Читать книгу: «Мелодии весны», страница 2
Озорная непоседа
(весна)
По праву юности, весна,
Едва очнувшись ото сна
И заявив: «Я жизнь люблю!»,
Стучится в гости к февралю,
И с непосредственностью пылкой,
В глаза зимы глядя с ухмылкой,
Беспечно обратясь на «ты»,
Берёт правления бразды.
С восторгом ласку излучая,
Февраль сердитый удивляя,
И землю радуя теплом,
Она заспорит с февралём.
Так, в феврале: то дождь, то слякоть
Сосульки учат звонко плакать,
А снега голосистый храп
Уже не слышен – он ослаб.
Весне немного дав разминку,
Зима готова к поединку.
Кому благоволит судьба,
И чем закончится борьба?
Судья им Время. А слова:
«О, юность, ты всегда права!»
Расставят точки все над спором
С весенним, радостным задором.
Но седовласая зима,
Желая властвовать, сама
С весною спорит целый март,
Не признавая ранний старт.
В ответ – весна звенит капелью
И дразнит новой, звонкой трелью.
Вся жизнь меняется вокруг
От ласковых весенних рук
Хозяйки, любящей трудиться, —
Непревзойдённой мастерицы.
В борьбе, истратив силы хлада,
Зима смирится, а отрада
И озорная непоседа
Всем безраздельно станет ведать.
14 февраля 2003 г.
Жених
(мелодии весны)
Басня по мотивам сказки Г. Х. Андерсена «Мотылёк»
В весенний солнечный денёк,
Любуясь нежными цветами,
Порхал беспечный мотылёк,
Махая тонкими крылами
Над полем. Вот где благодать:
И форм, и красок ликованье
Цветов, мечтающих сказать
О тайных мыслях и желаньях,
Но все воздержаны, скромны,
По-деревенски боязливы —
Они ещё не влюблены,
И все, как дéвицы, красивы.
На поле не растёт бурьян,
Как будто мастером известным
Пошит цветочный сарафан
Для милой молодой невесты,
Что ждёт избранника давно
И молчаливо, и смущённо,
Томясь, волнуясь – ей дано
Стать в этой жизни защищённой.
От бед, напастей лишь в семье
Находят островок спасенья…
«Пора жениться, что ли, мне», —
Подумал вскользь и даже с ленью
Тот легкокрылый мотылёк
И загрустил от мысли вольной:
«А я на свете одинок,
Как это тяжко и как – больно!»
В печаль, в унынье погружась,
Он вдруг заметил пчёлку рядом,
Она, давно над ним кружась,
Смотрела умным, строгим взглядом:
«Ах, милый, юный мотылёк,
Поверь, тебя не грусть снедает —
Безделье. Это не упрёк,
А факт, который всякий знает.
Начни, мой друг, трудиться сам,
Чтоб не грустить от мыслей тяжких,
И с радостью лети к цветам,
Хотя бы к полевой ромашке».
«Ромашку называть цветком?!
Такую древнюю гадалку,
Чьи речи только об одном!
Не стану – времени мне жалко.
Я без советов обойдусь,
Лети себе, пчела, работай.
Я обязательно женюсь
И без твоей пустой заботы…
Вот если б в жёны взять цветок
Живой, красивый, нежный, стройный,
Чтоб я сказать однажды мог:
“Моя жена меня достойна!”».
В день торжествующей весны
Вновь к мотыльку вернулись силы,
Грусть прогоняя: «Не дурны
Цветы на поле, даже милы».
Но часть из них не обрела
Степенной зрелости окраску,
Их подростковость не могла
Ещё дарить любовь и ласку —
Они незрелы и просты,
На них не смотрят с обожаньем,
Но проявленье красоты
Сравнимо только с заклинаньем,
Преображающем весь мир…
А мотылёк – знаток известный,
Изящной лёгкости кумир,
Под стать себе ища невесту,
Вновь загрустил: «Здесь не найду
Жены такой, чтоб было лестно
Мне слышать от друзей в саду:
“Твоя жена – всех интересней!”
И здесь так скуден аромат
Цветов, изнеженных лучами?»
