Читать книгу: «Разлуки и встречи. Люди ветра», страница 3

4

Жизнь продолжалась, но продолжение это для Анариэль было не радостным. Стоило ей встретиться с Нефом, как возобновилась их незавершённая ссора. Примириться им не удалось. Анариэль, как обычно, решила подождать, пока всё как-нибудь устроится. Но на этот раз у неё возник коварный вопрос: почему любящий мужчина даже не поинтересовался тем, что с ней произошло, и цела ли она вообще, а сразу пошёл в наступление? После встречи с Санси её чувства к Нефу не поменялись. Она всё также любила его, но усталость от бесконечных склок и слабость после поимки шансоловки заставили её по-другому посмотреть на их отношения.

Получалось, что пока всё было хорошо и гладко, был мир и любовь, а как только начались препятствия и испытания – посыпались претензии. Это было обидно, но это было так. Похоже, Неф беззаветно любил только музыку. А её любил в тех случаях, когда она не доставляла ему хлопот. Анариэль вдруг поняла, что с того момента, как она впервые ушла по дорогам ветра, их любовь напоминает театр одного актера. При этом, у Нефа были способности и, если бы он захотел, он мог бы перейти в другой мир вместе с ней, если уж так волновался. Но он об этом ни разу не упомянул. По всему выходило, что её жизнь обязана сосредоточиться на нём, как и было раньше, а он тогда сможет спокойно творить и милостиво принимать её внимание и заботу.

Осознание этого повергло Анариэль в шок. Её воздушный замок таял на глазах. А когда Неф в один прекрасный день вдруг сказал ей, что понял, что она использует его в качестве подушки между своими путешествиями, и это вовсе не любовь, все её мечты разом лопнули.

Это был взрыв, удар в спину. Как будто само сердце разорвалось в груди. Она полумертвым языком объяснила, что на этом их отношения можно считать завершёнными, выслушала тираду о том, что это он уходит, на негнущихся ногах добрела до Эрис и только там почувствовала физическую боль своего разбитого сердца.

Но первая любовь вещь упрямая, она не желает заканчиваться. Депрессия не заставила себя ждать, а вместе с нею пришел ворох сомнений и сожалений. Ведь было же всё хорошо, так, может быть, вернее будет попытаться всё вернуть, любой ценой. И временами ей действительно казалось, что так будет лучше. Но стоило задать себе встречный вопрос: «Лучше для кого?» – и наваждение исчезало.

Дни утекали из рук, а ветер всё не звал в дорогу. Анариэль хотелось с головой нырнуть в работу, отвлечься, забыть, но не получалось. По правде сказать, с «забыть» у неё всегда были проблемы. И, вроде, не первая жизнь, не первое разбитое сердце, но, казалось, что так больно и муторно ещё не было. Маркус где-то пропадал, и даже Санси не приходил к ней во сне, а они как раз могли бы помочь ей разобраться в себе. Отец воспринимал эту ситуацию как неизбежность, а Эрис и Кристиан слишком мало знали её, чтобы увидеть выход там, где не видела она.

Неф же, казалось, продолжал жить совершенно спокойно. Он ни разу не предпринял попытки её вернуть, извиниться, да, хотя бы, просто заговорить первым. И это ещё сильнее ранило. Она же не могла себе простить, что порвала с мужчиной, который сначала стал ей лучшим другом, а затем – первым любовником. Ведь он был ей радостью и поддержкой долгие годы, и казалось, лучше и быть не может, а теперь она его почти… ненавидела.

Анариэль удавалось отвлечься только во сне. Кроме её привычных снов у неё появился ещё один, весьма странный, но снящийся ей чаще всего. В этом сне Анариэль создавала, строила из полупрозрачных каменных блоков какое-то здание. Сначала было совершенно непонятно, что это будет, но по мере того, как росли стены, становилось ясно, что это храм. Небольшое легкое здание с тонкими стенами, стрельчатыми окнами и паутиной изящных переборок вставало перед её глазами, хотя ни в одной из жизней ей не приходилось строить.

А днём снова начиналась каторга сомнений и сожалений, постоянного перебора ушедших дней счастья, как вечных четок. И конца и края этому не было видно. Единственной радостью девушки в те дни был Октавион, где, казалось, даже камни мостовой гладили её подошвы и шептали слова утешения. Анариэль чувствовала поддержку не только друзей, но и города. И, наверное, именно поэтому смогло произойти такое невероятное событие.

