Читать книгу: «Страшная граница 2000. Часть 3», страница 6

глава 16

Выручил!

Увольнительная для курсанта советского военного училища – что входной билет в райские кущи.

Вышел за ворота, и вот оно – райское наслаждение в компании весёлых смачных красоток.

Но! На пути к девчатам стоит, как шайтан у чистилища, злобный старшина роты. И норовит «испортить всю обедню», придравшись к несущественной мелочи в облико-морале бравых парней.

– Десять минут на исправление недостатков! – ехидно глаголет вредный старшина, поглядывая на часы. – Успеешь, пойдёшь в увольнение. Не успеешь, пеняй на себя!

Такой вот старшинский «пасынок» и примчался однажды в казарму, благим матом сообщая о своей беде.

Орал курсант Баранов так страшно, что я спрыгнул с турника. На всякий случай, чтобы не свалиться от дикого рёва.

– Спасай! Выручай! – бросился на меня Саша. – Старшине стрижка моя не понравилась. Срочно постриги!

Вздохнув, я прислонился к стойке турника, закреплённого посреди широкого казарменного коридора:

– Ты же знаешь, я не парикмахер! Иди в Миколе Пшеничному!

– Ты чё! Он давно в увале! Некому стричь!

Почесав затылок, я оглядел полупустую казарму.

Действительно, все наши стригали подались в город.

Однако толку от меня – ноль!

Подтверждая мои грустные мысли, магнитофон на окне выдал актуальную песню Владимира Высоцкого:

– Но ведь я не агитатор, я потомственный кузнец!

Улыбнувшись, я показал на орущий магнитофон:

– Вот-вот! Золотые слова! Я ж не парикмахер. Я каптёр!

– Какая разница! – нервно завопил бедолага. – Там девчата ждут! Чё, не можешь машинкой постричь?!

Метнувшись в бытовую комнату, он схватил машинку для ручной стрижки волос и приставил к виску:

– Смотри! Р-раз! Очень просто!

Посмотрев на клок волос, медленно падающий на пол, я засомневался:

– До армии мне приходилось стричь.

Саша взорвался от возмущения:

– Ага! А врёшь, что не стричь не могёшь!

– Стричь-то я стриг! Да только овец! – улыбнулся я, соображая на ходу, как не обидеть моего Баранова словом «баран». – А там совсем другие ножницы! Они похожи на два ножа, соединённые пружиной. Как эспандер!

– Какой на хрен эспандер! Давай стриги! – завопил бедолага, тыча машинку в мои неумелые руки.

– Саша! Постричь-то я постригу. Принципиальной разницы между овцами и людьми, конечно, нет. Оба – животные. И шерсть примерно одинакова.

Обрадованный парень тут же шлёпнулся на табурет:

– Давай быстрее! Овцы-мовцы! Увол накрывается медным тазом!

Щёлкая машинкой, я предупредил страдальца:

– Смотри! Без обид! Первый раз стригу человека!

Когда последний клок волос покинул облысевшую голову Саши, он стремглав бросился из казармы. Минута у него оставалась. Там, на плацу, злобный усатый старшина уже матерился, поглядывая на будильник:

– Кто не успел, тот опоздал!

Саша Баранов успел.

«Ай да Пётр, ай да сукин сын! Надо в парикмахеры податься!» – хвалил я себя, отдыхая после гимнастических упражнений.

И бравурная музыка звучала в моей умной голове, а умелые руки сами тянулись к машинке для стрижки.

Радостный и усталый после тренировки, я встретил Сашу Баранова гордым кликом:

– Ну как девки? Ого-го?

Кислое выражение морды лица курсанта говорило, что увольнение ему не понравилось. Не глядя на меня, он пробурчал:

– Алёнка сказала, что я похож на барана! Стриженого! Сказала, чтоб не приходил я больше! Бараны ей не нужны!

глава 17

Триппер виноват? Или мыши?

– Какой триппер? Какие мыши? – выпучил на меня злые маленькие глазки замполит батальона Воронин, тыча пальцем в объяснительную. – Ты чё тут написал, курсант?

– Ну да, триппер виноват, гонорея! – подтвердил я свою незамысловатую версию.

– А мыши? – недоверчиво уставился на меня капитан.

– И мыши виноваты! – тяжко вздохнул я.

Замполит метнул гневный огненный взгляд на командира взвода лейтенанта Глущенко:

– Так что, мышь избила курсанта Ермолаева? Или триппер?