Теперь ему один лишь сад,
Казался полон чудесами:
«В саду – культурные цветы,
Не то, что сельская поляна.
В сад поспешу: до темноты
Найти б цветочек без изъяна».
Вот сада мотылёк достиг
И, красотою покорённый,
Он на минутку иль на миг
Был не в себя, а в сад влюблённый.
Но чувства улеглись. Плацдарм
Он выбрал, подчинив всё цели,
И обаянье, лёгкий шарм
Он применил – цветы зардели.
Увидел мотылёк герань
И так подумал: «Вот – милашка,
Но прехорошенькая дрянь,
Что любят только старикашки.
Её столь душный аромат
Рождает в голове трезвоны,
Переходящие в набат —
Полезны только для Горгоны.
А вон тюльпаны у межи:
Пышны, нарядны, как купчихи.
Они, бесспорно, хороши,
Но мне не нужно щеголихи.
Нарциссы – первенцы весны,
Как слепок солнышка живого.
Пусть не бессильны, но бледны —
Я словно в спальне у больного.
Вон, тайны юности храня,
В саду растут и зреют розы.
Их надо ждать, а для меня
Возвышенность ценнее прозы.
Хотя их нежность, даже стать
Достойны только королевы.
Но о шипах могу сказать:
Они – доспехи старой девы.
А нежный яблоневый цвет,
Все как один недолговечны,
Вот ветер дунет – только след
Оставят в жизни скоротечной
Из лепестков. И как тут быть?
Не стану я пока жениться,
Их с лёгкостью могу забыть.
Тогда в кого же мне влюбиться?..»
На этом празднике цветов
Он разглядел горошек нежный,
Достойный крыльев мотыльков,
Такой изящный и безгрешный:
«Девица эта хоть куда:
Кровь с молоком – видна порода,
И от домашнего труда
Такие крепнут год от года.
Женюсь! – решился он с трудом. —
Такая станет мне опорой…»
Но цвет, увядший, со стручком
Рос рядом с ней и стал раздором:
«Скажи, а рядом кто с тобой?» —
Подумав: «Стоит ли жениться?»
В ответ услышал: «Ангел мой,
Она мне кровная сестрица».
И прогремел её ответ,
Как выстрел из огромной пушки
По самолюбию: «О, нет!
Мне не нужна жена-кадушка!
Цветок нежнейший отомрёт,
На что надеяться мне вскоре?
На толстый и зелёный плод,
Что станет утешеньем в горе?!»
И от цветка скорее прочь
Летит, шепча: «Оно мне надо?»
И неприкаянным в ту ночь
Покинул он пределы сада…
А утро, обнимая всех
Лучами тёплыми, – смеётся
Над прошлым днём, и этот смех
Весёлой трелью раздаётся.
Всё просыпается вокруг:
Жужжит, летает и стрекочет,
А беззаботный, юный друг
Всё о невестушке хлопочет:
«У той – чуть резок аромат,
У этой – лепестки шершавы.
Я потому и не женат,
Что у цветов – другие нравы».
И мотылёк весь день порхал
Над каждым миленьким цветочком,
А ночью в травке засыпал
Бесцветным маленьким комочком.
Так хоровод весенних дней
Сменился ярким танцем лета,
И в ритмах жгучих, без дождей,
Он, в зелень пышную одетый,
Всем предоставил мастер-класс,
Но вот уже неторопливый
Звучит осенний, нежный вальс
До восхищения красивый.
Неумолимо время-страж
Считает дни, затем недели.
Жизнь пролетела как мираж,
Не приближая к главной цели
Уже седого мотылька,
И он, порхая одиноко,
Всё идеал искал цветка,
Как прежде, в юности далёкой:
«Мой вкус изыскан, утончён, —
Кряхтел цветам уже усталый
Жених, – и я не обручён!»
Но что в нём толку? Он был старым.
Теперь легко порхать не мог —
Нет резвости в крылах прозрачных.
Так утомлённый мотылёк
Искал, как будто день вчерашний,
Свою заветную мечту,
Но возраст усмирил желанья:
«Ценю, как прежде, красоту,
Но мне важнее пониманье.
