Читать книгу: «На Дону, или Выбор», страница 4

– Как так?! Как и почему это могло случиться и случилось именно со мной и с моим ребенком?! Никакого бога нет! не может и не должно быть! – думала она наедине с собой.

Ведь она, Ольга Владимировна, не тупая и необразованная крестьянка, у которой и разума почти нет, а высокообразованная и просвещенная дама, с которой так глупо, жестоко и несправедливо, а главное нагло – поступать просто нельзя! А потому ни то чтобы Бога, но даже его идеи в природе просто быть не может в принципе, – потому как это немыслимо, нелогично и несправедливо! Если бы Бог существовал, то Он прежде чем что-то сделать обратился к ней и, конечно же, не посмел поступать с ней по-своему произволению, как Ему заблагорассудиться! Ведь с таким умным и хорошим человеком, как Ольга Владимировна, прежде чем что-то сделать, нужно посоветоваться, прийти к компромиссу, в конце концов, мы же все люди образованные?!! Примерно так думала или скорее чувствовала Ольга Владимировна, своим возмущенным и уязвленным сердцем.

А в это время, даже не посоветовавшись с женой, Сергей Владимирович написал заявление об уходе и совсем как Всевышний поставил ее перед фактом: они уезжают жить на его малую родину. Потому как Саши там будет лучше, а им пора отдохнуть от городской сутолоки и пожить в свое удовольствие, на свежем воздухе, среди деревенской тиши и благодати. Делать уже было нечего, в конце концов, она и сама об этом говорила, и она не без тревоги, но согласилась.

В деревне они уже прожили более десяти лет и за это время, в каком-то смысле свыклись и сжились, и с новым местом, и с новой жизнью. Ольга Владимировна даже успела немного поработать в школе, но с наступлением пенсии решила не продолжать более свой трудовой стаж и посвятить себя и все свое свободное время семье и огороду. Тем более что к последнему она открыла у себя даже некий талант и с удовольствием готова была часами ковыряться в грядках, вполне отвлекаясь этим и забывая о жизненных проблемах и заботах.

Еще подходя к дому, Митька услышал крики – это опять скандалили между собой его родители. Он намеревался тихо и незаметно проскочить к себе в комнатушку, но навстречу к нему выскочила из хаты мать.

– Сын я к тетке… Пойдешь со мной? Этот опять где-то нажрался и проходу не дает…

– Не-е мам, я чуть что, позднее приду.

– Ну, как знаешь. – И мать скрылась за воротами, хлопнув на прощание дверью калитки.

Митька зашел в хату почти крадучись и уже хотел побыстрее проскочить в свою комнату, как услышал с кухни голос отца:

– Мить!..

«Только не это!» – пронеслось у него в голове, ну делать было нечего, и он вошел в кухню. Отец сидел, облокотившись локтем, на стол; пред ним стояла начатая трехлитровая банка самогона, а в большой железной миске лежали бочковые огурцы.

– Садись, – кивнул отец на стул, стоявший за столом напротив него.

– Мать опять к брату убежала.., – то ли спрашивая, то ли утверждая, процедил он сквозь зубы.

– Сказала, что да, – ответил ему Митя.

Отец наполнил до половины граненый стакан и, громко выдохнув, сморщив в отвращении лицо, выпил: – Ох, и гадкий самогон нынче пошел,– заключил он, содрогаясь всем телом. – Хоть сам гнать начинай. Ты не будешь? – улыбаясь, спросил он у сына, то ли в шутку, то ли в серьез и посмотрел в него испытующим взглядом.

– Нет, – поспешно завертел головой Митя.

– Правильно! Рано еще, – одобрил его отец. И спросил: – А что учительница прибегала? Я сквозь сон что-то слышал, да не разобрал…

– Да так, – вздохнул Митя. – сына мы ее обидели, Сашку-дурачка.

«Дух-хух!» – раздался стук кулака по столу, посуда на столе подпрыгнула и зазвенела, а пару бочковых огурцов выскочили из миски. Митька аж зажмурился. – Вы что отморозки, вообще по охренели?! Он же больной!.. – лицо Митькиного отца выразило возмущение и недоумение. – Может мне тебя кнутом отходить?! – разгорячился он. – Это как же нужно совесть потерять, чтобы больного человека обижать?!

