Читать книгу: «Часовня на костях», страница 2

Снова радуясь возможности поваляться в солнечном море, она долго сражалась с желанием встать. Суставы и мышцы ломило, живот отчаянно требовал еды, царапины зудели. Найдя в себе силы, Лили поднялась, одернула ночнушку и направилась в сторону ванны.

Длинный коридор с очередным пыльным ковром, поворот и… хозяйка зашла внутрь белой комнаты с голубыми узорчатыми плитками. На уборном столике, как будто специально для нее, лежала ватка, спирт, зеленка, уже лилась вода, словно кто-то хотел, чтобы за женскими ручками велся уход.

Не на шутку напуганная, Лили тут же принялась себя убеждать: «Оно здесь всегда и было… или я оставила это вчера вечером, когда купалась».

Следом девушка подняла взгляд на широкое зеркало и оглядела себя, кладя врученный ключ в сторону на столик. «Я выгляжу такой бледной. Смерть мне не к лицу», – описала Лили. Умывшись, искупавшись, непонятно почему не притронувшись к спирту и ватке, она спустилась вниз, чтобы позавтракать и снова приняться за работу.

На третий день девушка закончила работать в саду.

«И давно здесь стоит фортепиано?» – увидев пыльный музыкальный инструмент, она слегка постучала по нему. Лили важно осмотрела комнату: разбросанные бумаги с нотами, обучающие книги и пустой стеклянный комод в углу. Комната была спрятана, словно кто-то хотел оставить свою творческую деятельность внутри себя. Внутри… живого дома. Пара растаявших свечей, от которых пахло пластиком, пыльное заколоченное окно, пропускающее только три струи закатного солнца, душный воздух, скрипящий под ногами пол и грубый черный кожаный стул. Девушка не садилась на него: уважала сокровенность прошлого хозяина. Она решила убраться в комнате и больше сюда не заходить, однако здесь определенно кто-то был. Может ли это иметь прямую связь с оставленным ключом?..

* * *

– Мальвина! – сквозь зубы прорычал Лютер. Рык был слышен даже в самых далеких каменных стенах. Что-то злобное зародилось в священнике в этот момент, и, уличив внутри себя следы гнева, он нашел время, чтобы остановиться, сделать глубокий вдох и… – Мальвина, непослушная ты приспешница дьявола!

Лютер искал девчонку везде, где мог: в гостевых комнатах, в собственной спальне, в главном зале и в уборной; ее не было ни во дворе, ни около лесной тропы, ни около воды. Он даже успел испугаться, пока искал свою подопечную, но вовремя нашел ее на пороге церкви:

– Где ты была? – священник резко схватил и сжал тощие плечи, грозно нависнув над ней. – Я устал ждать объяснений. Почему ты снова уходишь, ничего не говоря? Ты должна быть разумнее, хотя бы ради своей безопасности. Я устал терять тебя.

Мальвина выглядела напуганной: она услышала, как Лютер поднял голос, и не смогла понять, действительно ли на нее злились или только пытались смутить.

– Я ходила в городок, – глазки смотрели ровно в душу, – мне хотелось немного развеяться. Я же не должна об этом предупреждать. Вы мне об этом не говорили…

Лютер удивился, и все его любопытство, все его недовольство сменилось искренним непониманием, виной:

– Ты только что обратилась ко мне на «вы»? – тот опустил свои руки, как будто бы вообще не имел права прикасаться к девушке, отстранился и терпеливо нахмурился. Он сразу захотел поблагодарить ее за уважение. Мальвина покраснела и посмотрела себе под ноги. Все обвинения сняты.

– Кто-то разрисовал иконы и стены… – разочарованно прошептал Лютер, больше не глядя на дьяволенка. В ее темных глазах засверкало что-то красное.

Да кто посмел опорочить божественные оболочки? На протяжении долгого времени Лютер искал в них утешение, получая лишь осуждение, а теперь? Он сразу вспомнил слова Мальвины о том, как все здесь бесполезно… с какой же сатирой она говорила о святом, близком сердцу! Он часами излагал свои тяжести, стоя на коленях, раскаивался в душевных переживаниях и учился, и одиночество скрашивало перешептывающиеся между собой образы, узнавшие все тайны, прозвучавшие меж стен, помнящие пролитую кровь.

