, чтобы шли корабли, которые у Ревеля, к Кроншлоту.
3. Ежели поиск получит или уйдут, а уведаются подлинно, что неприятель не силен, то искать вице-адмирала шведского в Гельсингфорсе запереть».
Государь хотел сам участвовать в этой кампании в звании шаутбенахта, но Крюйс настоятельно отсоветовал это, представляя, что Государь для блага своего государства не должен подвергать себя опасностям, и, приписывая многие примеры бедствий, даже отклонял Государя от поездки в армию. Петр оскорбился. «Восемнадцать лет, – отвечал он, – служу (о чем пространно не пишу, понеже всем известно) и в коликих28баталиях, акциях и белаграх29 был, везде от добрых и честных офицеров прошен был, дабы не отлучался; как и последняя нынешняя моя отлучка из Голландии, где не только от своих, но и от датских и саксонских генералов о том прошен был, дабы там остался, а не отсылан, и дабы дома, яко дитя остался. Я думаю много причин о сем, но ныне до времени оставляю, дабы никакого препятства дать сему доброму случаю, и того ради, где не желают – оставляю свою команду; однако ж, дабы я ни в чем причиной не был к нерадению, свое мнение предлагаю. Хотя таким или иным образом, только б корабли ревельские сюда в целости препровождены были, в чем и прочем может и г. вице-адмирал ответ дать». На примеры же, приводимые Крюйсом, Государь написал следующие язвительные ответы:
Азардовать30
Выше мы сказали, что Государь подал свое «мнение» о походе как шаутбенахт; Крюйс просил подтвердить это мнение «указом». Шаутбенахт отвечал как Государь:
«Пишет ваша милость, чтоб мне письмо мое подтвердить. Я не знаю более что писать, ибо я свое мнение вам уже объявил за подписанием своей руки, которое и ваша милость хвалите; и ежели оное добро есть, извольте так делать, будете инако – только б в пользу было. И не извольте терять времени, а именно, чтоб корабли ревельские сюда препроводить. Что же примеры пишете (против чего я и свои прилагаю), а особливо Тромпово, что счастье и несчастье состоит в одной пульке, я вашей милости никогда не советовал чинить азардов, ниже десператно31что чинить; безмерному же опасению, которое ваша милость имеете, не могу следовать и не могу знать. В письме своем пишете, что готовы от всего сердца исполнить сие дело, а столько примеров страшных в другом письме даете. И тако прошу: или извольте делать, или кому вручить сие дело, дабы в сих переписках не потерять интереса».
Отсюда видно, каковы были тогдашние отношения Крюйса к Государю. Послушный подчиненный, Государь не скрывал своего гнева на адмирала, насильно склонившего его отказаться от похода.
Корнелий Крюйс
…9 июля эскадра вступила под паруса. Впереди на расстоянии около мили были четыре мелких судна, «заставные» или крейсеры: «Самсон», «Св. Петр», «Св. Павел» и «Наталия»; прочим судам, хотя и была назначена линия, но по неловкости или небрежности линия не устраивалась и все шли как попало. Крейсера имели довольно определенную инструкцию, прочие командиры – никакой. Только адмирал постоянно говаривал подчиненным, чтобы при встрече с неприятелем пороху понапрасну не тратили, а сойдясь борт о борт, выстрелить всем лагом, закрыть нижние порты и сцепиться на абордаж; такие наставления он подтверждал и на обеде у себя перед отправлением в море.
Около полудня 10-го, когда эскадра находилась между о. Соммерса и Лавенсаари, крейсера известили, что впереди три неприятельских судна.
