Читать книгу: «Байки от Бабайки», страница 2
– Это как же она ими лечится?!
– Да так. Настойку делает на молоке и пьеть. Но не просто так: а сначала три месяца в темноте эту настойку держит, потом каплю выпивает, на следующий день две, ну и дальше прибавляет до пятидесяти, а потом обратно, убавлять начинает. И так целый год.
Степановна к такой идее отнеслась со здоровым скепсисом. Прихлебнула чаю, закусила конфеткой, основательно насладилась вкусом, и только после этого сказала тактично, чтоб не обидеть подругу:
– Брехня это всё, Степановна. Я вон по курортам всю жизнь моталась и что? Помогли они мне энти курорты? Восьмидесяти еще нет, а вон уже вся как дуршлаг, нету его, здоровьица.
Обе всхлипнули. Вспомнили, что и здоровьица нет и красоты уж давно, и уж давно отцвети хризантемы, спели, вспомнили кавалеров, кто был какой, как бегали за ними, тогда еще юными и прекрасными, какие подарки дарили, словом, отвлеклись. Вспомнила Марья про мухоморы, когда Степановна уже двинулась на выход.
– Ну а баба ента что? С мухоморами, то… Жива?
– Какая баба? А…. Ещё как жива, то еле полозила, а то, говорят, мужика себе нашла, молодого, замуж выходит.
– Едем за мухоморами. Решила Марья и хлопнула рукой по столу так, что все мухи с потолка повзлетали и закружили, зажужжали в возмущении:
– Жжжжжмотина, жжжжжжиру ей жжжжжжалко, жжжжжамужжжжж хочет. Ужжжжжас.
Бабка махнула на них тряпкой. Договорились на завтра. И как их дома не отговаривали, упёрлись рогом, нужны мухоморы и всё тут.
– Лишу наследства, – пригрозила Степановна, и зять сник. И тут же воспрял духом, когда понял, что тёщу надо будет везти в лес. Понятно, что и забирать тоже придётся, но и сама перспектива, и подленькие мечты: забыть и не вернуться, тоже были приятны. До леса довёз. Сколько натерпелся по дороге, отдельная история. То им пить надо, то им писать приспичило, то просто подышать, воздух дюже хорош, то кошёлку забыли, то скорость большая, то наоборот, чего плетёсся. Но привез. А дальше ни в какую.
– Вам надо, вы сами и ищите свои мухоморы.
Подлюга, что сказать. Но бабки поворчали, да и пошли. Идут. Кто кого перекряхтит. Кто за спину держится, кто за сердце.
– Всё, Марьюшка. Помрём мы тут, чует моё сердце, помрём. Туточки и закопают, и шиш тебе вместо поминок и креста с батюшкой… Марьяна вздыхает, а сама по сторонам смотрит, мухоморов охота. Не сколько их, сколько замуж, но одно без другого видно не сладится… Смотрит, боровичок стоит, ладненький такой. А там еще один и ещё. Тут и Степановна увидела. Глаз загорелся, но смолчала. До чего жадная баба. Весь лес дай, так весь лес на себе и вывезет, и на базаре продаст. Но корзинки то взяли под мухоморы, иной тары нет.
Идут. Крепятся. Не рвут. А грибы, как сговорились. Лето дождливое вышло, вот и они вышли. На полянки да в овражки. Подосиновики. Подберезовики, и все хорошие. Не червивые. Бабки только вздыхают, сопят. Идут себе и идут. Дальше. Грибов жалко. Прям ужас. А мухоморов как на зло нет и нет. Уж и машины не видать. И зятя. Лисички попадаются, белые. На белых то и погорели. С криком: «Да гари оно все гаром!» бросились собирать грибы. Все снесли. Ни одного не оставили. И в корзинки, и в куртки, и в кофты набили, остались в одном бельишке, но довольные, страсть.
Очнулись часа через два только а и понять не могут, где это они. Кругом глушь. Дороги не видать. И машина непонятно где. Ну что делать, пошли. В зубах корзинка, в руках куртки с белыми, штаны с лисичками и так еще по мелочи килограммов на 10.
Степановна орет: – Ой всё, не могу. Помирааааааю!
А Матрена:
– Ну бросай грибы то. Бросай.
А та не бросает. Идут и идут, машины всё нет. Остановятся, передохнут и дальше идут, кричат, аукают. А вокруг лес да лес. Березки, ёлки, и уже к вечеру дело то. И уже тени.