Лейтенант наш покраснел, как девушка. Заикаясь, он тоже начал говорить о гонорее Чайки.

– Стоп! При чём здесь чайкин триппер? – зашипел как змей капитан, наливаясь злобой.

– Я доложил, что курсант Чайка в увольнении заразился гонореей!

– Ты что лейтенант, покрываешь своего каптёрщика? – указующий перст замполита упёрся в мою грудь. – Может, у него тоже триппер?

– Никак нет, во всей восемнадцатой роте никакого трепака нет!

Замполит нервно зашагал по кабинету, пальцами кроша сигарету.

С разбега шлёпнувшись в кресло, он прорычал, буравя меня свиными глазками:

– Ильин! Ты начал драку? Или мыши?

Стоявший рядом со мной Андрюха Ермолаев, мой земляк, поднял перебинтованную голову:

– Разрешите, товарищ капитан? Ильин драку не начинал. Тут действительно мышь виновата! Она меня напугала!

Замполит зашевелил губами, беззвучно матерясь. И, закурив сигарету, приготовился выслушивать нашу странную историю.

– Курсант Ильин у нас каптёрщик. И ловит мышей! – начал мой земеля. – В каптёрке ловит. А мыши перебегают и перебегают из соседней роты. Житья нет!

– Курсант! Тебя мыши, что ли, избили? Всем скопом! – хмыкнул капитан.

Ермолаев тяжко вздохнул, удивляясь непонятливости и даже глупости замполита:

– Мыши потом пришли. А сначала был триппер! У Чайки! Прибежал он в каптёрку, где хранятся чемоданы. Там у него антибиотики были. На всякий пожарный. Вот пожарный и пришёл, когда он в туалет пошёл. Больно ссать. И гной зелёный. Всё ясно, три пера поймал!

Замполит нервно ткнул окурком в пепельницу:

– Т ри пера, твою мать! Причём здесь мыши?

– Как причём? – удивился Андрюха. – Мыши весь цефиксим сожрали! Все таблетки!

Замполит горестно обхватил руками голову:

– У вас что, мыши трипперные?

Пришлось пояснять неразумному капитану, что мыши ринулись пожирать хранящийся в чемодане запас колбасы и котлет, нашпигованных чесночком и жгучим перчиком. А таблетки лежали рядышком. Вот и сожрали их мышки. Заодно, так сказать.

Бедолаге Чайке пришлось бежать и сдаваться училищным докторам. Ну а мне, как ответственному товарищу, устраивать охоту на зубастых пожирателей колбасы.

Надо сказать, охотился я давно. И весьма успешно. Перепробовал при этом самые экзотические и жестокие способы отлова. В результате вся нижняя панель стола украсилась десятками звёздочек, напоминающих те, что рисовали фронтовые лётчики на истребителях.

Одну только мышу не мог я никак изловить. Толстая и здоровенная, она скалила острые зубы из-под стола, ехидно ухмыляясь. И похожа была на предводителя всего мышиного войска.

«Наверное, эта сволочь и сожрала таблетки!» – думал я, расставляя хитроумные ловушки по всей каптёрке.

Однако мышиный король попался совсем по-другому.

Как-то вечером сидел я, рисовал стенгазету. Задумавшись, не сразу услышал шуршание, доносящееся из посылочного ящика возле двери. В коробе том мы складировали остатки чесночных котлет и колбасы.

«Ага! Соседи прибыли на ужин!» – сообразил я.

Выгнув спину, как хитрый кот на охоте, я метнулся в угол и захлопнул неплотно закрытую крышку посылки.

В это время и заглянул мой земеля, уроженец райцентра Даниловка курсант Ермолаев.

На свою беду, надо признать, заглянул!

– Попалась собака! – азартно шикнул я, показывая на коробку. – Давай так! Ты открой крышку, я долбану этого козла по башке! Отомстим за Чайку!

Однако земеля мой нарушил, так сказать, технологию.

Слишком уж низко наклонился он, открывая крышку.

Мышиного короля выбросило из коробки, как мощной пружиной. И швырнуло точно в цель, то бишь в морду лица испуганного Андрюхи.

Испуг шваркнул моего незадачливого земелю прямо о стену. В полёте он умудрился зацепить пару стульев и стол.

Грянувшись оземь, Ермолаев дико взвизгнул. И тут же бросился на меня, молотя кулаками воздух:

– Убью, скотина!

Бить земляка мне совсем не хотелось.

Но Андрюха как-то сам напоролся на мою вытянутую руку. Причём ноздри его точнёхонько воткнулись в растопыренные пальцы.

«Прям как в фильме „Невезучие“, где Депардье хватает за ноздри привратника бандитской хаты!» – ухмыльнулся я совпадению. И шваркнул земелю о стенку:

– Да успокойся ты! Как баба, мыши испугался!

Вот эту-то злосчастную мышь и пришлось упоминать мне в самых разных объяснительных. Однако никто мою версию не воспринимал – ни командир взвода, ни ротный, ни комбат.

Теперь вот не верит замполит батальона!

Хотя нет! Поверил замполит, поверил!

– Ладно! Идите, ловите свою трипперную мышь! – улыбнулся он, вспомнив какой-то личный, такой же невероятный, случай.

глава 18
Смекалистый Смекалин

Огромный плац нашего военного училища гудел и трещал под напором тысяч курсантских сапог, усердно долбящих асфальт.

– Ба-а-атальон, стой! Р-р-раз и два! – пронеслась рыкающая команда, и наступила тишина.

Я, дежурный по роте, наблюдал за общеучилищным построением с высоты второго этажа. И крутил в руках противогаз нашего старшины Лавлинского.

Уходя на построение, старшина попросил меня, каптёрщика роты, залатать дырявую сумку его противогаза.

Оторвав взгляд от училищного плаца, я обнаружил отсутствие «на тумбочке» дневального по роте курсанта Смекалина.

А мне жуть как хотелось поручить ему починку старшинского имущества!

Ага! Щас!

«На Смекалина где сядешь, там и слезешь!» – промелькнула зловредная грустная мыслишка.

По училищу ведь ходили легенды о смекалке нашего Смекалина.

Только позавчера, к примеру, случай был.

Полночь. Темнота. Казарма.

В туалете собрались самые отъявленные курильщики, злостные нарушители дисциплины. Курили себе, базарили потихоньку.

А охранял их самый лучший охранник – курсант Смекалин.

Как злостный курильщик, он тоже дымил передаваемой ему цигаркой. И… прошляпил опасность!

По коридору тихо, как кот, охотящийся на мышей, крался наш бравый усатый старшина.

Нюхач его, не пропитанный никотином, учуял злостное нарушение воинской дисциплины. Поэтому длинные старшинские усы стояли торчком, предвкушая лёгкую победу.

Только-только собрался «кот-охотник» открыть дверь туалета да прихлопнуть дымокурящих мышей, как Смекалин выглянул в щель.

И замер.

«Пиз..ц!» – подумал бы нормальный обычный курсант.

Но смекалистый Смекалин думал иначе. Парадоксальнее.

Мгновенно выбросив окурок, он широко распахнул дверь и заорал благим матом:

– Товарищ старшина! Вот они! Держите их!

Пока наш Лавлинский фокусировал взгляд на замерших от удивления «мышей» да шевелил усами, Смекалин ринулся в коридор.

И мгновенно растворился в тёмных глубинах храпящей портяночнодушистой казармы.

Или вот другой случай.

Шастать по территории училища в учебное время было категорически запрещено.

Нарушителей приказа вылавливали и примерно наказывали.

Они, бедолаги, вместо увольнения в город всё воскресенье уныло топтали строевой плац, отрабатывая наказание.

Но как же быть? Как проникнуть в «чепок» (чайную) да затариться вкусным «шахматным» тортиком?

– Как два пальца облизать! – хмыкнул наш Смекалин и нагло попёрся в чепок. И… нарвался на засаду.

– Курсант! Стоять! Р-р-раз два! – остановил его строгий лающий окрик дежурного по училищу.

Стоять? Ха-ха два раза!

Смекалин мгновенно застопорил бег и браво рявкнул:

– Товарищ полковник! Курсант Смекалин выдвигается в наряд по столовой!

Разочарованно похлопав наивными ресницами, полковник махнул рукой. Мол, выдвигайся-выдвигайся.

В общем, нарушителем дисциплины, хоть и безобидным, наш Смекалин был известным. Но не пойманным за руку.

И вот теперь тумбочка дневального пустовала.

– Смекалин! – рявкнул я, предчувствуя беду.

Дверь казармы распахнулась и появился мой дневальный.

– Ты чего? Спятил! А вдруг проверка нагрянет! – воскликнул я.

