Читать книгу: «Космос: выходя за пределы»
Словами о живущих здесь словах
Это был тот самый случай, когда заходишь в социальные сети «на пять минут, максимум», а указанные пять минут как-то незаметно становятся равными полутора часам. Я листала новостную ленту и наткнулась на объявление о наборе авторских произведений в сборник, посвящённый космосу. Пред мысленным взором замелькали учебники, массы, расстояния «от» и «до» и превеликое множество цифр с бесконечным количеством нулей, стыдливо скрытых степенью десятки. «М-да, – подумала я, – и об этих световых годах и мудрёных названиях отважные составители решили создать сборник стихов и прозы? Что ж, удачи им и терпения. Жаль, что мне не удастся принять участие». Начала листать дальше и совсем забыла об этом.
Прошло несколько недель. Мне написал старый (и вовсе не старый в том смысле, в каком мог бы подумать уважаемый читатель) друг и собрат по перу с просьбой (и довольно-таки лестной, не буду скрывать) написать рецензию на коллективный сборник, над которым сейчас работает. «Конечно, не вопрос, – написала я в диалог, – высылай макет, я почитаю и напишу».
Присланный мне макет был именно макетом сборника о космосе. Я стала читать. Изначально собираясь лишь выборочно ознакомиться с несколькими произведениями, я не заметила, как прочла все. Даже инстинктивно потянулась перелистнуть дальше. Продолжить чтение. И только тогда поняла, насколько сильно ошибалась. Космос, который я обнаружила в данной книге, был вовсе не безжизненным, холодным и далёким пространством сухих цифр и звёзд. В нём есть жизнь, поняла я. Жизнь, люди, чувства, тепло, свет. Магия. И много ещё чего.
Сначала я пыталась написать рецензию. Сухую, чёткую рецензию, в которой бы указывались и освещались всякие скучные формальности вроде количества страниц, географического охвата участников, соотношения прозы и поэзии, дизайна обложки (как будто его можно не заметить) и всего, что полагается писать в таких случаях. Но я не смогла. Получилась бы неуместная и пустая вставка, лишённая и лишающая смысла. Пусть лучше будет отзыв, решила я и написала это вступительное слово, которое Вы сейчас читаете.
Разумеется, я спросила, можно ли ещё принять участие в этой уникальной межгалактической экспедиции, и успела запрыгнуть в улетающий звездолёт! Чему несказанно рада, так как мне посчастливилось занять уютное местечко на капитанском мостике и стать старпомом. Такой космос мне очень-очень по нраву. И кто сказал, что я никогда особо не любила астрономию?..
Шевченко Елена Евгеньевна,
член Союза писателей России
«Собаки восходят над хатой…»
Анна Акчурина
Небесная геометрия
Взгляни, как мерцают в воздухе
геометрические фигуры:
Эдакие квадратики и шестеренки,
мысленные призмы,
хрустальные диски Поликлета,
плывущего в водах беспамятства до-бытия…
Недоказанные теоремы,
пронизывающие воздух Эдемского сада, —
Пространство и Время
перебрасывают их друг другу,
через голову Небытия,
балансируя
на острие бесполезной иглы
схоластики…
Вызванные к жизни для тебя,
они не боятся противоречий, —
(не бойся и ты.)
Так же легко-безупречно
скользя по отвесной плоскости
жилища, обитого крепом,
они снуют во времени и пространстве,
не гнушаясь материи.
Твой дом весь в снегу.
…Только часы в нем – стоят.
Вне
За слезной, жгучей пеленой
Несбывшееся – темной рыбой
садов таинственных Магриба
дрейфует надо мной,
пересекая Млечный крен,
блистающий тяжелой сетью
живых роящихся соцветий.
Но ей не страшен плен.
Взломай же ставень ледяной.
Пусть, невесомостью играя,
звезда дробится голубая —
стальной волной.
Авалон
Вот печаль из самых бесполезных:
вьюжит, дышит льдом – вино Кометы,
в хороводе огненного спектра
Ригель, Каф и рдяный Бетельгейзе.
