Читать книгу: «Кантата победивших смерть», страница 3

Сиденье слишком далеко от педалей. Рамола вслепую шарит в поисках рычага под сиденьем, чтобы передвинуть его вперед. Натали шепчет: «Надо ехать, надо ехать», еще больше взвинчивая уровень нервозности.

Рамола почти отчаивается и готова уже примоститься на краешке сиденья, лишь бы доставать ногами до педалей, как вдруг рычаг опускается вниз и кресло мягко подается вперед. «Хорошо, хорошо, едем», – говорит она. Рамола поворачивает ключ в замке зажигания, раздается жуткий скрежет – двигатель и так уже работает. Рамола отдергивает руки от руля, как от удара электрическим током.

– Может, лучше я сама поеду? – говорит Натали.

– Ч-черт. Извини. – Рамола включает передачу, внедорожник дергается с места.

По сравнению с ее маленьким, шустрым «компактом» машина Натали грузна и неуклюжа, но Рамоле удается без происшествий вырулить со стоянки и Непонсет-стрит. На обычно оживленной улице нет ни одной машины. Пончиковая «Нектар», ряды магазинчиков, повернутые к дороге боком или фасадом жилые дома стоят без света, словно покинутые людьми.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как ягодка. – Натали держит замотанную левую руку поверх живота.

Рамола накидывает на себя ремень безопасности и пристегивается.

– Ага. Угу. Я хотела сказать…

– Прости. Мне так страшно. Спасибо тебе, что ты со мной, везешь меня в больницу, спасибо… – Натали умолкает, смотрит в окно, качает головой, правой рукой размазывает слезы по лицу.

Рамоле хочется потянуться и похлопать Натали по плечу, но она боится отрывать руки от руля.

– Разумеется, я с тобой. И я буду с тобой весь день. – Фраза вызывает ощущение странной неловкости.

Светофор на Чапмен-стрит меняет цвет на красный. Рамола снимает ногу с педали газа. Натали спрашивает: «Ты что, хочешь остановиться?»

– Не хочу. Просто проверяю, свободен ли проезд.

Убедившись, что справа нет машин, она снова поддает газу и проскакивает перекресток трех улиц на скорости. Рамола отваживается бросить взгляд искоса на свою пассажирку, надеясь на одобрение, если не шутку.

Спрашивает: «Голова не болит? Или еще что-нибудь помимо руки? Гриппозные симптомы есть?»

– Болит голова и горло, но я кричала и плакала без перерыва.

– Не тошнит? Температура?

– Не-а. Чувствую себя дерьмово, но… не знаю… дерьмово не так, как во время гриппа. Я вся словно побитая, и пить хочется. – Натали поправляет сиденье, поворачивает колени в сторону Рамолы, потирает живот правой рукой.

– Когда мы приедем в больницу, что они со мной будут делать?

– Проведут осмотр и вколют вакцину от бешенства.

– У них уже есть новая вакцина от этой дряни?

– Вакцина от бешенства у них есть, правда, она не новая.

– А ребенок не пострадает?

– Думаю, ему ничего не грозит, но признаться, я не в курсе, бывают ли какие-либо побочные эмбриональные эффекты.

– Мне охренеть как хочется жить, так что без разницы. Нет, неправда. Разница, конечно, есть. Но я не хочу сдохнуть ради… Господи, какой ужас. Что я несу? – Натали гладит здоровой рукой живот.

– Ты, разумеется, права. Я постараюсь, чтобы они сделали все возможное для вас обоих.

Внедорожник проезжает над развязкой с шоссе I-93. На шести полосах внизу ни одной машины. Рамола вытягивает шею в обоих направлениях, надеясь увидеть хоть какой-нибудь транспорт, но шоссе словно вымерло. Как будто все люди разом исчезли. Мимолетная мысль является в образе заданного шепотом вопроса, вопроса, на который не обязательно искать ответ, он задается, чтобы выразить неверие в свалившуюся на голову неопровержимую истину: неужели это конец?

