Читать книгу: «Анахронизм», страница 6

Глава 8.

Игорь, промучавшись полночи, обгадился во сне под самое утро, незадолго до утреннего подъёма и осмотра. Он проснулся от громких криков, раздававшихся в палате, которые, отскакивая от больничных стен, разносились эхом по всему отделению. Когда мозг, вынырнув из мира сновидений, начал принимать и обрабатывать информацию, поступавшую в него извне, он мгновенно уловил в воздухе тяжёлый зловонный запах продуктов жизнедеятельности кишечника. По ругани, рыданиям и вони он в одночасье сообразил, что произошло.

Подняв веки, он хотел осмотреться, но из-за утреннего света, резко ударившего в воспалённые бессонной ночью глаза, сощурившись, не смог этого сделать. Давая глазам возможность привыкнуть к свету, он проморгался, а затем счистил кончиками пальцев с уголков глаз и ресниц продукты слёзных желез. Когда глаза адаптировались к окружающей среде, он, наконец-то, вскинул взгляд и посмотрел на происходящее. Картина, представшая его взору, была удручающей, вызвав в нём одновременно смешанные чувства жалости и отвращения.

Посреди палаты, со спущенными до колен штанами, стоял Игорь и плакал навзрыд, пытаясь, что-то сказать санитару. Санитар, смотря на Игоря глазами полными отвращения и ненависти, орал так, что тряслись окна. Второй санитар, зажав одной рукой нос, второй стягивал с матраса, обгаженную простынь. При этом крик и вонь в палате стояли невыносимые.

– Достоевский, мать твою, опять ты обосрался во сне?! Как мне это надоело! Я тебя предупреждал, урод, что если ещё раз это повторится, я тебя поставлю в угол?! Предупреждал!

Игорь, после слов санитара, заверещал, как маленький ребёнок и пошёл в его сторону, протягивая к тому руки.

– Стой, где стоишь, придурок! – заорал санитар, так, что у него на шее вздулись вены. – И так вся постель в говне, не хватало ещё, чтобы оно вывалилось из штанов на пол!

Игорь остановился и через нечеловеческие рыдания, размазывая руками по лицу слёзы и сопли, всхлипывая, с большим трудом еле выговорил:

– Нет… Не на… надо в у… у… угол!

– Заткнись, урод! – заорал второй санитар, бросив в лицо Игоря, обгаженное постельное бельё. – Ты думаешь, что нам доставляет удовольствие каждый раз ковыряться в твоей жопе, вымывая из неё твоё говно?! Почему ты не срёшься в другие смены, а именно в нашу?!

– Видимо в других сменах разрешают без проблем по ночам ходить в туалет, – сказал он, отвечая на тупой вопрос не менее тупого санитара, – не заставляя люде терпеть и мучиться всю ночь, под страхом физической расправы.

Санитар, бросив на него, недоумевающий взгляд, удивлённым голосом прорычал:

– Не понял, урод, это что сейчас было?!

Чувствуя, как гормональная система вбросила в кровь лошадиную дозу адреналина, от чего сердце забилось в груди сильнее и быстрее, нагнетая запредельное давление в малом и большом круге кровообращения, он, тем не менее, спокойным голосом ответил:

– Это было напоминание тому бессовестному скоту, как он запретил Игорю ночью вставать в туалет под страхом наказания, чтобы вместо исполнения своих обязанностей, иметь возможность дрыхнуть всю ночь.

Санитар после его слов, чуть не задохнулся от, распиравшего его нервную систему гнева. С налитыми кровью глазами, тяжело дыша, санитар, сжав кулаки, ринулся в его сторону, как бык на красную тряпку. Чувствуя, как волосы на затылке начинают подниматься, словно шерсть на загривке бешеной собаки, он, сжав кулаки, вскочил с кровати, готовясь принимать удары. Он понимал, что у него нет никаких шансов перед этим медведем в человеческом обличье, но равнодушно смотреть на то, как два здоровых бугая на его глазах издеваются над беспомощным больным человеком, не мог.

