Читать книгу: «Сколько себя помню… Том второй. Хроники неорганической жизни», страница 5

Военный корабль торгов был гигантом, по сравнению с нами. На его фоне мы выглядели как стрекози или бабочка.

И вдруг они выстрелили.

Это был выстрел из гравитационной пушки. С такого расстояния Гало разлетелся на мелкие кусочки, будто хрустальная ваза, брошенная на асфальт. В последний краткий мин, я увидел, как все вокруг меня брызгами разлетается во все стороны, и страшный ледяной холод охватывает меня со всех сторон…

Снова на Земле

Я словно очнулся ото сна. Приятный прохладный ветерок гладил мою лысую голову и поднимал на руках волоски дыбом. За приоткрытым окном купейного вагона была черная безлунная ночь. Вдалеке блестели огоньки неизвестного населенного пункта. Колеса мерно отстукивали особый такт.

В первый момент я не понял, что происходит. Стал вспоминать. Ах, да, я же закончил школу, но никуда не поступил. Всему виной это биполярное расстройство. Помню, как после той драки мама Грищуков заявила, и меня принудили пройти психическое обследование. Там поставили диагноз и назначили лечение на полгода.

А когда пришла призывная компания, объявили меня полностью здоровым, и отправили в Стройбат. Наше отделение отправили в Тульскую область, на помощь тамошним строителям какого-то секретного объекта. Мы даже подписывали бумагу о неразглашении. Все это выглядело немного нелепо. Что может быть секретного в Тульской области? Но мне было все равно.

Большинство малозначительных событий в моей жизни вызывало в моей душе отторжение, а общение с людьми последнее время превращалось в пытку.

Уже год, как я потерял веру в людей. Это не удивительно, если учесть сколько раз мне приходилось сталкиваться с злобой и несправедливостью. Кажется человек человеку волк.

Мне постоянно говорят, что я ничего не понимаю в жизни, поэтому она для меня настолько не интересна. Но что понимать в том, что сильный всегда обижает слабого? Или в том, что воины – зло знают все, все осуждают, но все равно они начинаются и их поддерживают? Кто те, непонимающие, которые делают это? Или как понять то, что наш Комот (командир отделения) жестоко наказывает новобранцев, которые плохо заправляют кровать, но помогает этим новобранцам распивать незаконно пронесенный в поезд самогон? От их пьяных разговоров невозможно находиться в купе. Хоть всю ночь стой тут, в коридоре!

– Эй, психованный, сбегай-ка к проводнику, скажи, пусть принесет нам чаю.

Это была лысая голова рядового Никитина, его посоловелые от самогона близко посаженные глазки смотрели на меня тупо и угрюмо.

– Точно псих обдолбанный, стоит тут, как статуя, а там выпивка уже заканчивается.

Никитин не сказал этого, а только подумал, а я услышал его мысли. Это было жутковато. Неужели опять?! Тогда так же начиналось, а потом вылилось в агрессию. Полгода лечения, неужели напрасно?!

Я в ужасе смотрел на Никитина, а в голове у меня проносились сотни мрачных мыслей о будущем.

– Этот обалдуй, похоже, человеческого языка не понимает, – продолжал смотреть на меня Никитин.

Я опомнился. Нельзя было допустить, чтобы окружающие узнали про голоса в моей голове. От неприятных воспоминаний по спине пробежали мурашки. Особенно было неприятно то, что медицинская тайна вдруг стала общественным достоянием после призывной компании. Откуда-то все узнали, что у меня были проблемы с головой. Теперь каждый считал правомерным называть меня психом, вместо настоящего имени. Даже наш Комот не был исключением.

Испугано таращиться на Никитина было ни в коем случае нельзя, и я посмотрел в сторону купе проводников. Там все еще горел свет. Слава Богу! Было бы неприятно будить этих людей из-за прихоти охмелевшей солдатни.

В несколько неуверенных шагов я достиг света и заглянул внутрь. Низенький бородатый человек с добрыми черными глазами удивленно встретил мой взгляд.