После колледжа Натали и Рамола два года снимали одну на двоих квартиру в Провиденсе. В это время Натали подрабатывала барменшей и прочитывала (точнее будет сказать «проглатывала») любой молодежный триллер с описанием очередного варианта апокалипсиса. По вечерам, когда Рамола навещала Натали на работе, они ради шутки затевали оживленные и, судя по вниманию посетителей бара, занимательные перепалки о конце всего сущего. Натали уверяла, что цивилизация – карточный домик, вытащи одну карту, и она развалится. В любой системе есть дефекты. С уверенным видом, присущим заслуженному профессору или бармену, она рассуждала о некой теореме, названной именем знаменитого математика (заставляя Рамолу прыскать с полным ртом, мимоходом роняя имя Яна Малкольма, вымышленного математика из «Парка Юрского периода») и доказывающей, что большое количество встроенных в систему защитных преград не только увеличивает вероятность системного отказа, но делает отказ по сути неизбежным. Доказательством ей служил причудливый винегрет из аварий американских систем ядерного оружия, президентского ядерного чемоданчика и ложной ядерной тревоги 1983 года в СССР. Рамола крыла тем, что по отдельности люди – слабые существа, но сама цивилизация вынослива и живуча. За исключением удара астероида или всеобщей ядерной войны, говорила она, человеческое общество успешно преодолевало и еще не раз преодолеет любые напасти. Рамола приводила в пример множество стран и социумов (как современных, так и древних), в которых происходили жуткие природные катастрофы и опустошительные войны, рушилась экономика, распадалось государство, в то время как их граждане приспосабливались и выживали. Свои реплики Рамола разбавляла периодическим поднятием бокала и тостом: «Жизнь сама найдет дорогу».

Распластавшийся внизу пустынный хайвей пока еще не признак и не знамение конца света. Рамола одергивает себя, негодуя, что поддалась парализующей безбрежности и безнадеге апокалипсиса. Человеку, конечно, свойственно бояться, однако нельзя позволять страху помыкать тобой, страх – источник безрассудных поступков и ошибочных решений.

– Ты помнишь, в какое время тебя укусили? – спрашивает Рамола.

Натали делает протяжный выдох. Видимо, проглотила язвительный ответ «мне некогда было смотреть на часы». Вместо этого она говорит: «Бог его знает, полчаса назад или около того?» Прежде чем Рамола успевает ответить, Натали наклоняется вперед и что-то достает из подстаканника на центральной консоли. Это ее сотовый телефон, он подсоединен зарядным шнуром к прикуривателю.

– Пол отправил мне сообщение, когда выходил из магазина. Это было… – В блеклом свете телефонного дисплея лицо Натали похоже на лицо призрака. – В 11:15. Через пять минут был уже дома. До нападения прошло еще пять минут – не больше, и я… – Натали запинается, выключает экран. – Трудно сказать, сколько это заняло времени. Мне показалось, что гребаную вечность, но на самом деле… не знаю… может, еще минут пять или даже меньше того. Сначала тот тип меня укусил, и уж тогда я ударила его ножом. Да, так и было. Потом он уполз в глубь дома, а я убежала. Пол… лежал мертвый. Что мне еще оставалось делать. Так ведь? Я не хотела его там бросать, но другого выхода не было.

– Ты поступила правильно.

– Добежала до машины, кучу раз звонила в 911, звонки не проходят. Еще раньше сообщали, что больница в Броктоне закрыта, поэтому сразу поехала в Кантон. Дозвонилась до тебя только с третьей попытки. Погоди-ка, сколько на все это ушло времени?

– Предположим, что тебя укусили в 11:30. – Рамола бросает взгляд на приборную доску с часами. – Сейчас 11:56.

– Сколько мне еще осталось?

– Трудно сказать. Никто не знает. Мы тебя начнем лечить, как только…

– Ну хоть что-то же ты знаешь? Говори.

– Точно известно лишь одно: темпы развития обычной инфекции сократились во много раз. Счет идет не на недели или дни. ЦКПЗ сообщает, что инфекция проявляется буквально за считаные часы…

– Но…

– Я не говорила «но».

– Собиралась сказать.

– Ничего подобного.