Когда санитар, обогнув кровать Игоря, готов был уже ломануться на него, его коллега, что стоял в стороне, понимая, что словесная перепалка может закончиться дракой, а точнее избиением пациента, резко сорвался с места и преградил путь. Санитар, врезавшись в преграду на своём пути, попытался отстранить своего коллегу в сторону, не отводя от него пристального взгляда полного дикой животной ненависти.

– Лёха-Лёха, успокойся! – заорал санитар, еле сдерживая, своего взбесившегося коллегу.

– Отпусти меня, Пашок! – заорал Алексей, так что посыпалась побелка с потолка. – Я сейчас этому уроду его же слова вместе с зубами в глотку вобью!

– Не сейчас, Лёха! Не сейчас! – заорал Павел, обхватив руками Алексея. – Посмотри на время! Скоро смена и ты знаешь, что мы её не сдадим, пока Достоевскому жопу не отмоем от говна и постель не перестелем!

Алексей, согласившись с доводами своего коллеги, немного придя в себя, начал потихоньку успокаиваться. Он всё это время стоял со сжатыми кулаками, готовый к драке и исподлобья злыми глазами смотрел на санитаров. Постепенно восстанавливая дыхание, Алексей, смотря на него тяжёлым ненавидящим взглядом, прорычал:

– Тебе повезло, урод, но не думай, что мы закончили. Через несколько дней мы продолжим. И я тебе обещаю, что ты пожалеешь о своей выходке.

– Пфффф! – фыркнул он, демонстративно закатив глаза и отведя голову в сторону.

Санитары посмотрели на него, как волки на ягнёнка, затем один из них поднял обгаженное бельё, а второй схватил Игоря за шиворот, после чего они вышли из палаты, волоча последнего за собой. Проводив их пристальным тяжёлым взглядом, он, наконец-то, расслабившись, чувствуя, как у него дрожат ноги, с огромным облегчением выдохнул.

– Да, Слава, зря ты это сделал, – сказал Семён, смотря на него печальным взглядом, как на покойника. – Они теперь из тебя душу вынут.

– Посмотрим, – буркнул он, понимая, что Семён прав, а он всего лишь на второй день пребывания в психушке уже нажил себе лютых врагов.

В палату вошла медсестра, вкатив перед собой тележку с медикаментами, а следом за нею вошли два новых санитара, которых он до этого не видел. Парни были такими же крепкими, как и Алексей с Павлом из предыдущей смены. Медсестра принялась поочерёдно подходить к каждому из пациентов и давать ему, предписанные врачом лекарства. При этом она, что-то спрашивала у пациентов, после чего записывала их ответы в какие-то документы. Санитары с каменными невозмутимыми лицами ревностно следили за тем, чтобы пациенты принимали лекарства, заставляя, открывать рот и вываливать язык, демонстрируя пустую ротовую полость.

Он сразу же отметил для себя, что санитары не стараются демонстрировать своё превосходство и силу, упиваясь, данной им властью, как это делали санитары предыдущей смены, а просто выполняют свою работу. Он мгновенно сообразил, что нужно пользоваться моментом и попытаться не принимать препараты, которые ему предписал врач. Нужно было хорошенько подумать над тем, как и зачем он попал в будущее, а для этого нужна незамутнённая лекарствами светлая голова.

– Савин, как вы себя чувствуете? – подойдя к нему, спросила медсестра, застыв с шариковой ручкой и бумагами в руках в ожидании его ответа.

– Не очень, – ответил он.

– Что вас беспокоит? – тут же задала вопрос медсестра, быстро сделав пометки в бумагах.

– У меня от препаратов, которые мне давали вчера тошнота и головокружения, а ещё невыносимый зуд по всему телу.

Медсестра быстро записала его ответ в больничную карточку, как он догадался, после чего сказала:

– Ничего страшного. Это первичная реакция организма на препараты. Потерпите, через пару дней организм адаптируется, и данные симптомы пропадут, либо значительно ослабнут.