– Нельзя ли шесть чаю в третье купе? – виновато поинтересовался я.

Он бросил быстрый взгляд на градусник титана за моим плечом.

– Почему же, можно. Сейчас сделаем, – радушно согласился он, а сам подумал, что этим новобранцам отцовского ремня не хватает. Вот он в их возрасте таких бы от отца отхватил, что до пенсии не забыл бы. А из этих кто сделает хороших людей? Не этот сержант, это точно.

Он вздохнул, отложил в сторону журнал, закрыл колпачком ручку и потянулся за мытыми стаканами.

Я вернулся на свое место, чтобы не мешать никому жить. Тут было так спокойно и приятно одиноко.

Чай закончился не скоро. Они долго о чем-то болтали, потом завели горячий пьяный спор о политике, так что чуть до драки не дошло, потом достигли стадии объятий и лобызаний. В общем, разошлись только часам к двум ночи.

Я тихонько проскользнул на свою верхнюю полку, так чтобы никого не разбудить или не привлечь к себе внимания. Человеческое внимание мне не нравилось более всего. Особенно теперь, когда мои проблемы вернулись. Ведь я совсем не хотел знать, то что я слышу, это они на самом деле думают, или мое больное подсознание комментирует выражение их лиц и позы. Психиатр все время мне это внушала, предлагала проверить, чтобы я прочитал ее мысли, а потом она скажет, верно ли я их прочитал, но я рядом с ней чувствовал себя очень скованно и никак не мог этого сделать. И только однажды, на подобную ее просьбу, я услышал, как она думала, что если бы я действительно мог читать ее мысли, то было бы неприятно, когда я узнал бы про ее распадающийся брак и роман с заведующим больницей. Ведь ей не хотелось, чтобы люди узнали, чем они занимаются в его кабинете, во время обеденного перерыва.

Как, скажите на милость, я мог пересказать ей эти ее опасения. Не помню, что я тогда смущенно сморозил, но она потом долго и неискренно смеялась.

Я лежал на своей постели и с ужасом представлял, что теперь я опять начну слышать все эти мерзкие тайны и гнилые мысли. Люди потому и общаются друг с другом, что не знают мыслей друг друга. Иначе им было бы тошно так лицемерить, стыдно так поступать с ближними, и горько от своей несдержанности.

Утром, на рассвете, подъем, одевание, высадка с поезда, переезд на больших Уралах на секретный объект где-то в глуши лесной. Потом проверка на наличие живности, переодевание во внутренний распорядок, от одежды, до точного времени полдника и отбоя. Одним словом, рутина.

Я целый день стараюсь отстраняться от людей, чтобы не слышать этих голосов в моей голове. Я заметил, что можно, если не контролировать этот процесс, то хотя бы сдерживать. От всего этого я на самом деле боялся сойти с ума. Слышать, как человек говорит тебе одно, и в это же самое время думает совершенно другое, кого угодно сведет с ума. А это встречалось сплошь и рядом.

Вечером, за ужином произошло ЧП. В столовке, Костян, один из нашего отделения, нечаянно толкнул поднос одного из местных дедов и плеснул ему горячим супом на колени. Он тут же попытался испуганно извиниться, но тот схватил его за голову и треснул лицом о стол. Новобранец тут же потерял сознание. Набежало народу видимо-невидимо. Унесли раненного. Начали разбирательство. Но никто ничего не видел, а те, кто видели, соседи и сослуживцы деда, все только отрицали. В этот вечер дело закончилось отмыванием от крови стола и пола. Всем показалось, что инцидент исчерпан.

Но Костян не дожил до утра. Ночью в лазарете он скончался от кровоизлияния в мозг. Потом экспертиза выяснила, что парень сломал себе переносицу о железную тарелку, части сломанных костей попали в мозг.

