Читать книгу: «Порубежники. Далеко от Москвы», страница 4

Глава шестая

В Белёв Филин вернулся уже на рассвете, когда по-осеннему скупое солнце едва показалось над горизонтом, и брызги нового утра косым лучом легли на город, розовым бликом заиграли на золотых куполах Успенья, посеребрили зыбучие волны Оки. Детинец только просыпался: на лобное место вышел одинокий холоп с огромной метлой; к портомойне заспешили две женщины с корзинами белья; в людской пристройке терема захлопали двери, заскрипели ставни на окнах; над каменной трубой поварни взвилась струйка белого дыма.

Не замечая удивлённых дозорных, Филин промчался сквозь захаб Козельской башни, рысью миновал собор, у терема чуть не растоптал сонную молодуху с ведром помоев и только в житном переулке пустил уставшего коня шагом. Тот, фыркая и отдуваясь, двинулся вдоль закрытых амбаров, что один за другим тянулись с обеих сторон. Только ближе к концу улицы Васька нашёл барак, ворота в торцовой стене которого были распахнуты настежь. Он спешился и решительно взбежал по наклонным сходням в сенцы, где остро пахло лежалым зерном и соломой, а в неподвижном воздухе стоял туман мучной пыли.

Рядом со входом за низким маленьким столом сидел закромщик, немолодой уже румяный мужчина. Одной рукой он подпирал пухлый подбородок, переходящий в пышную лопату бороды, а другой пером делал пометки в длинном списке. В расстегнутом вороте малинового кафтана виднелся массивный ключ, который висел на толстой шее вместо креста. Перед кладовщиком топталась стряпуха, у её ног на полу стоял большой кузовок для продуктов. Женщина что-то негромко говорила, а он деловито кивал.

При появлении Филина закромщик вздрогнул, отчего по серой бумаге пошла безобразная клякса, а стряпуха испуганно смолкла на полуслове.

– Вон пошла! – рявкнул Васька.

Женщина хотела возразить, но Филин свирепо посмотрел на нее, и та молча попятилась к выходу, даже забыв про кузовок. Ничего не объясняя, он сделал несколько шагов в глубь хранилища и внимательно вгляделся в полутьму. С одной стороны вдоль стены сплошь тянулись ряды сусек, на их плотно закрытых крышках лежали деревянные совки, ковши и меры для зерна; с другой – огромные лари и на них корзины, короба и туески; в торце хранилища в три плотные шеренги сомкнулись бочки.

Убедившись, что в амбаре никого, Васька вернулся, встал перед столом и, не говоря ни слова, жгучим, пронзительным взглядом уставился на закромщика. Тот испуганно молчал и чем дольше длилось молчание, тем, он, казалось, становился меньше, всё сильней вжимаясь спиной в бревенчатую стену.

– Ну а ты чего сидишь? – наконец заговорил Филин. – Вставай. К князю на правёж¹⁶ пойдём.

– Ч-ч-ч-ч-чего это? – заикаясь, промямлил закромщик.

Филин бросил перед ним грамотку, которую прихватил в доме Лапшина.

– А вот чего. Поведаешь, как так вышло, что из Водопьяновки в подать кажный год девяносто пудов ржи уходит, а в княжеские закрома только тридцать пять попадает. Куда остальное просы́палось? И почему в сошных книгах ваших заместо ста десятин земли за селом всего семьдесят четей водится. Всё поведаешь, как горящий веник к брюху поднесут. – Филин говорил тихо, с холодной угрожающей усмешкой, но потом вдруг изменился в лице, выпучил глаза, скривился в яростном оскале и заорал страшнее раненного зверя. – Ах ты сучий потрох, вор поганый, за всё ответ держать будешь!

Васька руками упёрся в один край стола и другим прижал закромщика к стене.

– Д-д-да ч-ч-ч-его ж я то? К-к-к-райний нешто? – заверещал огнищанин. – Б-б-будто по доброй воле. Сам пону́жден был.

– Понужден? Кем?

– Так ведь князь покойный сам. Иван Иванович.

Обескураженный Филин на мгновение ослабил хватку, и закромщик успел вдохнуть с болезненным хрипом, но тут же Васька надавил на стол с ещё большей силой.

– Ну ты, врать – ври, да не завирайся. Он, что же, сам себя обкрадывал?