Что с того, что холст судьбы в порезах!
Звезд без счету и в утробе смертной.
Ночь идет, как слава – Призрак-крейсер,
а в петлице – ржавая Электра.
Всё в одну слепящую прореху:
медь… махра… кристаллы льда и страха…
Где печаль? Где тризна? Сыпь до верху:
не убудет, Gloria1, от праха.
Поверх реалий
«Пролетели, улетели
Стая легких времирей…»
Велимир Хлебников
Лишь сумерек кров отвори —
и нет больше блёклого лета:
всё вновь, всё иного цвета,
в Стожарах2 цветут времири,
бежит электричество в жилах,
шипит на запястье снежок,
грозы кислородный ожог —
и тот отменить не в силах
пространства озноб. Кометы,
грифоны, мирьяды миров…
Но Ангел Плеяд суров:
смахнул всё, дохнул – и нету.
«Словотворчество – враг книжного окаменения языка и, опираясь на то, что в деревне около рек и лесов до сих пор язык творится, каждое мгновение создавая слова, которые то умирают, то получают право бессмертия, переносит это право в жизнь писем»
Велимир Хлебников.
«Пока существует такой язык, как русский, поэзия неизбежна»
Иосиф Бродский.
Ольга Андреева
«Идти туда – или уйти отсюда?»
Идти туда – или уйти отсюда?
Уйти в себя – или сбежать наружу
и, безмятежный общий сон нарушив,
спасти из плена времени минуту?
А Время – миг. Зачем оно дробится
на годы, на века, на поколенья?
И рыженьким котёнком на колени
пылающее солнце громоздится…
Планете
Говорят, ты прекрасна из космоса.
Я не помню. Я скоро увижу.
Неизвестное, вечно искомое
станет лишним, зато станет ближе.
Ясным морем разлитый Ответ
навсегда отменяет вопросы.
Счастья нет. Смысла нет. Только свет.
Я – никто. Знаю – всё. Только проза.
Я увижу – и не задохнусь
от восторга, любви. Не заплачу —
уловлю световую волну
и пойму, что решила задачу.
Разбегаюсь лучами раскосыми,
обретая спокойствие Будды.
Говорят, ты прекрасна из космоса.
Я тебя никогда не забуду.
Марсианские хроники
С этой красной пожароопасной планетой
постепенно от нас отдаляется лето.
Кстати, кто-нибудь знает, а сколько парсеков
от меня до глядящего вдаль человека?
Красноватой звездой заболели закаты.
У луны свет янтарный, слегка бесноватый.
Так близки – но сближенье коварнее дали,
потому что похожее не совпадает,
потому что последняя капля терпенья
излилась в красноватое излученье.
То ли что-то из воздуха просится в душу,
то ли что-то в душе, задыхаясь, – наружу.
Пять столетий подряд в нас бродил этот вирус —
жаль, мы жить не умели и словом давились.
Даже если решимся, споём в стиле ретро —
мы – побочный продукт эволюции ветра…
Что в нас вечного? Разве что эта тревога,
что мешает уснуть нам, не верящим в Бога…
Но под каждым течением – антитечение
и за каждым решением – муки сомнения.
Я привыкну к себе. Это трудности роста.
Обрывать пуповину – кому это просто?
Бог войны заскучал в марсианской пустыне,
по земным плоскогорьям скитается ныне.
Оттого-то жара наседает седая —
видно, и у него что-то не совпадает.
Громыхала гроза, ливень как ни старался —
не сумел погасить полыханье на Марсе.
Красно-жёлтые лилии3 стали кострами,
на восток семена уносили мистрали…
«Что касается звёздного неба над нами…»
Что касается звёздного неба над нами —
так ему фиолетовы наши законы
на отшибе галактики. Тьма ледяная
ржавой медью бликует сквозь летние кроны,
растекается время, и слово не значит
ничего, кроме графики вольно-волнистой,
и придётся учиться тебе, не иначе,
если уж не смирению – то компромиссу.