– Мола! Рассказывай все до конца. Что еще тебе известно? Что ты слышала?

– Мне говорили о пациентке, у которой симптомы появились меньше часа после экспозиции…

– Твою мать!

– Однако эта динамика пока не подтверждена. Я понятия не имею, где покусали ту женщину, как вообще вирус попал в ее организм и за какое время он дошел до головного мозга. Быстрота проявления симптомов зависит от того, как близко к голове находится место укуса или проникновения вируса. – Закончив объяснения, Рамола немедленно жалеет, что поделилась с подругой слухами из сообщений коллег.

Что толку Натали от этой ненадежной информации? Надо быть осмотрительнее.

– Езжай побыстрее, пожалуйста, – просит Натали.

– Уже недалеко.

В ста метрах впереди появляется развязка Непонсет-стрит, нависающая над коммерческим хайвеем № 1. У въезда на развязку стоят две машины полиции штата с включенными синими мигалками. Двое офицеров у машин одеты в защитное снаряжение для подавления беспорядков и вооружены автоматами. Они выставляют руки вперед, приказывая остановиться.

– Черт бы их побрал, нам нельзя терять время. – Несмотря на возмущение и ругань Натали, Рамола тормозит перед въездом на развязку и открывает окно.

Офицеры медленно приближаются к внедорожнику с двух сторон. Стволы смотрят в землю, однако пальцы лежат на спуске.

– Мэм, я обязан спросить, куда вы направляетесь. У нас введен федеральный карантин, движение по дорогам разрешено только в экстренных случаях.

Белый респиратор, закрывающий нижнюю половину лица, глушит звук. Согласно инструкциям, полученным вчера вечером по почте от специалистов по инфекционным заболеваниям и главврача Норвудской больницы, респираторы N-95 выдаются и подгоняются по размеру исключительно медперсоналу, находящемуся в прямом контакте с носителями вируса. На офицере полиции, скорее всего, маска для маляров, которую он купил в хозяйственном магазине в миле езды отсюда по хайвею № 1. Хотя Рамолу нервирует вид оружия, еще больше ее тревожит несогласованность действий между местными органами власти и группами реагирования на чрезвычайную ситуацию.

Натали кричит: «Мы едем в больницу! Я ранена и, черт побери, беременна! Пропустите уже. Пожалуйста».

Офицер за окном пытается ответить, Рамола вежливо перебивает: «Прошу прощения. Я – доктор Рамола Шерман». – Она сует в окно бирку. – «Я везу в Норвудскую больницу свою подругу, она на восьмом месяце беременности и около получаса тому назад была укушена инфицированным мужчиной. Ей требуется немедленная медицинская помощь. Вы позволите проехать?»

Офицер быстро-быстро моргает, словно ему трудно переварить информацию и оценить последствия.

– Э-э… хорошо, доктор. Поезжайте к приемному отделению неотложки на Вашингтон-стрит. Вы знаете, где это?

– Да.

– Отсюда можно ехать либо по Вашингтон-стрит, либо по Бродвею, но кроме как через приемный травмопункт неотложки вас в больницу не впустят. Все остальные входы закрыты. – Полицейский делает шаг назад, произносит какую-то условную фразу в прикрепленную к груди рацию и машет рукой, словно за их машиной скопилась нетерпеливая очередь.

– Не вздумай опять останавливаться, – говорит Натали.

– Не буду.

Другие офицеры в таких же масках жестами направляют их машину с западного выезда развертки на Натан-стрит. С правой стороны мимо проплывает товарный склад, с левой – жилой комплекс, рядом с заполненной на три четверти автостоянкой примостилось скопление двухэтажных кирпичных корпусов. Рамола краем глаза замечает, как кто-то пробегает по стоянке и исчезает между зданиями.

– Как думаешь, через какое время меня примут? В эту задрипанную больничку поди набилось до хрена народу, – спрашивает Натали.

– Не могу обещать на сто процентов, но я уверена, что мы будем там очень скоро. Это не обычное приемное отделение, где сначала регистрируешься, а потом сидишь и ждешь. Здесь есть дополнительный персонал, а на входе в травмопункт наверняка уже работает сортировка пациентов по степени тяжести.