Митька не на шутку перепугался. Он не ожидал от своего отца такой реакции. Надо сказать, что Митька толком то и не знал своего родителя, – ни его убеждений, ни его ценностей, ни его мировоззрения. Сколько Митька себя помнил, отец всегда пил и скандалил, а больше что-то ничего и не запомнилось из жизни отца, – маты, ругань и бутылка, вот все что ассоциировалось в голове у Мити с его отцом. Словно внутри мальчика образ отца давно слился с пьянством настолько, что второе уже почти полностью заместило и вытеснило собой первое. Единственное поучение которой помнил и слышал иногда от отца Митя, это необходимость учиться, дабы не махать всю жизнь кувалдой, как отец. А здесь такое?!..

– Впрочем, я сам виноват, – сказал неожиданно Виктор, внимательно вглядываясь в сына.– Нужно было воспитывать тебя, а я в водке захлебнулся, и жизнь свою в ней утопил. – И немного подумав, добавил: – Запомни! Никогда не обижай слабых и не рой никому ям. Ты вот с дядькой со своим Евдокимом якшаешься порой. Он мужик конечно чудной, но неплохой. Неужели он тебя в своей колокольне, так ничему и не научил? Ведь у них там в религии тоже нельзя слабых обижать?.. Ну да ладно, я в этом деле не силен, только вот послушай мой жизненный опыт. Никакое зло просто так не пропадает! Будешь людям ямы рыть, рано или поздно сам в такую яму и попадешь. Обижая тех, кто слабее тебя, ты показываешь не силу, а слабость и трусость. Какое же здесь геройство, если ты обижаешь тех, кто слабее тебя? Ты обидь того кто сильнее тебя и тогда действительно покажешь и силу и смелость. Обидеть мышь любой может! А ты схлестнись силой с медведем, вот тогда и посмотрим кто ты на самом деле и что там у тебя внутри! Будь всегда человеком Мить – слабых не обижай, а перед сильными шею не гни. Это-то и будет настоящей силой, а не та паскудная слабость, которая только на первый взгляд силой кажется, а на самом деле склизкая и изворотливая слабость и шакалье приспособленчество. Как в мультике помнишь – а мы пойдем на север, а мы пойдем на север… – и Виктор презрительно сплюнул на пол сквозь зубы.

Здесь Митя не выдержал и вставил, невольно защищаясь: – А дядь Сережа сказал, что так этому дебилу и нужно. – Сказав это, он и сам почувствовал в своем сердце, в глубине своей души, всю несправедливость, глупость и жестокость такого утверждения, но не смог удержаться от защиты самого себя. Его задетое и защищающееся внутреннее «Я» не могло поступить иначе и он, чувствуя, что подличает, все же продолжал отпираться и, защищаясь, добавил: «Да он и сам в нас камни первый стал швырять!».

– Послушай сын, – вздохнул Виктор. – Послушай, что я тебе скажу. Твой дядь Сережа баба настоящая. Я тоже кстати баба и нытик, потому и заливаю внутреннею тоску этой дрянью. – и он кивнул в сторону банки с самогоном. – Но я знаю о своем бабстве. Многое вижу и понимаю, даже несмотря на вечно залитые сливы. А твой дядь Сережа?… Я его с детства знаю – мы погодки. Так вот у него понтов много, а внутри пусто. Он Мишки фермеру все детство подзатыльники отвешивал и ни во что не ставил, а теперь перед ним шею гнет, как баба последняя. Тьфу! Не люблю двуличность и лицемерие. – И он, выдохнув, налил себе еще пол стакана, и опять сморщившись и скривившись, выпил. Взяв со стола вывалившийся огурец и откусив кусок, бросил его в миску. Немного помолчав и подумав, сказал: – Ладно, все. На сегодня воспитание окончилось. Иди к себе, но помни… Помни этот разговор даже тогда, когда меня уже не будет. Всегда держи себя в руках и не превращайся в стадное животное. Не вой в кучу, никому не подвывай и никогда не обижай слабых! Всегда держи себя достойно и в руках. Иди ко мне…

Митя встал со стула и подошел к отцу. Виктор неожиданно и как-то даже стесняясь поцеловал сына в лоб и похлопав по плечу повторил: – Помни, даже когда меня уже не будет… Иди…

Митя шел к себе в комнату и думал: «Странный какой-то отец сегодня… Да и странные вещи он мне сегодня говорил, словно они с Евдокимом одну книжку прочли, а теперь каждый по-своему ее пересказывают».