Смекалин ухмыльнулся:

– Не, не нагрянет! Входную дверь внизу я закрыл. На швабру. На всякий пожарный! Чё на этой тумбочке стоять-то?

Наши мирные пререкания завершились тем, что я всучил смекалистому курсанту противогаз старшины с напутствиями починить сумку.

– Яволь (так точно)! – прокомментировал по-немецки Смекалин и пошёл к окну, за которым послышался звон и гром оркестра.

Высунувшись наружу, он оценил прекрасный вид, открывающийся со второго нашего этажа, словами Ивана Грозного из комедии Гайдая:

– Ляпота! Красота-то какая!

Но, в отличие от царя-батюшки, курсант ещё и плюнул вниз.

Смачно так плюнул.

– Ё.. твою, сука, мать! – донёсся снизу, прямо с парадного крыльца казармы, грозный рык нашего комбата майора Никишина. – Какая бл..дь сука там харкает? Щас кадык, сука, вырву!

Выглянув из-за шторы, я увидел здоровенного нашего комбата, отряхивающего фуражку.

«Пиз..ц!» – сообразил я, задницей почуяв приближение пушистого лохматого зверька.

Входная дверь между тем уже тряслась и стонала под напором злобного обиженного майора.

Не сумев выломать дверь, Никишин отбежал на дорожку перед казармой и взревел на весь огромный плац:

– Убью, сука! Вылезай, бл..дь, твою мать!

А в ответ, естественно, тишина.

Курсанты, скучающие на плацу, как по команде развернули свои головы в сторону нашей казармы. И притихли, ожидая развязки.

Знали ведь о крутом нраве и гневливости нашего комбата.

Комбат между тем разорялся ещё круче:

– Если ты, сука бл..дь, мужчина, покажи свою поганую морду!

Смекалин, естественно, показывать свою толстую и совсем не поганую морду не собирался.

Комбат, ревя как разъярённый бык, приказал ещё раз:

– Покажи, сука бл..дь, свою поганую морду! Или ты, бл..дь, не мужчина?

Смекалин, конечно же, был настоящим мужчиной.

Окно второго этажа с треском распахнулось, и… огромный училищный плац содрогнулся от дружного жеребячьего ржания.

В окне красовалась морда, одетая в противогаз.

– Дежурный по роте, бл..дь! Ко мне! – взревел разобиженный общим ржанием комбат.

И что прикажете мне делать?

Выскочив на крыльцо, я чётко доложил:

– Товарищ майор! Дежурный по роте курсант Ильин по вашему приказанию прибыл!

Комбат, прыгая через пять ступенек, ворвался на второй этаж:

– Кто, бл..дь, харкал? Ты, бл..дь, в противогазе был? – в моё пузо упёрлась мокрая от харчка фуражка Никишина.

– Никак нет, товарищ майор! – ответил я, оглядывая пустую казарму. Смекалин, естественно, испарился.

– А кто, бл..дь, тогда? – рыкнул майор.

С тоской оглядывая сумрак казармы, я углядел ответ:

– Так вон окно открыто! На другой стороне казармы. Какой-то курсант сидел там. Он и плюнул. А потом выпрыгнул из окна!

Подскочив к окну, Никишин выглянул наружу.

Выматерившись для успокоения души, он поднял с пола сумку от противогаза:

– Понятно, бл..дь, кто сука харкал!

Но, вчитавшись в бирку на противогазной сумке, майор икнул:

– Как Лавлинский? Старшина, бл..дь, что ль?

глава 19

Шипр для генерала

Генерал, прибывший проверять боеготовность нашего училища, отличался не только виртуозной матершинностью, но и ностальгической нежно-поэтической чувствительностью.

Глядя, как старый боевой генерал, сидючи за нашим курсантским обеденным столом, поглощает мерзкую склизкую перловку, я топорщил свои казачьи усы:

«Жрать же невозможно эту дробь-шестнадцать! Никто не жрёт, а генералу нравится! Как его понять?»

Точно так же удивлённо топорщил длинные усы и наш бравый старшина Лавлинский, занявший окоп по соседству.

Обычно старшина столовался за отдельным столиком, но сегодня, как говорится, положение обязывало.

Проверяющий, откушав мерзопакостной перловки, должен был проверять казарму нашей восемнадцатой роты.

Пока генерал, щурясь от наслаждения и смачно причмокивая, поглощал дробь-шестнадцатую, вспоминая свои давние курсантские похождения, Лавлинский шепнул мне на ухо:

– Каптёрщик! Раздобыл «Шипр», твою мать?

– Добыл-добыл! – успокоил я старшину. – Коля Пшеничный выделил от щедрот своих. У него, единственного, «Шипр» оказался. Еле-еле уговорил отдать. Куркуль, его мать!

Коля Пшеничный, хоть и был моим другом и земляком, но личные интересы всегда ставил выше казарменных. Поэтому отобрать у него дефицитный в советское время одеколон было практически невозможно.

Но мне, как лучшему другу, Коля пошёл навстречу:

– От сердца отрываю!

После вкусного обеда по законам Архимеда, как говорится, положено поспать.

Но генералу не терпелось матюкнуть какого-нибудь комбата или, на худой конец, старшину, «допустившего бардельеру и разврат в казарменном помещении».

Однако наша казарма не дала генералу ни малейшего шанса матюкаться и злословить.

– Надраены, как у кота яйца! – топая ногой по блестящему паркетному полу, по-детски возрадовался проверяющий. – Молодец, старшина! Хвалю за службу!

– Служу советскому союзу! – по-урядницки рявкнул сияющий Лавлинский.

Генерал, повернувшись к многочисленной разнопогонной свите, тыкнул длинным пальцем в потолок:

– Вот он, настоящий армейский порядок! Учитесь!

Затем, повернувшись к сияющему как медный самовар старшине, самодовольно пророкотал:

– Чем ещё удивишь старого солдата?

Наш бравый старшина знал, чем таким особенным можно удивить старого генерала.

Дефицитнейшим зелёным «Шипром», вот чем!

Нигде, ни в одной казарме училища такого страшного дефицита не было.

И только бравый наш старшина расстарался, добыл.

Потом и кровью добыл!

– Не может быть! – удивился проверяющий.

– Так точно, есть! – подтвердил Лавлинский, бросив настороженный взгляд в сторону бытовой комнаты.

Там, держа раскалённый шипящий утюг, друг мой Коля Пшеничный весьма усердно изображал курсанта, готовящегося к заступлению в наряд.

«Всё нормально! Шипр на месте» – подумал я, выглядывая из каптёрки. – «Ай да Коля, ай да сукин сын!»

Генерал, пощупав на прочность флакон волшебного изумрудного зелья, восторженно рявкнул:

– Лучшая рота училища! Даже «Шипр» есть!

При этом проверяющий поднёс флакон к лицу и, радостно смотрясь в зеркало, несколько раз усердно пшикнул.

Лучше б зеркала наше разбилось заранее!

Красное лицо генерала окрасилось в зелёный мерзкий цвет, а улыбка медленно сползла с его начинающих материться губ.

И сразу же стёкла казармы чуть не вылетели от мощнейшего дикого рёва, напомнившего рёв взлетающего бомбардировщика:

– Старшина, твою мать!

Ни старшины, ни его матери в казарме не было.

След его, что называется, давно и безнадёжно простыл. Причём самым невероятным тайным образом.

Я же, захлопнув дверь каптёрки, восторженно констатировал:

– Ай да Коля, ай да сукин сын! Вместо своего личного одеколона залил в пузырёк смесь воды и зелёнки! Полгода назад изобрёл такой способ обмана проверяющих. Но я тогда лишь посмеялся.

Зря, как оказалось, смеялся!

глава 20

Украли дочку!

Майор Пшеничный, завершив дела в Старгополе, благополучно уехал в родной наш Волгоград.

Ну а мне оставалось возвращаться в унылую погранобщагу.

Углядев в мрачном коридоре соседа, сержанта-контрактника Лёху Фомина, я потряс перед ним шоколадкой:

– Где твоя дочка? Подарок ей принёс!

Лёха глянул на меня как-то странно. И невнятно промычал:

– Тудой пошла!

– Куда тудой? – не понял я юмора. – Тогда шоколад подарим Лебде!

Лебдя, трёхлетняя дочь капитана Лебедева, стояла в мрачном коридоре и ожидала конца родительской драмы.

Нервозность драмы сочилась сквозь дверь комнатушки давно:

– Козёл! Трахаться и жрать только приходишь!

Лебдя, привыкшая к ежедневному воспитательному процессу, нисколько не обращала внимание на звонкий злобный ор, несущийся из-за хлипкой двери их комнаты.

Посмотрев на кучерявую малышку, я протянул ей шоколад:

– Очень вкусно! По-туркменски это: «Орян тагамлы, леззетли!» Ну, повтори! Тагамлы!

Пока Лебдя торжественно гремела обёрткой, я опять начал дразнить Лёху:

– Куда девал дочку! Без шоколада осталась!

– Куда девал? – эхом откликнулся чёрный мрачный коридор.

– Куда, сука, дочку девал?! – злобно прошипела жена Лёхи, материализовавшись позади меня с кастрюлей в руках.

«Гоп-стоп, мы подошли из-за угла!» – вздрогнув от неожиданности, припомнил я разухабистую песнь. – «Сейчас прольётся чья-то кровь!»

Окаменевший Лёха испуганно смотрел на суровую свою Валю и трусливо хлопал ртом, словно выброшенная на берег рыба.

– Рот закрой! Где дочка! Я приказала тебе забрать Алёнку из детсада! – грозно шикнула суровая дама и сурово надвинулась на пухленького низкорослого сержанта.

Лёха расстекленил свои маленькие чёрные глазки и поднял маленький пальчик на меня:

– Он! Он забрал Алёнку!

– Чё ты мелешь! Ты чё, не забирал дочь из детсада? Чужой дядя забрал? – вскипела грозная дама.

– Н-н-нет! Я-я-я з-з-забрал! – испуганно заикнулся сержант.

– Ничё не пойму! А дядя Петя здесь причём? – посмотрела на меня Валя. – А? Я спрашиваю!

– Дядя Петя забрал Алёнку у входа в общагу! – вытянувшись во фрунт, доложил сержант.

– Как забрал? Зачем забрал? – шикнула Валя, изготовив дымящуюся кастрюлю к мощному броску.

– Забрал и всё! – отрапортовал Лёха.

Удивившись такому ответу, я искоса посмотрел на приготовившуюся к полёту кастрюлю:

– Лёха! Ты ж один шёл! Как я мог забрать Алёнку, которой не было? Да и зачем мне её забирать?

Валя недоумённо посмотрела на меня. Затем выронила тяжелую кастрюлю, забрызгав стены горячим супом.

Дикий истошный вопль раненого зверя потряс ветхие заплесневевшие стены общаги:

– Суки! Где дочка?!

Поднятые по этой тревоге тётки-жилички выскочили из своих каморок и окружили нас плотным кольцом.

Над всеобщим возбуждённым галдежом плыл набатный бас прапорщицы Еремеевой, массивной оплывшей дамы:

– Я видала! В окно видала! Ильин шёл от входа с Алёнкой! Возле склёпов могильных я видала их! Он её украл! Он украл!

От этих набатных слов Валя сначала почернела, затем побелела. Затем вцепилась в меня мёртвой хваткой и заорала:

– Сука! Отдай дочь!

– Ментов зови! – злорадно била в свой грозный набат прапорщица. – И прокуратуру! В тюрягу надо Ильина! Надоел всем!

Военная прокуратура оказалась проворнее ментов.

Полковник Матузик, военный прокурор погрануправления, как будто ждал подобного сигнала. Вскоре он уже сидел в кабинете комендантши общаги под иконой Путина и буравил меня ехидным-радостным взором:

– Попался, господин очернитель погранвойск! Статья 126 УК эРэФ тебе светит!

– А что это? – наивно спросил я.

– Похищение человека! – самодовольно пояснил Матузик. – Да ещё группой лиц по предварительному сговору, да похищение заведомо несовершеннолетнего. Получишь свои двенадцать лет!

Полковник радостно всхлипнул и достал мобильник. Набрав какой-то номер, он усмехнулся:

– Господин редактор! Товарищ Шарков! Вы просили комментарий к статье подполковника Ильина? Приезжайте в пограничное общежитие, посмотрите на моральный облик вашего лучшего друга!

Поморщившись от возмущенного гула в телефонной трубке, Матузик сочувственно проворковал:

– Нет-нет, он трезвый. Только сядет Ваш друг на 12 лет. За похищение ребёнка! Приезжайте, пока его не растерзала возмущенная толпа общественности!

Мой друг Володя Шарков, редактор «Старгополького меридиана», примчался быстро. И удивлённо смотрел на прокурора:

– Так расследования еще не было! Откуда такие обвинения?

Полковник самодовольно ткнул жирным пальчиком в рукописи, сложенные перед ним:

– Свидетели подтверждают, что Ильин увёл ребёнка! Доказать похищение – дело техники.