Этим же утром приехала чрезвычайная комиссия и представители следственного комитета и прокуратуры. Началось масштабное расследование. Перепуганные местные власти тряслись за свои должности и пенсии, внушали нам, чтобы мы говорили одно – парень поскользнулся и ударился. Никто не виноват. И волки сыты, и овцы целы.

Но я был не согласен со вторым утверждением. И когда служители правопорядка снимали показания в тайной комнате, я под присягой и на камеру рассказал все, как было. Мог рассказать кто, что думал, но не стал перегибать палку. Я понимал, что это может мне дорого обойтись, но я ведь не переношу этого лицемерия и подлости.

Вызывает меня Комбат. По его усталому лицу понятно, как все это его уже достало.

– Садись, Федор, – хмуро командует он.

Я присел на краешек стула, весь в напряжении, не каждый день вызывают новобранцев к Командиру батальона.

– Как это понимать? – Повернул он ко мне монитор, на котором был я в тайной комнате.

Мне было досадно, обидно и я злился, когда что-то из тайного в моей жизни становилось явным. Можно сказать, что тут у меня был пунктик.

– Вы всем показываете то, что происходит в тайной комнате? – вопросом на вопрос ответил я.

Такой дерзости я бы себе не позволил, если бы так сильно ни разозлился.

А парень не промах, хотя на первый взгляд хлюпик, подумал Комбат, и недовольно поморщился, но не от моего вопроса, а от своего поступка. Это неожиданное открытие меня приятно удивило, и вызвало приступ уважения к старшему по званию.

– Мы тут одни, а мне по рангу полагается это знать, – слегка оправдался он, – итак?

– Все, что я там сказал – чистая правда. И от своих слов я не собираюсь отказываться, если вы об этом.

Какой ершистый, про себя улыбнулся Комбат, но на лице его не дернился ни мускул.

– Я не об этом, – миролюбиво парировал он – я бы не поверил тебе, если бы кое-кто не утверждал подобного. Но твой рассказ удивительно подробный. Обычно люди в бытовой обстановке не замечают многих деталей, игнорируют. А ты вспомнил все очень подробно, и это при том, что ты сидел на другом конце зала. Это поразительно.

Я неопределенно пожал плечами, потому что честно не знал, чего от меня хотят.

– Я теперь думаю, что делать с показаниями очевидцев за злосчастным столом, ведь они тоже были под присягой?

Выглядело все так, будто он советуется со мной.

– Они лгут, – безаппеляционно отрезал я.

– То, что лгут, это ясно. Понятно даже почему, но как с этим быть?

– Можно доказать. Но эти доказательства не будут приняты в суде, однако их можно предъявить виновным, чтобы они поняли, что попались на даче заведомо ложных показаний, и вынудить их дать другие показания, – тут же предложил я.

– Ну-ну, молодой человек, что за доказательства? – Оживился Комбат.

– Мне нужно видеть их показания.

Он порылся в компьютере, и снова повернул монитор так, чтобы я мог его видеть.

На экране был один из ближайших соседей виннового.

– Посмотрите, когда он говорит общеизвестные вещи или бесспорные, то смотрит прямо или на свои руки, а когда начинает рассказывать о событиях, то его, взгляд откатывается влево, он обращается к творческой части мозга, чтобы использовать фантазию, а не факты.

Комбат просмотрел этот момент еще раз и удовлетворенно поджал губы.

– А этот, – он повернул ко мне другого.

– У него то же, да еще он виновато опускает глаза, когда лжет, и руки скрестил на груди, и ноги положил одну на другую.

– А этот?

– Этот, когда лжет, подносит ладонь к губам, как будто хочет прикрыть свою ложь – классика жанра.

Комбат удивленно уставился на меня.

– Я увлекался психологией, – смущенно оправдывался я.

– А знаешь, менталист, я забираю тебя к себе в штаб. Будешь жить в офицерском общежитии и работать у меня в секретарях, – неожиданно заявил Комбат и довольный откинулся на кресле. – Завтра поговорим с этими свидетелями, посмотрим, что они на это скажут. Ступай, собирай вещички. Сегодня же переезжаешь. Не хочу рисковать, там еще остались дружки виновного.

Я вышел из кабинета счастливый и ошарашенный. Надо же, как обернулось все!

Армейские радости

Два месяца прошло, как болезнь вернулась. За это время Федор смог убедиться, что голоса в его голове это реальные мысли людей.

За это время он ни разу не видел тех загадочных и красочных снов, что были прежде, и это серьезно подталкивало его к размышлению о невероятной правде. Похоже было, что Федор – одна из ипостасей Нострима, который захватил не только его, но и Тонье, в свое время.

Был ли он с ним всегда, или вселился в него в детском возрасте, но факт оставался фактом, этот Ностирим наделил его сверхестественными способностями.

Чем больше он думал об этом, тем страшнее ему становилось. А еще надо было признать реальными все приключения из его снов. Ему постоянно хотелось вернуться туда, но не было никакой возможности, он не знал, как это сделать, и возможно ли это.

Ему казалось верным предположение, что со смертью Тонье, он вернулся в свое прежнее тело, которое некоторое продолжительное время жило само, без него. И тогда приходилось признать, что он на самом деле не Федор, а тот самый Нострим, потому что именно он переносился в другие миры, а настоящий Федор, тем временем, оставался дома, в Москве. И только пользуясь его памятью, он мог вспомнить, что происходило в этот период, но пока он не задастся целью вспомнить, в его голове нет этих воспоминаний.

Это просто сносило крышу. Как можно было к этому относиться? Но мы есть те, кто мы есть, и поэтому он скоро обжился с этой мыслью и задался целью раскрыть свои скрытые возможности.

Теперь он уже не только слышал мысли окружающих, но и вспомнил, как погружаться в головы людей находящихся от него на значительном расстоянии.

Комбат был замечательным человеком и командиром. За эти два месяца они сильно сблизились. Между ними пролегли тихие тропы молодой дружбы, пока еще ни к чему не обязывающие, но уже приносящие много приятных минут совместного труда и досуга.

Все было хорошо, пока не пришло время квартального заседания штаба, где должны были собраться все местные командиры, для обсуждения важных организационных вопросов.

Ничего не предвещало беды, и когда Комбат сказал, что хочет видеть его на этом совещании в качестве секретаря, то не было в этом ничего странного.

Утром того дня, Комбат неожиданно подошел к столу секретаря.

– Мне бы хотелось, чтобы на заседании ты смотрел в оба, может заметишь в поведении людей чего интересного, а потом обсудим, угу? – Проговорил он тихо, доверительно.

Федор согласно кивнул, и подумал, что долго же он собирался духом, чтобы воспользоваться секретарем.

Собрание было назначено на два часа дня, но без четверти все уже собрались, и заседание открыли.

На повестке было несколько вопросов, суть которых совершенно не интересовала Федора. Его задачей было присмотреться к людям.

За то короткое время, что он провел в армии, он убедился, что большинство военных – люди до крайности грубые и пошлые. Даже если они на людях не показывают своего внутреннего человека, то заглянуть в их мысли порой бывает сущим наказанием. По этой причине Федор старался отстраняться от мыслей этих людей, но не сегодня. Ведь у него было задание.

По-началу он не знал, за что зацепиться, кого слушать. От какофонии голосов у него начинала болеть голова. Пришлось сменить тактику. Он скользнул по поверхности, не прислушиваясь, но и не отстраняясь, чтобы найти хоть что-то интересное.

Оказалось, что едва ли пара человек думала над насущным вопросом. Все остальные были заняты чем угодно, только не заседанием.

Несколько человек прямым текстом думали о том, чтобы это заседание поскорее закончилось, потому что у них есть дела поинтереснее.

Вдруг у одного из мужчин он ощутил агрессию. Что-что, а этого он тут не ожидал. Прислушался.

– Этот мерин до сих пор не подозревает, что ребенок у его женушки совсем не его, – думал крупный мужчина довольно брутальной наружности.