Ему не понравилось слово «адаптируется» и то, с какой безразличной интонацией медсестра его произнесла. Это больше походило на то, если бы она сказала, что, мол, не переживай, скоро твой организм привыкнет к ним и будет просить их, как еду. Наморщив от недовольства лоб, он спросил:

– Скажите, пожалуйста, а зачем вообще мне эти препараты? От чего они? Я ведь не буйный и не чудаковатый, веду себя спокойно.

Медсестра, закончив, что-то писать в карточке, не поднимая на него взгляд, сказала:

– Это предписание вашего лечащего врача. По всем интересующим вас вопросам, вы можете, не стесняясь, обращаться к нему.

Выбрав нужные препараты, медсестра протянула их ему вместе со стаканом воды.

– Но я бы на вашем месте, Савин, – сказала медсестра, посмотрев ему в глаза, – не отказывалась от приёма препаратов. Если вам прописали курс, его нужно обязательно пропить. Через несколько недель вы заметите, как вам станет лучше.

– Да мне и до препаратов было хорошо, – усмехнувшись, сказал он. – По крайней мере, я вашему старшему коллеге не жаловался на недомогания. Как он определил, что я себя плохо чувствую и мне нужны именно эти препараты? По тем двум словам, которые я вчера успел сказать ему во время утреннего осмотра? Так мне какую-то дрянь укололи в больнице, от которой я сознание потерял, а очнулся уже здесь с тяжёлым отходняком.

Медсестра, не перебивая его, внимательно дослушала его и пафосно сказала:

– Арнольд Исаакович один из лучших высококвалифицированных специалистов не только в регионе, но и во всей стране. Он, между прочим, кандидат медицинских наук, поэтому может поставить диагноз, даже не общаясь с пациентом…

Перебив медсестру, он сделал, как можно серьёзное выражение лица и с иронией произнёс:

– Ага, на расстоянии по фотокарточке? Получается, что он у вас кандидат не медицинских, а эзотерических наук. Не врач, а экстрасенс. Ему бы с такими феноменальными способностями в шоу-бизнесе работать, а не сидеть в этой дыре, ставя диагнозы чокнутым пациентам с уголовным прошлым.

Медсестра, не перебивая его, дождалась, когда он договорит, после чего закончила свою мысль:

– Я хотела сказать, что ему достаточно визуально осмотреть пациента. Ваши лекарства, Савин. Глотайте и запивайте. А по поводу вашего вопроса, Арнольд Исаакович примет вас после завтрака в своём кабинете. Я его предупрежу.

Взяв у медсестры таблетки и стакан с водой, он, растянув рот в улыбке, сказал:

– Спасибо.

Бросив таблетки в рот, он сделал демонстративный обманный глоток, затолкав их под язык. После этого он открыл рот и высунул язык, показывая ротовую полость санитару, который сверлил его пристальным подозрительным взглядом.

– У нас в отношении тебя, дружок, – зычным жирным басом сказал санитар, – предписание от руководства и предупреждение от предыдущей смены, что ты не хочешь принимать лекарства и пытаешься обмануть персонал. Будь добр, рот открой шире и подними язык вверх.

Он понял, что обмануть санитаров у него не получится, потому что он среди пациентов, оказывается, на специальном контроле у администрации учреждения. Убрав язык и закрыв рот, он протянул пустой стакан медсестре и сказал:

– Красавица, плесни водички, пожалуйста, что-то у меня в горле пересохло, после слов этого милейшего человека.

Когда медсестра налила ему новую порцию воды, он проглотил таблетки и запил их водой. После этого он открыл рот и вывалил язык, сперва опустив его вниз, а затем подняв вверх. Санитар внимательно осмотрел его ротовую полость и сказал:

– Давай договоримся, дружок, чтобы в будущем у нас с тобой не было никаких проблем. Я не буду лезть тебе в рот, у меня нет к этому никакого желания, я брезгую, а ты не будешь пытаться меня обмануть. Хорошо?

– Да, – вздохнув, ответил он.

– Вот и замечательно, – улыбнувшись, сказал санитар и похлопал его по плечу.