Володя изумлённо посмотрел на меня:

– Была девочка?

– Была. Да не та! – чуть не матюкнулся я, понимая двусмысленность своего положения. – Сержанта я действительно видел у входа в общагу. Но дочки с ним не было. Я поздоровался с ним и пошел дальше. Тут из-за угла вышла женщина с девочкой и спросила дорогу. Они соседнюю редакцию искали. Не туда повернули. Вот я и провёл их, показал дорогу. Вот и всё!

Володя вопросительно уставился на прокурора:

– Вот видите, всё просто объясняется! Никаких доказательств против Ильина! С чего Вы взяли, что подполковник будет красть малолетнюю дочь своих соседей? Какие у него мотивы?

– Разберёмся! – мрачно пообещал Матузик. – Сейчас ещё милиция приедет. Поможет разобраться. Сядет Ваш журналюга на двенадцать лет! Там его отучат очернять погранвойска!

Редактор недоумённо захлопал глазами:

– А вообще откуда взялась версия с Ильиным? С какого потолка?

– Всё началось с шутки. Моей глупой шутки! – невесело усмехнулся я. – Подошел к сержанту и пошутил: «Нет твоей любимой дочки!» Хотел шоколадкой Алёнку угостить.

– Угостил, называется! – прокомментировал Володя.

Я вздохнул и неожиданно вспомнил давний случай. Такой же неудачной моей шутки.

В Туркменистане это было, году так в 1993-м. Будучи в командировке под Бахарденом, я заехал поглазеть на удивительную частную здравницу, расположенную около трёх минеральных источников. Один из них был горячим.

Башлык (начальник) этой здравницы встретил меня подозрительно радостно, «накрыв шикарную поляну» с отменным бараньим пловом и ароматным коньяком. Но просил воздержаться от ныряния в горячий источник. Мол, после коньяка сердце может не выдержать нагрузки.

К его удивлению, сердце молодого задорного пограничника оказалось сильнее горячей минеральной воды и коньяка.

Восхищенный целебными процедурами и красотами гор Копет-Дага, я пообещал написать статью в газету «Туркменистан», привлечь сюда побольше народа.

– О нас уже напишут в газете! – остановил меня башлык. – Вчера была корреспондент «Туркменистана» Ольга Соснина. Сказала, напишет на этой неделе. Правда, куда-то пропала. Обещала сфотографировать, но исчезла. Наверное, уехала в Ашхабад.

– Знаю-знаю Ольгу! – сказал я. – Пишет она хорошо. Но фотографирует плохо. Давайте я поснимаю вашу лечебницу, помогу Сосниной. Без фотоснимков репортаж будет плохой.

На следующий день, по приезде в Ашхабад, я позвонил в редакцию и шутливо сообщил:

– Что, Соснина исчезла? Я шел по её следам. Когда фото привезти?

Через полчаса мне в погрануправление звонили сотрудники милиции, просили срочно подъехать.

С подозрением разглядывая мои офицерские погоны, они ошарашили известием, что Ольга Соснина реально исчезла. И следов её нигде нет. А я действительно шёл по её следам, купался в горячем источнике, куда и она прыгала.

А Ольга Соснина как в воду канула. Не нашли её и через год, и через пять лет. Исчезла!

Эти ашхабадские воспоминания невольно затуманили мою непутёвую голову, привыкшую неудачно шутить, и сейчас.

– И что будем делать? – грустно вздохнул Володя, посмотрев на злорадно ухмыляющегося Матузика.

Ответ последовал незамедлительно.

Телефон на столе комендантши затрещал так, словно его сильно разозлили.

– Какую девочку? – спросил полковник, сняв трубку. – Какой детсад? Как-как фамилия девочки? Алёна Фомина? Она что, в детсаду сидит? Что-что? Почему родители не забирают? Сейчас мы заберём!

Матузик бросил нехорошую трубку и разочарованно уставился на Шаркова:

– В детском саду девочка! Странно!

– Какая девочка? Наша Алёнка? – просунулась в дверь заплаканная Валя. – Она что, в детсаду?

– Да, в детсаду! Идите, заберите! – пробурчал прокурор.

– Твою же мать! Лёшик опять «белку поймал»! – рыкнула Валя, разворачиваясь, как танк «Т-34». – Пьяница! Опять надрался в ансамбле! Щас я покажу ему вторую белку!