Вдруг в кустах что-то как затрещит.
– Волк! – орёт одна.
– Маньяк! – голосит вторая.
А тень то уже из кустов вылезла, идет на старух, руки-лапы растопырила: – Уууууу!
За это «уууууу» и получила мешком грибов по голове, и вторым тоже. Рухнула, не пискнув.
Ощупали, вроде человек.
– Что делать то будем?
Степановна и говорит:
– Тут бросим. Маньяк же. Не жалко…
– Как не жалко?! – возмутилась Марья Ивановна, – это ж не просто мужик пьяный, под забором, это ж целый маньяк. Еще как жалко. За него в милиции поди медаль дать могут. Не бросим…
– На кой тебе медаль, калоша ты старая?!
– Как это на кой?! Выйду я во двор. Вся такая важная, платье зеленое, платочек красный, а на груди медаль: «За маньяка!» Митришна сдохнет от зависти!
– Какая такая медаль «За маньяка»!? Такой сроду не было!
– А я говорю – есть!
– А я говорю – нету!
Тут «маньяк» очухался, стонать начал, ну его опять маненечко грибами то и приложили, затих. Грибы из мешков вытряхнули, ибо мятые уже, но итак с лишком осталось. Глядь, вроде как дорога показалась и машина…
Их или нет? Да вроде знакомая. Радости было… Добрались.
Но, а зять то где?
Не сговариваясь, подтащили мужика к машине, на дороге посветлее вроде. Глянули… Точно. Зять. Свой, родненький. Степановна ему оплеух навешала:
– Ты чего это, ирод, нас пугать вздумал?! А?! Чуть инхфарту не схватили!
– Да кто вас пугал, мама? Вы же сами кричали: – Ау. Ау. Ну вот я и пошёл на встречу, думаю, заблудились. Тоже аукать стал. А вы меня стукнули что ли?
– НЕТ! – разом открестились бабки, – энто ты сам об сук приложился, по темноте то.
Ладно. Сели, назад поехали.
– А мухоморов так не нашли, – вздохнула Марья уже дома, разбирая грибную добычу.
– А, да и ладно, – махнула рукой Степановна, – с нашими характерами, нам ни одни мухоморы не помогут. Мы то поядовитей будем.
Старушки рассмеялись и стали солить грибы. И только медали «За маньяка» было очень уж жалко…
P.S – Да и не собираюсь я никого окучивать, я себе работу найду. Нормальную.
– Ну-ну.
Ночь на кладбище
«…После смерти жизнь только начинается» Бабайка
– А как тебе вообще живется? – спросила я однажды Бабайку, когда он был в особо благодушном настроении,
– Что ты хочешь знать?
– Ну вот вообще… Тела нет, органов чувств нет, но ты же всё видишь, слышишь, ощущаешь.
Он задумался.
– Сложно описать, но да, и вижу, и слышу. Единственно что, прикоснуться не могу, то есть могу, иногда, но это требует слишком много усилий. Не хочется тратить их на ерунду.
– Ага. И поэтому ты тратишь их на то, чтобы дергать кота за хвост.
– Это мелочи. А вообще… Органы чувств мне не нужны. Это просто посредники между человеком и миром, а теперь их нет и все сигналы поступают напрямую.
– Куда? В мозг?
– Ну да.
– Так у тебя и мозга то нет.
– Действительно… Бабайка потянулся и задумчиво почесал свою патлатую башку. Потом сорвался:
– Да ну тебя к чёрту, Дашка. Всю башку сломала, мозг вынесла. Вот поэтому ты и не замужем. Кто такую язву возьмет. Я расхохоталась.
– Ну а слабо тебе ночь на кладбище провести?
– Не а. Не слабо. А тебе слабо?
– И мне не слабо.
– Врешь поди!?
– Да сто пудов не вру!
– Тогда как договаривались?
– Ага!
Мальчишки ударили по рукам и разошлись.
Кому первому пришла дурацкая идея провести ночь на кладбище, уже не помнил никто.
Обычный мальчишеский трёп, вдруг стал подначивающим на "слабо".
А это уже аргумент. А это вам уже не фунт изюму. Уже не сольешься, иначе позор на всю оставшуюся. Все пацаны в деревне засмеют, и ни одна девчонка не глянет. На самом деле "слабо", и даже стрёмно было обоим. Но оба держались, как бравые петухи, выясняя чей хвост длиннее и гуще. По крайней мере, пока видели друг друга. Но стоило сопернику скрыться из вида, как оба опустили носы и поплелись по домам.