– Лютер, – непослушная девчонка потянула свою ладонь, чтобы взять мужчину за рукав, – я могу помочь? – и как только ее тоненькие пальцы коснулись плотной хлопковой ткани, что-то заставило ее одернуть руку.

– Ты подозрительно мягкая сегодня, – серьезно проговорил священник. – Если этот грех – твой, сознайся.

– Не мой.

– Я поверю.

Что бы то ни было, на иконах смоляные рога, дыры да огромные рваные ресницы, клочья ткани и водяные разводы. Мальвина разочарованно опустила плечи, будто бы она была в этом как-то замешана, но Лютер имел свойство либо доверять на всю вылитую стеклом душу, либо не доверять совершенно. Смущенная мордочка девчонки заставила мужчину проникнуться симпатией, и теперь Лютер мог только изводиться догадками.

– Эти иконы очень много значат для тебя, – и снова Мальвина стала обращаться к нему, как к знакомому.

Лютер не решился позвать кого-то на помощь. Он предпочел отмывать стены и реставрировать говорящие лица весь день, рискуя их стоимостью и собственным питанием. Мальвина, конечно же, не принесла ему и ягоды. Работа была далеко не закончена, когда Лютер ложился спать – он настолько устал, что уснул после первого касания к одеялу, так и не укрывшись им.

Его разбудила Мальвина, неловко теребившая край одеяла: черные пряди спадали с хрупких плечиков сиротки, внимательный взгляд, более подходящий для взгляда напуганной ночью кошки, и слегка открытые красно-рыжие губы, будто бы Мальвина хотела в чем-то признаться. Священник приподнялся на кровати, но девочка не двинулась с места, разве что теперь расстояние между ними неутешительно сократилось:

– Ты вторгаешься в мое личное пространство, – спокойно проговорил Лютер, нахмурив густые охровые брови, – ты выглядишь так, будто бы…

Мальвина почему-то резко отвернулась от священника, но не покраснела – на ее ранее взволнованном лице отразилось сомнение, и она, повернувшись спиной к мужчине, направилась к выходу из комнаты. Лютер не смог удержаться от комментария:

– Ты что, просто смотрела, как я сплю?

– Нет, – Мальвина обратилась к нему с угрозой, – тебе снились кошмары, а я слушала их, – ее глаза наполнилось непонятным бесчувствием; в них не было ни капли человечности, и Лютер не на шутку испугался, что в нее вселился дьявол – кто еще будет так уверенно говорить беспристрастные вещи? Кто еще будет стоять над его беспомощным телом, пока душа терзается кошмарами? Резко он ощутил влажность собственных глаз: «Я что же, плакал?»

Мужчина промолчал. Он бессилен против неверующего, и обмыть святой водой одержимого недостаточно, чтобы изгнать из него дьявола. Но и ютить Мальвину, девушку, которая как минимум этого не ценит, а как максимум – уродует церковь, казалось чем-то запредельно неуважительным после снежной лавины, обрушившейся на него пару секунд назад. Лютер отвернулся, ложась на кровать – он не хотел спать, но таким образом он сделал вид, что у него есть дело важнее разговоров с Мальвиной. Откашлявшись, она вышла из комнаты.

«Была ли моя ошибка в ней?.. Стоило ли мне принимать просьбу ее матери? – Лютер тоскливо сомкнул веки. – В этой церкви сгинула не одна душа. Можно ли здесь взрастить хотя бы росток?..»

Ее стремительные шаги утопали в звонком эхе коридоров церкви, но Мальвине это даже нравилось – она ощущала себя героем книги, написанной страстью и чувствами, персонажем, которому выпала доля мученицы, и пускай до ушей доносился тревожный шепот, предназначенный вовсе не ей, не кошке, Мальвина умела пропускать мимо себя все, что касаться ее не должно было.

Спустившись в главный зал, где свечи давно потухли от проникнувшего внутрь ветра, девушка остановилась, увидев, как белокурое чудо неловко открывает тяжелую дверь и морщится от тьмы:

– Сюда давно никто не заходил, – сразу же признала свое присутствие Мальвина. – Так что да, воздух здесь немного пресный. Ой, вы смотритесь мило… Ах, ты одна? Если бы Лютер тебя увидел – посчитал бы ангелом, – после недолгой паузы добавила она. – Ты – вылитое божье послание.

Гостья неуверенно закусила губу:

– Простите, но если я – божье послание, то сам дьявол охотится за мной.

«Моя нежная Лили… твои губы говорят такие гадкие, паршивые вещи, обзывая меня нечистью, вырванной из адских лап… Я – плоть и кровь, зарытая и измельченная, и пусть мое тело сожрали черви, я готов буду отдать тебе свои последние кости, по которым ты ходишь… Я разрешу тебе собрать из них вешалки, сделать новый, стильный комод, погнаться за чувством моды и использовать меня в любых своих целях, только обрати на меня внимание и будь готова ответить на мои поцелуи».

II

Я мог бы рассказать вам немного о той женщине, что меня убила. Ее звали Камилъго Аглая, высокая и забавная, любящая громкий шум девушка, поразившая меня неискренностью своих намерений. Вам, наверное, трудно читать о двух историях сразу, но, поверьте, куда труднее было их прожить! Причина нашего раздора уморительнее некуда, но, простите, о ней вы узнаете, только когда я буду умирать уже как личность.

Так вот, когда-то Вернон прикрикнул имя моей убийцы: «Аглая!»

И она протянула тонкую ручку под губы, а он, скорее ведомый феромонами, одарил ее поцелуем черствых старых усиков. Девушка тут же покраснела, отвернула лицо к полу и улыбнулась, провоцируя в животе графа ураган из бабочек. Аглая заставила его верить, что он особенный, раз ему удалось выбить «современную принцессу» из колеи самоуверенности, но я, мертво глядевший на ее не дрогнувшие колени, на ее быстро успокоившуюся грудь, не испытывал ничего, кроме наслаждения: наблюдение за хитростями девчонки помогло мне составить более точный портрет о ней, и, тем не менее, ничего, кроме страсти к манипуляции и жажды выпить всего меня, в ее голове не было – кажется, она славилась тем, что целый год была личной зверушкой великого художника и позировала ему обнаженной в поле из одуванчиков; теперь она хочет денег графа Вернона, строя ему глазки и показывая собственную беззащитность перед мужским опытным телом; она будила в офицерах чувство главенства, была идеальной женой в патриархальной семейной модели, но мало кто из ее поклонников понимал, что она дьявольски хорошо управляет чувствами мужской ревности, самоудовлетворения, наслаждения и разочарования, а уж тем более никто не знал, что глаза Аглаи являются ее главным оружием. Я видел, как она показывает себя загадочной незнакомкой, чтобы при разговоре с ней всем сразу казалось, что они – принцы. Вернон, старый идиот, пал на колени перед женским очарованием, одержимый ощущением давно утекшей молодости.

И тут взгляд Аглаи коснулся меня; признаться, я и сам почувствовал что-то совсем не свое от хищности ее глаз; мне показалось, что ей удалось прочитать мои мысли, а потому я и ощутил ненависть, которую не ощущал раньше. Некоторые все-таки и правда ненавидят, когда их рассматривают – они таинственны, хотят играть, только заранее зная, что выиграют. И я совсем не имею в виду денежный приз. Меня всегда раздражали ее поступки, ее голос, ее нрав.

Через две секунды Аглая нахмурилась, яркие голубые глаза стали двумя кошачьими щелочками, а потом – круглыми совиными ореолами.

– Граф! – и тут же схватив Вернона под руку, она понеслась ко мне, умело пролетая промеж других девушек, только теперь у нее получилось даже у меня вызвать ощущение востребованности и гордости при виде того, как красивая «принцесса» жаждет встретиться со мной лицом к лицу. Она остановилась в метре и протянула мне свою ручку, ожидая поцелуя, но я сжал ее и опустил вниз:

– Мы встретились с вами второй раз, а вы так быстро узнали меня, – я улыбнулся даже по-кошачьи. – Признаться, даже мне потребовалось много времени, чтобы вспомнить, что вы из себя представляете.

Я задел Аглаю, и ее обиду выдало не что иное, как движение платья: она постоянно шевелит ногами, когда недовольна, – только свое глубокое разочарование она спрятала за детской невинностью: надула щеки, сердито фыркнула.

– Вы могли бы быть вежливее.

Я согласно кивнул ее словам, и двинулся вперед, чтобы пригласить ее пройтись со мной: Вернона, увы, пришлось оставить одного.

– Как ваши кошки?

– Кая и Коми? – Аглая улыбнулась. Ее оцелоты были единственной радостью в жизни одинокой сердцеедки, поэтому голубые глаза зажглись ранее неведомым мне огнем влечения. – Великолепные, умные создания. Я последние деньги готова тратить на их удовольствие. Знаете же, что стали все больше животных спускать на шкурки? Так страшно.

– Жаль, – сухо отрезал я.

Больше всего на свете я жалел о встрече с ней. Но ни к чему вспоминать прошлое, верно?

* * *

– Мне утром очень вежливо поменяли местами предметы в ванной, – стеснительно шептала Лили, отвечая на вопросы, – а потом, когда я кормила собаку, я услышала, как кто-то двигает старое пианино, кажется, поближе к углу, будто бы боясь, что я его испорчу, девушка. Только вот я одна дома, и заботиться обо мне некому, – Лили так сильно хотела спокойствия и личного пространства, а теперь, кажется, в спальне нашел пристанище голодный призрак. Она задумчиво отвела взгляд в сторону, вспоминая, куда дела тот черный ключ, врученный мистическим человеком?

– Каким образом о вас позаботились? – незнакомая для Лили девушка выглядела точно церковная слуга, любопытно склонившая голову.

– Поставили мне предметы для обработки ран, – Лили смутилась, – это, конечно, очень мило, но…

– Я с вами согласна. Непрошеная нежность – самое противное, что может быть, – тяжело проговорила она. – Что вы хотите?

Лили нахмурилась:

– Помощи…

– Я подумаю, что можно сделать. Зовите меня Мальвиной, и я, видимо, проведу вам экскурсию по вашему же дому, только открывая вам глаза на правду. Где вы живете?

– В особняке за лесом, – Лили отчего-то задумалась, что Мальвина крайне внезапно решает, когда говорить как с «вами», а как – с «тобой».

Мальвина удивленно округлила глаза:

– Лютер мне сказал, что этот дом продавался очень долго. Будто бы он слишком далеко от цивилизации, а поход за пищей можно назвать целым путешествием.

– Возможно, вы правы, – Лили пожала плечами, – но мне все равно, какое у него прошлое или настоящее, я все сделаю правильно, если самостоятельно.

– Тогда почему обратились к Богу?

– Не знаю… – Лили поймала себя на мысли, что все ее естество тянулось к божественному, но она ненавидела это признавать.

Тяжелые шаги оповестили девушек о том, что кто-то взрослый спускается вниз по круговой лестнице – и темный силуэт скоро обрел более прямые очертания. Перед Лили стоял высокий и широкий мужчина, одетый в непривычного оттенка рясу с золотым крестом на шее. Волосы, собранные в аккуратный хвост, отдавали деревом, и Лили почему-то почувствовала запах свободы и ветра, как только священник подошел к ней.

– Я слышал, о чем вы говорили, – он вежливо представился Лютером и коснулся в знак приветствия острым подбородком своей груди, – это действительно может быть призрак, а может и домовой, которого стоит только приласкать.

Я улыбнулся, когда священник заговорил про домового и представил, как Лили наливает в блюдце молочко и ставит под стол. Каким образом я должен буду его выпить? Иссушать природными силами?

– Домовой? – однако взгляд Лили оттаял, и что-то спокойное поселилось в нем. – Как странно, – даже улыбнулась.