Что касается звёздного неба над нами —
мы не видим его, города ослепили
Млечный Путь – и Орла, и Тельца с Близнецами, —
но глядим и глядим, оторваться не в силах,
тают звёзды в тумане, что сахар в стакане —
и уводят умы от сознания тлена,
невозможность приблизиться давит, как камень,
золотой Керулен – воробью по колено,
только небо способно вместить твою волю
и спасает тебя от унынья закона —
наливная покатость пшеничного поля,
шар скользяще-летящий за кронами клёнов,
там, где нимб городов недоступен для зренья —
не балована признанными именами
под белёсой косой дышит миром деревня
и касается звёздного неба над нами.
Влада Цепеш
Мириады
Сегодня мне опять снились яркие, неизвестные созвездия, и я плакала от страха, закрывая голову руками.
Змееносец – дуга от лезвий.
Нестерпимо искрится Лира…
Я внезапно боюсь созвездий
Над таким беззащитным миром.
Я шатаюсь под весом неба
На пылинке своей планеты.
Милый Арктур, привычный Лебедь…
Холод космоса… километры…
Страх бездонного лезет в душу.
Мириады уколов спицей.
Я вжимаюсь лицом в подушку,
Только знаю – опять приснится.
Я до дрожи боюсь тех далей,
Из которых, мерцая, смотрят
Галактические спирали
Обезличенным взглядом мертвых.
Игорь Куншенко
Отец
На самом деле ничего уж очень страшного он не совершил: школу не поджег, туалет не взорвал, окно в столовой не разбил, даже не подсунул под дверь директора дохлую крысу. Одним словом, вел себя чинно, благородно и замечательно. Подумаешь, уронил какой-то там цветочный горшок. Пустяк, казалось, а миссис Звеневра так взъелась, что Господь спаси и помоги, мозги сушила на протяжении добрых десяти минут. А десять минут для одиннадцатилетнего шалопая – вечность.
Поэтому не надо удивляться, что юный Том Соливан в тот вечер был обижен на весь этот проклятый мир и ни на что не обращал внимания. Настроения просто не было. К тому же прямо из-под носа уехал автобус, так что пришлось на остановке стоять еще минут семь. Та еще, сказал бы вам Том, пытка.
Итак, в тот момент, когда стучал в дверь, Том думал, что мама сделает из него два Тома, из-за того, что он опоздал к ужину на целых пятнадцать минут. Дверь открылась, и Том в ужасе зажмурился. Он ждал чего угодно.
Но не того, что случилось. Совершенно. Мама молча пустила его в дом, погладила по голове и куда-то ушла. Поразительно!
Если бы мальчишка не был так расстроен произошедшим в школе, он, несомненно, задумался бы о том, что это с мамой творится. Но в тот миг его охватила такая радость, что он тут же побежал кушать. В тот вечер мама приготовила сырную запеканку. Том не сильно-то любил подобные штуки, но его радость была столь велика, что он умял сырную гадость за обе щеки. Тут бы самая очередь миссис Соливан удивиться. Но она даже глазом не моргнула. Шмыгнула носом, и все! Поразительно!
Потом она поцеловала сына в лоб и попросила пойти наверх и поиграть там. Он обратил внимание на то, что у мамы странно красные глаза, но не придал этому значения и побежал в спальню. Там его ждала огромная мозаика, которую он собирал весь месяц. Работа уже подходила к концу. Том надеялся завершить ее в этот вечер.
И завершил!
Ничего дальнейшего не произошло бы, если бы он этого не сделал. В тот вечер на него нашло прямо-таки вдохновение. Вот Том и уложился в каких-то там полчаса.
Он так обрадовался! Так, что даже забыл про мерзкую миссис Звеневру. И сразу же побежал вниз. Надо же, чтобы мама и папа посмотрели, какой он молодец!