В общении цветы скучны…»
Но умиляет старость всё же
Зелёный цвет, как в дни весны,
Который с возрастом дороже
Осенней зрелости цветов,
Что так строги́ и грациозны,
И в них расчётливость без слов
Сквозит: «Ошибки невозможны».
И мотылёк об этом знал.
Но вдруг, заметив зелень мяты,
Решился он, и ей сказал:
«Своею зеленью Вы – святы.
Пусть Ваши цветики скромны,
Но Вы – само благоуханье,
И первой зелени верны,
А нам так важно пониманье».
И он посватался. Она
Сказала просто: «Мы – не пара,
Я огорчить тебя должна,
Ты посмотри, мы оба стары?!»
Отказа мотылёк не ждал,
Волнуясь, чувствовал усталость.
Никак не думал, не гадал —
Жить в одиночестве под старость.
И так остался без жены
Седой искатель идеала.
Но помнил дни своей весны,
Когда поляны было мало,
Когда он с лёгкостью порхал
Над простодушными цветами,
Куражась, он их отвергал,
За что? Они не знали сами…
Теперь он – старый холостяк,
И, в ожиданьи зимней стужи,
Порхая, размышлял вот так:
«Я должен быть кому-то нужен».
И он старался. Но вокруг
Жизнь замирала постепенно:
Ещё недавно сочный луг
Травою жухлой стал. Всё бренно.
И даже солнцу не вернуть
Лучам своим тепла былого,
Лишь холод, продолжая путь,
Готовил всё к зиме суровой.
А мотылёк искал тепло —
Уже давно промёрзло тело.
И вот однажды повезло:
В усадьбе форточка скрипела.
И он влетел. Пылал камин
В уютном и старинном зале. Тепло.
Как будто «блудный сын» Вернулся…
Тут его поймали, Воскликнув:
«Редкий экземпляр!»
(Что, впрочем, мотыльку известно).
И он воспрял: «К тому ж – не стар,
А вдруг я здесь найду невесту?»
Но ожиданья не сбылись —
Он был посажен на булавку.
Так в эту маленькую жизнь
Судьба внесла свою поправку.
«Такого для себя не ждал
И не рассчитывал на это?!
Ну что ж, – себя он утешал, —
Зато тепло и много света.
Теперь похож я на цветок,
И с внешним видом всё в порядке:
Есть лепестки, есть стебелёк,
Но быть цветком совсем несладко.
И жалко мне себя до слёз —
Гулять свободно не придётся,
Как будто я женат. Всерьёз —
Женатым так же достаётся!»
«Когда порхаешь мотыльком…»
Когда порхаешь мотыльком,
Ища достойную дубравку2,
То помни: в «рвении» таком
Заслужишь от судьбы булавку.
9 июня 2003 г.
Альфред Бодров
Родился в Грузии в городе Кутаиси в 1942 году. По окончании неполной средней школы получил среднетехническое образование, трудился на оборонном предприятии. В 1973 году окончил исторический факультет МГПИ им. Ленина и преподавал в техникумах, перешёл в СМИ, увлёкся литературным творчеством. Публикуется в журналах и сборниках, выпустил пять книг и два лирических сборника, имеет литературные дипломы, стал членом Союза журналистов России и Интернационального Союза писателей.
Брезгливая Домна
Фельдшер физиокабинета и по совместительству философ-герменевтик Иван Алексеевич Малофеев ввалился к себе в квартиру в уличной обуви, в широкополой темно-серой фетровой шляпе, в макинтоше «реглан» и с порога потребовал у полноватой супруги Роны Артемовны свежую газету. Она привычно проворчала:
– Ты бы сначала переобулся, снял бы с себя шляпу, реглан, умылся бы, а потом сел бы ужинать, как всегда, с газетой.
– Ты не понимаешь, – горячился хозяин квартиры, – сегодня в «Столичном комсомольце» напечатана скандальная статья о нашем министре обороны. Мне не терпится посмотреть на заголовок. Ты принеси, я тебе сейчас его прочитаю. «Пашка-мерседес. Вор должен сидеть в тюрьме, а не быть министром обороны», – прочитал Иван Алексеевич, когда Рона Артёмовна всё же принесла мужу требуемую газету.