Вчера на местном кладбище хоронили бабку. Премерзкая надо сказать была старуха. Не то что скупая, скорее жадная до патологичности. Ни яблочка у нее не своровать, ни сливку, что через забор перевесилась, ни сдернуть. На любой маломальский шорох старуха выпускала пса. Старого, но такого же вредного кобеля по кличке Полкан.
Кусать он никого не кусал, но гонял изрядно. Штаны рвал опять же. А за рваные штаны приходилось расплачиваться поротой задницей, что любви к старухе, конечно, не добавляло. В деревне ее так и звали Ведьма. И вот на могиле этой самой ведьмы ребятам нужно было провести целую ночь. А кроме того подготовиться должным образом, да улизнуть из дома так, чтоб никто не заметил. А то, если заметят, мама дорогая, хоть не возвращайся потом.
Сереге, первому пацану было страшно вдвойне. Он то в отличии от своего друга Ромки, точно знал, что бабка колдовала… Мать сама рассказывала, как ходила к ней корову лечить, когда та вдруг ни с того ни с сего перестала доиться. Вымя раздуло, а молоко не дает. Бабка так и сказала «порча». Снимать надо. Ну и снимали. Серега тогда мелким был, его из коровника сразу турнули. Только в щелку и смотрел, а там не особо что разглядишь. Только то, что бабка эта соседка, сначала корову обтирала чем-то, после ж шептала слова какие, и что интересное, Милка, корова их, обычно чужих к себе не подпускала, сразу рогом била, а эту вот пустила. И более того, голову ей на плечо положила, словно хозяйке любимой, а сама дрожит так меленько и вздыхает… Вот что значит: ведьма. А корова потом всё равно издохла. Нет, не от вымени, пастух загнал. Напился, как сволочь, и ну гнать стадо по жаре, да без отдыха, после сразу в реку. Ручей даже, но вода там ключевая, холодная, вот коровы и запалились. Кого смогли, спасли…А Милку вот нет…Ох и ругался тогда ветеринар, ужас. А Серега ревел потом на сеновале. Но так, чтобы никто не видел. Взрослый же пацан. Восемь лет уже. А он по корове.
И вот сегодня значит на кладбище. К бабке этой Ксении. С обеда ныть начал, что, мол, пятку натер, болит ужас. Мать, разрываясь между огородом и хозяйством, рукой махнула: иди приляг. Но Серега продержался до вечера, и лишь в девять, после парной кружки молока, пошел на сеновал. Помня жалобы на пятку, никто не удивился. Болячка эта неопасная, но неприятная, болит, саднит. Сандалии не надеть, босиком не побегать, да если еще на сгибе. На самом то деле, пятку он стер уже давно и так притерпелся к ней, что и внимания не обращал. Но надо было уйти пораньше и желательно так, чтобы никто его не беспокоил. К походу он подготовился еще днем. Сложил в авоську крест из палок, мелок и нож. Если Ксения правда ведьма, то крестом можно будет ее отогнать, ведь, как и всякая ведьма, она не должна тихо лежать на кладбище, а должна восставать каждую ночь и с хохотом и улюлюканьем носиться над погостом, пугая честный люд. Тогда крест – есть лучшая защита от нечисти, а мелком можно будет круг очертить и там прятаться, как в книжке Вий, ага, он недавно читал. Как он будет рисовать мелком по земле, об этом он, конечно, не думал, впрочем, это уже частности. А нож… Он и сам не знал, зачем его взял, ведь костер они не собирались разводить, но пусть лучше будет, чем не будет. Дальше было сложнее. Не заснуть. Ведь ночь была, как и положено летней ночи, упоительно сладкой, так, что сон просто срубал, набегавшегося за день мальчишку. Пели сверчки, немного шуршало сено под его весом, внизу вздыхала корова. Не Милка, другая. Мерно билось молоко в стенки подойника, тоненько пели комары. Через открытую дверь веяло вечерней прохладой. Ну вот как тут не уснуть. Но Серега был малый предусмотрительный. Каждый раз, когда сон совсем уж одолевал его, он колол себе ладонь гвоздиком, благо гвоздей в сарае было предостаточно. Так, что уже к одиннадцати часам в ладони образовалась небольшая болезненная дырка. Но зато не заснул. Время он сверял по старым отцовым часам. Тот их уже не носил, так и валялись в шкафу, а Серега вот нашел, себе взял. Толи «Заря», толи «Слава», уже и не разобрать, но рабочие, что важно. Где-то в половине двенадцатого ночи мальчишка осторожно слез с сенника и выглянул наружу. Свет в домах уже не горел, только кое-где фонари на улице.