Неожиданно Федор осознал, что эти мысли направлены на Комбата. Что речь идет именно о его жене и ребенке. От неожиданности его бросило в жар. Этого еще не хватало! Зачем ему подобные тайны? Что он будет с ними делать?

– Завтра в увольнении мы с ней повеселимся, а он пусть работает. Он тут нужен больше, – продолжал смаковать свои мысли тот.

Федору стало неприятно от дальнейших подробностей, и он отстранился.

Больше слушать уже никого не хотелось. Мало ли, что может всплыть. Уж лучше неведение.

Но настроение ухудшилось. Как он оказался замешан в это неприятное дело? Теперь на нем ответственность, но как поступить правильно, он понять не мог

С одной стороны, дружба обязывала его рассказать всю правду Комбату, но как объяснить, откуда он это взял? С другой, это может быть чревато, не только для их отношений, но и для жизни его жены и ребенка. Что если от его слов в последствие они разведутся, ребенок будет расти без отца…

Сложный выбор.

Совещание окончилось, и в комнате повисла атмосфера всеобщего удовлетворения. Некоторые были рады, что организационные вопросы решены, и эта рутина уже позади, еще три месяца можно работать спокойно. Другие радовались, что на их долю в этот раз не выпало никаких дополнительных задач, а значит, не будет дополнительной отчетности и лишней бумажной волокиты. Но большая часть, все-таки воодушевлялась сиюминутной свободой. Одни хотели поскорее побыть в кругу семьи, другие напротив, рассчитывали еще успеть сходить налево, а кому-то просто не терпелось сделать ставку и просадить пару-тройку завалявшихся рублей в казино. Люди еще не вышли из зала заседаний, а уже никто не думал про работу.

– Что скажешь? – Счастливо улыбнулся Федору Комбат и обнял его по-отечески за плечи, когда они остались в зале одни.

– Даже не знаю, – честно признался тот и тяжело вздохнул.

– Что такое, мой мальчик? Заболел?

– Нет, физически со мной все в порядке. На заседании кое-что произошло, и я не знаю, как вам об этом рассказать.

– Говори как есть, а потом разберемся, – Комбат поставил саквояж к ножке стола и пригласил Федора присесть.

– Тот человек, крупный такой мужчина, третий от вас сидел, справа, – начал неуверенно он.

– Ну, Геннадий – снабженец, – подсказывал, как в школе, Комбат.

– Геннадий. Он все заседание вел себя очень специфично… что ли. У него к вам, определенно, скрытые негативные отношения имеются, – Федор пытался подобрать слова и при этом не сболтнуть лишнего.

– Что еще за скрытые отношения? – Напрягся Комбат.

– Так ведут себя предатели. Может быть, он метит на ваше место и клевещет в высшие инстанции; может, соблазнил вашу жену, и втуне посмеивается над вами; или просто ненавидит платонически, без всякой веской причины, но такое бывает реже.

Комбан нервно, но искренно хохотнул и поднялся из-за стола.

– До моего места ему не дотянуться, а для моей жены он не достаточно умен, – он пригласил Федора на выход и сделал жест, чтобы тот не брал лишнего в голову, но сам при этом посерьезнел.

– Я бы на вашем месте присмотрелся к этому Геннадию. Психология довольно точная наука, – сделал последнюю робкую попытку Федор и закрыл тему. В коридоре они разошлись, и каждый отправился по своим делам.

Следующие две недели прошли без происшествий. Все шло своим чередом, и это неприятное заседание ушло в прошлое, почти забылось.

Одним дождливым вечером, когда уже расходились после обычного трудового дня, Федор заметил странную задумчивость, даже озабоченность в Комбате.

– Все в порядке? – Спросил он у него на выходе из административного здания.

– Не бери в голову. Все будет хорошо, – пообещал тот и шагнул под небесную воду.