– Я тебе верю, но откуда ты все это знаешь?

– Вчера вечером я получила сводку о реагировании больницы на чрезвычайную ситуацию. Мне было назначено явиться туда завтра утром.

– Тебе повезло выйти на работу внеурочно в день открытых дверей для бешеных беременных теток. Там теперь цирк с конями. Вот увидишь.

– Я лично помогу тебе не потеряться в этом цирке.

– А я обняла бы тебя сейчас укушенной рукой, да не могу.

Рамола протягивает руку поперек консоли и пожимает бедро Натали. Та, не выпуская телефон, прижимает к губам тыльную сторону здоровой руки. «Я… я хотела еще раз взглянуть на сообщение Пола», – говорит Натали и тихо плачет.

Они проезжают по обсаженной деревьями аллее мимо четырех кварталов небольших домиков под щипцовыми крышами. Район плотной жилой застройки уступает место торговому центру. Гигантская автостоянка практически пуста, за исключением редких машин тут и там. Главный вход в плазу перегорожен прицепом и передвижной придорожной доской объявлений. Прямоугольное сообщение, набранное большими желтыми буквами, гласит:

ВЪЕЗД В БОЛЬНИЦУ ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ТРАВМОПУНКТ НА УОШ-СТРИТ

Напротив плазы расположены пожарное депо и полицейский участок Норвуда, по ним пролегает восточная граница делового центра города. Впереди – светофор, который обычно последовательно переключается с зеленого на желтый и красный, а сегодня постоянно мигает только желтым цветом – мол, проезжайте, но будьте осторожны. Полиция движение не регулирует. Перед ними стоит машина, еще не проехавшая под пешеходным мостиком. Она последняя в растущей очереди автомобилей, растянувшейся не меньше, чем на три квартала.

– Охренеть. Что теперь прикажешь делать? – говорит Натали. – Мы не доехали целых полмили, так ведь? Другая дорога есть? Или они все перекрыты? Мы ни за что туда не доберемся. А что если они уже закрыли больницу? Если ее уже захватили? Захватили, черт! Я так и знала.

Рамола пытается успокоить Натали: «Это не факт. Мы пока еще движемся. Мы доедем». Ее охватывает такая же паника. У нее нет ответа на более чем резонные вопросы подруги.

Машины еле ползут. Натали барабанит пальцами по стеклу, твердит как заклинание: «Давай, давай».

Рамола тискает руль, срочно надо что-то сказать, что угодно, чтобы Натали или они обе не психанули.

– Как ты себя чувствуешь? Есть какие-нибудь перемены?

Натали трясет головой, ругается сквозь зубы. Потом врубает на полную громкость новостную радиостанцию Бостона. «Надо попытаться дозвониться, – говорит она. – С кем в больнице можно связаться? Позвони, назови себя, спроси, что нам делать. Ну да… позвонить, видно, не получится, телефонной связи пипец, и вообще кругом полный пипец».

Натали говорит часто-часто, голос, как у шизофреника, то опускается до низкого, почти рассеянного бормотания, то взлетает до неистового, визгливого отрицания. Конечно, обстоятельства обычными не назовешь, однако за все годы их знакомства Натали ни разу не вела себя и не говорила подобным образом. Неужели вирус уже проник в ее мозг? За такое короткое время?

Натали опускает стекло и вопит: «Давай, езжай уже! Двигайтесь, уроды, двигайтесь!» Она тяжело дышит, щеки раскраснелись.

«Прошу тебя, Натали. Тебе нужно быть как можно спокойнее», – увещевает Рамола. Она размышляет, не спросить ли подругу о кровяном давлении во время беременности, хотя на данный момент внимание к недомоганиям лучше не привлекать. Вместо этого она говорит: «Давай послушаем радио. Может, передадут какую новую информацию».

Натали закрывает окно и снова стучит пальцами по двери. Диктор перечитывает инструкции о соблюдении карантина и обещает через две минуты огласить список убежищ и больниц.