Только после этого он совершил обычный вечерний ритуал, установленный супругой за сорок лет совместной жизни с Иваном Алексеевичем.
Разворачивая газету за столом с тарелкой, в которой аккуратно лежали два аппетитных антрекота с кровью и луком, на пол выпал конверт. Мыслитель-герменевтик поднял письмо и удивился. Вместо обратного адреса стоял прочерк, а на почтовом штемпеле значился город-курорт Сочи. Из столовой, в которой традиционно проходила семейная трапеза, Иван Алексеевич окликнул супругу, которая в этот момент хлопотала над десертом. Рона Артёмовна не спеша, торжественно внесла в столовую пиалы с малиновым муссом из манной крупы, с преданностью молодой кошечки вглядываясь в глаза мужу. Словно величайшую реликвию поставила перед сладкоежкой мужем вожделенную пиалу. Со стороны сцена выглядела так трогательно, что невольно всякому гостю, случайно оказавшемуся её свидетелем, могло почудиться сходство с жизнью и бытом старосветских помещиков из гоголевского Миргорода.
Поставив перед Иваном Алексеевичем десерт, она взобралась к нему на колени, поджала ноги под себя и преданно взглянула ещё раз в глаза мужу.
– Милый, тебе понравились мои антрекоты с кровью и луком? – спросила она в ожидании всяческих похвал и комплиментов.
– Дорогая, у тебя всегда все получается хорошо, что бы ты ни готовила. Сегодня твои антрекоты удались особенно, как никогда, и мусс твой получился лучше прежних. Ты вообще сегодня превзошла сама себя. Спасибо тебе за заботу и любовь.
Рона расплылась в улыбке от умиления и снова спросила:
– Мусс тебе понравился? – с таким же умилением ей в унисон он отвечал:
– Конечно, милая. Кто же ещё может готовить такой мусс, как ты? Супруга насторожилась.
– Я не знаю, тебе виднее. Ты ко многим женщинам ходишь, рассказываешь им о герменевтике и продлеваешь многим из них молодость при помощи инъекций новокаина, разговариваешь с ними на языке эсперанто. Я не знаю, чем ещё ты с ними занимаешься, может быть, они угощают тебя своим рецептом мусса в знак благодарности за новокаиновую молодость.
Иван Алексеевич удивился:
– Роночка, ты меня ревнуешь? Мы с тобой прожили сорок лет душа в душу, и только сейчас ты стала ревновать? Ты лучше почитай письмо, которое пришло тебе без обратного адреса. Кто же тебе пишет из Сочи? Курортный любовник? Кто он, с кем и когда ты познакомилась?
Он с загадочной улыбкой спрашивал жену, испытующе вглядываясь в её глаза, словно боясь обнаружить в них тайные мысли.
– Кстати, скажи, куда девалась наша домработница и твоя подруга Домна? Я её почему-то давно не вижу. Не знаешь?
Рона снова обворожительно улыбнулась, обняла мужа за шею и с иронией спросила:
– Ты меня ревнуешь к Домне, дорогой?
Он тоже обнял супругу и с улыбкой спросил, но она прочитала в его глазах еле уловимую тревогу:
– Глупости. Подумай сама, как я могу тебя ревновать к Домне? Эта старая дева заболела шизофренией, у неё развилась мужебоязнь. Я помню, как много раз повторяла о брезгливом отношении к грязным мужским носкам. Помнишь, она говорила, что как только подумает, что ей придется стирать грязные потные мужские носки, так у неё пропадает всякое желание не только выходить замуж, но даже серьёзные знакомства заводить.
– Я не думала, что ты такой циник, – сказала она, читая письмо. Иван Алексеевич заметил, как менялось выражение лица супруги по мере прочтения «курортного послания». Он успокоился, поняв по её выражению лица, что письмо было не от тайного воздыхателя, однако какая-то необъяснимая червоточина на сердце оставалась, ожидая комментариев от любимой жены. Наконец, она сложила письмо, вложила его снова в конверт и с таинственной улыбкой сказала ему: – Наша Домна прямо в сочинском дендрарии родила здорового крепыша. В мальчише-кибальчише четыре кило восемьсот граммов и пятьдесят два сантиметра роста.