– Можно выдвигаться, – кивнул сам себе мальчик и вышел за калитку. Кладбище располагалось не так что бы далеко. Всего то перейти поле и рощицу. И днем мальчишке этот путь показался совсем ерундовым. Но не ночью. Ночью это была другая дорога, и другая деревня, и роща. Обычный камень отбрасывал столь причудливую тень на дорогу, что казалось, это и не камень вовсе, а король подземных троллей, который вышел, чтобы предложить первому встречному дураку свое золото. Ведь, как известно, такое золото днем обращается в черепки, а заплатить за него придется своей душой. Откуда у него такие познания про троллей, золото и душу, Серега и сам не знал, но вот вылезло откуда-то. Фантазия, блин. С трудом уняв колотящееся сердце, он поспешил дальше, но легче идти не стало. Кусты будто специально хватали его за курточку, камни подворачивались под ноги, а колючки цеплялись за рукава так, словно хотели сказать:
– Стой, дурак! Не ходи туда! Пропадешь!
Но ведь «слабо». Мальчик вытирал сопли и шел дальше. А дальше произошла вообще какая-то чертовщина. Спокойно стоящий куст, вдруг самым неприличным образом выскочил на середину дороги и, растопырив ветки, заорал:
– Аааааа! Попался, гад! Не уйдешь!
Серега заорал в ответ и кинул в куст камнем. По идее камень должен был пролететь через куст, не причинив ему никакого вреда. Но почему-то куст болезненно ойкнул и заскакал на одной ноге…
– Ромка, ты что ли?
– Я. Кто же еще.
Приятель устроил засаду, напихав рукава веток, а в темноте поди разбери.
– Ты чего творишь, ирод! Я чуть не сдох от страха!
– А ты чего сразу кидаться? Ногу мне зашиб, теперь синяк будет.
– Радуйся, что не голову. Хотя может тебе оно и надо, поумнеешь.
– Я итак умный!
– Какой ты умный? Дурак дураком.
– Сам дурак!
Так переругиваясь, ребята пошли дальше. И хоть Серега еще ругался на друга за дурацкую шутку, однако идти стало легче, и кусты были кустами, а камень просто камнем. Пока, наконец, не показались ворота кладбища. На ночь их запирали, но плох тот мальчишка, который не знает хотя бы пару дырок в любой ограде. Ксению похоронили не здесь, а довольно далеко от входа, там у нее были родители. Поэтому и залезать решили не здесь, а через дырку поближе к могиле. Там был лаз, скрытый кустами боярышника, и росли старые дубы. Наконец ребята пробрались внутрь и уже не таясь пошли по центральной аллее. Деревенское кладбище встретило их тишиной и запахом поспевшей земляники. К ночи, нагретые за день, ягоды смело отдавали весь свой аромат. Она и росла тут же, на пригорках и холмиках, и дела ей не было, что это за пригорки и холмики. Росла и всё тут. Ромка было сунулся сорвать, хоть пару ягод, но куда там, темень, да и страшно всё же.
– Вот мы с тобой дураки. Как есть дураки. Все взяли, а фонарь?
– Я не взял, – развел руками приятель.
– И я нет. Хоть бы карманный какой…
Но фонарей не было. Могилку пришлось искать на ощупь, точнее даже на запах свежих цветов. Уже на подходе ребята услышали какой-то подозрительный шум. И главное, голоса. Переглянувшись, как заговорщики, мальчишки дунули в кусты. Там тоже были чьи-то кресты и оградки, но это уже не имело значения. Присели они за высоким надгробием какой-то строгой женщины в белом платке. И только убедившись, что их ни с какой стороны не видно, выглянули посмотреть, кто это еще, кроме них, повелся на «слабо».
Нарушителей спокойствия оказалось двое. В одном из мужиков Серега опознал Степана, Ксениного сына, второй был незнаком. Самое интересное, они тащили какой-то большой тюк, завернутый в одеяло.
– Он что, решил могилку среди ночи навестить, -удивился Серега, -дня что ли не хватило?