«Ну, хоть с таблетками и не получилось, – подумал он с досадой, – по крайней мере, на меня не воздействуют грубой силой и не обзывают, стараясь унизить, а это уже хорошо. Я бы даже сказал, что это просто замечательно, учитывая то, каким был вчерашний день».

На завтрак был отвратительный «Геркулес»: пресный, переваренный, как клейстер, без единого намёка, хотя бы на малюсенький кусочек сливочного масла. В довесок к овсянке шли кисель и сдобная булочка. Поковырявшись в тарелке с кашей, как проктолог в своём рабочем месте, он осторожно посмотрел на санитаров. В отличие от садистов предыдущей смены, которые заталкивали в пациентов этот комбикорм для свиней, получая удовольствие от того, как те давились и рыгали, этим было совершенно безразлично, едят пациенты или нет.

Чувствуя, как от действия препаратов голова начинает кружиться и к горлу подступает ком, он отложил тарелку в сторону, взяв кисель и булку. Когда он расправился с булкой и запил её киселём, к нему подошёл санитар и спросил:

– Доедать будешь?

– Нет, не лезет. Мутит от лекарства.

– Вот и хорошо, – довольным голосом ответил санитар, забрав тарелку и вывалив её в кастрюлю с пищевыми отходами, – собачкам больше достанется. У них как раз приплод.

После завтрака в палату вошла медсестра и сказала:

– Савин, идёмте к врачу, он вас ждёт.

Поднявшись с кровати, он вышел из палаты и проследовал за медсестрой. Когда они подошли к посту, к ним присоединился один из санитаров, который, строго посмотрев на него, сказал:

– Только без глупостей. Шаг вправо или влево – расстрел. Понял?

– Понял, – ответил он, утвердительно кивнув головой.

После того, как охранник открыл массивную металлическую дверь, на которой огромными красными буквами было написано «Спец. корпус», санитар пропустил медсестру вперёд, а затем вывел его в широкий длинный коридор. В коридоре было полно народу. В основном это были пациенты, которые, либо бесцельно слонялись взад-вперёд, либо общались между собой. Среди пациентов находился персонал больницы: кто-то следил за больными, а кто-то занимался исполнением других обязанностей. В отличие от их отделения, где напрочь отсутствовало понятие личного пространства, и пациенты находились под постоянным присмотром персонала, здесь жизнь кипела и била ключом.

Пройдя примерно половину коридора, они вышли на лестничный марш и поднялись на второй этаж. На втором этаже они прошли по такому же коридору, где пациентами были преимущественно женщины, в самый конец и остановились напротив деревянной двери. На двери висела табличка, на которой было написано, что заведующим специализированной психиатрической лечебницей является – Таунберг Арнольд Исаакович. Прочитав надпись, он отметил, что фамилия и имя заведующего ему знакомы, и он их уже где-то слышал, но не мог вспомнить, где именно.

Медсестра, постучав в дверь, приоткрыла её и сказала:

– Арнольд Исаакович, к вам Савин.

– Да-да, Варенька, спасибо, – послышался, клокочущий старческий голос из-за двери, – я его жду, пусть заходит.

Медсестра отошла в сторону и, приглашающим жестом, указав ему на дверь, сказала:

– Проходите, Савин.

– Благодарю вас, Варенька, – ответил он медсестре, копируя голос Таунберга, – вы свободны.

Санитар, отреагировав на его выходку, толкнул его в спину и прорычал:

– Входи клоун!

Когда он вошёл в кабинет, следом за ним вошёл санитар и встал с ним рядом.

– Антон, – обратился к санитару Таунберг, – будь добр, оставь нас одних.

Санитар, посмотрев на него тяжёлым недружелюбным взглядом, перевёл взгляд на заведующего и сказал:

– Арнольд Исаакович, Алексей и Павел сегодня во время смены рассказывали, что он утром устроил потасовку, стараясь спровоцировать драку с персоналом, может быть, я останусь в целях безопасности.

– Я в курсе утреннего инцидента, Антон, – сказал, каркающим, словно ворон, голосом Таунберг, – мне уже обо всём доложили. Оставь нас одних, если что я тебя позову.