Внедорожник медленно ползет меж стен из гранитных валунов, выныривает из тени, отбрасываемой пешеходным мостиком. Натан-стрит разделяется на две полосы. Обе до отказа забиты транспортом, машины ползут в гору, к сердцу Норвуда – Вашингтон-стрит. Верхушку холма оседлала старая каменная унитарианская церковь, крытая серой дранкой остроконечная крыша протыкает еще более серое полуденное небо.

– Давай, давай.

– Еще пара машин, и мы сможем повернуть на Бродвей. Похоже, что все хотят попасть на Вашингтон-стрит, но полицейский говорил, что…

Рычит двигатель, следовавшая за ними машина вырывается на встречную полосу. С ревом проносится мимо внедорожника и еще трех машин перед ними и резко сворачивает на Бродвей. Лед сломан. Все больше водителей выскакивают сзади на встречную полосу и обходят их слева.

– Жми, Мола. Чего ты ждешь!

– Я жму. Пытаюсь.

Рамола опасливо вылезает на соседнюю полосу, из тени под мостиком машины текут сплошным потоком, шарахаются от них в сторону.

– Давай, жми!

Рамола, надеясь, что заметила в потоке машин небольшой промежуток, быстро вклинивается на встречную полосу, кого-то подрезав. Зеркало заднего вида полностью занимает решетка радиатора и капот полноразмерного вездехода. Ревет клаксон, Натали еще громче орет: «Иди на хер!»

Они сворачивают на Бродвей. Объехавшие их водители быстро удаляются. Здесь нет колонны ползущих машин, как на Вашингтон-стрит. Рамола говорит: «Хорошо, хорошо, почти приехали». Они на скорости проскакивают мимо кафе «Макдоналдс» и большого магазина спиртного у левой обочины. Пока она по ориентирам прикидывает оставшееся до больницы расстояние и время, из переулка справа наперерез вылетает черный седан. Рамола рывком поворачивает руль и выскакивает на встречную полосу, в последнюю секунду успев избежать столкновения.

На периферии мелькают дома на две семьи и офисные здания, через три квартала впереди маячит новое жуткое море стоп-сигналов. Их опять зажимают в пробке.

Натали разражается еще одной тирадой пополам с ругательствами.

– Мы близко, близко, – уговаривает Рамола, хотя понимает, что слова не утешают, а скорее звучат, как скулеж побежденного.

Она вытягивает шею, пытаясь заглянуть вперед поверх затора. Пробка не похожа на медленное, но постоянное продвижение по городскому центру, здесь все стоят на месте. Чуть дальше на встречной полосе работает синяя мигалка перегородившего ее полицейского мотоцикла.

Они с нетерпением ждут, когда пробка чудом рассосется сама собой. Их машина стоит почти напротив пончиковой «Данкин Донатс», что на правой стороне улицы. «Пешком сможешь?» – спрашивает Рамола.

– Пешком?

– До больницы всего два квартала.

Натали кивает и меняет положение раненой руки.

– Пешком я еще могу. Машину здесь бросим?

– Не прямо здесь.

По привычке Рамола включает правый сигнал поворота, но тут же его выключает из опасения привлечь новый поток машин, способных оттеснить их от маленькой стоянки у кафе, до въезда на которую остается еще больше десяти метров. Она резко выворачивает руль вправо. С глухим ударом и жестким толчком, скрипнув покрышками, автомобиль преодолевает высокий бордюр.

– Господи, Мола. Ты что творишь?

– Прости, прости. Сейчас припаркуюсь около «данков». – Она нарочно вставляет местное словечко, надеясь вызвать если не смех, то хотя бы улыбку.

Мола слаломисткой огибает тонкий металлический столбик и знак «Парковка запрещена», проезжает шесть-семь метров по тротуару и сворачивает на квадратную, наполовину заполненную стоянку, выбрав свободное место поближе к выходу.

– Ты пока сиди, я помогу тебе выйти. – Рамола выскакивает из машины, упреждая возражения со стороны Натали.