Закромщик тихо простонал, широко открытым ртом хватая воздух. Столешница глубоко вошла ему под рёбра.

– Дабы Москву в службе об-ма-нннуууть… – с трудом прошептал он и обмяк. – Пу… пусти.

Филин шагнул назад. Закромщик, часто дыша и рыгая, схватился за живот.

– Ну, говори.

– Это уж лет десять так ведётся. Сразу, как на Земском соборе учинил великий князь уложение о службе, так Иван Иванович, царствие ему небесное, и задумал обман сей.

Филин нахмурился, с трудом и смутно припоминая давние слухи о том, что в Москве какой-то Земской собор принудил вотчинников выставлять в государево войско не сколько они захотят или смогут, как велось испокон веку, а по всаднику с каждых ста четей пашни. К счастью, их богом забытый Бобрик это всё обошло стороной, ибо доброй угожей земли там значилось с гулькин нос. И коль скоро на жизни города новость никак не сказалась, о ней быстро забыли. Но Белёв, однако, не Бобрик.

– С новым-то порядком, ежели всё по правде делать, с белёвских пашен полагалось боле сотни всадников. – Пояснил закромщик, когда наконец отдышался. – Откуда взять? Отродясь столь послужильцев не водилось. Аще были бы, расход на них каков? Любого разорит. Вот и придумал князь две посошны книги завести. Одна – для себя, с верным счётом. А другая, где пашен второе меньше, для царёвых слуг. По ним с Белёва всего двадцать три ратника полагалось. Вот и вся хитрость.

– Это что ж выходит, по всем сёлам так? – с затаённой надеждой спросил Филин.

– Само собой, а как же.

Сердце в груди у Васьки кувыркнулось, на мгновенье сжалось, замерло, а потом пустилось вскачь с утроенной силой. В предвкушении большой удачи он облизнул пересохшие губы. Чтобы не выдать закромщику истинных чувств, отвернулся, закрыл глаза и протяжно выдохнул, стараясь успокоиться.

– Выходит, Захар Лукич по обманным книгам казну сверяет?

– Отож… – закромщик уныло кивнул.

– А оброк смердам вы по тайным назначали? Стало быть, брали чуть не втрое больше. Куда делось?

– Как стало ясно, что новый князь едет, тиун наш… Ну тот, что опальный нынче, говорит, такое, мол, раз в жизни выпадает. Нынче упустим, больше не свезёт. Ну вот мы и… того. Кое-что в Козельск на ярмарку свезли, купцам тамошним чохом отдали. А остальное… – закромщик шмыгнул носом и потупился. – Остальное по себе растащили.

– Вот паскуды… сучье племя… – недобро усмехнулся Филин. – И много вас в сём воровстве замешалось?

– Да, почитай, все огнищане.

– Ого. И вот как нонче с вами быть прикажешь? Открыть всё князю? А?

Закромщик вскинул голову и устремил на Ваську полный ужаса взгляд. Потом вдруг кинулся вперёд, рухнул на колени и на четвереньках, скуля и подвывая, пополз к Филину. Не успел Васька опомниться, как тот уже обхватил его правую ногу и припал губами к голенищу сапога.

– Не губи, не губи, Василь Филиппыч…

– Ну, чего удумал-то? – строго сказал Васька, но убрать ногу даже не попытался.

– У меня детишек пятеро. Пропадут без меня. Не губи, благодетель.

– Эх, вот сгубит меня доброта моя. – Васька нагнулся, запустил пятерню в густую гриву закромщика и оторвал его от сапога. – Ладно, будя, вставай. Так и быть, не стану православных на дыбу отправлять. Мне такой грех на душе ни к чему, ага.

Закромщик облегчённо всхлипнул и попытался встать. Но ослабевшие ноги отказались держать грузное тело. Он сел на край лавки и опрокинул ее навзничь. Дрожащими руками поискал опоры, да так и остался сидеть на затоптанном полу, рукавом вытирая слёзы.

– Но ежели хочешь, чтоб голова при тебе осталась, так помогать мне будешь, ага. – наставительно сказал Филин. – Ибо я, конечно, князю близок, но из такого болота мне без помо́ги вас не вытянуть. Разумеешь?

Приходя в себя, закромщик часто закивал:

– Конечно… Конечно! Чего скажешь, то и сделаем.

