Читать книгу: «В тени аллей», страница 5
Мать рассказала мне о последних днях, часах и минутах жизни отца. Она передала разговор с ним и слова, которые отец говорил, а еще что ей только одной прошептал на смертном одре: «Я очень-очень грешен! Я, виновен в смерти своего лучшего друга, я и никто более!».
«Не думай об этом и ни в чем себя не вини, ― прошептала в ответ ему мать: ― Иди с Богом», ― а затем закрыла глаза.
Рядом находился брат Федор….
За что отец просил у Бога прощения? Почему он себя считал виновным? Неизвестно, ни для меня, ни для всех его родных, даже для матери, так как он не любил разговоров о войне. Она разрушила его жизнь. В отличие от других своих друзей фронтовиков он не посещал праздничные мероприятия и если как-то отмечал день победы, то лишь стаканом-другим самогонки за погибших солдат.
Тайна отца не раз заставляла меня задумываться. Я желал во чтобы, то ни стало разобраться во всем. Нет такого человека, неспособного проговориться. Ведь какая-то информация могла случайно сорваться с его языка.
Давно, еще в детстве, я помогал отцу вместе с Александром пасти людских коров и слышал от него, что с фронта он вернулся с трофейным пистолетом. «Ох, хорош был Маузер ― шестнадцати зарядный», ― не раз с сожалением говорил родитель. Мне было непонятно, зачем он был ему нужен в мирное время? Это ведь не ружье! На охоту не походишь.
Прошли годы и я, размышляя над словами отца, сказанными матери на смертном одре, гоню прочь от себя мысль, что если он, демобилизовавшись, вернулся в Щурово с раной в сердце и этот, чертов пистолет ему был нужен, чтобы однажды, не выдержав угрызений совести, порешить с собой. Не зря же солдат Володя порой напивался до потери пульса и, словно ребенок, плакал навзрыд. Дай ему оружие и все, конец. Разве могла бы его удержать родительница, я, его сын, мои братья Александр и Федор, сестра Анна. Не было бы у нас отца.
Моя баба Вера, ― родительница отца, все делала, чтобы как-то отвлечь своего мечущегося сына ― спасти. Из четырех детей у нее осталось лишь двое. Он и дочь Ира. Не зря же проследив за Володей, она нашла схрон и, выкопав маузер, выбросила его вместе с патронами в колодец. Отец тогда долго ходил сам не свой, однако прошло время, и он успокоился, посчитал, что так, наверное, и должно быть. Война закончилась, и нечего возвращаться в прошлое, нет в том смысла. Однако сейчас, я, видя, что твориться в мире, понимаю, отцу нужно было говорить о войне и не только нам детям, но особенно внукам. Пусть бы они знали о фашизме все. Фашист не может быть хорошим ни не немецкий, ни украинский, а тем более не добитый бандеровец ― «мазепа». Иначе не миновать нам новой мировой войны.
Я не раз задавался вопросом: что могло такое произойти с отцом в те далекие послевоенные годы на территории Западной Украины во Львове, где он молодой солдат выполнял, возвратившись после победы над фашистской Германией из Чехии ― Праги, свой гражданский долг. Отчего отец винил себя в гибели друга, и кто был этот друг? Такой же, как он, прошедший войну солдат не раз, спасавший Володю в тяжелую годину от смерти. Может это был тот его товарищ, с которым он часто ходил в разведку. Я слышал от отца о некоторых опасных эпизодах из его военной жизни. Однажды, забравшись за линию фронта и, взяв языка ― толстого немца, они тащили его в расположение батареи и тот, дождавшись момента, чуть было не расправился с ними. Вытащив, припрятанный в одежде Маузер, он выстрелил и если бы солдат Володя вовремя не ударил фрица прикладом автомата по голове, ― не промахнулся. А еще отец рассказывал, как фашисты их засекли, и он удачно вывез друга из-за линии фронта на своей низкорослой лошади ― Монголе через болото в полной темноте. Тот, вовремя начавшейся стрельбы, не успел забраться на свою кобылу. Она, отчего-то испугавшись, неожиданно взбрыкнула и понеслась. Пули просвистели у них над головами. Расчет, у стрелявших фрицев был на всадников, сидящих на больших конях. «Тогда взять в плен немца нам не удалось, ― с жаром говорил отец, ― но за то мы вернулись живыми. Лошадь товарища тоже не пострадала. Она, придя в себя, прискакала следом».