На его восторженный крик из кухни вышла мама. Было видно, что она недавно плакала. Одна слезинка все еще текла по ее щеке. Том увидел все это. И понял… Все, что надо, сложилось, как в той мозаике. Понял.
Он кинулся к маме. Та обняла его и стала целовать: в лоб, в щеки, в нос. Голова у него кружилась. Он не хотел в это верить! Не хотел!
И тут Том заплакал. И мама тоже. Так они и стояли посреди холла и рыдали, рыдали, рыдали.
А потом юный Соливан вырвался из маминых объятий и закричал:
– Почему ты отпустила его без меня?!
Том никогда не кричал на маму. Она не позволила бы. Но в тот последний и единственный раз она не только позволила, но даже и ответила:
– Мы тебя ждали, но ты опоздал из школы.
– Нет! Поганая Звеневра! Нет!
И Том тут же вылетел, словно пуля, на улицу. В темноту. Мама кричала, чтобы он остался. Но он, конечно, ослушался.
Ему надо успеть! Во чтобы то ни стало!
Том бежал по ночной дороге. Он кричал и бежал. И молчаливые звезды освещали его путь. Проклятый звезды! Гадкие, мерзкие звезды! Они хуже даже миссис Звеневры!
Маленькое сердечко сильно билось в мальчишеской груди. Но мальчишка не обращал на это внимания. Его мысли были совсем в другом месте, далеко отсюда.
Конечно, Том Соливан не успел бы. Минут через девять выдохся бы и вернулся назад, чтобы плакать вместе с мамой. Рядом с ним затормозил автомобиль.
– Парень, спешишь куда? – спросил седовласый водитель.
– Спешу, – ответил Том.
– Подбросить?
– Ага.
И Том назвал место назначения. Водитель удивленно пожал плечами, но дверцу открыл.
– Мне не по дороге, но все равно подвезу, – сказал он.
– Огромное спасибо, мистер.
И они поехали. Прямо, как ветер. Разумеется, Том не смог бы так быстро бежать. А теперь у него появилась надежда успеть.
Только бы успеть! Только бы…
Ехали они минут пятнадцать. Не больше. Водитель, которого, кстати, звали Гарри Миллз, все время пытался задавать вопросы. Точнее, успешно их задавал, но вот ответов-то не получал. Мальчик игнорировал любопытство мистера Миллза. Он всю дорогу молчал и пробудился от своих мыслей, только когда они приехали. Быстро поблагодарил водителя и побежал по направлению к темному зданию.
Том уже бывал здесь. Два раза. Поэтому знал, куда надо свернуть, чтобы его не остановили вежливые молодые люди в форме со звездочками на погонах. Сейчас он спешил. А ему могли помешать успеть.
Действительно, его не остановили в темном зеве высокой арки. Он благополучно пробежал мимо огромных красных труб и выбежал на гигантское поле, поросшее травой. То, что трубы были красные, он, конечно, не мог увидеть – слишком уж темно было под аркой, – зато отлично помнил. При первом же посещении он обратил на них внимание, образ этих труб намертво врезался в память. Особенно, их цвет.
Но сейчас Тома это не волновало. Он бежал по влажной траве к длинной бетонной дорожке. На ней стояла огромная темная громада – цель этого безумного спринта.
В боку кололо, легкие горели. Он бы остановился. Но – нет! Ему надо было успеть! Иначе жалеть будет всю жизнь.
Успеть!
Его волосы тронул прохладный ветерок. Где-то печально пиликал кузнечик. Том не обращал внимания ни на что. Он рвался вперед. А на его глазах наворачивались слезы. Ведь мальчик понимал, что не успеет.
И на самом деле не успел!
Громада двинулась, вздрогнула. Она медленно поехала вперед по дорожке.
– Нет!
Его никто не мог услышать. Никто.
– Нет!
Все это глупости. Том упал в траву и заплакал, все еще пытаясь кричать:
– Нет!
Загорелись кроваво-красные дюзы, и корабль взмыл вверх. К звездам.