Санитар, вновь бросив на него неприязненно-враждебный взгляд, произнёс:

– Смотри без глупостей, дружок, я за дверью начеку. Понял?

– Да, – ответил он.

Глава 9.

Когда санитар вышел, прикрыв за собой дверь, Таунберг посмотрел на него своими, выцветшими от старости глазами за толстыми линзами роговых очков и сказал, указав ему рукой на свободный стул рядом со своим рабочим столом:

– Здравствуйте, Вячеслав Владимирович, присаживайтесь.

– Здравствуйте, Арнольд Исаакович, благодарю вас, – ответил он на приветствие и сел на предложенный ему стул.

– Я вас слушаю, Вячеслав Владимирович. Что вас интересует или беспокоит?

– Многое! – неопределённо сказал он.

– Очень интересно, – улыбнувшись, сказал Таунберг, – хотелось бы поподробнее. Если вас не затруднит, Вячеслав Владимирович, начните с чего-нибудь. Не суть важно с чего. С любого интересующего или волнующего вас вопроса.

Он знал, что Таунберг, как и любой психолог, сейчас начнёт подстраиваться под пациента, пытаясь вызвать его на откровенную беседу. Делается это для того, чтобы пациент проникся доверием к врачу и начал ему изливать свою душу, наговорив тому кучу всего, из чего потом врач возьмёт то, что его интересует и подладит под нужную ему ситуацию, поставив необходимый ему диагноз. Учитывая это, он решил вести беседу таким образом, чтобы она протекала в дружелюбном доверительном ключе, но без явного преимущества со стороны врача. Для этого ему нужно, как можно чаще задавать Таунбергу неудобные или провокационные вопросы, под предлогом якобы мнения компетентного специалиста, заставив того в итоге проговориться и сказать ему то, что его интересует. А интересовали его в данный момент только два вопроса: как и зачем он оказался в будущем, и какова его дальнейшая судьба в этом учреждении, – и Таунберг мог ответить на один из них.

«Лучше сесть в тюрьму и находиться в одной камере с зэками, – подумал он, смотря, на улыбающегося Таунберга, – чем в этом дурдоме с психами-уголовниками и с санитарами-садистами. В этой дурке даже конченый псих повторно сойдёт с ума. Я здесь вторые сутки, а котелок уже закипает так, что хоть в петлю лезь. Надо выяснить у этого старого пердуна надолго ли я здесь и какова моя дальнейшая судьба?»

Сделав серьёзное выражение лица, он с прищуром посмотрел требовательным взглядом на Таунберга и задал ему вопрос в лоб:

– Арнольд Исаакович, скажите мне, как высококвалифицированный специалист, как светило отечественной психиатрии, я псих?

Таунберг видимо ожидал от него другого вопроса, скорее всего, связанного либо с утренним конфликтом, либо с препаратами, на которые он жаловался медсестре, поэтому на короткий промежуток времени стушевался. Ему было достаточно этого мгновения, чтобы заметить секундное замешательство Таунберга. Он понял, что первым же вопросом попал точно в цель, застав заведующего психиатрической лечебницей врасплох.

– Сказать честно, Вячеслав Владимирович, я не ожидал от вас именно этого вопроса, – откровенно признался Таунберг, мозг которого работал в усиленном режиме, ища подходящий ответ на его вопрос, – поэтому не могу ответить на него категорично. Мне нужно более основательно понаблюдать вас, чтобы поставить вам конкретный диагноз.

«Вот ты и попался, дружочек, – довольно подумал он, – проговорившись, что ты заодно с тем полицейским, который упрятал меня сюда. Судя по твоему ответу, выпускать вы меня отсюда не собираетесь. По крайней мере, в самое ближайшее время. Напротив, у тебя есть конкретная задача – нарисовать мне страшный психический диагноз, который бы подтверждал мою склонность к совершению преступлений. Интересно, какой тяжести? Хоть полицейский и обещал, что не собирается делать из меня душегуба, я ему не верю. Всё это печально. Очень печально».