Нет, не мог Володя не раз спасавший своего товарища, затем его вдруг убить. Не виновен он, может быть, всего-навсего явился невольным свидетелем, произошедшей трагедии, не сумел, как раньше на войне, вовремя ему прийти на помощь. Тут ничего не попишешь. Одно я могу сказать, мать не знала подробностей и на мои вопросы ничего внятно мне не смогла ответить. Мои братья, хотя они жили в Щурово недалеко от родителей, тоже были в затруднении что-либо выдавить из себя. Наша сестра Анна жила вдали от родных мест, как и я. Что мы могли знать? Только то, что отец нам рассказывал в детстве. А что он мог рассказывать серьезного в детстве, например, мне ― мальчику? Да ничего особенного. То, что я мог понять своим детским умом. Для меня было важно вспомнить те его слова, которые он говорил по случаю, в качестве примеров во время моих небольших отпусков. Это сразу не давалось. Так как доверительных бесед у меня с отцом на тему войны было немного. Я пытался обострить свою память, читал книги о войне, смотрел фильмы, слушал радио и телепередачи, надеясь, что все это натолкнет меня на мысль и даст волю моей неуемной фантазии. Я приставал к близким людям с расспросами. Моя надоедливость их раздражала. Даже братья и те не желали говорить со мной об отце. Это говорить о прошлом, а оно не было благодатным: нас в детстве окружала послевоенная нищета и разруха. Долго страна восстанавливалась. А еще много средств уходило на защиту страны от грозящих нам «ядерной дубинкой» империалистических стран. Где-то только в семидесятых и восьмидесятых годах мы почувствовали достаток. Экскурсы назад если и случались, то только на красные дни после изрядно опорожненных стаканов с водкой. Она нам развязывала языки. Я помню, приехал на майские праздники, помог матери вместе с братьями посадить картошку. Это у многих из сельчан было традицией. Затем мы встретились на день победы девятого мая за столом: я, Александр и Федор, распалились: принялись с жаром вспоминать об известных нам солдатах, живших в Щурове и прежде всего на нашей улице ― Сибировке. В детские годы нам часто попадался на глаза всегда пьяный инвалид-боец ― Семен, прозванный Безруким. Наш дядька Марк, ― тоже был мужик не промах, ― он вытащил из боя раненого офицера, за что получил свою первую награду. Было много и других. Например, контуженый Алексей Подобный. В нем сидел бес, оставшийся с войны. Надравшись, мужик с пеной у рта бился головой о фундамент дома своего тестя. С войны в посад не вернулось более пятисот человек. Одно только Щурово дало стране двух генералов. Нам его жителям было чем гордиться! И мы это понимали.
– Отец, ― сказал я, ― ушел на войну после освобождения наших земель от оккупации в сорок третьем году. Он, чтобы его призвали, приписал себе год…. ― я сделал паузу, рассчитывая, что кто-то из братьев продолжит мой рассказ, но они отчего-то молчали, и я снова открыл рот: ― Он был отправлен на пересыльный пункт, возможно, в Брянск ― этому городу тогда были отданы наши земли. До этого Щурово относилось к Черниговской губернии, к Гомельской области, и Орловской.
– Я знаю, что Зина не провожала его на фронт. Наверное, она была отправлена вместе с другими девушками на работы в Германию, ― дополнил меня Александр: ― А может, и нет, я у Людмилы, ее дочери о том не расспрашивал, ― он помолчал, а затем, собираясь с раздумьями продолжил: ― Вот Ключиха, ― наша соседка в молодости не один год отработала на кухне на старого похотливого бюргера. Наверное, оттого и судьба у нее не завидная.