– Папа…
Папа улетал в неведомое никуда. Он летел навстречу мечте. За его плечами оставалось взлетное поле. Может быть, он и хотел повернуться и в последний раз посмотреть на него. Но не мог. Ему надо было следить за датчиками. Ему надо было наблюдать за бегущими по экрану циферками. Он был занят.
– Папа…
А его сын валялся в траве вблизи взлетной полосы и рыдал.
– Папа…
Папа вернется. Обязательно. Вот только это случится всего через восемьдесят лет. Всего…
Дожить бы…
Александр Соболев
Отрывок осенней ночи
…скатилось за кайму – и съедено кайманом,
и ночь сошла ко мне…
На россыпи светил, подёрнутых туманом, —
сгорающих камней
мгновенные следы. Под шелест монотонный,
с мерцающим «прости!..»,
летят к пустым садам осколки Фаэтона
по Млечному Пути.
Не могут погодить, на час угомониться
кусачие шмели,
кусочки на лету разбитой колесницы
ровесника Земли.
И доблестно, под стать сеньору из Ламанчи,
навстречу мчимся мы,
а свет окрестных звезд неярок и обманчив,
и скоростью размыт…
«…Всё – за гранью речённых фраз…»
…Всё – за гранью речённых фраз:
мощно, грозно – и слишком много…
Видишь это, как в первый раз,
как ребёнок, открывший Бога —
светят млечные рукава,
льют запоздавшее к нам былое.
Вдох – и кружатся голова,
степь и неба гиперболоид…
Время звёзд… Запрокинув лицо,
отстраняя ум прозорливый,
смотришь в То, Что было Яйцом
прежде времён, до Большого взрыва,
когда – себе и папа, и мама —
лежало в нём эмбрионом скорченным, —
и впору зарезаться «бритвой Оккама»,
набраться всклянь из Медведицы корчика…
Было ли Слово, венец венцов,
что раскололо вселенной дрёму,
произведя истоки концов,
первопричины и палиндромы
«ovo», «око», «оно» и «боб»,
плюс – светил драгоценное просо?..
Чёрная курица, знак хаоса,
зрелым зерном набивает зоб,
чтобы потом яичко снести…
Жадно лакает галактик лужицы
Лев июля… И не вместить
сладкий ужас… А небо – кружится!..
Множатся стрелы – и блики зерцал4,
чёрные дыры – и горняя Слава!
И, называющее Отца,
в сердце звучит арамейское «Авва» —
звеньями звонов, музыкой сфер
под молоточками ксилофониста,
нотой знамений, идей и вер!
Светел полуночный склон кремнистый,
блещет неогранённый щебень
в теле тёмного кимберлита…
Как лучезарен, велик, волшебен
Мир!.. Но превыше всего – сокрытое.
Зримые искры – бренные суть…
Близок крупитчатый Млечный путь,
летним теплом створоженный,
шёпот звёзд не даёт уснуть…
Два ковша – беспредельности жуть
льют из пустого в порожнее…
Год спокойного солнца
В палевой дымке на тихом Донце,
не ослепляя прищуренных глаз,
падает в пойму солнце,
светлый латунный таз.
Воды сверкают, как гладь солонца.
В очередной из бесчисленных раз
валится в плавни солнце,
жёлтый прозрачный страз.
Загустевает дневная ленца,
бледно лучится заоблачный газ,
спелое манго-солнце
вовсе уйдёт сейчас.
Но на медовой заре – до конца,
может быть, в профиль, а может – анфас
лик умилённый солнца
ласку струит на нас…
Убраны в темень ночного чепца
протуберанцев роскошные космы,
над головою – Космос
с запахом чабреца.
Там, огневой бахромой шевеля,
сонно, рассеянно и благосклонно
смотрит Светило, как блёстка-Земля
следует по небосклону.
Людмила Гонтарева
«Солнце встало над землёй…»
Солнце встало над землёй,
словно глаз Большого Брата.
Бел туман скользит змеёй,
зыбким облаком обрата.
Удивительный паркет
озера натёрт до блеска.