Он вдруг натужно рассмеялся, смеялся долго, в промежутке между приступами смеха с трудом говорил:
– Вот это да… старая дева… брезгливая Домна… родила… родила прямо в дендрарии… ха-ха-ха…
Он неожиданно умолк и серьёзно, но с тревогой в голосе спросил:
– Она не написала, от кого у неё ребёночек?
Рона с прежней обворожительной улыбкой обвила его шею пухлыми короткими цепкими пальчиками и ядовитой коброй злобно прошипела:
– Помнишь, ты говорил мне, что сам постирал свои носки?
– Помню, но причем тут дендрарий? То есть брезгливая Домна, я хотел сказать.
– Вспомни, где я тогда была. В медсанчасти со сломанной рукой, не так ли?
Иван Алексеевич растерянно отвечал вопросом на вопрос:
– Что ты имеешь в виду?
– Не догадываешься, дамский угодничек? Что тогда делала Домна?
– Тебя навещала в стационаре.
– Чем она занималась в промежутке между посещениями больницы?
– Готовила, стирала, убирала, для тебя же, кстати, ужин и обед готовила и тебе приносила.
– Чем ты занимался в это время? Газетки почитывал про воров-министров и носки свои постирывал?
– Дорогая моя жёнушка, признаюсь тебе, мои носки стирала Домна.
– Домна? Странно, она брезгливо относилась к грязным чужим носкам и вдруг сама себе изменила. Ты не скажешь, что с нею случилось, почему в ней такие перемены произошли?
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего, кроме того, что она неспроста вдруг постирала твои носки.
– Ты не справедлива. На что ты намекаешь, милая?
– Я не намекаю, я вычитаю. Промежуток времени между днём родов у Домны и днём, когда она постирала тебе грязные носки, составил восемь с половиной месяцев. Не правда ли, от брезгливого отношения к грязным мужским носкам тоже может быть польза?
– Вот видишь, восемь с половиной, а не девять месяцев, сама же ты это сказала.
Фыркнув, Рона Артёмовна встала с колен мужа на ноги и направилась к кухне, но посреди комнаты остановилась, услышав голос Ивана Алексеевича:
– Скажи, хорошая моя, сорок лет назад ты действительно легла в больницу накануне свадьбы на один день с воспалением придатков? Но за один день их не вылечивают.
– Что? – спросила она, повернувшись лицом к мужу, но вопрос повис в воздухе: на похолодевшую Рону Артёмовну смотрел огромный жирный заголовок: «Вор должен сидеть в тюрьме». Она почувствовала вдруг себя побитой кошкой, укравшей чужую рыбу.
Валерий Бокарёв
Бокарёв Валерий Павлович – член Московской городской организации Союза писателей России, поэт, лауреат конкурса имени Анны Ахматовой (2014 год); победитель Международного конкурса «Национальная литературная премия “Золотое перо Руси” 2021» с присвоением звания «ЗОЛОТОЕ ПЕРО РУСИ».
Автор семи сборников стихотворений и прозы, а также многочисленных публикаций стихов и прозы в газетах, журналах и ежегодных конкурсных альманахах и сборниках МГО СПР.
Валерий Павлович является выпускником химического факультета МГУ, доктором технических наук, профессором МФТИ, учёным физико-химиком, автором более двухсот научных статей и патентов, одной монографии и двух учебных пособий.
«Мне небо говорит, что скоро будет лето…»
Мне небо говорит, что скоро будет лето.
Хотя снега ещё земли не отдают.
Но с каждым днём всё больше птиц и света.
И как сияет день, и как они поют!
«Снег летит, белит аллеи…»
Снег летит, белит аллеи.
Лёд то тает, то искрится.
Мы живём уже в апреле,
Но зима ещё таится.
Под охапками сугробов
И в лесу окаменелом,
Успокоившись, без злобы,
Сохранилась, уцелела.
Но уже капель дождями
В подоконники кидает.
И всё ярче солнце днями
Краски лета зажигает.
Ива
Снег оставил серые пригорки.
Превратил себя в холодный ветер.
Много птиц и голоса их звонки,
Но цветов пока я не заметил.