– Или еще не принявший сторону дух умершего, – священник нахмурился. – Видишь ли, некоторые люди, погибая, больше всего боятся не смерти, а бесконечного неведения – роднее человеку не меняющиеся люди, не дом, а мир, в котором он живет. Все непостоянно, а мир остается. И страх покинуть его преобладает над умирающими, они стараются увековечить свою память, свое существо в родных им вещах. Возможно, призрак в твоем доме – его прошлый хозяин, нашедший упокоение после смерти в одном из предметов интерьера.

– И что теперь делать? – Лили тревожилась.

– Представь, что ты умираешь, и все, что тебе хочется – остаться. Даже наблюдателем, лишь бы не растечься лужицей в бесконечной нематериальной пустоте. Если ты просто выбросишь дорогие ему вещи… пожалуйста, не делай так, – Лютер жалобно двинулся к свечам. – Будь почтительна к умершим, и они ответят тебе тем же.

Лили задумчиво посмотрела в сторону высоко расположенного окна и что-то пробурчала себе под нос, похожее на: «Я покупала дом, а не могилу».

– Это ведь также может быть и дьявол, пришедшей по ее душу, – резко заговорила Мальвина, и Лютер удивился. – Призраки не всегда преследуют благие цели.

– Ты ведь не веришь в призраков!

– Я не верю в то, что Бог спасет меня, если я к нему обращусь, – черные радужки Мальвины засветились и от знания какой-то тайны. – Но я не атеистка.

– Разве? – Лютер словно потерял дар речи после ее заявления, и щеки его покраснели в смятении. Она была права – Бог потерян. Но откуда ей-то…?

Все заметили его смущение.

– В любом случае, тебе следует быть осторожной. Призраки могут быть как домовыми, так и чертями. Две стороны одной монетки, но одной из них ты не обрадуешься.

Они ступили на порог моего дома, и я разочарованно вздохнул; никто из них не знал, чего от меня ждать, а я был не против религиозных жертвоприношений. Жаль только, что никто мне их бы не преподнес. Да и душа какой-нибудь свиньи – не то, чего я стоил, как мне казалось. Я понимал, что обряды, сотворенные во благо другим мертвецам, помогают им уйти на покой, но хотел ли церемоний я? Мне хотелось великого храма и чувств, любви целого народа, приравнивания меня к святой цели – но такая судьба была уготована не мне.

– Я чувствую его присутствие, – Лютер остановился, не пройдя дальше двух метров по коридору. – Он здесь, и у него нет плохих намерений.

Лили прижала руки к сердцу: «Как жутко».

– Вам нечего бояться. Это обычный дух, а духи не могут убивать, причинять вред. По крайней мере, если это действительно дух, а не сила, мечущаяся меж огнем и водой.

Если бы я хотел, Лили! Если бы я хотел причинить тебе вред – я бы отрубил себе пальцы, да только нет у меня телесной оболочки, я – это воздух, которым ты дышишь, и я – это свежее утреннее одеяло, которым ты укрыта каждое пробуждение. Как когда-то Аглая опьянила Вернона, так и я сейчас опьянен тобой.

– Вы неправы, – Мальвина нахмурилась, – дух способен убивать, он способен поедать, изничтожать, он чувственен и злобен, – она подняла брови. – Я ощущаю не только его присутствие, но и его присутствующее неудовлетворение. Мы должны немедленно изгнать его.

– Ты разочаровываешь меня все больше, – грустно прошептал Лютер. – Я не стану участвовать в твоем обряде «экзорцизма», но ты скорее изгонишь саму себя, чем ни в чем не виноватого призрака.

При слове «экзорцизм» Мальвина дернулась.

– То есть мы шли сюда попусту? Столько потраченного времени переться сквозь лес, только чтобы развернуться и уйти?

– Давайте я накормлю вас, – Лили неловко улыбнулась, и когда все сели вокруг небольшого главного стола, она поставила на него скудное печенье, купленное заранее, и кашу, – это все, что у меня есть, я была слишком занята последние дни… – робко добавила.

– Нет нужды стесняться, просто сделай нам чай, – Мальвина подперла голову руками в виде домика. Она осмотрелась, будто бы выискивая подвох.