– Ага, то есть диагноз будет в любом случае, – задал он мгновенно следующий вопрос, не давая Таунбергу перехватить инициативу в беседе, – это лишь вопрос времени? Я вас правильно понял, Арнольд Исаакович, вы точно уверенны в том, что я психически не здоров, но не готовы сказать мне степень моего безумия?

Таунберг, перестав улыбаться, взял со стола карандаш и начал его мять в руках, обдумывая ответ на его новый вопрос. Сделав серьёзное лицо, заведующий посмотрел на него строгим внимательным взглядом и спросил:

– А как бы вы, Вячеслав Владимирович, ответили на ваш вопрос?

– На какой из двух? – спросил он, понимая, что заведующий начинает юлить, уходя от его вопроса.

– На первый, – уточнил Таунберг.

– Да всё очень просто, Арнольд Исаакович, – как можно доброжелательнее улыбнувшись, сказала он, – я, как тот сомневающийся из бородатого анекдота. Рассказать?

– Конечно, Вячеслав Владимирович, потешьте старика, – вновь заулыбавшись, сказал Таунберг, – было бы интересно послушать.

– Так вот! – начал он. – Каждый нормальный человек знает, что дважды два ровняется четырём. Шизофреник железобетонно уверен, что дважды два – это пять. А вот неврастеник согласен с большинством, что дважды два – это четыре, но постоянно сомневается, а почему не пять.

Таунберг рассмеялся, своим клокочущим голосом, более напоминающим карканье вороньих персонажей из советских мультфильмов. Он поддержал заведующего, рассмеявшись с ним за компанию. Со стороны это походило на беседу двух давних друзей, встретившихся после длительной разлуки. Но атмосфера напряжённости висела в воздухе, и он ощущал её всем телом от макушки до кончиков пальцев ног. Таунберг, отсмеявшись, приподнял очки и вытер, якобы выступившие от смеха слёзы на глазах, после чего сказал:

– Надо сказать, Вячеслав Владимирович, я очень давно работаю в сфере психиатрии, поэтому, как и любой специалист, любящий своё дело, которому я посвятил жизнь, стараюсь объять профессию с разных сторон. Юмор не исключение. Но такое слышу впервые, хотя за свою длительную практику, слышал всякое. Обязательно расскажу эту хохму коллегам.

– Ой, Арнольд Исаакович, и не говорите, – демонстративно соглашаясь с Таунбергом, сказал он, – в нашей жизни без юмора никак. А уж в вашей профессии, которая основана на работе с людьми, а это самая тяжёлая и неблагодарная работа, так и вообще без юмора можно с ума сойти.

– Тут вы правы, Вячеслав Владимирович, – согласился Таунберг, – тяжело с вами не согласиться.

– И не надо!

– И не буду!

Они вновь дружно рассмеялись.

– И всё-таки, Вячеслав Владимирович, – после небольшой паузы, вызванной смехом, сказал Таунберг, – отбросим шутки в сторону. Вы не считаете себя психом, но согласны с тем, что у вас имеются некие отклонения от нормы? Я вас правильно понял?

– Да, как и у всех, Арнольд Исаакович! – беззаботным голосом ответил он, давая понять Таунбергу, что в том, что он ему сказал пару минут назад нет ничего необычного и предосудительного. – Как и у всех! У каждого свои тараканы в голове и заскоки – это же не значит, что все кругом психи или неврастеники? Вот вам элементарный пример. Я терпеть не могу алкогольную и табачную продукцию. Мой организм очень болезненно на неё реагирует, поэтому я её практически не употребляю, в отличие от моих знакомых и друзей, для которых это в порядке вещей, как естественная нужда организма. Я для них псих, потому что не вписываюсь в их нормы поведения, а они в свою очередь психи для меня, но это не мешает нам находить точки соприкосновения при общении.

Таунберг, усмехнувшись, сказал:

– Всё верно, Вячеслав Владимирович, каждый человек по своему уникален, и как вы правильно выразились со своими тараканами в голове, но нужно не забывать, что мы живём в социуме. Иногда эти тараканы уж очень не вписываются в общественные нормы поведения социума, нанося его субъектам вред и подвергая опасности их жизнь и здоровье. Понимаете?