– Тише, дай посмотреть, – пихнул его Роман, – интересно же.
Мужики дотащили тюк до Ксениной могилки и присели. Утерли пот со лба. Видимо ноша была не из легких.
– Ну что? – спросил один из их, – прямо рядом копаем? Или как?
– Рядом, рядом, – отозвался Ксенин сын, – мать при жизни дюже его любила, ну и он ее. Грех разлучать…
Мальчишки в кустах вздрогнули.
– Ты знал, что у Ксении еще и муж есть? Был, – шепотом спросил Ромка. Он жил на другом конце села и про эту самую Ксению услышал только от друга.
– Не а. Откуда? И в глаза не видел… Серега и сам не понимал, как он мог не знать таких деталей. Дома то рядом…
Но по всему выходило, что был. Любимый. Дядька какой-то. Может не местный. А так… Трали-вали.
Так мать говорила, когда кто-то из села вдруг начинал встречаться с кем-то, кто, по ее мнению, был неподходящей партией. Что такое это самое «трали-вали» Серега не понял, но словечко запомнил накрепко. Уж больно интересное.
Разговор продолжился после того, как мужики закурили.
– И главное, говорил ей, возьми себе другого, этот старый уже, толку никакого. А она уперлась. Люблю говорит, и все. Ну и он тоже. Видишь, как мать померла, то и он… Жрать перестал, просто лег возле ее кровати, а к вечеру уже и того. От тоски, говорят, помер.
Теперь у мальчишек глаза вообще полезли на лоб. Как все дети, они считали, что после сорока всем порядочным старичкам и старушкам надлежит сидеть на завалинке и вязать носки, а уж таким древностям, как эта Ксения, которая застала еще царя, вообще следует думать исключительно о делах духовных, а тут такие страсти Но, очевидно, Ксения могла не только гонять соседских мальчишек, да варить варенье из тех самых, недоощипаных слив.
Ксенин сын, этот самый Степан всхлипнул, – бывало сядет, голову ей на колени положит и давай руки лизать. А она смеется. Как батя мой на фронте погиб, так я ее ни разу веселой то и не видел, вот только в эти минуты…
– Вэээ, – мальчишек передернуло.
Если это есть любовь, – думал про себя Серега, – то ну ее на фиг, такую. Как-то с трудом ему представлялось. Вот он идет себе идет, и тут Сидорова Машка. Девчонка, конечно, зачётная, но всё ж таки не настолько, чтобы при всех бухаться перед ней на колени, да еще и руки лизать. Поцеловать в щеку, это дело другое, это можно… Он даже заулыбался, погруженный в свои мысли. Видимо нечто подобное посетило и его товарища, иначе почему они не заметили, что уже не одни, а очнулись тогда, когда две крепенькие женские ручки ухватили их за уши, и дернули вверх.
– Вы что тут забыли, оглоеды?! Тихо, я сказала, только попробуйте пискнуть, все уши оборву.
Открытые для ора рты, мгновенно захлопнулись.
Женщина, даже скорее девушка, была высокой и стройной. Одетая в простое ситцевое платье, она стояла прямо на холмике чьей-то могилки, и кажется ее это совсем не беспокоило. Девушка представилась Валей.
– Ну? Что вам надо?
– Я, я, то есть мы, мы, – заблеял Серега, – тут в общем мы вон наблюдаем…
– За кем?
Ребята ткнули в кусты, где около Ксениной могилки двое мужиков взялись за лопаты.
– Аааа, эти… Девушку, казалось, совсем не заинтересовало такое вопиющее действо. Серега аж подпрыгнул от возмущения. Это как так! Ему сразу уши драть, а им ничего?!
– А ты сама кто будешь? – осмелев, спросил он, – тоже, между прочим, ночью на кладбище шляешься.
– Да. Точно, – поддакнул Роман, потирая всё еще красное ухо.
Девушка фыркнула.
– Я не шляюсь, а между прочим, работаю тут. Слежу за порядком. А ночью, потому что, смены у меня исключительно ночные.
– Сторожиха что ли, от совхоза?
– Ага. Навроде того. Девушка отвернулась и стала смотреть, как мужики докапывают могилку.
Ребята залегли в кустах и молча смотрели за действом. Наконец один не выдержал и спросил:
– Ну? Ты собираешься их останавливать или нет?
– А зачем? Девушка пожала плечами.