– Так что вы говорите о призраках?

– О каких именно? – Лютер наблюдал за тем, как Лили крутится вокруг стола. – И как вас зовут?

– М? – на секунду девушка задумалась. – Лучше бы вы спросили, как ко мне обращаться, – на ее губах засветилась хитрая ухмылка. Мальвина отреагировала с интересом, разглядывая сомнения на губах священника. – Но у меня нет проблем с именем. Лили. Наверное, логично было подождать, пока так называемый призрак проявит себя более явно, чтобы ни в чем не сомневаться.

– Нет-нет, – Мальвина важно покачала головой, – если бы ты пришла позже, я бы умерла со скуки.

Лютер досадно опустил глаза, и Ви почувствовала укол противной вины под бедрами.

– А что, нечем заняться? – Лили вскоре поставила пару старых, но хорошо вымытых чашек на стол, принимаясь за кипяток.

Мальвина с интересом осматривала их граненую каемку и чутко хмурилась, стуча пальцами по текстуре. Не похоже на фарфор.

– И не знаю даже, как ответить, – девочка замотала ногами. – Мне плохо спится. Сил очень мало остается на будничные дни, а они и без того протекают одинаково…

– Конечно, одинаково. Ты не посещаешь школу, но думаешь, что можешь не учиться?.. К тому же, ты не говорила, что ты плохо спишь, Мальвина, – Лютер озадаченно нахмурил брови. Его важная фигура выглядела заботливой, бережливой, Лили быстро приметила, что во взгляде взрослого мужчины светилась отцовская нега, которую, кажется, малютка презирала. – Что-то происходит?

– Не знаю, Лютер, – Мальвина вздохнула, все еще поглаживая чашку ручки с любопытным интересом. – Очень глупо перед тобой распинаться после того, что было сегодня ночью, мне правда жаль за свой порыв. Стыдно, скорее, не жаль. Я даже разговаривать стала гораздо хуже, запутаннее, – девочка взяла чашку чая, попросив сахара. – Мне казалось, что стены очень тесно переплетаются в коридоре, вышла, потому что во сне услышала шепот, – Ви сжала губы. – А дальше поняла, что тебе снится кошмар.

– Что ты… – Лютер выглядел сомневающимся, хотел о чем-то спросить, но принуждал себя к молчанию. – Знаешь, я думаю, ты ненавидишь меня.

– Ненавижу? – Мальвина вздрогнула, словно он попал дротиком в сердце игровой доски.

Лили села напротив них, с шатким любопытством наклоняя голову, словно по-собачьи пытаясь распознать их тайну. Чай разлит по чашкам – интерес Мальвины к сервизу не остался незамеченным, Лили тоже оглядела роспись.

– Нет же, я вовсе не ненавижу тебя. Просто я не отошла ото сна, когда будила тебя. Даже не помню, говорила ли что-то – ты выглядел таким… жалким, что ли.

– Ну, – Лютер сипло засмеялся, – благодарен за правду. Служение в божьем особняке никогда не наделит силой. Хотя помни, что Богу не нужны храмы, он возводит любовь в сердцах людей. Духовная мощь возрастает со временем, проведенном в месте, где тебя не принимают, но обязательным условием нравственного взросления является личная стойкость. Готовность вразумлять условиям, не меняя сущности. Я поздно обрел свой стержень.

– Что вы подразумеваете под стержнем? – Лили уткнулась языком куда-то в небо, словно желая высказаться гораздо раньше, чем услышит знакомую позицию.

– Верность принципам.

– Единственный принцип человека и есть верность другому человеку, не рабское служение, не святое наблюдение, не страх соприкосновения, а величественное уважение нравственной сущности, – тут же выпалила Лили, сердито нахмурившись.

– Как можно служить другому человеку, сохраняя при том уважение к себе? – Лютер неважно выпрямился.