Мы помолчали, а затем Александра неожиданно понесло, он вспомнил о том, что у нее после смерти под матрацем нашли немецкие марки, ― их ФРГ выплачивала всем, кто был угнан фашистами на работы, ― затем брат сообщил о нашей тетке Ире. От отправки в Германию, ее спас брат Трофим. Однако это ему дорогого стоило. Я тут же вспомнил учительницу немецкого языка Торлину. Она так никогда и не вышла замуж. «Там, там, я выучила язык и, благодаря этому мы с подружкой остались в живых» ― это были ее слова. Я думаю, она многим из учеников рассказывала случай отступления фашистов. Забежавшие в дом солдаты чтобы поживиться нашли наших девок в подвале, задав им несколько вопросов, и получив на них исчерпывающие ответы, на отличном немецком языке, быстро покинули дом. ― «Я им сказала, что нас оставили хозяева оберегать господское имущество, ― объясняла нам «русская немка», ― в ответ те прокричали: ― Гут-гут ― что значит хорошо и торопливо ушли дальше на Запад».
– Да и вот еще что? ― отец говорил, ― вспомнил Федор: ― «Побывавшие в рабстве в Германии молоденькие девушки, хотя они были и не виноваты, у парней авторитетом не пользовались….
– Понятное дело, ― сказал Александр: ― Им было по сколько? Лет по четырнадцать-пятнадцать. Одни молодые козлы с нашими девками на фронте забавлялись, а старые ― у себя дома насильничали. Наш народ, эти сволочи никогда не жалели. Это мы одни их, после войны, недоедая, всех кормили хлебом …. Пусть он им встанет колом!
– А еще после войны неохотно брали замуж и, так называемых, полковых жен, прошедших фронт, ― дополнил Федор.
Мы замолчали и принялись закусывать, затем после небольшой паузы Александр продолжил:
– Наш родитель закончил семь классов, ― ему это в будущем очень помогло, он, перед тем как попасть на передовую, был замечен и отправлен на обучение в полковую школу. ― Значит, что же получается, ― подключился я, ― наши земли освободили осенью сорок третьего года, затем отец месяц-другой учился на минометчика и уж только после попал на войну, как я знаю, он на фронте, был наводчиком, а затем даже командиром расчета.
– Да, все так, наверное, и было, ― сказал Александр и предложил выпить за отца и его друзей. Он не поленился и достал из кармана принесенное им фото. На нем было несколько человек в военной форме. Возможно, рядом стоял и его друг, тот в смерти, которого отец считал себя виноватым.
Затем мы вспомнили о том, что их часть после успешного завершения военных действий, так как они входили в состав Второго Украинского фронта, была отправлена на Украину и расположилась во Львове. Солдат «стариков», хотя этого понятия тогда не существовало, лучше сказать старослужащих, участвовавших с самого начала боевых действий, мобилизовали, призвав новобранцев. Наш отец по ряду причин был оставлен служить. Наверное, оттого что он имел офицерское звание и не подлежал демобилизации, а еще ― боевой опыт.
– Да-а-а! ― буркнул вдруг себе под нос Александр: ― Что-то давно с Украины не приезжала наша старшая сестра Тоня? ― Брат отчего-то вспомнил девочку, однажды появившуюся в Щурово со своей матерью.
Тут же, не удержавшись, влез младший брат Федор, ехидно болтанув:
– Наверняка Семена боится!
– Да, ― ответил ему Александр, ― Только откуда тебе это знать, тебя тогда и в помине еще не было.
Мне было стыдно за то, что я в первый приезд своей старшей сестры загнал ее на большую навозную кучу у сарая. Мы уже давно помирились, и Тоня не раз после того случая бывала в Щурово, одна и вместе с мужем, и даже привозила своих двоих сыновей. Я виделся с ней, разговаривал. Правда, мать ее уже за руку не держала. Наверное, смирилась и претензий, к оставшемуся в прошлом солдату Володе, не имела. Иначе бы и ее дочь Тоня не отважилась однажды вместе с семьей приехать ко мне в гости в Москву, а затем отправиться и к сестре Анне в Кемерово. Тоня была знакома и с нашей двоюродной сестрой Любой, и с ее дочерью из Донецка. Было время, они часто приезжали в Щурово. Мне неизвестно: ездила Тоня к ней в Донецк или же нет? Хотя не раз обещала побывать у нее в гостях.
Федору не следовало приплетать нашу старшую сестру, но разговор о ней помог Александру вспомнить, что он однажды был у нее в гостях и ему запомнился большой старинный парк.