Обещал парад планет
Млечный Путь, седой и дерзкий.
Отшагают свой маршрут,
оживив движеньем вены,
и Юпитер – милый плут,
и безрукие Венеры,
и несносные юнцы —
сыновья июльской тучи…
И сорвёт свой купол цирк
жестом ловким и могучим.
Чёрной ниткой мулине
лакированные птицы
вышьют небо ришелье,
очертив его границы.
Заморочат все ходы
королю, взломав пароли:
тесно правилам игры
в чёрно-белых клетках поля.
Разольются паруса
по ветрам крылатой гладью,
острой солью набросав
утонченность летних платьев.
Чтоб вовек не перестать
колеса глухого скрипу,
к звёздам выпустят десант
желторотых звонких скрипок.
Звук подарит торжество
скромным нотам-недотрогам,
возомнят себя листом
узкие ладони слога.
В увяданьи лепестка —
траектория полёта
снежной пыли на висках
вечного круговорота.
Отстучит в окно февраль,
март, апрель, обед и ужин.
Пожелтевший календарь
сединой ночей простужен.
Упадёт на темя крыш
хлопьями больничной ваты
перепуганная тишь
с сердцем чёрного квадрата.
Пульс аорты у гитар
с вечера закат настроит
и закроет до утра
солнца яблоко глазное.
Сергей Стрелков
Башня
Я проснулся внезапно и лежал некоторое время, не понимая, где нахожусь. В окружающей темноте всё ещё проступали силуэты города, странная изломанная картинка не отпускала… С чего же всё началось? Шаг за шагом я вернулся к истокам сна и стал перебирать всё привидевшееся, мучительно пытаясь убедить себя, что всё это было лишь сном, обычным сном… Таким ярким?!
Самое любопытное – всё в этом сне выглядело, как аниме. И люди, и дома, и предметы – всё было нарисованным. И сам я тоже был персонажем аниме. Я ясно это понимал, но был не зрителем, а находился внутри, был активным участником событий и относился ко всему происходящему очень серьёзно. Видимо, во сне это было абсолютно естественным – жить во вселенной аниме.
Большой современный город, мегаполис, снова разворачивался передо мной. В центре, на главной площади – огромное древнее сооружение – Круглая каменная колонна, или, скорее – башня. С одной стороны наверх поднимается лестница из красного кирпича. Ступеньки крутые и очень узкие, так что по лестнице может идти только один человек. К тому же, нет даже намёка на перила. Вообще всё сооружение больше напоминает жертвенники древних ацтеков.
Наверху башни – круглая ровная площадка диаметром метров десять. В центре площадки стоит каменный трон. На нём сидит странное живое существо. Тело у него явно человеческое, рост – около двух метров, но лицо одновременно напоминает лицо человека и морду змеи. Или, возможно, ящерицы. Но ничего страшного и отталкивающего в этом лице нет, оно кажется очень спокойным и величественным, по-своему даже красивым. Кожа Существа гладкая и абсолютно лишённая волосяного покрова, переливается зеленовато-голубыми оттенками. Не могу вспомнить, есть ли на Существе какая-то одежда, но почему-то знаю, что оно мужского пола. Жители города очень любят это Существо, при этом почему-то все считают его инопланетянином. Все знают, что оно сидит на вершине башни уже три тысячи лет.
Всё, что находится на площадке – и трон, и сидящее на нём Существо – заключено в большой прозрачный кристалл. Местные жители называют его Льдом, хотя, конечно, это не лёд. По крайней мере, не лёд в привычном, земном смысле слова. Скорее, какой-то минерал вроде кварца, только очень прозрачный и чистый.
Сейчас весь город замер в ожидании великого события. Все знают, что пройдёт ещё один день – и чудесным образом кристалл разлетится на мелкие осколки, которые поднимутся в воздух, а Существо спустится в город к людям. Они ждут его, как нового Мессию. Они повторяют: «Он отменит все болезни». Именно так – «не вылечит», а «отменит все болезни». Странно. Будто болезни можно отменить, как устаревшие или жестокие законы.