– Они же вон чего творят. Сейчас Ксениного мужа закапывать будут. Это же незаконное захоронение!
– Какого мужа? Вы про Полкана что ли? Девушка заливисто расхохоталась, так что несколько прядей из аккуратной прически растрепались и упали на лоб.
Ребята открыли рты, и тут же закрыли. В этот самый момент мужички развернули одеяло и показалась волосатая лапа того самого пса, который гонял ребят еще пару дней назад. Девушка поджала губки, глаза ее заблестели.
– Хороший был пес, верный. Даже в смерть за хозяйкой пошел.
– Но разве можно здесь, на кладбище, собак хоронить? – возмутился было Роман, но словил тяжелый подзатыльник и замолчал.
– Молчи, дурень, – всхлипнула девушка, – что вы о жизни знаете? Иные собаки они лучше человека будут. Преданней, так точно.
Она смотрела, пока мужики закапывали пса. Ребятам было стыдно и неловко. Понапридумывали себе всякого. Хотя могли бы и догадаться. И что ночью копают, ибо все же незаконно это, и что в одеяле, и вообще…
Очнулись, когда уже все закончилось и мужики спешно ушли в сторону ворот. Как они выходили, если ворота заперты, осталось загадкой, но скорее всего, просто перелезли через ограду. Девушка подняла ребят за шиворот и кое-как отряхнув одежонку, потащила их к лазу.
– Ну все. Нечего вам тут делать, поздно уже. Да и мало ли что. Мало ли кто… Девушка тревожно оглянулась, но никого больше не было. Только прохладный ночной ветер перестукивал сухими ветками где-то в вышине. Неприятно так. Клац-клац. Взявшись за руки, они дошли до того, места, где росли те самые кусты боярышника.
– А вы зачем приходили то? – будто опомнившись, спросила девушка, – то, что собаку тут похоронят, вы знать не могли, я и сама не знала. Так зачем?
Мальчишки смутились. Как-то неудобно было рассказывать про спор и подначки. Теперь все это смотрелось совсем по-детски.
Наконец, Серега выдавил что-то вроде того, что слышал про Ксенино ведовство, и вообще, а вдруг она действительно ночами восстает и летает тут. Звучало это не менее глупо, но больше сказать было нечего. Ромка вообще молчал, только носом шмыгал.
– Колдунья, говоришь, – девушка внезапно посерьезнела, глаза сузились, она обернулась и посмотрела точно туда, где скрытая за поворотами и деревьями находилась свежая могилка Ксении, и теперь уже Полкана, – что ж, я прослежу.
– Ага. Вы уж проследите, если не боитесь, все-таки смены то у вас ночные, страшно одной тут поди?
Валя ничего не сказала и погладила ребят по голове, а потом расцеловала в обе щеки. Губы у нее были мягкие, хоть и холодные. Ну да ночь, замерзла поди. Потом отвела каждого в сторонку и что-то долго шептала на ухо.
– Ну всё, идите, – Анна подпихнула ребят в лаз, – да больше уж ночью не шастайте, я тоже не всегда тут бываю, могу не уследить. Народ тут разный, мало ли что.
– Мало ли кто… Сказали ребята хором и все трое расхохотались. Мальчишки припустили к дому, и через ограду им было видно, как девушка в своем светлом платье еще долго ходит среди могил, где-то останавливается и будто разговаривает с кем-то, иногда строго, иногда ласково. Одно надгробие вообще погладила, вздохнула и пошла дальше.
Уже на следующий день, когда оба огребли по полной, ибо их отсутствие все же не осталось незамеченным, и задницы еще чесались от крапивы, ребята вновь собрались гулять, и вновь ноги сами принесли их к кладбищу. Сегодня там трудился местный сторож, дядька Иван.
– А что, Валька уже ушла? – спросил Серега, как самый бойкий. Ему девушка очень понравилась, и он хотел и днем с ней поболтать…
– Какая Валька? – вздрогнул по утру еще сонный, неопохмеливший и злой мужичок.
– Ну девушка, у вас тут ночью работает, сторожем.
– Нет у нас ночных сторожей, вы что-то путаете, ребята… Впрочем… Он немного постоял, задумавшись, и потом махнул мальчикам, мол, пошли со мной. После недолгого плутания по тропам и тропинкам, мужик показал им одну оградку, чистую и опрятную, ни травинки, ни листика, а с надгробия глядит строгая женщина в белом платке.
– Валентина Петровна Воеводина, – было написано на памятнике.
– Ничего себе, – открыл рот Ромка, – это же… Но Серега ткнул его под бок и оба замолчали. Надолго. Женщина с фото была старше, но все же не настолько, чтобы совсем нельзя было узнать ту самую девушку, которую они встретили.
– Эту видели? – мужик оказался догадлив, – ничего, ничего. Не бойтесь. Я ее тоже видел. Ох и хороша девка была, красивая, ладная, и аккуратная, страсть. По соседству жили, ну и общались. Поездом ее переехало. Давно уже, лет двадцать как. И что интересно, никто к ней не ходит, а могилка чистая. Вот что значит, аккуратный человек. Она тут навроде Хозяйки, я днем слежу, а она ночью. Только она по мёртвым больше, чтоб лежали себе, не барагозили, но и живых, коли не по нраву ей, так пуганет, драпать будут, мама не горюй. Так что, вам считай повезло. Легко отделались.
Уже на обратном пути ребята припомнили массу деталей, на которые ночью и внимания не обратили. Как то, что комары на Валю не садились, а ведь их мало что не сожрали, и стояла то она в полный рост, разговаривала, мужички с собакой, должны были по любому увидеть, но не увидели же, и много чего еще…
– Слушай, Ром, а что она тебе сказала вчера на кладбище, ну на ухо.
– А, – отмахнулся мальчик, – ерунду какую-то. Что-то вроде того: опасайся хромого мужика в красном пиджаке, на стрелку не ходи, волынку не трогай.
Вот бред то! Кто у нас носит красные пиджаки, какая еще белка со стрелкой, и не собираюсь я ни какую волынку трогать, я вообще не знаю, что это такое!
– А тебе что она сказала? Тоже типа того: туда не ходи, с тем за ручку не здоровкайся?
– Ну да. Типа того.
Серега натужно рассмеялся и пнул камешек. Он еще не знал, что любое событие, любое слово – камешки на дороге жизни, вроде бы малы и незначительны, но придет время, и каждый сыграет свою роль.
P.S. А замуж меня всё же взяли. Через несколько лет. Но это уже совсем другая история.
Как в деревне быка хоронили
«…Скотина, если она и в жизни была «скотиной», то уж в посмертии от нее трудно ожидать чего-то другого». Бабайка
– Это точно свежее мясо? Бабайка скептически поджал губы.
– Свежее, свежее. Не сомневайся. Правда кот под столом, успевший тишком этого самого мяса отведать, всем своим нутром показывал, насколько я ошибаюсь. Теперь еще и за котом убирать. Ну что поделать, случались, как говорит Бабайка, со мной оказия. Начисто отбило нюх. Толи простыла, то ли что. Но не аппетит же. Поэтому пришлось топать на базар и закупиться провизией. Я, конечно, подозревала, что скидка в 90% это не очень хороший показатель для мяса, но продавец был убедителен, очень убедителен. И такой красивый. В смысле, продавец, а не мясо. Ну я и купила. Купилась. Теперь придется выкручиваться. А то же ведь засмеет.
– Да это я на холодец. На холодец только такое и берут. Сейчас я его быстренько замочу и потом варить, и варить. Я плюхнула мясо в кастрюлю и спешно залила водой, чтоб больше не лезли. Наглые. Прожорливые. Морды.
Сдох в деревне бык. Паскудная, надо сказать, была скотина. Никому проходу не давала. Официально бык принадлежал цыганам, но пасся, где хотел и когда хотел. Кто ж ему запретит, эдакой бодучей сволочи. Бывало, идет народ себе утречком по первой то зорьке. На работу или на покос, смотря какой день. А он с горы увидит и несётся, а туша килограмм триста, не меньше. И тут уж, как говорится, спасайся кто может. Чего он только не вытворял. Жену председателя загнал на лозину. А лозина то хрупкая, а жена то – нет, да еще дерево это аккурат над рекой росло. Сучок то возьми и отломись. Ору было… Мужики приходили под окна, слушали, учились. Такие матюги выдавала, заслушаешься. Вот что значит учитель русского. Сколько раз вся деревня просила Ваську, цыгана этого: убери быка, или на привязь посади, или в загон. А он только руками разводит. Сам боится. Эдакую махину ни одни загон не удержит, ни одна цепь. Особенно если коров почует. Коров чуял тот очень даже хорошо. И своих, и чужих. Если в стадо придет, надоев не будет, коровам проходу не даст, пастуха на дерево загонит, а бычкам, кому бок пропорет, кому рог сломает.