– Конечно, я понимаю то, о чём вы говорите, Арнольд Исаакович, и полностью с вами солидарен, – согласился он, демонстративно поддакивая Таунбергу. – Людей, психическое здоровье которых представляет опасность для общества, нужно изолировать, и если того требует ситуация лечить или перевоспитывать. Для этого и существует система правоохранительных органов и специализированные учреждения, как это.

– Верно, Вячеслав Владимирович, именно этим наше учреждение и занимается. Человек, совершивший противоправное деяние, должен понести за него соответствующее наказание, предусмотренное нормативно-правовыми актами. Но мы с вами должны понимать, был ли человек на момент совершения преступления психически здоровым, или же он осуществлял противоправные действия, будучи невменяемым.

– Мне кажется, если человек склонен к совершению преступлений или совершил их, уже можно говорить о том, что у него явные проблемы с психикой. Нет?

– В какой-то степени, вы правы, Вячеслав Владимирович, – согласился Таунберг, – и наша задача, как раз и заключается в том, чтобы определить эту степень.

– Понятно, – улыбнувшись, сказал он. – Меня сюда поместили для того, чтобы вы определили состояние моего психического здоровья, в смысле вменяемость. Верно?

– Всё правильно, Вячеслав Владимирович, очень хорошо, что вы всё понимаете.

«Врёт. На этом можно заканчивать разговор, – подумал он, теряя к беседе интерес, – этот старый лис, так и будет ходить вокруг да около, рассказывая и объясняя то, что даже ребёнку понятно. Он проговорился в самом начале беседы, не ожидав, с чего я начну, но сейчас подстроился под разговор, и навряд ли скажет ещё что-то интересное. Ясно одно. Меня сюда поместили не только для того, чтобы изолировать на время следствия и фальсификации доказательств, но и для того, чтобы сделать психом, оставив здесь надолго. Возможно, даже навсегда.

Вообще история с переживаниями полицейского, что я сбегу – это полная чушь. Ему достаточно было привести меня к следователю, тот бы оформил мне арест и отправил в изолятор временного содержания. Пока бы я сидел в ИВС под присмотром, полицейский подготовил бы все необходимые документы, думаю, что у него всё на мази, для помещения меня в следственный изолятор. Ну, а дальше дело техники, уверен, что у них отработанная схема. Здесь, что-то другое и явно полицейский с этим светилом судебной медицины заодно.

К тому же, чтобы вывести этого старого лиса на чистую воду, нужно продолжать беседу, имея светлую голову, а меня от этих чёртовых препаратов накрывает всё сильнее и сильнее. Ещё чуть и я начну перед ним слюни пускать».

– Вячеслав Владимирович? Вы меня слышите? – позвал его Таунберг. – Вячеслав Владимирович?

– Да-да, – вынырнув из раздумий, отозвался он, – извините, Арнольд Исаакович, до сих пор не могу привыкнуть к действию препаратов. Такое чувство, что вместо мозга, застывающий студень, не приспособленный к умственной деятельности.

Таунберг, сделав серьёзное лицо, сказал:

– Ко мне рано утром заходила, Варвара – это в вашем отделении, – так вот она мне сказала, что вы жаловались на препараты. Я и ждал вас именно с этим вопросом.

– Да, – сказал он, чувствуя, что голова начинает кружиться всё сильнее, а слова Таунберга долетают до него, как будто бы издалека. – Если честно, Арнольд Исаакович, я не понимаю, зачем они мне нужны? Вы ещё не поставили мне точный диагноз, но уже назначили курс, каких-то препаратов, от которых меня постоянно мутит.

На этот раз Таунберг не стал тянуть с ответом, потому что был готов к его вопросу:

– Поймите, Вячеслав Владимирович. В документах, переданных нам, во время вашего поступления из больницы, где вы проходили лечение от воспаления лёгких, указанно, что у вас устойчивая амнезия. Вы ведь не можете пояснить, как оказались на стройплощадке ночью в такой жуткий мороз совершенно голым?