Внешний мир состоит из какофонии звуков и холода. Рамола не зря боялась спровоцировать бешеный натиск – задние машины уже оттирают друг друга в попытке занять места на тротуаре и стоянке. С решительным видом, наклонив голову, Рамола быстро оббегает внедорожник, открывает заднюю дверь на противоположной от водителя стороне, вытаскивает обе сумки и забрасывает их на правое плечо. Натали открывает дверцу, все еще крепко сжимая в правой ладони сотовый телефон. Рамола помогает ей выбраться из машины и принять вертикальное положение.

– Ты сможешь дойти. – Рамола надеется, что ее уверенное заявление окажется пророческим.

Натали на пятнадцать сантиметров выше и килограммов на двадцать тяжелее ее. Если она оступится, Рамоле не хватит силы, чтобы ее удержать.

Она уговаривает подругу спрятать телефон в сумку. Натали поддерживает здоровой рукой раненую на весу, словно несет невидимый щит. Рамола берет ее под руку справа.

Вместо того чтобы идти через стоянку, которая теперь набита соревнующимися за свободное пространство машинами, они меняют направление и проходят перед радиатором своего внедорожника. Узкая тропа пролегает вдоль края стоянки, они поодиночке протискиваются между автомобилями и оградой из проволочной сетки к тротуару.

Рамола снова берет подругу под руку и спрашивает, как она себя чувствует.

– Все пучком.

Шум толпы нарастает, но не похож на гул, встречающий человека на входе стадиона или концертного зала, обычно вызывающий легкую эйфорию от пребывания среди добродушно настроенных единомышленников, явившихся за приятными, пусть и мимолетными ощущениями и слегка обеспокоенных потенциальной угрозой, которая ассоциируется с огромной человеческой массой. Вид сотен подстегиваемых страхом и паникой людей, осаждающих Норвудскую больницу, вызывает совершенно иное ощущение, от которого бегут мурашки по коже и возникает желание с криками убежать подальше.

Одни бросают свои машины прямо посреди улицы. Другие бестолково жмут на клаксоны и орут в приоткрытые щели окон. Люди ищут защиты, растеряны, озлоблены и напуганы. В хоре голосов притаилось отчаяние и предчувствие беды. Им невдомек, как и почему до этого дошло дело, с какой стати их личная нужда вдруг перестала быть важнее чужих нужд, почему никто не выходит и не помогает.

Опасаясь, что заброшенные на плечо сумки сшибут ее медицинский пропуск, Рамола дважды и трижды перепроверяет, на месте ли бирка, хорошо ли всем видна. Убедившись в ее наличии, она немедленно начинает бояться, что кто-нибудь сорвет ее, чтобы попытаться проникнуть в больницу.

В отдалении, приближаясь к пробке, воют сирены. Машины через бордюры выбрасываются на тротуар, точно киты на берег. Отдельные скопления людей, словно набегающие волны, разбиваются о тарахтящие механические туши. Все движутся парами или стаями – молекулы, сцепленные между собой ладонями или обхватившими плечи руками. Шаги не попадают в общий такт, люди неорганизованно полуидут-полубегут навстречу невидимой с их места надежде.

Рамола держит Натали за запястье, они тоже семенят вперед. Пространство позволяет идти бок о бок. Чтобы не отставать от подруги, Рамола два из каждых четырех шагов делает бегом. Натали шагает все сноровистее и шире, не обращая внимания на вздутый живот и вынужденную косолапость. Двигаясь по Бродвею, они пересекают Гилд-стрит, обходят стоящие машины, обгоняют престарелую пару. Закутанный в сине-белое шерстяное одеяло сгорбленный мужчина шатается на ходу. Жена похлопывает его по плечу и непрестанно, как не требующий ответа вопрос, повторяет его имя.

Вместо того чтобы обогнуть территорию больницы по Бродвею, ведущему прямо к приемному отделению травмопункта, Рамола, сделав рывок на опережение, уводит Натали к бензоколонке с застекленным магазинчиком около хозчасти больницы, а оттуда – на автостоянку для амбулаторных пациентов. Они натыкаются на металлические ограждения с написанным от руки щитом: «Вход для пациентов с симптомами бешенства только через травмопункт». Стоящая у ограждения небольшая группа полицейских и прочих сотрудников охраны машет Рамоле и Натали, отгоняя их от входа для амбулаторных больных, расположенного на другой стороне стоянки.