Ветер был нашим, попутный и тихий; поставили лисели и в пятом часу неприятеля «в вид взяли» – увидели с палубы. Адмирал призвал на совет бывших вблизи капитан-командоров Шельтинга и Рейса, также капитана своего корабля Фангента, прочитал им свои инструкции, и на общем совете положено: гнаться за неприятелем до ночи, а ночью идти в Ревель, чтобы соединиться с находящимися там кораблями, «дондеже подлинное известие о неприятеле будет32». Неприятель становился все ближе, когда вместе с наступившей ночью ветер затих и спустился туман. Убрав лисели, некоторые суда стали буксироваться, другие не буксировались, и это еще более растянуло и то уже нестройную линию. Во втором часу ночи подул попутный ветерок с востока, туман очистился, – вскоре взошло солнце – и неприятельские суда снова открылись впереди по курсу. Это было около Гельсингфорса. Адмирал, а за ним и оба капитан-командора подняли красные флаги – сигнал погони, поставили все паруса и в часу пятом передовые суда стали перестреливаться. Корабли «Антоний», «Полтава» и «Выборг» пошли вперед и, готовые к абордажу, ожидали только повеления главнокомандующего. В это время неприятельские суда вдруг привели к ветру, будто вызывая на битву. Но они обходили только подводный камень и, обойдя его, снова спустились. Нашим эти места не были известны, и, продолжая свой прежний курс, корабль «Выборг» взлетел на камень: паруса были немедленно убраны, красный флаг спущен, сделав сигнал бедствия. За «Выборгом» шел адмирал на корабле «Рига», не успел отворотить и тоже приткнулся. К довершению смущения адмирала, неприятельское ядро пробило у него крюйт-камеру; поднявшуюся от того пыль сочли дымом и закричали «пожар!». Флаг погони спустили.
На корабле «Св. Антоний» еще развевался красный флаг погони, и командор Рейс, как старший должен был принять команду, когда адмирал отказался от нее. Но Рейс, а с ним и другие, ожидали условного знака к абордированию. Этот условный знак должен был состоять из двух выстрелов. Адмирал его не сделал; потому, как объяснял он перед судом, что этот сигнал употребляют только в линии баталии, а в настоящем случае он был совсем не нужен, ибо когда велено идти в погоню, то всякому известно, как надобно поступать. Как бы то ни было, но Рейс, в это время сошедшийся на близкий пушечный выстрел и имевший у себя пробитою крюйт-камеру, сделал залп и поворотил. За ним поворотили и другие.
Адмирал, хлопотавший о снятии своего корабля с камня, между тем призвал бывшего ближе других командира судна «Диана» и хотел переехать к нему. Когда тот приехал, наши суда уже бежали от неприятеля. «Теперь поздно!» – сказал Крюйс, остался на своем корабле, часа через два стянул его, потом поехал на «Выборг» и употребил все усилия облегчить его. Эскадра стала на якорь.
Собранные на совет командиры судов решили, чтобы корабль «Выборг», ежели окажется невозможным снять, сжечь. К вечеру он переломился. Между тем избежавшие погони шведские суда соединились со своей эскадрой и на радостях палили из пушек.
И на другой день на рассвете наши зажгли оставленный корабль и пошли на Ревель.
«В жизнь мою, – писал Крюйс Апраксину, – такой трудной и печальной кампании не имел, как нынешнюю».
Шведы ушли в Гельсингфорс. После неудачи в погоне за ними мы уже не решались действовать наступательно со стороны моря и потому пропустили случай запереть их здесь; напротив, мы сами очень боялись, чтобы самих нас не заперли в Ревеле, и выполняя главнейший пункт инструкции, 25-го того же месяца, выбрав способный ветер и взяв с собой ревельские корабли, «во имя Господне» пришли в Кронштадт.
Общественное мнение сильно обвиняло Крюйса, и Государь был глубоко огорчен неудачей.