Следующим утром работники оперативного отдела арестовали Комбата и увезли в следственный комитет при армии войск. Оказалось, Комбат выяснил, когда у Геннадия увольнительная и застукал его у себя в доме со своей женой. Он застрелил Геннадия из штатного оружия и вызвал полицию.

С тех пор Федор больше уже не видел Комбата. На место командующего назначили временно исполняющего, а Федора отправили за ненадобностью обратно в казармы.

Это был серьезный удар. Он думал, что если правда выйдет на свет, то могут быть проблемы, но не такие. Почему все так до крайности осложнилось? Он потерял друга, хорошее место, а, главное, душевное равновесие и спокойствие. Все опять стало неопределенно. Будущее вновь покрылось густым туманом. Пришлось вспоминать казарменные порядки, чтобы влиться в знакомый, но неприятный ритм жизни.

На утреннем построении Ротный остановился напротив него и приказал выйти вперед.

– Подобные выскочки, – начал он всем про меня, – всегда попадают в неприятности, и рано или поздно возвращаются в свой коллектив опозоренные, с поджатыми хвостами. Это пример для всех! Никогда не отрывайтесь от коллектива! Вы – солдаты, единое тело, так чтобы жить и умирать вместе! А фаворитизма в своей среде мы не потерпим. – Он многозначительно и упрямо посмотрел Федору в глаза.

Подобное отношение было совершенно несправедливо, с точки зрения виновника событий. Федор злился на Ротного. Очень злился. И без того на душе был гадко, так еще этот пустобрех раскачался на целую проповедь.

Федор заметил в углу за дверью ведро для мытья полов. Дежурный не успел вылить из него грязную воду, после мытья казармы и аккуратно накрыл его тряпкой в углу, чтобы не бросалось в глаза. Федору так захотелось напоить Ротного этой хлорной жижей, что он сказал ему мысленно:

– Пей грязную воду из ведра.

Ротный неожиданно оборвал свою речь, словно у него в горле пересохло, осмотрелся и уверенно направился к ведру. На глазах у сотен солдат он снял с ведра тряпку, как крышку с йогурта, поднял ведро к лицу и с видимым удовольствием утолил свою жажду.

Вздох изумления прокатился по рядам. Такого им еще не приходилось видеть. Федор вдруг осознал, что он только что научился давать установку. Этот первый опыт так понравился ему, что он решил продолжить.

Ротный окинул солдат своим хищным орлиным взглядом и плеснул из ведра прямо на солдат. Чинные ряды солдат покачнулись и распались, как карточный домик. Началась невообразимая неразбериха. Кто-то стал драться, офицеры младшего состава пытались остановить беспорядки, но они лавиной охватили весь строй. А Ротный хохотал, словно сумасшедший.

Когда подоспела помощь, долго ловили Ротного, который быстро бегал, больно бил и ловко уворачивался от медицинских работников. Это было невообразимое ЧП, весть о котором долетела до самого верховного командования.

Два вопиющих инцидента почти одновременно привлекли особое внимание контролирующих органов. Гостей понаехало немерено. Инициировали несколько проверок из разных инстанций, так что в батальоне царил удивительный порядок. Офицеры были профессиональны, вежливы, солдаты ходили по струнке, порядок воцарился даже в столовой. Кормить стали значительно лучше.

Но во всем этом было одно неприятное обстоятельство. Федор засветился всюду. Он был на виду рядом с Комбатом, и тут же перед всеми, рядом с Ротным. Хоть и не понятно как, но проверяющим казалась очевидной его связь с этими двумя происшествиями.

Допросы и расследования ни к чему не привели, но к Федору осталось повышенное внимание не только от гостей, но и от местных офицеров. Его стали уважать и побаиваться, каким-то религиозным страхом. Суеверие прочно прилепилось к персоне Федора, и одни думали, что он чистое зло, и от него лучше держаться подальше, а другие полагали, что на его стороне Бог, и всякий, кто вольно или невольно причинит ему зло – поплатится. Так или иначе Федора стали сторониться.