– Эх, жестянка! – выдохнул Виктор, когда остался один. – Кто бы еще меня жизни научил?.. – и он, чему-то улыбнувшись, налил себе полный стакан и уже не морщась, выпил его целиком. – Его и так пьяный и затуманенный взгляд подернулся еще большей пеленой, а за ним зияла холодная тоска и безнадежная пустота. Он, взглянув в небо через занавеску окна и закурил. А вместе с дымом в него вползало безразличие ко всему, – к себе, к жизни, к сыну… И почувствовав пьянящую слабость и усталость, он, уронив голову на руки сложенные на столе и, провалился в забытье.

Часть пятая

Борьба

На следующий день Митька отправился в монастырь. Идя по дороге он еще издалека заметил какую-то фигуру, она шла в направлении его, прихрамывая – это был Сашка. Митька смутился: он знал, что сильно виноват перед Сашкой и, ему нужно попросить прощения, как-то искупить свою вину. Увидев Сашку, он изо всех сил напрягся, пытаясь подобрать подобающие слова для извинения: «Саш, я виноват… Нет! Саш я очень сильно виноват, перед тобой… Прости Саш, глупо получилось… Саш, я не знаю, как это могло случиться», – проносились в его мыслях слова сожаления, сочувствия и извинений. Вот он стал уже различать Сашкино лицо, которое Саша опустил, немного наклонив голову, словно прятал его от кого-то, – он тоже заметил Митю, и ему стало как-то неловко. Нет, он не испытывал к Мити, никаких отрицательных чувств и эмоций. Он, конечно, еще ничего не забыл, но в глубине своей души давно уже все и всем простил. Тем более что Евдоким сказал, что хорошо знает Митю и просто уверен, что он уже сильно раскаялся в содеянном и сам, наверное, переживает не меньше и даже намного больше о случившемся, чем сам Саша. Да и этот юноша, с умом ребенка, давно уже привык к несправедливости окружающих, которые его, конечно, не понимают, а потому и не принимают. Хотя Евдоким говорит, что это они все не нарочно, а просто, будучи сами очень больны, страдая и капризничая как малые дети, они по своей глупости и духовной слепоте, часто даже и не понимая, что они творят, причиняют боль и себе и окружающим, в том числе и бедному Саше. И Сашка понимал о чем говорит Евдоким, ведь он сам бывал несправедлив к родителям и особенно к маме; особенно когда простудиться и заболеет, тогда он становился очень капризным и раздражительным, и ничего с этим не мог поделать. Сейчас идя навстречу к Мите, Сашка даже чувствовал какую-то непонятную и плохо сознаваемую вину перед ним; он даже толком не смог бы и объяснить, с чем это связано, но он боялся посмотреть ему в глаза. Он как совсем маленький ребенок, который получил нагоняй от родителей, сам не зная за что, испытывал стыд и страх за содеянное, но не мог не объяснить, не сказать, чем он все-таки провинился: может он не должен был подсматривать? Может он не имел на это права? Может он, вообще, виноват уже тем, что он существует?!

В любом случае он чувствовал некую неловкость перед Митей, словно сам Саша был виноват уже тем, что поставил Митю в некое положение должника, вынуждая его оправдываться и извиняться перед ним. Поэтому когда они подошли друг к другу почти вплотную, то Саша, опустив лицо, так нагнул свою шею вперед, что со стороны могло показаться, будто он что-то ищет или разглядывает в траве или на дороге.

– Здравствуй Саш!.. – сказал Митя несмело.

– Здравствуй, – не глядя пробурчал Сашка и попытался, обогнув его скрыться.

– Постой Саш, – теряясь и краснея от стыда, начал Митя. – Я хотел сказать… То есть попросить…

Сашка остановился в небольшом отдалении от дороги и лишь на одно мгновение, кинув свой затравленный взгляд на Митьку, тут же уткнул его в землю, мысленно пряча от Мити там и свое лицо, словно дети, которые играют в прятки, закрывая свое лицо ладонями.

– Я хотел сказать.., – собравшись с силами начал, Митя более бодро и бегая глазами, подыскивая нужные слова, он увидел боковым зрением, что кто-то шел по направлению к ним, он оглянулся и увидел Наташу с ее мамой; они уже были не так далеко, и он отчетливо разглядел лицо Наташи – она улыбалась.

Митя, окончательно сконфузившись, потерял всякий дар речи и в ужасе подумал: «Что она подумает? и что она скажет?» Он так сразу разволновался, что начисто забыл о стоявшем напротив его Сашке, который усиленно прятал свой взгляд в траву и чего-то ждал.