– Он намного больше нашего, гектар десять, а то может и все двадцать, ― сказал неуверенно брат, ― Правда и город о-го-го какой. Не сравнить с Щурово. ― Затем Александр сделал паузу и добавил: ― Я, думаю, что отец намерен был остаться на Украине и служить в армии дальше, хотя бы только из-за этого парка, понравился он ему, не иначе.
Я тоже взял слово и сообщил, что наш дед Иван Павлович тоже, прежде чем вернуться на малую родину много лет прожил в Борщевке ― это в Белоруссии, народил там со своей первой женой восьмерых детей и возможно жил бы там до конца своих дней, если бы она не умерла от аппендицита. Что можно сказать об этом старообрядческом поселении? Оно славилось своим старинным парком. И этот парк был деду люб.
– Отца во время службы во Львове, ― перебил Александра Федор, ― я так думаю, кроме парка, задержал еще и взгляд черных глаз девушки-хохлушки, ― он, наверняка ее заприметил, патрулируя с нарядом солдат в тени аллей. Наша тетка Ира, старшая сестра отца, замуж вышла за солдата, и он ей встретился ни где-нибудь, а в старинном парке посада Щурово. Лучшего места для встреч молодых парней и девушек просто не придумаешь.
Девушка, за которой приударял когда-то молодой солдат Володя, ― мать нашей старшей сестры была родом не из Львова. Как она там оказалась? Неизвестно. Возможно, приехала подзаработать или же из-за недостатка мужчин у себя в селе решила испытать судьбу. Там, где много молодых парней: это в местах нахождения воинских частей, можно было быстрее выйти замуж. Реально такое? Да! А еще, моя мать говорила, это со слов отца, за гарной-девицей ухаживал какой-то шофер из военных, та отвечала ему взаимностью. Этот шофер мог быть отцу другом? Мог! Однако, солдат Володя оказался бравым и отбил у него гарную-девицу. Жениться на ней он не собирался. Тогда она подговорила друзей отца, его очень сильно напоили и на ней оженили. Где, правда, а где ложь, неизвестно? Да и спросить уже не у кого. У старшей сестры, ― она живет на Украине, ― о таком не выпытаешь. Для нас границы закрыты. У них в друзьях, ― англо-саксы, а мы, ― русские ― враги. Это я точно знаю иначе не ходили бы они толпами по площадям своих городов и не кричали: «Москаляку на гиляку». Однажды даже сыны Тони, приодевшись в кожаные модные куртки для того, чтобы подзаработать отправились на майдан в Киев, помитинговать. За это хорошо платили. Но видно что-то там не сладилось. Как говорят в народе: «Не вышли рылом». Их тогда изрядно отколотили, а еще обобрали до нитки. Домой они приехали без верхней одежды. Это парней после спасло от участия в братоубийственной войне при выполнении Россией военной операции на Украине.
Что обидно? В далеких послевоенных годах во время службы на Львовщине не добил бандеровцев наш отец со своими товарищами. Что-то им помешало. А может кто-то.
Последний раз в Щурово сестра приезжала в четырнадцатом году, летом и при расставании на мои слова: «Да что ты все прощаешься. Я приеду с Еленой осенью, на твой день рождения. Мне не терпеться съездить во Львов и побродить по парку», ― она лишь утирала платочком, слезившиеся на ветру, глаза и кивала головой. Она уже тогда знала ни мне с Еленой, ни ей больше встретиться не удастся. Звонить по телефону и расспрашивать у сестры подробности жизни отца и ее матери, ― это попросту подставлять ее и близких ей людей под удар, распоясавшихся фашистских молодчиков. Так что мне о тех временах остается лишь только догадываться и насколько возможно фантазировать в меру своего жизненного опыта.
Заключать браки солдатам тогда не позволялось. Мне о том говорила мать. На то были веские причины, прежде всего люди, жившие в том округе, могли быть пособниками бандитов, прятавшихся в лесах и не только, находились даже такие, которые днем были «белыми и пушистыми» ― спокойно пахали землю, а ночью брали в руки оружие и нападали на солдат и на органы власти. Эти нападения после тщательного расследования были чреваты последствиями: за убийство военного грозил расстрел. В случае если солдат погибал, например, на хуторе и найти виновных не удавалось, целые семьи подлежали аресту, их захватывали и отправляли в Сибирь на поселение, им разрешалось взять документы и узелок с едой. Дом и все, стоящие рядом постройки подлежали уничтожению, ― они попросту срывались ножом бульдозера, ― оставалась ровная площадка.