А тут значит, пропал бык. День нет, два нет. Всё уж думали, цыган продал его на мясо или племя. Нет. Васька сам в шоке, куда, говорит, девался? Нашли… Ребята полезли в ручеёк купаться, там и нашли. Ручей то махонький, курице перешагнуть, не то, что быку, но берега крутые и топкие. На этом и погорел. Шею себе свернул, зараза.
Радости было… Первые пять дней. Ага. Пока вонять не начал. Тут дошло до всех. Эдакая туша и вони даст изрядно, рыбу в ручье потравит, а там караси, щуки, жалко. Собак опять привлечёт со всей округи. Да и вообще, неприятно. Выходишь так вечерком свежим воздухом подышать: сирень цветет, комарики жужжат, мелодично так, в одной руке кружка с чаем, в другой пирожок. Красота. А тут бык… И сразу вечер перестает быть томным. Словом, быка надо убрать. Так и постановили на общем деревенском собрании. На Ваську глянули, а тот сразу:
– Не мой бык. Не мой. Приблудился откуда-то. Чего сразу я?
– Да ведь у тебя в стаде пасся! Забыл, что ли?
– Не знаю ничего, ничего не знаю!
Председатель только рукой махнул.
– Ну лошадь хоть дай…
– Лошадь дам в прокат. Гони сто рублей.
Вот ведь жук! Но дали. Собрались и дали. Звездюлей. Ибо, если скотина твоя, то имей совесть за ней следить, и утилизовать, если такая надобность возникнет.
Председатель ушел в соседнее село за трактором. Пришел только под вечер. Распаренный и злой.
– Ну нет, говорят, тракторов и всё тут. Посевная. Самим нужны. Даже ломаного нету. А быку плевать. Есть там трактор или нет. Лежит себе воняет, чем дальше, тем больше. Ну что сказать, паскуда, она и после смерти… Не фунт пряников.
Всё ж таки пришлось у цыгана лошадь брать. Как вывел ее, все и ахнули.
– Хороша…
Две кости и стакан марганцовки.
Эту сдыхоть пора уж на живодёрню гнать, не то, что пахать на ней или быков вытаскивать.
– Другой нету! – рявкнул ушлый мужик и захлопнул калитку.
– Мда. Хоть бы две дохлятины не сообразовались в процессе этого мероприятия, – думал председатель, запрягая Маруську.
Маруське было всё равно. Опустив глаза, мерно жевала она жвачку и иногда протяжно вздыхала. Жизнь она прожила долгую, полную сельских забот, так что было ей всё равно, что пахать, что дохлых быков вытаскивать… Пока, собственно, не подъехали к нужному месту. То, что место нужное, Маруська поняла сразу. Ее кнутом – а она хвостом. Еще чуть-чуть проехали, и вообще встали. Мордой крутит, глаза бешенные, рвется с повода, запах-то чует. Потом вообще, как дала задом, председатель и свалился. А лошадь галопом, галопом. Вот тебе и старушка. Стимул бы…
Делать нечего, пришлось обходиться своими силами. То есть силами всех деревенских мужичков.
Собрались, как на гуляние. Бабы, девки. Все нарядные. Всё ж таки, не каждый год такое событие, дети, собаки. Дети ревут, мамок за юбку дергают. Страшно им на дохлого быка смотреть, но и любопытно тоже. Прям разрываются бедные от чувств. Бабы семечек нажарили, мужики самогону… Тоже нажарили, по пару стопок тяпнули для храбрости и силы, потом уж морды тряпками обмотали. Идут. Бык их смиренно дождался. Не… Никуда не сбежал. Только воняет, скотина. Ну тут уж говориться, какой спрос.
Мужики его за задние ноги верёвками обвязали, и потянули. Раз, другой. Не шелохнется. В тину ушёл. Пришлось еще и подкапывать. Раков на нем тоже было, десятка три, не меньше. Бабы раков то и собрали. Не пропадать же добру. С третьей попытки, наверное, только дело пошло. Пять мужиков сверху тянут, пять снизу подпихивают, так помаленьку и вытащили. Вытащили – это пол дела, надо ж еще до ямы доволочь. А яма то вооон, на том конце поля, чтоб подальше от деревни, значит.