Мне кажется, я не родился в этом городе, а когда-то приехал в него. Тем не менее жил я здесь уже очень давно. И был я, как ни странно, врачом. И даже, на удивление, единственным врачом во всём мегаполисе. (Вот интересно, почему именно врачом? Говорят, во снах мы реализуем наши неосуществлённые желания. Но я точно знаю, что НИКОГДА не хотел быть врачом. Ну, нет у меня так необходимого для врача сострадания. К тому же врожденная повышенная брезгливость. И ещё: я абсолютно не выношу вида крови – даже на мясном рынке запросто могу рухнуть в обморок. Да и вообще с детства к представителям этой профессии отношусь с недоверием).
А ещё в этом городе жила моя любимая женщина. Конечно, это была И. Правда она не очень была похожа на реальную И. Но всё равно узнать можно. Те же чудесные солнечные глаза. Такая же трогательная короткая стрижка. Как и все горожане, И с нетерпением ждала дня, когда Существо спустится с башни.
И вот пришел великий час, и тысячи людей собрались перед башней, заполнив и площадь, и прилегающие к ней улицы. Раздался мелодичный звон, кристалл рассыпался на мелкие осколки, и они, стремительно вращаясь, как воронка смерча, взмыли в небо. Мессия выпрямился во весь рост и легко и стремительно, едва касаясь лестницы, спустился с башни. Он окинул площадь равнодушным взглядом, мимоходом полоснув по моему лицу, и я в ужасе вздрогнул, будто мне только что вынесли смертный приговор. А он уже медленно двигался по одной из улиц, постепенно становясь неразличимым в приветствующей его ликующей толпе. Видимо, шёл «отменять все болезни». В этой полной энтузиазма толпе я один, похоже, не был счастлив. Теперь я точно знал, что приближается катастрофа.
Я знал, что всеобщее счастье продлится только один день. Я видел – осколки Льда, поднявшись в небо, замерли в какой-то точке. Немного помедлив, кружась, сперва неторопливо, но с каждым часом всё быстрее, они начнут обратный путь. Ровно через сутки они опустятся на вершину башни и, не найдя там никого, брызнут злым острым дождём во все стороны, сметая всё на пути. И будет конец света… Во всём мире это знал лишь я один. И ещё я знал, что существует единственный способ это предотвратить. До того, как кусочки кристалла лягут на площадку на верху башни, кто-то должен сесть на трон. Тогда осколки вокруг него вновь сложатся в кристалл и катастрофы не будет. По крайней мере ближайшие три тысячи лет. За этой страшной картинкой пришло понимание, что занять это место должен я. Просто некому, кроме меня.
Не спрашивайте меня, как я всё это узнал и почему только я один. Об этом я не имею никакого представления. Ведь это был сон. Разве Те, Кто Снят Нам Сны, сообщают причины происходящих во сне событий? Я просто знал – и всё.
А ещё я знал – и это было намного, намного страшнее – что я не могу, не должен, не имею никакого права никому рассказывать о грядущем Апокалипсисе и мотивах своего поступка. Никому. Ни одному человеку. Даже И. Особенно И. Если я кому-то расскажу, то ничего уже не получится и всё будет намного хуже. Хотя сложно представить, что может быть хуже, чем Апокалипсис.
Конечно, я сразу пошёл к И. Когда я сказал ей, что должен оставить её, чтобы подняться на башню и сесть на трон – навсегда, она ответила: «Ну, конечно. Раньше ты был врачом, ты был необходим этому городу, тебя все уважали и любили. Теперь пришел Он, болезней больше нет, и ты чувствуешь себя никому не нужным. Того, что ты нужен мне, тебе, видимо, мало. Ты придумал эту глупую затею, чтобы занять Его место и стать объектом всеобщего поклонения. Никогда не думала, что ты так тщеславен». Она помолчала и добавила: «И бессердечен». Я смотрел на неё и молчал. Конечно, она поняла бы, но как же я мог ей рассказать?