– Нет, – ответил он, понимая, что если расскажет правду, сомнения в том, что он псих отпадут сами собой.

– Помимо этого, – продолжил Таунберг разъяснения, – у полиции есть все основания подозревать вас в совершении противоправных деяний, за которые уголовным кодексом предусмотрено наказание в виде лишения свободы.

– Каких?

– Извините, Вячеслав Владимирович, но я не имею права говорить вам этого. Вы это обсудите с представителем правоохранительных органов, с которым у вас обязательно состоится беседа.

Подумав, он спросил:

– Ну, хорошо, а препараты-то тут причём? Разве нельзя обойтись без них? У меня от них головокружения и тошнота.

– Увы, – разведя руки в стороны, сказал Таунберг, – это побочный эффект. Не переживайте, через несколько дней организм подстроится под препараты, и это пройдёт. Что касается вашего вопроса – можно ли обойтись без них? Отвечаю – нет, нельзя. Вы, Вячеслав Владимирович, подозреваетесь в совершении преступления, а учитывая, выше сказанное, есть основания полагать, что у вас могут быть проблемы с психикой. Вы не единственный в отделении. С вами в палате находятся другие пациенты и персонал, и я не вправе подвергать их опасности.

– Да я вроде бы не буйный, – сказал он, чувствуя, как веки, наливаясь свинцом, начинают потихоньку наползать на глазные яблоки.

– В этом всё и дело, Вячеслав Владимирович, что вроде бы, – многозначительно сказал Таунберг. – Вы здесь всего лишь вторые сутки, а на вас уже поступила жалоба от персонала. Предыдущая смена санитаров пожаловалась, что вы создали конфликтную ситуацию, мешая им исполнять их служебные обязанности. Что вы на это скажете, Вячеслав Владимирович?

Сделав удивлённое лицо, на котором можно было прочесть, что он понятия не имеет, о чём идёт речь, он сказал:

– Понятия не имею, о чём вы, Арнольд Исаакович? Алексей и Павел – это два замечательных человека с добрыми отзывчивыми душами. Разве с такими можно поссориться? При всём желании не получиться.

Таунберг, нахмурившись, сказал строгим голосом:

– Я понимаю, Вячеслав Владимирович, что вы утрируете в данном случае, потому что хорошо знаю вспыльчивый характер Алексея. Но хочу вам сказать, что просто так он конфликтовать ни с кем никогда не будет. Вообще санитары давно работаю в лечебнице и оба на хорошем счету. Как руководитель учреждения я обязан реагировать на подобные происшествия. С санитарами я обязательно проведу разъяснительно-профилактическую беседу, а вот вас я должен наказать за нарушение режима в специальном отделении учреждения. Учитывая то, что вы здесь новенький, на первый раз ограничимся предупреждением, но впредь, я прошу вас, чтобы подобного не повторялось. Вы меня поняли, Вячеслав Владимирович?

– А что с Игорем? – не ответив на вопрос Таунберга, спросил он. – Этот дегене… в смысле санитар, который у вас здесь на хорошем счету, обещал его наказать. Он разве имеет на это право?

Таунберг, нахмурив свои кустистые старческие брови, недовольно произнёс:

– С Игорем всё в порядке. После того, как его вымыли и переодели, ему сделали необходимые процедуры и вернули в палату. А наказать его, как и любого другого пациента, никто не вправе без моего ведома и приказа. Как мне передали, именно из-за него и произошёл конфликт. Это правда?

– Угу, – буркнул он.

Таунберг, вздохнув, сказал:

– Поймите, Вячеслав Владимирович, при лечении пациентов, психическое здоровье которых находится в тяжёлом состоянии, как например, у Игоря, приходится искать к каждому индивидуальный подход, иногда нестандартный. С кем-то нужно грубее, с кем-то нежнее. Кого-то похвалить, кого-то раскритиковать. Это очень сложный и трудоёмкий процесс. Человеку, который никогда не принимал в этом участия, может показаться, что действия персонала не логичны, вредны или даже опасны в отношении пациентов, но это не так.