Горячо и гордо оправдывался Крюйс. Он укорял своих подчиненных в неисполнении их долга, доказывая, что капитан Дегрюйтер поворотил еще во время погони (чтобы спасти упавшего матроса); доказывал параграфами законов и примерами, что, с одной стороны, он должен был спустить красный флаг погони, с другой – прочие не должны были принять это за сигнал отступления, ибо в последнем случае он поднял бы белый флаг, и на противное этому замечание капитана Рама отвечал, что морское искусство «выше его ума», и что «он, зная лучше рейтарскую, нежели матросскую службу, может быть думает, что кораблем управляют как лошадью»; даже обвинял командиров судов, что они «намерение имели вице-адмирала передать в руки неприятеля»…
Но обвинения против него были сильны. Особенно восставал капитан-командор Шельтинг, называя Крюйса «глупцом», позорящим всех иностранцев в России, настоящим виновником такой богатой потери, какую имели не только в трех видимых неприятельских кораблях, но и в других, которыми была возможность овладеть.
Выписываем здесь приговор суда:
«Вице-адмирала Корнелиуса Крюйса за его преступления, за неисполнения его должности расстрелять.
Капитан-командора Шельтинга, который был достоин жестокого наказания, но понеже ордера не имел, того ради от жестокого наказания избавляется, но осуждается быть в младших капитанах.
Капитан-командора Рейса за его преступления, за неисполнения его должности расстрелять.
Капитана Дегрюйтера за неисполнения его должности выбить из сей земли без абшиту33».
Затем [была] объявлена монаршая милость. Крюйса, «взяв чин», послать в Тобольск; Рейса, завязав глаза, привязать к позорному столбу и приготовить к расстрелянию, а потом сослать в Сибирь; с Шельтингом и Дегрюйтером велено было поступить по приговору.
Крюйс был сослан не в Тобольск, а в Казань и пробыл там около года. Есть предание, что будто по возвращении Крюйса из ссылки, Государь сказал ему: «Я на тебя более не сержусь!», и что тот отвечал: «И я перестал сердиться».
(Морской сборник, 1849, т.2. № 1, с. 60–76)
Журнал графа Апраксина
Выдержки из Журнала генерал-адмирала графа Ф.М. Апраксина показывают, насколько тщательной была подготовка к Гангутскому сражению (1714 г.), включая сюда чуть ли не ежедневную рекогносцировку неприятельского флота самыми высокими чинами русского командования. Видно также, что свои морские чины основатель нашего флота получал не напрасно, постоянно находясь в гуще военных событий.
Май
В 7-й день в Санкт-Петербурге приготовлялись к маршу и все люди были в готовности.
В 8-й день пополудни все скампавеи34 поставлены на якорь по эскадрам, которых обреталось в каждой партикулярной эскадре по 11, а в генеральной по 33, всего 99 скампавей35.
В 9-й день пополудни после обедни, по прибытии генерал-адмирала на его полугалеру, поднят флаг, также и в прочих эскадрах чинилось…
В 10-й день прибыли в Кроншлот.
В 11 день все скампавеи введены в гавань и люди спущены на берег. Поручен авангард генералу Вейде, поскольку ЕЦВ36 изволили принять команду корабельную37.
В 13 день приготовлялись к походу, но удержаны были за противным ветром и льдом.
В 16 день получена ведомость от генерала князя Голицына, что лед от Гельсингфорса в шхерах очистился.
В 20 день в 11-м часу пополуночи учинен сигнал на адмиральской галере: тогда все скампавеи выходили из пристани и шли всю ночь.
В 21 день поутру прибыли на последние Березовые острова, где на виду явился лед через весь пролив к Выборгу. Ввечеру прибыл на скампавее ЕЦВ.
В 22 день из-за наступающего льда, дабы не учинилось повреждения судам, определили, чтоб отступить к первым Березовым островам, а для проведывания льда оставлено 9 скампавей…
В 29 день всем гребным судам учинена экзерциция: вначале по эскадрам партикулярным, потом по эскадрам генеральным, которого действия было до захождения солнца.
В 31 день пополудни ЕЦВ учинил путь свой на кораблях, тогда учинен сигнал гребным судам, чтоб шли от пристани.
Июнь
Во 2 день ветер противный.
В 3 и 4 день ветер был противный же.
В 6 день за противным ветром принуждены стоять.
В 7 день ветер противный же от веста, и для того принуждены стоять.
В 8 день за противным ветром стояли.