Филин не спеша поднял опрокинутую лавку и оседлал её, оказавшись перед закромщиком, всё ещё сидевшим на полу.

– Перво-наперво, всё мне поведаешь. Сколь, чего и у кого хранится. Сколь чего купцам свезли и каков барыш получили. Да гляди, без утайки чтоб. Коли прознаю чего…

– Да ну, Василь Филиппыч, нешто можно, чтоб ты меня спасал, а я… Нет уж, коли назвался груздем, так полезу в кузов.

– Вот это верно. – одобрил Филин со снисходительной улыбкой. – Дале. Нынче из-за проделок ваших Андрей Петрович в нужде пребывает. Потому и лют зело, а это не к добру. Надо бы уважить князя. Дам тебе список, за ночь соберёте по запасам своим. На месяц другой успокоится всё, тогда уж и о моих выгодах потолкуем. Ведь не за спасибо спасать вас буду, сам понимать должон.

– Это само собой, Василь Филиппыч. Чего ж мы, без понимания, что ль?

– Ну, а уж после виноватых искать станем.

– Ч-ч-чего? – закромщик снова начал заикаться.

Филин развёл руками, давая понять, что по-другому не получится.

– Рано ли, поздно, а обман сей с двойной пашней на божий свет выйдет. Уж если мне сие открылось, так и Захар Лукич дотёмкает. Он, конечно, в хитростях таких не шибко сведущ. Но и не дурак же вовсе, ага. Да и добро утаённое как выдавать станем? Как объяснишь князю, что нынче не было, да вот нашлось? А? Под лавку закатилось? Так что надо загодя решить, кто из вас крайним станет. – Глядя на закромщика, который тут же побледнел, Филин по-хозяйски усмехнулся. – Да не робей, уж точно не ты. Ибо мне наперёд для других важных дел сгодишься. Ты, гляжу, не промах, кашу с тобой варить можно. Так что, коли всё верно делать будешь, правой рукой мне станешь, ага. А это… Захар Лукич-то не вечен. Ему уж ныне много лет. А, кроме меня, у князя боле доверенных нет. Вот и думай, кто тиуном станет. Небось, хочешь подтиунником быть? А?

Закромщик смущённо улыбнулся.

– То-то. – Филин снисходительно похлопал его по щеке, а потом опять крепко ухватил за волосы. – Ну, раз так, думай, кого крайним делать будем. Чего глядишь? Есть среди дворни, кто жить тебе мешает?

Васька не успел договорить, как закромщик встрепенулся и возбуждённо сверкнул глазами.

– Есть, Василь Филиппыч. Очень даже есть. – зашептал он, ладонью обхватив себя за горло. – Во как донял.

Филин одобрительно кивнул.

– Хм… Не ошибся я в тебе, споёмся. Звать-то тебя как, помощник?

Закромщик слабо улыбнулся и впервые за весь разговор сказал спокойно, без испуга:

– Елизар Горшеня.

Глава седьмая

В тот же день, когда Филин вернулся из Водопьяновки, Кудеяр Тишенков покинул Белёв. Сначала он отправился на большой рынок в северной части посада и до обеда бродил там меж лавок и рядов. В итоге взял полокову ржи, осьмину ячменя, гарнец¹⁷ соли и ещё за гроши разжился у барахольщиков старой одеждой. Нагрузив покупки на заводного¹⁸ коня, Тишенков выехал из Завырской слободы на Болховский шлях.

Через одиннадцать вёрст он свернул с наезженной дороги, но перед этим долго и внимательно смотрел вокруг, словно хотел убедиться, что никто случайно его не увидит. Проехав по целине с полверсты, Кудеяр наткнулся на балку шириной в три сажени. Края её поросли непролазной стеной кустарника. Однако Тишенков уверенно направил коня в самую чащу и оказался на узкой, но вполне проходимой тропинке. По ней Кудеяр спустился на дно оврага. Там повернул налево и двинулся по топкой ложбине меж неприступных обрывов, что отвесной стеной вставали с обеих сторон. Шагов через двести слева отвесная стена перешла в пологий склон, по которому кони легко вышли из оврага. Ещё версту Тишенков петлял по дебрям молодых разлапистых кустов, а потом пошла со́гра¹⁹ из корявых сосен и чахлых берёз, меж которых в рост человека стояла трава и кудрявился дикий малинник. Пришлось спешиться и вести коней в поводу. Продираясь сквозь заросли, Кудеяр прошёл три версты и уже ближе к закату попал на просторную поляну, среди которой притаился хуторок.

Невысокий тын с узкой калиткой окружал кусок земли с полсотни шагов в поперечнике. Его почти надвое делили стоящие в ряд ветхие избы с дерновой крышей. На одной половине тесно жались друг к другу пуня ледника, колодец, чёрный от копоти сруб бани с жердяным сушилом для белья и летняя кухня с длинным столом и маленькой глиняной печью под соломенным навесом. На другой одиноко стоял большой крытый сеновал, набитый под завязку. Рядом с ним спокойно ходили на привязи корова с телёнком и три козы, а вокруг встревоженно бегал десяток превосходных скакунов – гривастых ногайских трёхлеток разных мастей.

Когда Тишенков ещё только подходил к плетёной ограде, калитка открылась. В проёме появился босоногий мальчишка в дерюжной рубахе с прожжённой дырой на боку. Щербато улыбнувшись, он обернулся и звонко крикнул куда-то в глубь хутора.

– Дед Лаврентий! Приехал.

Из-под навеса летней кухни выскочил сухой поджарый старик в заячьей епанче, подвязанной верёвкой вместо пояса. Он колченого засеменил навстречу Кудеяру, взволнованно причитая на ходу.

– Слава тебе господи! А то уж он девять дён как здеся торчит. Сказывал, завтра десятый дён жду, не будет – ухожу. А тебя всё нет да нет. Здравствуй, Кудеяр Григорьевич.

– Здорово, Лаврушка. – По-барски небрежно бросил Тишенков, хотя седой собеседник был вдвое старше него. – Такое в белом свете деется, недосуг нос утереть. А ты говоришь – не еду. Ну, где он?

Старик с пониманием закивал и обернулся к мальчишке.

– Прошка, сбегай.

Прошка припустил к средней избе, исчез в ней, и вскоре на крыльце появился мужчина в измятом исподнем. На вид он был степняком: восточная кровь говорила и в темно-бронзовой коже, и в иссиня-черной гриве с широкой проседью, и в разрезе глаз, но их светло-серый цвет выдавал славянина.

– Здорово, Свист. – сдержанно поприветствовал его Кудеяр.

– Алейкум салам… – Свист остановился у ведра с водой и несколько раз плеснул себе в лицо. Он почесал густо заросшую грудь, где на нитке вместо крестика висел деревянный амулет. – Где тя шайтан носит? Мы уж тут дрыхнуть устали.

– Эх, Свист, знал бы ты… – вздохнул Кудеяр, не слишком умело изображая скорбь. – Плохие вести я привёз. Князь наш, Иван Иванович, богу душу отдал.

Лаврентий охнул и уронил мешок с крупой, который только что достал из перемётной сумы Кудеяра. Лицо Свиста осталось бесстрастным, только соломинка, которую он жевал, на короткий едва уловимый миг застыла, но тут уже вновь заходила вверх-вниз. В этом был весь он: ангельская улыбка и добродушие в секунду сменялись холодным волчьим взглядом из-под нависших бровей, и только одному богу было известно, что именно на душе сейчас у этого человека.

– Күк патшалгы. Царствие небесное. – коротко прошептал Свист, перекрестился и тут же заговорил без тени печали в голосе. – И как же дальше?

Кудеяр не ответил, коротким кивком призвал следовать за ним и прошёл под навес летней кухни, где для вечерней трапезы собрался весь хутор: три мужика средних лет, пять женщин и детвора. Тишенков снова жестом дал понять, что чужие уши тут ни к чему, и кухня сразу же опустела. Последним навес покидал Лаврентий, который хотел было остаться, но, поймав выразительный взгляд Кудеяра, последовал за остальными.

– Помянем раба божьего Ивана?

Кудеяр поставил на стол глиняную бутыль с вином. Разлив его по трём деревянным чашкам, убрал одну в сторону и накрыл ломтем чёрного хлеба. Потом залпом осушил свою, занюхал рукавом. Свист только пригубил, но пить не стал.

– Так как же будем?