Однажды в парке произошел серьезный инцидент, ― мне о нем рассказал брат Федор, ― он был ближе всех нас к отцу, ― группа бандеровцев напала на патруль. Погибли сослуживцы отца, территория его была мгновенно оцеплена и проверена, бандиты как сквозь землю провалились, и только тщательное обследование позволило обнаружить в дуплах огромных дубов схроны с оружием и норы в подземелья, где можно было спрятаться и переждать до наступления ночи. Их ― эти дупла тогда забросали гранатами.
Что еще сказать: несмотря на тяжелое время, люди влюблялись и даже порой заключали браки. Правда, они не только быстро заключались, но и так же быстро распадались. Холостых солдат и офицеров с гражданскими людьми и не только, расписывали прямо в части на простом листке бумаги. Уж очень это на первый взгляд все было несерьезно. Хотя в будущем часть таких вот несерьезных браков оказалась крепкими и люди в согласии счастливо прожили всю жизнь. Однако отец жил с этой женщиной столько, сколько длилась его служба. Отчего он не привез ее домой к родителям: вот бы обрадовались. Не привез. Были на то веские причины: он не верил, что родившаяся девочка, это его дочка.
Мне также известно: отец служил семь лет. Служил бы еще, но однажды, воротившись неожиданно домой, увидел жену в постели со своим другом, ничем, не выдав себя, он тут же ретировался. В нем все кипело, он не знал, что делать. Мелькнула мысль: нужно было их тут же расстрелять: в тот момент солдат Володя судорожно сжимал в руке трофейный пистолет Маузер, но применить его против друга отчего-то не посмел. Прошло время, он немного поостыл, стал подумывать, а может, ошибся, ― возможно, это был и не друг, а кто-то другой.
Я слышал от друзей один анекдот: мужик вырвался пораньше с работы, прибежал домой, открыл дверь, глянул, в постели двое занимаются любовью, подумал, что это его жена с любовником. Недолго думая, он бросился на кухню, схватил с плиты стоящую на огне сковороду, прибежал и со всей дури огрел ею мужика, лежащего наверху, по голой заднице, затем выскочил из квартиры и бросился вниз по лестнице. Навстречу ему поднимается жена. Ты куда? Там твой брат с женой приехали в гости. Я вот с магазина. Все купила. Пошли домой.
Так и тут. Могло быть что-то подобное? В постели находилась его жена с другом? Что если он ошибся?
Я ведь отдал Наташу брату Федору не сразу. Долго не верил тому, что произошло. Я, как мог, фантазировал, придумывал себе в голове разные сюжеты, ждал, что девушка придет ко мне, и мы помиримся. Однако мне в отличие от отца было намного легче справиться со своими эмоциями. Наташа не была мне женой. Ушла, ну пусть катится. А еще рядом со мной находилась Людмила, она меня любила. Я читал ей свои стихи и получал от девушки не только восторженные реплики, но и поцелуи. А у отца все было иначе.
Отец был очень зол, не раз рисовал себе способы как он расправиться и с женой, и с другом. Друга можно было подстрелить при патрулировании территории, занимаясь обходом, так называемых опасных участков, где случались нападения на солдат. Одним из них был парк, в тени аллей, которого он любил гулять, и где ему приходилось нести службу. В нем, в темноте легко было получить пулю в лоб. Молодой Володя, возможно, представлял, как он скажет своему товарищу: «я отойду, мне нужно до витру, помочиться», ― затем в темноте забежит вперед и пальнет из трофейного Маузера, ― он был известен лишь только другу и более никому, ― после чего оружие сбросить. Он, возможно бы и претворил этот свой план в жизнь, но стоило ему отойти к огромному дубу, прижаться к нему, как тут же через минуту-другую раздались выстрелы. Друг был смертельно ранен, он погиб у него на руках.
Нельзя думать и рисовать себе в голове планы возмездия, что если они однажды могут исполниться, и тогда жить и мучатся, кричать в исступлении: ― «Я, я не хотел… я не хотел…». Хотел! Вот оно ― случилось, ― забирай!
Бравый солдат Володя, победитель в войне после гибели друга устал, потерял желание жить. Что-то подобное с ним случалось вовремя войны. Он тогда неожиданно отключился, впав в странную летаргию, двое суток мешком валялся на повозке рядом с минометами. Его будили и не могли добудиться. Сейчас положение было другим: тело двигалось, но не хотел работать мозг, отключился. Пули его не брали, хотя он многих солдат своей части не раз подменял при патрулировании за трофейные сигареты, за пайку спирта или же бутылку самогона. Наверное, тогда солдат Володя решил, уйти из армии ― демобилизоваться. Родной дом только он мог его спасти. Наслаждаться шикарным старинным парком он уже не мог. Кто-то из служащих штаба, видя его апатию к жизни, не удержался и подсказал: «А ты напейся и покажись на глаза высшего начальства». Он так и сделал. Ему тут же влепили десять суток ареста, затем быстро разжаловали до рядового и через какое-то время отправили в запас. Демобилизованный торопливо собрал вещи и уехал на родину.
Мог молодой Володя после всего произошедшего оставаться мужем этой женщины, может даже ни в чем и не виновной? Нет, нет и нет! Не оттого ли он, приехав на родину, ― домой, постарался, насколько это было возможно, обо всем забыть, или же хотя бы на время вычеркнуть горестное событие ― гибель друга, из головы. И у него получилось. На ярмарке, из слов матери она неожиданно попалась ему на глаза. Девушка попыталась спрятаться в парке, не получилось. «Мы начали встречаться. Я, не торопилась. Было желание приглядеться, а уж, затем…, но он настоял. Мне как женщине пришлось смириться».
Мне понятна эта торопливость молодого Володи. Погиб фронтовой друг. Его невозможно было вернуть. Погиб не только из-за него, но косвенно и из-за женщины. Не хотел отец ни дня оставаться зависимым от прошлого, схватив Надежду за руку, торопливо бросился в ЗАГС и тут же зарегистрировал свои отношения, хотя подобно своему брату Марку мог бы жить и без оформления брака. Многие так тогда жили и ничего.
Мой отец не верил бывшей жене и считал ее косвенно виноватой в трагедии, разыгравшейся в парке. Во время приездов в Щурово с Украины этой его самой дочки ― уже взрослой женщины он не был с нею близок и всегда сторонился, однако не препятствовал нам детям с нею общаться.
Мне запомнился один момент, Тоня, пыталась найти свое сходство с отцом, долго наблюдала за ним, а затем сообщила: «У нас глаза похожи». Однако, когда она уехала, не знаю, кто из нас детей, не буду придумывать, сказал: «Так уж и похожи? У нее они темные, а у отца светлые».
За всю свою жизнь отец, видя Тоню, ни разу не заикнулся о том, чтобы побывать во Львове, не испытывал желания, а может попросту боялся прошлого. Ничего хорошего в нем не было.
Я помню, однажды он уговорил меня отправиться домой не по Школьной улице, а через Стрижеевку. Это было вызвано не только тем, что мы тогда купили в большом магазине огромный арбуз. Он еле влез в сетку ― были такие для того, чтобы носить в них продукты. У родителя неожиданно появилось желание успокоить разгоряченное тело прохладой, а еще окунуться в прошлое. Он повесил на руль велосипеда сетку с арбузом. Ехать с таким грузом на нем было невозможно. Мы шли неторопливо в тени больших, что баобабы деревьев и разговаривали. Отец катил велосипед и рассказывал о нашем замечательном парке. Мои мысли тогда были примерно такие: ну, что парк? Он ничем не лучше других парков. Ан, нет, из слов отца я понял, что наш парк особенный, таких парков нигде нет.
«Я многие повидал и, что тебе скажу, ― сказал мне тогда отец, ― не зря вернулся домой. Здесь намного легче дышится. А я, ты знаешь, с войны мучаюсь: у меня слабые бронхи, чуть застыл и захлебываюсь в кашле, а тут недавно врачи диагностировали мне, еще и другую заразу ― астму».
Эти слова отца я запомнил. Они и по сей день часто звучать у меня в ушах и мне без них никуда не деться. Они у меня ― до конца. Ну, например, как после ДТП ― однажды я торопился из Москвы в Щурово и попал в передрягу, ― оставшийся в ушах шум.