В 11 день прибыли к Гельсингфорсу.
В 13 день непрестанно трудились исправлением судов и выгрузкой провианта и приготовлением с собой сухарей.
В 16 день поутру прибыл генерал князь Голицын (и рапортовал) о состоянии армии ЕЦВ, обретающейся в Або38; он же привез 2 [шведских] дезертиров, которые на допросах сказали, что неприятельский флот состоит в 16 кораблях линейных, от 60 до 70 пушек, 2 бомбардирских галеота да 8 галер; команду имеют адмирал Ватранг, вицеадмирал Лилий39, шаутбенахт Таубе; из тех кораблей по 7 и по 8 с вице-адмиралом и шаутбенахтом крейсируют в море, а остальные стоят у Гангута.
В 17 день имели консилиум с генералом князем Голицыным, чтоб ему с полками, которые в Або, быть в Пое-кирке и там посадить на скампавеи.
В 20 день поутру били на гребных судах сбор, чтобы все люди были во всякой готовности, а около полудня прибыл на полугалере генерал-адмирал и учинил сигнал к походу, но поскольку ветер был противный, того ради принуждены были стоять при Гельсингфорском устье.
В 24 день, 3 часа пополуночи, пошли и вошли в залив к Пое-кирке перед вечером.
В 25 день оставлено 30 скампавей для дивизии генерала князя Голицына. Того ж числа послано несколько скампавей с капитаном Георгием для проведывания о неприятельском флоте.
В 26 день перед вечером капитан Георгий прибыл и рапортовал, что он видел неприятельские корабли, стоящие близ Гангута.
В 27 день поутру, оставив бомбардирские суда и прамы и на дивизию генерала князя Голицына 33 скампавеи, и с остальными 66 скампавеями, по отправлении обыкновенного моления и молебного пения, подняв якорь, от Пое-кирки пошли…
В 28 день о полудни пришли и ночевали, не доходя до деревни Твереминд40 за четверть мили, где прошлой кампании неприятельские корабли стояли, для осмотра которых послан к Гангуту на шлюпках капитан-командор Змаевич, который рапортовал, что неприятельских 17 кораблей стоят близ Гангута, а 7 крейсируют от оста к весту; при кораблях, которые у Гангута, 6 галер.
В 29 день, в 4 часа пополуночи, стали при деревне Твереминд. Того же числа командировано 600 человек солдат к Гангуту, где стоят неприятельские корабли, для осмотра местности, где делать батареи.
В 30 день г-н генерал-адмирал с генералом Вейде и другими морскими и сухопутными офицерами на шлюпках ездили для осмотра неприятельских кораблей.
Июль
В 1 день г-н генерал-адмирал с генералитетом и штаб-офицеры ездили поутру рано для осмотра кораблей неприятельских. По возвращении приготовлены письма ЕЦВ.
В 3 день поутру командировано к Гангуту сухим путем 3 батальона солдат лейб-гвардии с майором Волковым, и за ними г-н генерал-адмирал с генералом Вейде и другими штаб-офицерами ездили для осмотра мыса Гангутского и неприятельских кораблей.
В 6 день поутру рано генерал князь Голицын поехал на шлюпке к Пое-кирхе для привода оставленных там скампавей.
Ф.М. Апраксин
В 8 день командирован с 2 батальоны к Гангуту на смену майору Волкову полковник Равенштейн, и при прибытии полковник рапортовал, что неприятельские боты подъезжали к берегу и мерили воду.
В 9 день неприятель, придя к тому месту, где тот полковник обретался, с несколькими фрегаты близ берега стрелял из пушек и бомбардировал.
Того ж числа на оставленных при Пое-кирке скампавеях прибыл к Твереминду генерал князь Голицын.
В 12 день поутру послан был г-н генерал Вейде и капитан-командор Змаевич для осмотра неприятельского флота к Гангуту.
В 14 день поутру г-н адмирал с господами генералы ездили на шлюпке для осмотра неприятельского флота.