– Ладно, потом поговорим.., – бросил ему Митя и, оставив его стоять одного посреди выгона, круто развернулся и поспешил в сторону монастыря, даже не дождавшись, Наташи с мамой, а наоборот, будто убегая от них.

Он все спешил вперед и его мучали стыд и совесть, ему казалось, что его поймали на месте какого-то преступления. Причем стыд перед Сашей ушел на второй план, а может быть и еще далее; теперь ему было стыдно и неудобно, прежде всего, перед Наташей: «Что она подумала? Как отреагировала когда увидела меня общающегося с Сашкой дурачком? Она наверно будет надо мной смеяться?». Думая так он и сам не заметил, как добрался до монастыря и, войдя в храм, забился в самый дальний угол, недалеко от клироса. Всю дорогу пока он сюда шел, ему казалось, что он чувствует на своей спине насмешливый и укоризненный взгляд Наташи и теперь не без некоторого страха и волнения, он стал дожидаться ее появления.

Вспомнив, что он находится в храме, Митя стал усиленно креститься и кланяться, словно его маленькая душа кричала во весь свой еще слабенький голосок. Но этот крик души внешне пестрый и раскрашенный, как праздничное облачение священников, внутри был еще очень слаб и не сосредоточен, в нем не было целостности и полноты, – это была еще душа ребенка. Митя в молитве буквально кричал всем своим маленьким сердцем, всей душой, но он был действительно еще слишком мал и не понимал, что мыслям и чувствам для выражения необходимы форма и направление, иначе они, вылетая, неорганизованные человеческой волей, просто рассеиваются и исчезают, как белый дым. Ну, наверное, всему свое время?! Да и не оттого ли, не стоит и сильно переживать за посмертную участь ребенка, потому что его «Я» еще толком не сформировалось и не обособилось, а следовательно ребенок еще и не имеет той свободы, используя которую человек способен делать сознательный выбор и этим отдалять или приближать себя к Богу. А значит, душа ребенка подобна парусу, куда подуют окружающие ее ветры, туда она и плывет, а ветры, это все мы, и конечно же Сам Господь Бог. Сформированное и созревшее «Я», это руль корабля и когда оно сформируется окончательно, то человек становится взрослым, и способен в той или иной степени принимать независимые и самостоятельные решения и направлять свой корабль сам, туда, куда зовет его, его душа, порой вопреки всем ветрам. Наверное, похожего состояния, – детской души, – ищут и монахи, да и вообще все те, кто решил посвятить себя Богу и вручить в Его руки свою душу и жизнь: «Господи, да будет во всем воля не моя, но Твоя!» Отказываясь от своей воли, от своего «Я», человек предоставляет себя, свою душу-парус, в руки дыхания Святого Духа.

Митька стоял, забившись в угол и сгорая от стыда, даже боялся посмотреть по сторонам. И вдруг среди молитв и песнопений, он услышал нежный девичий голос:

– Не помешаю?

– Нет!.. Конечно, нет! – растерялся он, увидев перед собою Наташу.

Она стала рядом с ним и стала разглядывать высокий, большой иконостас. Какое-то время она молчала, молчал и Митя. Несмотря на пение и молитвы, в его голове звенела пустота. Он думал и знал, что что-то нужно сказать, хотя бы несколько простых слов, ради приличия, но окончательно растерявшись и оробев, молчал будто рыба. Он вообще очень быстро робел перед девчонками и особенно перед теми, кто ему нравился, и это был именно этот случай. Он пытался найти в своей голове хоть какие-то мысли, но они словно рой мух разлетались в голове кто куда, и кружили там бессмысленно и бессвязно. Иногда улавливая из пространства восклицания: «Во имя Отца…» или «Слава Отцу…» или «Господи помилуй», Митя начинал рассеяно кланяться и креститься, но далее этих слов, он уже ни в силах был ничего ни понять, ни разобрать. Наташа же наоборот, поглядывая на его искоса и тоже иногда крестясь и кланяясь головой, но она в отличие от Мити не испытывала никакой робости и неудобства, которые так смущали душу Мити. Благодаря своей внешности и достаточно общительному характеру, она с самого раннего детства никогда не была обделена вниманием окружающих и прежде всего среди своих сверстников и тем более станичных мальчишек, которые чуть ли не поголовно были в нее влюблены. В ней уже достаточно давно проснулась женщина и поэтому она хорошо чувствовала и понимала, то влияние, которое она даже невольно оказывает на мальчишек и в данном случае на Митю. Ей было весело видеть его рассеяность и нерешительность. Видя, как Митя размашисто крестится и отвешивает поклоны, она ухмыльнулась и подумала, что он достаточно забавен и даже немного мил. А вспомнив как на днях он, испугавшись Сашки с палкой, буквально заголосил, она не сдержалась и прыснула захихикав. Митя обернулся на нее и увидев, как она с трудом сдерживает свой смех, тоже заулыбался и спросил:

– Что случилось?..

– Да нет, ничего… Просто вспомнилось кое-что, – уклонилась она от ответа. – Я тебе не мешаю?

– Нет! что ты?! – испугался он даже от одной ее такой мысли о том, что она может думать, что она ему мешает. – Мне самому немного скучно… Скорее бы уже служба закончилась! Надоело! – сказал он и сам не поверил тому, что услышал это от себя. Он сказал так, потому что боялся и стеснялся, что Наташа может подумать и посчитать его каким-то сумасшедшим верующим монашком. А ему хотелось, чтобы она видела в нем мужественного, взрослого и крутого парня, такого как Женька, как все и даже лучше всех; такого брутального мачо, который не нуждается ни в чьей помощи и тем более в помощи какой-то невидимой силы, даже если эта сила Сам Господь Бог.

– Да?… – поглядела она на него удивленно и недоверчиво. – А я думала, тебе нравится это?..

– Мне нравится, иногда, – вынужден был он признаться, поглядев, на как ему показалось сожалеющий, обращенный на него лик Христа, на иконостасе. – Но настроение бывает разное.

«Прости Господи!» – обратился Митя к Господу и со стыдом опустил взгляд не в силах стерпеть Его укоризненного взора, который неумолимо смотрел ему прямо в душу.

– Ну и, слава богу!.. – засмеялась она, – а то я думала, ты скоро в монахи подашься! – и она хихикнула, а Митя почувствовал, как у него от жара вспыхнуло и покраснело лицо.

– А о чем ты с Сашкой Дура.., – осеклась она, взглянув на иконостас. – О чем с Сашкой на дороге разговаривал?

Митька не знал, что и сказать и поэтому и поспешил отвесить низкий медленный поклон, как бы собираясь с силами и судорожно отыскивая ответа в своей голове. Выпрямившись, он неожиданно даже для самого себя выпалил:

– А ты не видела, что ли как он от меня шарахнулся? Это я ему сказал, что поймаю и убью!

Опять соврал! Но он уже не мог остановиться, раз сделав подлость, она словно пропасть начинает затягивать человека в свою бездну, в глубину, на самое дно. И чем больше человек врет, тем больше ему хочется продолжать это делать. Мити было очень стыдно обманывать; ему было стыдно вспоминать свой испуг и крик перед Сашей с палкой в руке, свои мольбы о пощаде на глазах у Наташи.

Он всегда мечтал побыть с ней наедине, и ведь побыл?! Но теперь ему казалось дико несправедливым, что именно в этот раз он повел себя так трусливо и гнусно, и опозорился перед Наташей, как визгливая и испуганная девчонка. Он вспоминал слова Евдокима о том, что ни что не происходит без воли Всемогущего Бога, а если так, то это Он поставил его, Митю, в такую, мягко говоря, неприглядную ситуацию?! Митя никак не мог или не хотел, связать все в своей голове и на его вере пока еще совсем незаметно для него самого, но уже появилась маленькая трещинка сомнения и недовольства.

Объявив о том, что он тогда на дороге остановился, чтобы припугнуть Сашку, он сделал важный вид и посмотрел на Наташу и их глаза встретились, Мити показалось, что он прочел в них недоверие, и сразу смутившись еще пуще прежнего, опустил глаза.

– А мне его жаль, – услышал вдруг Митя Наташин голос.

И Мити стало еще противнее от самого себя, он растерялся. Мало того, что ему и так было очень неприятно постоянно притворяться тем, кем на самом деле он не являлся, так теперь еще оказалось, что он избрал совершенно неправильную тактику для охмурения понравившейся ему девчонки. Это совершенно выбило его из колеи, и он приглушенным голосом впервые, наверное, за весь сегодняшний день, пока общался с Наташей, сказал ей правду: