Читать книгу: «Я у тебя болю…», страница 2

Я к ней – в подол лицом

Я к ней – в подол лицом:

плачу… Она: "Держись,

трусом и подлецом

был он с тобой всю жизнь!"

Гладит по волосам,

вместе со мной ревёт:

"Может быть, он и сам

душу вот так же рвёт?

Может, и он – вот так –

тоже кому не люб,

плача, грызёт кулак –

боль загоняя в глубь?

Может, вот так же в ночь

пьяно летит к друзьям?

Но от любви помочь

вылечиться нельзя…

Два никому не нужных человека

Два никому не нужных человека

сошлись, как на дуэли: каждый шаг

отмерен хладнокровно… Четверть века

уж прожили совместно. Как же так?

Им всё казалось: жизнь вот-вот начнётся –

ещё лишь сверхусилие одно,

а оглянулись – камнем вниз несётся,

и тянет всех с собою заодно.

Соратниками рядом прошагали –

плечом к плечу (как будто жизнь – борьба)

все долгих четверть века, но не стали

счастливыми (взыхая – не судьба)…

А их судьба ждала за поворотом –

счастливая, подпрыгивая, но

героев убедили доброхоты,

что в жизни не бывает, как в кино.

Два дурака, поверившие оба,

что ждать напрасно нечего любви,

сошлись как в сказке – сразу и до гроба,

а ведь могли бы…

Только…

C'est La Vie…

Курортный роман

В стекло настырно барабанит дождь –

явилась, как всегда – внезапно, осень,

вот так всегда: ты день перелистнёшь,

а кто-то годы жизни в урну бросит.

И мы опять грустим, ведь холода

и ветер – не за шиворот, под сердце,

роман курортный был не навсегда –

мы знали, но не верили. Согреться

хотелось друг о друга, отпустив

узды всегда натянутых приличий…

Разъехались, последними "Прости…"

не наградив – лишь взглядом безразличным.

И кто из нас тут прав, а кто не прав –

пусть скажет тот, кто достоверно знает

пароли-явки-адрес переправ,

где не коней нам – жизни поменяют…

Радостью перемен не разогреты взгляды

Радостью перемен

не разогреты взгляды:

что-то всегда взамен

счастью отдать нам надо,

но не разжать никак –

крепко сжимают пальцы

худенькое в кулак,

только – своё. Расстаться

с нынешним – нету сил,

даже в обмен на чудо,

ты меня попросил –

верить, но я – не буду:

верила, как себе –

годы, века и жизни,

наперекор судьбе

не совершала тризну,

умерших чувств не жгла,

сердце не хоронила,

просто тобой – жила.

Я любила.

У вас сейчас "всего лишь" минус тридцать

У вас сейчас "всего лишь" минус тридцать,

а мне б ещё неделю – летний зной,

ведь хочется напиться и забыться,

когда гуляет ветер ледяной

по крышам, по деревьям, по прохожим,

и осени промозглая капель,

дырявя туч свинец, скользит по коже,

морозя наши души и постель…

Какая ж ты хорошенькая

"Какая ж ты хорошенькая!!!" – пишет,

и я после "Спасибо" ставлю смайл:

на старом фото сердце счастьем дышит

(не аритмия, доктор, там – фристайл),

там двадцать дней – тепла, покоя, моря,

и три недели сладостных ночей,

когда от счастья слёзы – не от горя,

я не твоей была тогда – ничьей,

и на губах игривая свобода,

и в глубине зрачков порочных – страсть,

которую ты жаждал год от года,

но так и не осмелился украсть.

Я медленно на том огне сгорала –

сама себе чужая, не своя,

натягивая смайлик, как забрало:

"Спасибо, эта девушка – не я"…

Музыки фон – в уши

Музыки фон – в уши,

и бегунок – вправо,

чтоб не кричать – слушать.

Оба с тобой – правы.

И на замков восемь

заперта дверь в душу,

жизни уже – осень,

а я ещё – трушу

просто в глаза – прямо:

как без меня – горько?

Оба с тобой – правы.

Счастья вот нет только.

Мне без тебя – вольно

[след от цепей – прячет],

только дышать больно,

я – по чуть-чуть…

[Плачет]

Жить

Я умею быть сильной и не пасовать

перед трудностями, никогда не сдаваться;

никому ни в душу, и ни в кровать –

не лезть, не учить морали, не читать нотаций,

прощать близких, ставших дальними,

и друзей бывших (воевать с ними что ли?),

отпускать всех на любые расстояния

(добрый Бог наградил нас свободой воли,

каждого); перед врагом прошлым,

если пришёл – отворить двери,

быть готовой к плохому, но ждать – хорошего,

раскаявшегося – простить.

Просто так.

Верить.

Но раз за разом – почему-то ножи в спину,

липкий солёный ручей по ногам – в землю,

ты, клявшийся на крови – "не покину!",

на "извини"

сил нашёл

еле.

Боль где-то в горле липким стоит клубком,

в землю лицом – жизни заряд сажая –

падаю… Недруги пнут в ребро сапогом:

корчится, больно – значит, ещё живая.

Господи, слышишь, пожалуйста, дай мне сил,

встать, о боли своей не крича – молчА,

и сказать большое искреннее спаси-

бо всем моим недругам, врагам, палачам:

пусть от боли – страшной, невыносимой –

зубы буду упрямо в песок крошить,

неправильно, некрасиво,

но –

жить.

Жизнь

Да я бы давно их звала всех по имени-отчеству –

свои эти самосбывающиеся пророчества

(особенно то, про тебя, особенное одно),

если б они, камнем упав на дно

моей реальности, выбили бы его,

разрушив фундамент, рассыпав глухие стены,

чтоб я смогла выйти за рамки одной сцены,

уволиться из этих провинциальных актрис,

что сами себя много лет лишь играют на бис,

получая охапками чью-то любовь и цветы.

Но к чему это все, если даритель – не ты,

и каждый раз, выходя на финальный поклон,

думаешь: это сон, это сон, это просто дурацкий сон,

но вглядываешься в зала тебя пугающую тьму,

в тысячи лиц, не принадлежащие никому,

и до одуренья хочешь просто выйти отсюда на свет –

в настоящую жизнь…

Но это и есть она, и другой, к сожалению, нет…

Я эту любовь не ращу и не пестую

Я эту любовь не ращу и не пестую —

ты знаешь, всё наоборот:

она замерла, не растёт – бесполезно: всё

равно я иду на аборт.

Пусть вырежет/вычистит/химией вытравит

её многоопытный врач…

Но всё, что случится – сквозь слёзы он выдавит:

"Прости. Метастазы. Поплачь."

Мы с ней столько лет – неделимое целое

(единый клубок метастаз),

я всё, что смогла, чтоб убить её – сделала

(убила – обеих за раз).

Нет, не ты его увела

Нет, не ты его увела –

я сама тебе отдала,

я сама отпустила: на,

раз настолько ты влюблена,

что его так не бережёшь —

от меня вместе с кожей рвёшь

наживую, наркоз не дав…

Отдала его – не предав,

отпустила его – любя,

ну, подумаешь, у тебя —

ну, подумаешь, не со мной,

но живой…

Забирай его, получай —

он два сахара любит в чай,

а, хотя – не мои дела:

я и так его отдала,

не была ему палачом —

ни упрёка ему ни в чём,

не рыдав на его плече…

Он был – мой,

а теперь – ничей…

Как живут люди, утратившие свой Рай?

Как живут люди, утратившие свой Рай?

Чем их пугает Бог, искушает Змей?

Кто говорит им: вставай сюда, выбирай

(брать надо – это, то – выбирать не смей!)?

Как выбирает из двух нас теперь Адам?

Он и в Раю-то просто на поводу

Евы пошёл (делай ставки – я всё отдам,

ставлю на всё: он выберет вновь не ту).

Старый проказник: к свадьбе уже пройдёт —

дует на грудь, почти уже не болит,

хочешь, слеплю тебе парня, что не уйдёт? —

Что мне с ним делать, папа, ведь я – Лилит?

Только будь счастлив

Только будь счастлив, очень тебя прошу

(если мои просьбы хоть что-то значат),

и не читай – их я не тебе пишу,

эти стихи, это другому.

[Плачет]

Только будь счастлив – так, чтоб на небесах:

"Ну-ка на бис – я пропустил детали!", —

старый проказник (Будда/Исус/Аллах…)

новую жизнь вдруг подарил.

[Едва ли]

Только будь счастлив, сам за себя хотя б!

Я – своему выйду навстречу тоже.

Медленно ангел рядом идёт – ослаб.

Помнит ли кто, как мы летали?

[Боже]

Пью тишину по капелькам, по осколкам

Пью тишину – по капелькам, по осколкам

(больно горчит во рту, прожигает душу),

оба молчим навзрыд бог лишь знает, сколько…

Прячу любовь – ногами торчит наружу.

Глубже копаю яму заразе этой,

сверху плитой без надписи и без даты —

лезет в стихи, меня превратив в поэта,

благословляя: надо же, как пиздато!

Рядом стоит, меня по плечу похлопав

(буквы – в слова, слова – в предложений нити

я собираю): с каждым бывает, что ты,

если не так что – вы меня извините.

Я извиняю. Ты извиняешь. Только

мы перед ней гораздо сильней виновны:

оба молчим навзрыд бог лишь знает, сколько,

оба её хороним, убили словно.

А я – давно остыла, не горю

А я – давно остыла, не горю,

казалось раньше: мы – две половинки,

я всем друзьям – устала, – говорю, –

огню былому праздновать поминки.

Они в смятеньи: весь огонь угас,

а так – до неба, кажется – горело,

и жизнь спустя, когда не стало "нас",

ещё так долго, так упрямо тлело

на торфяных болотах наших душ –

погибельно, подземно, внутривенно…

Мой выживший оркестр играет туш:

залит огонь любви забвенья пеной.

А давай все сначала, слышишь?

– А давай все сначала, слышишь?

Мы ведь счастливы даже были…

– Разве заново перепишешь,

как друг друга мы разлюбили?

Где на это взять сил, подскажешь?

Все потрачено на разборки,

И опять ты меня накажешь –

Непокорную, как ни горько…

И опять будешь делать больно –

Без сочувствия, со всей мочи.

Нет, не надо, с меня довольно,

И не важно, зачем ты хочешь

Снова наши вернуть рассветы

И закаты, что так качали –

Я сама вспоминаю это,

но – прости – не начну сначала…

Киндзмараули

Если бы алкоголь

в сердце латал бы раны,

чтобы не слышать боль,

я б просыпалась – пьяной,

я бы уже с утра

выстрелом вверх шаманским

горести со двора

выгнала бы шампанским,

я бы уже в обед –

только Киндзмараули,

но – облегченья нет,

кажется – обманули:

зря я ищу покой

где-то на дне стакана,

если вино – рекой,

значит, мы будем пьяны,

счастья лишь только нет

в терпком глотке пьянящем –

только кровавый след

прошлого – в настоящем…

Открыла дверь в надежде: он ворвётся

Открыла дверь в надежде: он ворвётся –

с цветами и шампанским, пьян слегка,

и в губы жадно-жадно мне вопьётся,

и по спине куда-то вниз рука

скользнёт, и, с гравитацией не споря,

и сами на пол съедем, не дойдя

до спальни трёх шагов. Мы в коридоре

в одно сольёмся целое, сойдя

с ума от наважденья грёз любовных,

и больше не расстанемся вовек…

Открыла дверь и жду его я, словно

я для него – желанный человек…

Так вдруг стало тепло, спокойно

Так вдруг стало тепло, спокойно —

отгорело, отбушевало,

и не плачется по покойной,

хоть и лет ей ничтожно мало,

хоть жила она – одиноко

(В моём сердце ища приюта,

долго-долго ночами волком

страшно выла – не убаюкать…

А теперь там дыра – размером

метр семьдесят на полметра,

а казалось – была разменной

этой нашей любви монета.

Никому не казалась нужной

эта наша любовь до гроба,

а скончалась – размером в душу

дыры в сердце латаем оба,

и ничто не пришло на смену —

никакое другое счастье:

только приторный запах тлена

от вчера бушевавшей страсти)…

Вот и встретились снова. Здравствуй…

Вот и встретились снова. Здравствуй…

[Сердце гулко стучит в виски.]

Как дела? – Всё в порядке, – Счастлив.

[Что не сдохла я от тоски?]

Как детишки, семья, карьера?

[Ну и, мстительно:] Как жена? –

Так же, как у тебя, наверно –

бес-прос-вет-но. Поражена? –

Да чему поражаться, если

за Бог знает уж сколько лет

вас ни дня не видали вместе,

фотографий совместных нет…

Ты им очень, конечно, нужен –

лучше нет у детей отца,

но, себя называя мужем,

не носил никогда кольца:

вечно в поиске – новых, свежих,

наполняющих светом жизнь…

[Время-врач снова раны те же

на живую шьёт – разошлись.]

Вот и встретились снова. Здравствуй…

[Боль тисками сдавила грудь.]

Будь, пожалуйста – слышишь? – счастлив,

и, пожалуйста, просто – будь.

Дверь, пожалуй, сниму с петель

Дверь, пожалуй, сниму с петель –

не придётся менять замки,

раз свободная я теперь,

то и двери мне – не с руки,

пусть гуляет полночный бриз

прямо в комнату со двора –

этот странный живёт каприз

в моем сердце уже с утра,

ведь не будешь ты дверь с ноги

выбивать, если нет дверей…

Помоги же мне, по-мо-ги

о тебе позабыть скорей…

Я тобой лишь одним болела

Я тобой лишь одним болела

с осложнениями на жизнь,

с рецидивами, как умела,

но – справлялась. И ты – держись.

Выздоравливаю покуда –

взгляд погасший, поникший вид,

но уже в ожиданьи чуда:

скоро, чувствую, отболит.

Полной грудью вздохну и в небо

с благодарностью – сто спасиб,

что когда умоляла: "Мне бы –

хоть на день его!." – обнесли,

обвели объездной дорогой

(Ведь дурным и семь вёрст – не крюк!):

не твоё, не бери, не трогай –

он не враг тебе, но – не друг…

Протрезвею, смирюсь, поверю,

в то, что, если б хотел – то смог!..

И за прошлым закрою двери,

да сменю, наконец, замок…

Стихам адвокаты нужны ли?

Стихам адвокаты нужны ли?

Свидетельствуют: жили!

Падали и вставали,

без греха – да едва ли,

вот только в руке моей

от роду тех камней

не было для броска —

для ласки моя рука,

для поцелуев – губы,

голос – кричать "Любо!",

пара красивых ног —

для интересных дорог,

да, говорят, были

когда-то еще – крылья,

только их сразу тут —

крадут…

Я ли не деревенская?

Я ли не деревенская?

Знаю секрет простой,

что нашептать, чтоб женское

счастье – не на постой,

а чтоб на веки вечные

в доме жило моём,

чтобы ты, мой не встреченный,

сам поселился в нём…

Дело-то не подсудное —

милого присушить,

но из моей посудины

не разрешу допить,

я ни конфет, ни яблочко

надвое не делю,

чтоб запорхали бабочки

и ты сказал "люблю".

Я не хочу привязывать

милого ворожбой —

глупо победу праздновать,

если ты телом – мой,

но в несвободе мучаясь,

рвётся назад душа,

это благополучие

стоит хотя б гроша?

Знаешь, я – деревенская,

только проблема в том,

что мне не надо – женского

счастья. Хочу вдвоём

не колдовскими чарами —

только любовью жить.

Если с тобой не пара мы —

ну, так тому и быть.

Отпускаю

Говорят: отпусти – вернётся,

всё, что было твоим – твоё.

Без тебя не сияет солнце,

тучей чёрною – вороньё

надо мною кружИт и крУжит:

ждёт добычи, ведь я – почти

умерла без тебя. Не нужной

стала глупая жизнь. Прочти

те слова, что легли, как рифы,

от которых спасенья нет,

в стихотворные скалы рифмой:

я – не женщина, я – поэт,

но талант на любовь сейчас же

и признание – на покой

я б сменила, клянусь, без фальши,

если только бы ты – такой,

как сегодня, тихонько "здравствуй"

прошептал и глаза в глаза

долго-долго смотря, остаться

попросился… Но так – нельзя:

не такой ты, и не такая

я… Как больно… Поглубже вдох —

не заплакать бы… Отпускаю…

Да поможет мне, дуре, бох…

Морожены песни

В голове – как пчелиный рой —

вьются мысли, что не рассказаны,

хоть молчи, хоть кричи, хоть вой,

но у нас с тобой – судьбы разные.

У меня полный рот стихов —

о тебе, ещё не написанных,

из тех самых, запретных слов —

очень личных и очень искренних,

в сердце нежность нашла приют,

а любовь – в животе щекочется:

это бабочки там живут…

Не знакома я с одиночеством…

Не тебе я пишу – дышу —

о тебе, незабытом, строками,

может память перепишу,

и спою, по-поморски окая.

Будут песни мои лететь,

замерзая сияньем северным —

и стихов кружевная сеть

не истлеет в пыли безвременья…

Чужой – не мой, чужая – не твоя

Чужой – не мой, чужая – не твоя:

себе не разрешили мы друг друга,

судьбу одну – на две судьбы кроя,

мы – профи в лицемерии. Заслуга

Какая в том, что так – несчастны все:

и мы с тобой, и наши половины,

и крутимся, как белки в колесе,

и сами – только сами! – в том повинны…

Ты на меня (не удержала!) зол,

я – на тебя (не удержал!)… В колени –

бросаешься, целуешь мой подол,

но что мне с этих горьких сожалений?

Поступка бы. Единого. Но так –

чтоб больше ни туда, и ни обратно.

А этим сожалениям – пятак

цена, вот только маловероятно,

что всё же покупателя найдёшь –

такой товар не пользуется спросом…

Ты правду предложи мне, а не ложь.

Решение.

Ответы.

Без вопросов.

Не помогай мне, Господи…

Волос короткий с проседью,

в сетке морщин – висок…

Не помогай мне, Господи,

так, как уже помог:

Встречи – почти случайные,

взгляды – души до дна,

криком кричит молчания

нашего тишина,

будто магнитов – полюсы

(Оба, конечно – плюс):

ближе на шаг – и в скорости

дальше на два. Боюсь –

физика не изменится:

только лишь отвернусь –

сразу второй приклеится

(Минус притянет плюс);

в тот же момент становится

трусом и подлецом

(Минусом – плюс, как водится),

если – к нему лицом…

Волос короткий с проседью,

в сетке морщин – висок…

не помогай мне, Господи,

так, как уже помог…

Давай поговорим?

Давай поговорим? Но – без посредника:

без телефона, лично. Разве малость –

глаза в глаза? А вдруг два понедельника

(Ну три, четыре…) – всё, что нам осталось?

Туда, откуда вряд ли возвращаются,

в любой момент уйдёт когда-то каждый,

забрав свою любовь, и кто прощается,

а кто – прощенья просит, так не важно…

И будет тот, оставшийся не мёртвым, но

и не живым – тянуть сюда, обратно

закрывшего тяжёлые ворота и

ушедшего за точку невозврата.

Давай поговорим? Но – без посредника:

пока – живые оба. Разве малость –

глаза в глаза? А вдруг два понедельника

(Ну три, четыре…) – всё, что нам осталось?

Я орала на прощанье: Ну и гад же ты!

Я орала на прощанье: "Ну и гад же ты!

Как ты мог со мной так? Сволочь… Ненавижу!"

…Сохраняю твои фото во все гаджеты —

умираю, если глаз твоих не вижу.

Ставлю музыку по кругу —

лишь ту самую:

если больно, значит я ещё живая.

Не звоню тебе ни трезвая, ни пьяная —

не нормально это, да?

Переживаю…

Я не лью в подушку ночью слёзы горькие:

хочешь, верь, а нет – не верь, но спится сладко,

там, во снах, ещё влюблённые мы…

Только я

по ночам ещё и верю – всё в порядке:

скоро кончится разлука, встреча скорая

неизбежна – мы помолвлены судьбою,

приправлять любовь не будем больше ссорами —

слишком солоно в разлуке нам с тобою…

Только оба мы – и сильные и гордые,

уходя – всегда уходим безвозвратно,

связи – рвём на раз, и прошлое не дёргаем,

проверяя, не попросится ль обратно,

лишь скрипим во сне зубами: "Ну и гад же ты,

как ты мог со мной так?"

Любим…

Ненавидим…

И храним любимых бывших во всех гаджетах,

умираем, если фото их не видим…