Кудеяр задумчиво посмотрел на другую сторону хутора, где по загону бегали дикие кони. Каждого из этих скакунов в Москве за пять рублей оторвут с руками, а ежели с умом поторговаться, так можно взять и пять с полтиной. Вот только если вести их в столицу по столбовым дорогам, то на мытное пятнание, мостовщину с превозом, замыт с явкой, костки и другие подати, а также взятки на таможенных заставах уйдёт не меньше гривны. Если учесть, что в степи подобных коней отдавали по два-три рубля, то чистой выгоды от такой продажи при самой удачной сделке выйдет полтора, из которых ещё нужно вычесть долю погонщиков, плату за ночлег, корм на стоянках и прочие расходы. Одним словом, после всего на руках останется сущая мелочь.

Но можно за бесценок взять скакунов у степного конокрада, а потом провести небольшой табун по тайным тропам в обход таможенных застав. Такая торговля принесёт гораздо больше. И Свист, который сейчас сидел напротив Кудеяра, как раз был настоящий мастер заповедных²⁰ дел. Он водил знакомство с разным кочевым людом и мог пройти через всю степь с закрытыми глазами. Но главное – он знал тайный брод через Оку. Купить или выменять у степняков коней могли многие, но вот провести их к ярмаркам в обход застав – это сделать мог только Свист.

Кроме него, про переправу знал ещё покойный князь Белёвский. Он то и открыл этот секрет Кудеяру, которого шесть лет назад поставил при себе управителем заповедных дел. Специально под них заложили этот хутор – он не значился ни в одной писцовой книге и располагался близ Оки средь глухого леса в таком пограничье, что, случись разбираться, даже самый въедливый чинуша не смог бы определить, кому принадлежит эта земля – Белёву или Бобрику. Люди сюда попадали особые. Такие, которых за пределами хутора никто не ждал, или, наоборот, жадно стерегли, чтобы предать суду. Вроде хозяина здесь был дядька Лаврентий, когда-то давно сбежавший из родных мест, случайно став душегубом. И прошлое других обитателей хутора было ничуть не лучше.

Всё работало просто. Свист пригонял диких коней, их прижигали княжеским клеймом, ковали и уводили в Перемышль, где отдавали знакомым купцам по три рубля, имея прибыль по два целковых с каждой головы. С первой оттепели до самой зимы, пока степь не укрывал снег, делавший ее непроходимой, Свист появлялся на хуторе пять-шесть раз. Выходило, за год Иван Иванович Белёвский получал сто двадцать рублей чистого дохода. Свою выгоду имел и Свист, и даже Кудеяр. Но смерть князя ставила заповедную торговлю под угрозу.

– Барыш не хотелось бы терять… – признался Тишенков и посмотрел на Свиста. – Однако ж, новый князь свой порядок заводить желает. Без году неделя княжит, а уж всех придушил до нетерпения. Чую, погубит он всё. Ежели не со зла, так по глупости.

В конце короткой речи голос Кудеяра дрогнул от обиды – он вспомнил спор с Клыковым, когда тот подбивал ослушаться князя. Ведь Тишенков тогда не просто так пошёл супротив десятника. Он рассчитывал, что новый голова оценит эту помощь и, коль скоро ему нужны новые десятники, одним из них непременно сделает его, Кудеяра. А у него и подарок на этот случай князю готов – заповедная торговля лошадьми и сто двадцать рублей барыша в год. Но с тех пор прошла неделя, а Тишенков так и остался простым послужильцем. Вот почему он решил уйти от князя, благо три рубля для выкупа кабального письма с последней продажи заповедных лошадок приберег.

– К чему ведешь? – просто спросил Свист.

– Княжеские клейма у меня. Поддельные мытные знаки тоже. В Перемышль коней я водил. Купцов тамошних знаю. Вот и выходит, что князь энтот нам – всё одно, что пятая нога корове. Сами можем делать всё. Без князя. И долю его промеж собой делить.

– Менэ ничек. Вот оно что… – Под пристальным взглядом Тишенкова Свист даже бровью не повёл. – Барыш делить – это хорошо. Только как мы его делить станем?

– Поровну. – с готовностью ответил Кудеяр. – Всё, что сторговали, поровну делить.

– Ну, это, брат, не совсем правильно выходит… – усмехнулся Свист. – Ты ж один, а нас четверо. Где же справедливость?

За прошедшие дни Кудеяр много раз представлял себе этот разговор и был готов к такому повороту.