В 20 день перед полуднем прибыл к Твереминду на скампавее ЕЦВ и стрелял из 5 пушек; против того ответствовано с адмиральской полу-галеры из 3 пушек41.
В 21 день ЕЦВ и генералитет ездили на шлюпке для осмотра неприятельского флота.
В 22 день ездили для осмотра неприятельского флота к Гангуту.
В 23 день пополудни ездили для осмотра того места, где можно перетаскивать суда, а к вечеру командировано туда для делания мостов от полков по 100 человек.
В 25 день пополудни стала слышна немалая стрельба в море, и потом рапортовали с брантвахты42 г-на генерал-адмирала, что та стрельба было от крейсеров шведских; потом в 14 парусах вице-адмирал их Лилий пошел в море, для чего много размышляли, для чего такая стрельба.
И того же числа перед вечером г-н генерал-адмирал отправил в море [к 15 скампавеям, которые стояли близ неприятельского флота] 20 скампавей под управлением Господина Шаутбенахта Корабельного43; и для обсервации44 упомянутый Господин Шаутбенахт всю ночь был при тех скампавеях. И когда Господин Шаутбенахт прибыл к своему караулу и осмотрел, что шведский адмирал Ватранг с 6 кораблями линейными и 3 фрегатами стоит на прежнем месте против Гангута, а вице-адмирал идет на зюйд-ост, рассуждали, что или к Ревелю или в Твереминд, где наш гребной флот обретался, есть неприятельское намерение.
В 26 день в 6 часу пополуночи г-н генерал-адмирал поехал на шлюпке к караулу, где обретался Господин Шаутбенахт и, по многих воинских советах, взял резолюцию: послать 20 скампавей объехать неприятельский флот [поскольку было тихо], что и учинено было под командой капитан-командора Змаевича в 9 часу пополуночи. И когда неприятель усмотрел наши скампавеи, тотчас адмирал со своего корабля учинил сигнал, что также учинили с двух кораблей, которые были под флагом шаутбенахтов, и потом буксировали свои корабли к нашим скампавеям шлюпками и ботами как возможно скоро и на наших зело жестоко палили; однако те скампавеи в шхеры счастливо прошли; и потом была слышна в шхерах из пушек многая стрельба, и рассуждали, не имел ли неприятель для одержания45 там батарей, однако, как потом известились, – стреляли с наших скампавей по одному неприятельскому боту. И потом, когда г-н генерал-адмирал усмотрел, что наши первые 20 скампавей прошли, тогда дан указ бригадиру Лефорту, чтоб на 15 скампавеях, если возможно пройти, за первыми следовали. И хотя неприятель более трудился – корабли свои буксировать, к тому же начался малый ветер, что более способствовало неприятелю, шли к нашим скампавеям, лавируя, и из пушек довольно стреляли, однако наши, несмотря на то, что шли на гребле зело порядочно, в шхеры вошли и встретились с первыми благополучно. Потом шведский адмирал поднял белый флаг для возвращения своего вице-адмирала, а г-н наш генерал-адмирал положил, чтоб со всем гребным флотом пробиваться сквозь неприятеля. В то же время, когда отправлял г-н генерал-адмирал скампавеи, получил ведомость, что явились 1 фрегат, и 6 галер, и 2 шхербота неприятельских близ того места, где наши намерены были сделать мост для перетаскивания судов, для чего послано 2 указа к капитан-командору Змаевичу, дабы он трудился оные суда атаковать и, с помощью Божией, чинить над ними воинский промысел.
И потом г-н генерал-адмирал и Господин Шаутбенахт в 3 часу пополудни возвратились в Твереминд, где Господин Шаутбенахт немедля поехал для осмотра судов неприятельских к тому месту, где мы строили мост; а на полугалере генерал-адмирала учинен сигнал о походе, и шли со всеми скампавеями до последнего острова, где был наш караул, но поскольку была весьма ночь темна, при прибытии неприятельского вице-адмирала, как те стали видеть было невозможно, умедлили до утра. В то время получена ведомость от капитан-командора Змаевича, что он неприятельские суда атаковал, и уйти [они] не могут.