Пропуск посетителей через единственный вход – попытка удержать под контролем поток зараженных пациентов и уменьшить риск распространения инфекции внутри больницы. Рамола знает, что поступает неправильно, однако отчаянно желает опередить толпу, поэтому показывает свою бирку офицеру полиции и просит ее пропустить. Сбивчиво объясняет, что вызвана на работу в составе второй волны квалифицированного персонала, вдобавок Натали нуждается в медицинской помощи, женщине на тридцать восьмой неделе беременности нельзя долго оставаться на ногах и толкаться в растущей толпе. Пока она говорит, офицер непрерывно мотает головой и в конце концов заставляет ее замолчать. Он показывает пальцем налево, на группу синих палаток у входа в травмопункт. Если хоть одна из них имела контакт с вирусом, то обе должны пройти сортировку и экспресс-осмотр. На дальнейшие возражения офицер не реагирует совсем, лишь громко повторяет инструкции и тычет пальцем в палатки собравшейся у них за спиной толпе людей.

– Хер с ним, пошли, Мола, – говорит Натали и первой направляется к палаткам.

Рамола на секунду застывает с разинутым ртом и биркой в руках. Обозвав офицера «козлом», она бросается догонять подругу.

Они приближаются к внешнему кольцу человеческой массы, окружившей палатки и насчитывающей от десяти до двадцати слоев в глубину. Палаток – четыре, каждая размером примерно с гараж на две машины три метра высотой и не менее десяти метров в длину. Палатки установлены впритирку друг к другу. «План реагирования на чрезвычайную ситуацию» на семидесяти четырех страницах Рамола пробежала наскоро, отложив подробное чтение до вечера. В палатках производят сортировку и отсев пациентов по степени тяжести заболевания. Медицинский персонал и внештатные помощники в белых халатах, перчатках, с шапочками на волосах, в респираторах N95 и зеленых хирургических костюмах (определенно не химзащиты), как колибри, перепархивают с папками-планшетами от пациента к пациенту, проводят первичный осмотр. Пациентов с жалобами, не имеющими отношения к вирусной вспышке, очевидно, заворачивают к другому входу или попросту отправляют домой, любое неэпидемическое обслуживание скорее всего приостановлено.

Толпа все увеличивается и тупо напирает. В аморфной очереди вспыхивают ссоры из категории «вы здесь не стояли». Все дерут глотку. Полицейские мегафоны и радиостанции взрываются шумом помех и неразборчивыми командами. За территорией больницы вопят сирены, застрявшие на Бродвее и Вашингтон-стрит машины непрерывно сигналят. Контраст между тревожным апокалиптическим покоем опустевшего шоссе I-95 и сценой перед больницей подтверждает худшие опасения Рамолы.

– Неужели все они больны? – спрашивает Натали.

– Не знаю.

Как заражение могло охватить такое количество местного населения так быстро? Пробегая взглядом по толпе, Рамола не находит ни одного человека с явными признаками последней стадии бешенства.

– Что мы будем…

Рамола берет Натали за правую руку.

– Пойдем туда.

Глаза Натали широко распахнуты, кожа в глазницах припухла и покраснела так густо, что стала почти пурпурной. Она выглядит избитой. Больной.

– Не отставай, – просит Рамола.

– Не отстану.

Рамола решает больше не обращаться с просьбами о помощи к полиции или охране, не хочет терять время, гоняясь за вымотанными медиками, которые все вдруг куда-то подевались. Она врезается прямо в толпу, возвышая строгий учительский голос, его тон и громкость вызывают почтение. Этот голос Натали слышала всего раз в жизни, на втором курсе, когда Рамола за мелкую взятку (халявную пиццу) согласилась анонимно остудить по телефону слишком шумную вечеринку этажом выше у них в общаге.

– Извините! Пропустите нас, пожалуйста. Уступите дорогу врачу. Я приехала на подмогу, вы должны нас пропустить. Дайте нам пройти. Уступите дорогу врачу. Спасибо. Пропустите, пожалуйста…

Если люди не обращают внимания, Рамола вклинивается между ними. Других хлопает по рукавам и плечам, а когда они оборачиваются, смотрит им прямо в глаза, пока не уступят дорогу. Плечо с сумками служит тараном, расчищающим проход для Натали. Презрительные и недовольные взгляды смягчаются, в некоторых мелькает страх при виде храбро семенящей следом за Рамолой беременной Натали с перевязанной, поврежденной, прижатой к груди, подобно сломанному птичьему крылу, рукой. Бормотание и жалобы слышатся только сзади, среди тех, кто их не видит.

Пробираться через толпу по мере приближения к палаткам становится все труднее, некоторые люди пытаются завладеть вниманием Рамолы, перечисляют симптомы, умоляют осмотреть их близких. Она извиняется, обещает, что им скоро помогут, делая это без малейших колебаний, хотя и не без уколов вины. Она и Натали продолжают прокладывать дорогу вперед, пока не натыкаются на еще один ряд стальных, высотой до пояса заграждений.

Проход между загородками охраняет молодой офицер, высоченный, как сказочный великан. Не спрашивая разрешения или совета, Рамола тычет пальцем в офицера, потом в свою бирку и кричит – не ему, а на него: «Нас пропускаешь». Полицейский съеживается под ее взглядом и послушно открывает загородку, позволяя пройти в палатку.

Чуть задержавшись под широкой аркой входа, Рамола смотрит на часы – 12:17 пополудни. Если вирус после проникновения в организм действительно способен дойти по нервной системе до мозга всего за один час, то времени осталось очень мало.

Натали тяжело дышит, озирается на бурлящий позади нее людской котел.

– А они успеют всем помочь?

– Да, – отвечает Рамола, хотя сама в это не верит.

Женщины входят в просторную палатку. Жужжат приточные вентиляторы, температура воздуха скачет – от холодного к теплому и обратно. Проход посредине палатки не загроможден, чтобы не создавать заторов. Восемь белых квадратных нейлоновых занавесок свисают с перекладин под потолком, разделяя пространство вдоль стен на десять кабинок для сортировки пациентов. В каждой к настенному брусу прищепкой прикреплена лампа, стоит процедурный стол и тележка с двумя полками, нагруженная расходными материалами. Насколько заметно, все кабинки заняты. Рамола не видит в палатке никого из знакомых медиков, ей и ее коллегам из педиатрической клиники предстояло явиться сюда только завтра утром.

Из пункта сдачи анализов выходит худая белая женщина средних лет с поредевшими волосами, одетая в брючки для йоги и легкую дорогую спортивную куртку, с мужем-пижоном в кильватере. Санитар ведет пару из палатки в собственно больницу. Судя по распухшей фигуре, медбрат «обхалатился до полусмерти» (шутка времен ординатуры против воли приходит Рамоле на ум, хотя в отсутствие эпидемий она казалась куда более потешной), натянув на себя аж два хирургических костюма и халата.

На правой руке женщины марлевая повязка, лицо прикрывает белая маска. Она кричит на мужа, но с таким расчетом, чтобы слышали все вокруг: «Следующего укола ждать трое суток?! Нет, каково? Трое суток. Три капли крови⁵. Никакого обслуживания. Вместо туалета утка, а кругом ротозеи. Халат на жопе не застегивается. Я не желаю туда идти. Лучше бы меня отпустили умирать дома». Ритм фраз сбит, вызывает ассоциации с первыми мертворожденными программами звукового воспроизведения текста на компьютерах.

На помощь санитару приходит полицейский, вместе они уводят супружескую пару в больницу.

Из той же зоны навстречу новоприбывшим, на ходу натягивая перчатки, выходит невысокая коренастая женщина. Она щурится на медицинский пропуск Рамолы и говорит: «Здравствуйте. Вы врач? Только что прибыли? В командном центре уже отметились? Он внутри корпуса, в зале ожидания травмопункта».