– Один-то я один, да забот на мне много боле, чем на вас, вместе взятых. – спокойно возразил он. – Так что без меня не сладить вам.

– Салу, дускай. – Свист сдержанно рассмеялся. – Брось, дружок. Мнишь, мы этаких красавцев без тебя сбыть не сможем?

Свист лукавил. Ногайские кони, конечно, товар ходовой, но без Кудеяра шайка не сможет найти покупателя. И даже если сильно повезёт, без княжеской тамги и поддельных мытных пятен цена окажется такой, что едва покроет расходы. И Кудеяр это тоже знал.

– Да, не сможете. – уверенно возразил он. – В города вам не сунуться. С вашим-то рылом. Купцов не знаете. Тамги и пятен нет. Так что не обойтись вам без меня. Нет, не обойтись.

– Тебе без нас тоже.

– Согласен. Потому и предлагаю поровну. Мог бы без вас обойтись, так не предлагал бы вовсе.

Свист взял со стола тонкий стебель зелёного лука, неспешно макнул его в солонку, с хрустом откусил белую головку и принялся жевать. Согласиться с Тишенковым для шайки означало получать по два рубля с каждого коня. А ведь когда имели дело с князем, им доставалось меньше одного. Казалось, тут и думать нечего, но какой же лихой разбойник согласится взять малое, не замахнувшись на большое.

– Нет, дускай, не по совести сие. Тем паче, я за этих коней степнякам уже десять гривен серебра отдал. Ежели нынче ты их за три рубля продашь, и мы сие надвое разделим, так, выходит, ты в пятнадцать рублей барыш возьмёшь, а мы пять. Где же справедливость?

Этот простой вопрос смутил Тишенкова. Он закусил губу и нервно хрустнул пальцами. Глядя на него с улыбкой, Свист продолжил:

– А ещё о риске не забудь. Он тоже денег стоит. Оно же нынче как выходит: ты на кон ничего не ставишь. А я – голову. Что ежели ты обманешь, коней сведёшь, да с деньгами сгинешь? Как тогда? Кто вот им за обман ответит?

Свист кивнул в сторону колодца, где уже собрались его ватажники: натянутый, как тетива, Вадим Печора; мордвин Викай и Давыд, который прозвище Меченный получил за то, что на обеих щеках у него чернели выжженные буквы «Т», а на лбу «А». Если сложить их, получалось «Тать». Так метили воров, пригнанных в казённые каменоломни на вечные работы. Как Давыд с таким клеймом оказался на свободе – никто и не спрашивал.

Каждый из них признавал старшинство Свиста и не перечил ему, когда доходило до важных решений. Но это только до первой промашки. Таков уж неписаный закон – если промахнется вожак, лишит подельщиков удачи, век его будет недолог. Возможно, Вадим Печора, с которым Свист знался больше десятка лет, один раз и закрыл бы глаза на вину старого друга, но от Викая такого не жди. Свирепый мордвин однажды в кабаке выдавил глаза незнакомцу, только заподозрив, что тот жулил в зернь²¹ со ставкой в полушку²².

– Так что не крути, дускай. В нашем промысле закон простой. Кто на кон больше ставит, тому и доля с барыша больше. Вот так-то. А посему выходит, нам семь десятин, тебе три. Вот как по правде будет. А ежели хочешь пополам, тогда гони червонец, как твой князь делал. – Свист усмехнулся и добавил. – Тогда и сам князем станешь.

Кудеяр от возбуждения клацнул зубами. Внезапно к нему пришла смелая мысль. Все купцы, с которыми он от имени князя имел дело, кроме торговли, ещё давали в рост²³. Лихву, правда, начисляли безбожную – за год половину от выданной суммы. Так что, сейчас взяв у них десять рублей, следующей осенью придётся отдать пятнадцать. Для большинства такой долг превращался в неоплатную кабалу. Но ведь у Кудеяра есть заповедная торговля. Если за следующий год Свист сходит в степь пять раз, как это обычно бывало, то к осени Кудеяр соберёт пятьдесят рублей. Таким доходом может и не каждый князь похвастаться.

– Что ж, Свист. Тогда жди с деньгами. – Тишенков решительно провёл ладонью по поверхности стола, сметая крошки хлеба. – Но уж после не взыщи. Уж коли весь риск на мне будет, так и про торговлю нашу решать тоже я стану.