В 27 день в 3 часу призваны господа генералы Вейде и князь Голицын и имели совет, каким образом удобнее неприятельский флот обойти: ибо он всеми кораблями, более 30 парусов, тот курс, где наши скампавеи первые шли, заступил; и за благо определили, чтоб идти от внутренней стороны, не огребая неприятеля, и в 4 часу пополуночи пошли от того острова, где был наш караул, все скампавеи; в авангарде шел г-н генерал Вейде, за ним следовал г-н генерал-адмирал, потом в арьергарде генерал князь Голицын. И когда неприятель наши скампавеи усмотрел, их корабли, распустив паруса, трудились, чтоб приблизиться, но за настоящей тишиной46 не могли скоро прибыть; а 3 корабля их к вестной47 стороне буксировались к нашим скампавеям шлюпками и ботами весьма скоро и, приблизившись, стреляли из пушек жестоко, а именно могли счесть 250 выстрелов. Однако, с помощью Божией, наши скампавеи прошли счастливо и так безвредно, что только одна скампавея стала на камень, и с той несколько людей шлюпками сняли, а с остальными неприятель взял, поскольку неприятельский линейный корабль к той скампавее зело приблизился, к тому же 2 бота и несколько шлюпок атаковали и сикурсовать48 стало невозможно; прочие все, как суда, так и люди, безвредно прошли, только одному капитану ногу отбили. Когда, пройдя неприятельский флот, вошли в шхеры, получили ведомость, что капитан-командора Змаевича с первыми скампавеями, где атаковал неприятельскую эскадру, не более мили обретается, и для того г-н генерал-адмирал рассудил за благо и трудился, чтоб со всеми скампавеи идти и встретиться с ним, куда и прибыли о полудни, увидели неприятельский атакованный фрегат, стоящий на якоре, и при нем по обе стороны в линию по 1 шхерботу и 3 галеры. И того ради г-н генерал-адмирал учредил флот в бою следующим образом: от авангарда под командой Господина Шаутбенахта Корабельного и г-на генерала Вейде; с правой стороны для абордирования неприятельских галер на 9 скампавеях упомянутый командор Змаевич, с левой стороны со столькими же скампавеями бригадир Волков и капитан Лука Демьянов; посередине бригадир Лефорт с 11 скампавеями. Таким же образом распределены были от кордебаталии и арьергарда. И потом послан генерал-адъютант Ягужинский к командующему той шведской эскадрой шаутбенахту Эреншельду, чтоб сдался без пролития крови, но тот ответствовал, что того учинить не может. Тогда, видя их упорство, г-н генерал-адмирал дал сигнал авангарду нашему атаковать, которая атака началась 2 часа пополудни и продолжилась даже до 5 часа; и хотя неприятель несравненную артиллерию имел перед нашими, однако, по жестоком сопротивлении сначала галеры одна за одной, а потом и фрегат флаги свои опустили; однако так крепко стояли, что ни одно судно без абордирования от наших не отдалось49. Потом шаутбенахт, вскочил в шлюпку со своими гренадеры и хотел уйти, но от наших пойман, а именно Ингерманландского полка капитаном Бакеевым с гренадерами.
Того же числа, как баталия окончилась, без промедления г-н генерал-адмирал учинил сигнал со всеми судами идти опять к Гангуту, дабы неприятель не мог то место флотом своим занять, и ночевали близ Гангута, где наш был караул, куда и завоеванные суда все приведены.
В 28 день получена ведомость, что флот неприятельский от Гангута отступил.
В 31 день на полугалере адмиральской был благодарственный молебен, по окончании которого Господин Шаутбенахт, отъехав на свою скампавею, начал стрелять из пушек, что чинили со всех скампавей троекратно, между тем, по выстреле из пушки, троекратно же стреляли из мелкого ружья. И так с сим триумфом столь преславная виктория окончилась.