– Вы не услышали меня, потому что привыкли созидать позицию слуги и власть имущего. Я говорю, что ни конфликт, ни почитание человека как отдельной личности не принесет тебе нравственной пользы, не взрастит в тебе якобы «стержень», а верность принципам – это верность тому самому человеку внутри тебя. Это ли не вознесение личности и служение во имя себя? Я ведь говорю, что человек как явление, а не человек как отдельная личность – и есть сочетание истин. Человеческий организм – это механизм, который с ранних лет учится выживать в мире, нажимая на разные кнопки и выясняя, какой результат у действий. У нас с тобой случился конфликт на основе наших взглядов, а я не очень люблю конфликты, поскольку считаю, что правда нас ждет все равно единственная. Пусть для тебя истина – Бог, для меня – человек, мы даже после гибели не узнаем, что стояло за шторкой. Поэтому верность принципам, духовный стержень… такая противоречивая людям тема! Осуждаю.

Она так забавно произнесла последнее слово, что Лютер, смущенный нападением, продолжал улыбаться:

– Я услышал тебя. Не каждое столкновение взглядов выливается в конфликт, понимаешь? Возможно, я заведомо согласился с твоей позицией на подкорках старого разума.

– Но ты молод, – возмутилась Мальвина, кусая сахарок.

– Разве? – Лютер удивился ее восклицанию. – Я не привык размышлять о годах.

– Да молод ты. Это точно. Такой плечистый, кажется, что можешь махом уложить человека на лопатки. Старики так не умеют.

– Мы говорили о человеке как об истине, а ты предлагаешь мне его уложить на лопатки?.. Какая же в тебе глубокая страсть к насилию.

– Вернее, ты говорил, что Бог – это истина, и каждый приходит к Богу через себя, а Лили утверждала, что истина – человек, и каждый через человека ближнего приходит к Богу.

Лютер снова грустно улыбнулся, словно утешительно. Он обмакнул печенье в горячий чай, но к губам не поднес:

– В знак примирения могу заплести вам косы, – Лили воодушевилась и позволила ему это сделать. – Говоря о призраках… Неопределившиеся души могут пойти по трем вариантам пути. Каждая из ветвей достаточно противоречива, я сомневаюсь каждый раз, когда повествую об этом. Нейтральные духи бесполезны. Они просто существуют, томимые личными переживаниями. Их выбор – это примкнуть к примитивным двум сторонам. Если дух удовлетворен, он может стать домовым – место, которое он оберегает, становится сильнейшей привязкой, он ни за что не сможет покинуть определенную область, как, допустим, может обычный дух. Это не означает, что он «физически» не способен, скорее, с его нравом плотно переплетается идея уважения к месту, любви к нему, и существо из собственных идей не отойдет от поставленных рамок. Акт инквизиции по отношению к домовым – насильственная практика, которая зачтется при смерти.

– Мертвым выделили другой мир, нечего гулять по живой земле, – Лили сжала губы.

– Это не так, – Лютер покачал головой, – гибнущие от старости или хронических заболеваний практически всегда готовы к этому путешествию, даже если не хотят. Они осознают, насколько высок риск внезапной смерти, происходит смирение. Не во всех случаях, конечно. Почти всегда духи умерли не «своей» смертью.

– Судьба есть? – Лили подняла бровь.

– Судьбы нет, есть перспективы, – вмешалась Мальвина. – Можно еще чай с сахаром?

– Откуда ты знаешь? – Лютер повернулся к ней, выражая протест. Не хотелось подвергать девчонку опасности информации, знание – угроза для тех, кто не способен разбирать поступки.

– А что, это когда-то было секретом?.. – Ви отлично сыграла недоумение, Лютер повелся, хмуро обращаясь снова к Лили.

– Если твоя жизнь отнята сильно заранее, по твоим же личным меркам, ты совершаешь привязку – обязательно, чтобы было, с чем. В редчайших случаях, когда ничего рядом не оказывается, бунтующая душа может совершить безумие, например, привязаться не к вещи, а к собственному…

– А эта привязка называется как-то? – перебил одуванчик.

– Да, – удивился вопросу священник, – цепь дискос. Ведется от духа к вещи.

– Дискос…? Что это?.. Разве это не церковная атрибутика?