Следующие несколько часов я помню плохо. Помню только, что я постоянно видел, всей кожей чувствовал, как всё ниже и ниже опускается над башней сверкающее и кружащееся облако. Кажется, я бродил по городу и искал в толпе лица каких-то знакомых, друзей, пытаясь рассказать им о своём уходе. Но никто не слушал. Толпа по-прежнему ликовала, вечерние улицы гудели, как растревоженный улей, а если кто-то пытался выслушать меня, то, услышав несколько фраз, отшатывался в недоумении…
И вот на рассвете я вышел на площадь. Перед тем, как шагнуть на первую ступеньку, я оглянулся. В нескольких метрах от меня стояла И. и смотрела прямо мне в глаза. В её взгляде не было прощения. Я прочёл в нём только презрение и боль. Не дай Бог мне когда-нибудь наяву увидеть такой её взгляд.
Я поднимался по лестнице долго, очень долго, наверное, несколько часов. Ступеньки были крутые и скользкие, ветер налетал со всех сторон, в спину бил безжалостный женский взгляд, и если бы я посмотрел вниз, то, конечно же, упал. Но я смотрел только вверх. Я видел, что между роем осколков и каменной поверхностью башни остался лишь метр. Больше всего я боялся не успеть.
И всё-таки, пока поднимался, я о многом думал. Эти мысли текли, как грёзы наяву, независимо от воли и желания разворачивая передо мной картины прошлого и будущего… Я многое понял. Я узнал, что то Существо, Мессия, мой предшественник, никогда не был инопланетянином. Когда-то давно, три тысячи лет назад, он был обычным земным мужчиной, таким же, как я – и так же, повинуясь зову беспощадного тайного знания, уходил вверх по лестнице, навсегда бросив внизу любимую женщину. Уходил, чтобы спасти её и миллионы ему не нужных прочих. Я знал теперь, почему он так выглядел. Мёртвый холодный камень снаружи и сжигающий сердце камень вечной разлуки в груди – эти две силы за столько лет могли и не такое сделать с человеческой внешностью. Я понял, почему, когда он спустился в город, его глаза были так равнодушны и пусты. Он видел восторг многотысячной толпы и знал, что не прощён. Он видел множество сияющих, радостных лиц и знал, что никогда не увидит то единственное лицо, которое было ему так нужно, – лицо женщины, которую он когда-то оставил у подножья башни. Я знал, что через целую вечность, когда смогу встать с трона, буду выглядеть так же, как сейчас выглядит он.
И ещё я думал о том, что если действительно «он отменит все болезни», то что должен буду «отменить» я, когда стану свободен? Смерть? Законы гравитации? Чередование времен года?
И я задавал себе вопрос: когда я спущусь в город, найдётся ли другой, следующий доброволец-невольник, который займёт место на башне, оставив внизу ещё одно разбитое сердце? А если нет – то что, всё напрасно?
И уже на самой верхней ступеньке сквозь шум ветра я услышал голос – или, может быть, мне показалось? Голос тихо произнёс: «И ни один из них не Герой, но каждый – Жертва, и лишь звено в бесконечной цепи себе подобных…».
Я успел в последний момент. Бешено вращающаяся воронка искристого крошева зависла в нескольких сантиметрах над каменной плитой, когда я сел на трон. В тот же миг вращение прекратилось и кристаллики начали выстраиваться вокруг меня в прочные стены, отгораживая от жизни, от надежды. Я почувствовал нестерпимый космический холод. Значит, и вправду – лёд. Ледяной ад.
Теперь оставалось только ждать – три тысячи лет. Всего-то. Я успел!
Я проснулся, от холода сводило мышцы и щемило сердце. Ледяной плен не хотел отпускать свою жертву. «Сон, только сон, всего лишь дурной сон», – твердил я себе раз за разом, уговаривая себя, как маленького. Помогало плохо…
6-10 марта 2008 г.