Лишь цветёт почти полгода ива,
Серебром снега напоминая.
Потому морозящая сила
Те цветы не губит, а ласкает.
Кучевые облака
Снег, подтаявший пока,
Устилает шумный двор.
Кучевые облака!
И от них такой простор!
Кучевые облака,
Признак солнечной зари,
Вы откуда и куда,
Долгожданные мои?
Кучевые облака
Освещают небосклон.
Их последняя строка
Создаёт вечерний фон.
«Весною все озёра синие…»
Весною все озёра синие,
И воздуха сапфир густой
Слегка подравнивает в линию
Скользящий журавлиный строй.
Весною воздух – весь из запаха!
А травоцветие земли,
Там, где она ещё не вспахана,
От изумрудных искр горит!
Весною звёзды улыбаются,
И неба вычищенный шар
Ночной прохладой разливается,
Гася в душе моей пожар.
«Ночь покрыла кусты изумрудным листом…»
Ночь покрыла кусты изумрудным листом.
Майский жук стал меж лиц пролетать.
Я поставлю цветы пред собою на стол
И тебя буду вновь вспоминать.
Отчего я грущу? Почему по ночам
Тихий запах и шелест, и свет
Взгляд притянут к мерцающим лунным лучам?
Потому что любимой здесь нет.
Я тебя бы повёл косогорами вниз.
К бурной Рузе, сейчас она спит.
Посмотри, как разжёг отражение бриз
От костра, что почти не горит.
Слышишь эхо лягушек? Туман от полей.
Не ходить бы сейчас, а летать!
Наступает рассвет… и поёт соловей…
Жаль, тебя не могу я обнять.
«За Вербным воскресеньем следом…»
За Вербным воскресеньем следом,
Как будто не было весны,
Пушистым, чистым, толстым снегом
Накрыло землю и мосты.
Река, что в ледоходе билась,
Покрылась серой пеленой,
Затихла и угомонилась.
И лес притихший предо мной.
«Весна алеет меж кустами…»
Весна алеет меж кустами.
Грачи давно уж прилетели.
Мы восторгаться не устанем
Набухшей почкой, днём капели,
Весенним небом ярко-синим
И ветром с тёплыми руками.
Мы в бесконечность отодвинем
Последних льдин холодный камень.
Всё будет тёплым, даже встречи
С часами пришлыми страданий.
Всё будет тёплым, даже вечер —
Пастух со звёздными стадами.
И мы, и лунный свет в ладонях,
И осязание желаний.
В ошеломляющих погонях
Завертится пора свиданий.
«Опять сирень благоухает…»
Опять сирень благоухает!
Как миллионы лет назад.
Мне запаха её хватает,
Но как цветам её я рад!
Не изменилась – всё такая.
Года лишь близких укрывают.
Ну а сирень – она вечна,
Как о бессмертии мечта.
Пройдут столетия, эпохи.
Развеет ветром славы крохи.
Что мы оставим на Земле?
Мир – в наших душах, мир – во мне!
Он гибнет, множится, стихает
И, как сирень, вновь расцветает.
Что мы оставим на Земле?
«Весна идёт…»
Весна идёт!
Я ощущаю ароматный шорох —
Листва растёт!
А завтра будет так,
Как будто ночью возгорелся порох —
И всё в листах.
Весна идёт.
Всё покрывая тенью
От шёлковой листвы.
Из-под земли проклюнулись растенья,
Чтоб возмужать в деревья и кусты.
Весна идёт!
В грачиных перебранках,
В сверкании молний
И в разливах рек.
Весна идёт.
Под мерный звук рубанка
На дачном поле
Тихо тает снег.
«Зелёный дым – в лесу цветут берёзы…»
Зелёный дым – в лесу цветут берёзы.
И кружат прошлогодний тёмный лист
Весенние неопытные грозы.
А вечерами – соловьиный свист!
В излучине реки, там, за еловой тенью,
Церковной колокольни белый след
В водоворотах бурое волненье
В Москву-реку уносит. Яркий свет
То в петушином крике искажаясь,
То раздробясь меж крыльями скворца
И золотом на лица опускаясь,
Наполнит созерцанием сердца.