– Приятно видеть, что ты знаешь о церковной атрибутике. Первый случай проявки этой цепи обнаружен был мужчиной и отражен в сказании. Так, жертвой оказался насильник, отравивший свою жену, художницу, ядом в вине. Не ожидавшая собственной гибели, она рассердилась, потому что не смогла закончить картину. Цепь выбора пала на дискос, и она, будучи духом, долгое время наполнялась силами, наблюдая, как картина вырисовывается рукой предателя-мужа. После продажи произведения искусства, которое оказалось переименовано в «шестнадцатую гибель», разъяренная жена приняла облик черта. Черти безопасны, но в пределах разумного; они влияют на живые организмы другими путями – разрушают эмоциональное состояние изнутри, становясь сильнее, если лишают человека положительного. Но, конечно, чертей изгоняют – вопрос только в том, что не все понимают, что резкое угасание человека вызвано не действительно глубокими переживаниями, а именно мистическим духом.

– А что такое дискос? – Мальвина с любопытством размешивала жижу. На одну секунду она замерла и попробовала втянуть аромат травы, но с ним прилетел и слабый тягучий запах смерти. Девочка поморщилась, мотнула головой и села, отстраняя от себя чашку.

– М-м… блюдо для… «обряда». Для божественной литургии.

– Ты используешь его? Хочу посмотреть.

– Ты говорил про три дорожки, – Лили опустила рыжеватые ресницы под властью взгляда вниз, обводя вниманием ладонь с родинками на краях пальцев. – Какая еще одна? И что делают домовые? Неужели они просто привязываются к месту?

– Одна – беспрепятственное существование, конечно же, – Лютер отвечал охотнее в этот раз. – А что о домовых… Их мало. Обычно души слишком путаные, им трудно, не становятся чертями – уже замечательно. Домовые могут защищать близких от негативного влияния и отвечать за домашнюю атмосферу, а это уже помогает жителям особняка чувствовать себя уютно.

– Странные навыки. У черта губительнее.

– Черт сам себя этим погубит, – Лютер вздохнул. – Мы слишком долго здесь были, Ви. Пойдем? Или хочешь остаться?

– Пойдем, я засыпаю, – девочка спустилась со стула. – Спасибо… за чай и сладкое, Лили. Еще увидимся!

С наступлением темноты сверчки запели, а воздух наполнился сладким ароматом свободы – мысли Лили были далеки от всех порочных забот, она сидела на крыльце и с весенней нежностью вязала шарф, переплетая одну шерстяную нитку вслед за другой. Осторожность ее движений очаровывала и завлекала меня. Казалось, не осталось в мире ничего, кроме нее, милой девушки с пряжей в тонких ручках. Вскоре Лили встала, и ее отяжелевший взгляд окинул дом. В окнах виднелась бродячая собака. Девушка смело направилась к комнате с фортепиано, закрыв за собой расписную дверь.

– Я не знаю твоего имени, – мягко начала Лили, как только ее нога ступила за порог, – и я не знаю, сколько ты здесь обитаешь… но у меня нет никаких корыстных целей. Я все детство мечтала о домике в лесу, – и на ее губах проснулась улыбка, – и я наконец-то смогла его выкупить. И сейчас я хочу ухаживать за ним, заботиться о нем. Я буду помогать тебе, а ты – мне. Только скажи как. Хорошо?

Лили не ощутила никакого ответа. Но она точно знала: я здесь.

– Спасибо, – неловко добавила она и выбежала из этой комнаты.

* * *

– Ты ведь тоже об этом подумала, Ви? – тяжелый взгляд священника пробежался по грешнице, и от этого взгляда сердце Мальвины укоризненно сжалось, будто бы что-то в нее проникло и стало теребить чувство вины и ответственности. Схватившись за потрепанные пряди, Мальвина надулась и покачала головой: о чем он сказал? – Призраки часто стараются склонить к своей воле нового хозяина, зачастую сводят с ума, – спокойно говорил Лютер, – они способны стать единственной мыслью в голове у любого человека – от религиозного фанатика до бездомного неверующего. Я переживаю за нее, особенно учитывая, что Лили отметила его недоброжелательный настрой. Кажется, дух ревнует.