Анариэль снился залитый лунным светом город. Темные улицы и посеребренные очертания домов, белёсая трава и цветы, бледные светлячки, кружащие вокруг напоминающих сплетения теней деревьев. Она шла по улицам этого незнакомого города мимо призрачных прохожих, под ночным небом, полным звёзд, но без луны. Иногда её путь пересекали чернильные, с гораздо более четкими очертаниями, чем встречные люди, тени. Чутье подсказывало Анариэль, что наступать на них ни в коем случае нельзя, и приходилось их обходить стороной, а где-то и перепрыгивать. И ещё тут царила тишина. Такая плотная, бархатная, что не было слышно даже звука шагов. Только то и дело доносился тихий хрустальный звон, как будто это город тихо шевелился во сне, и звенели серебристые стены домов.

Она долго шла по перепутанным улицам, пока не почувствовала, что дошла. Подняв глаза, Анариэль увидела легкий, упирающийся тонкими шпилями в небо, храм. Невесомые стены, узорчатые переплёты окон, кружево переборок, мучительно острые башни, – всё это было так знакомо ей, ведь она много ночей подряд строила это здание. Внутри было светло и пусто. Мраморный с сверкающими серебряными прожилками пол холодил ноги. Анариэль улеглась прямо на него, глядя в потолок, и почувствовала, что очень устала, что хочет уснуть здесь навсегда, чтобы вместе с ней уснула в этих стенах её тоска. А когда придет утро, солнечные острые лучи сотрут сотканный из лунного света город, вместе с ней и её болью.

Через какое-то время она почувствовала, как солнце бьёт по натянутой коже век, и решила открыть глаза. Она всё также лежала на холодном каменном полу построенного ею храма, только он, казалось, обрел плоть. Белый камень стен, изрезанный кружевом узоров, белый камень пола с золотистыми и розовыми прожилками, и солнечный цвет, разукрашенный как радуга витражами окон. Такой красоты в её сне не было, кроме того, она не чувствовала, что спит. Её тело было здесь, в храме, и храм этот, хоть и пустой, был совершенно реальным. Анариэль села, чтобы получше оглядеться, и увидела, как открывается входная дверь. Через пару мгновений в неё осторожно вошел Кристиан и замер, увидев подругу, сидящую на полу посреди пустого здания.

– Крис, а ты как сюда попал, и что это за мир? – удивленно спросила она.

– Зашёл с улицы, – не менее удивленно отозвался клирик. Он, вообще-то не был склонен к проявлению эмоций, но на этот раз всё, что он чувствовал, было огромными буквами написано у него на лице. – Я почувствовал, что произошло что-то странное, и решил прогуляться по городу. И не ошибся: на углу Золотой улицы и улицы Вискерин появился этот храм. Как будто он всегда здесь был, хотя ещё вчера его тут не стояло.

– Бред какой-то. А дома?

– Подвинулись! Как птицы на ветке. Палисадники и дворики стали чуть меньше, но жители, я полагаю, этого даже не заметили. Судя по их спокойствию, они считают, что ничего не изменилось.

– Хочешь сказать, что посреди Октавиона выросло здание, а этого никто, кроме тебя не заметил?

– Именно. Великолепный трюк, я преклоняюсь пред твоим талантом.

– Да я-то тут при чём? Мне просто снились странные сны, как я строю это здание, а потом я зашла в него в другом своем сне, легла на пол и проснулась тут. Я ничего не сделала.

Это было крайне редкое зрелище. Кристиан, холодный клирик с вытравленными эмоциями, хохотал. Он смеялся так, что звенели стекла, долго, искренне и совершенно не понятно, над чем.

– Ты невозможна, – отсмеявшись, севшим голосом, начал говорить он. – Ты подарила Октавиону храм, который возвела силою своей души и наполнила любовью к этому городу. Ты смогла, походя, впихнуть его в существующий порядок вещей, и ещё говоришь, что ты здесь абсолютно ни при чём. Анариэль, не пытайся обмануть себя, это целиком и полностью твоё творение, твой подарок городу восьми дорог.

– Но разве такое возможно? – в её голове эта мысль никак не умещалась.

– Возможно, раз тебе это удалось. А как – этого я не знаю, но очень хочу выяснить, так что, считай, что смотритель у этого храма уже есть.

– Ну да, как же клирик и без церкви. Ради тебя, небось, и старалась. Только вот, я думала, что всё случится наоборот, – задумчиво произнесла девушка.

– Что наоборот, объясни, пожалуйста.

И Анариэль рассказала про свою ночную прогулку по призрачному городу и про невесёлые мысли, которые пришли к ней, когда она решила уснуть в призрачном храме.

– Я слышал о таких городах, – тихо проговорил Крис. – Они действительно опасны для путешественников, и если заснуть в таком городе, то, говорят, умрёшь. Но точно этого никто не знает, потому что даже те, кто просто оставались в таких городах до утра, исчезали бесследно. А уж спали они при этом или нет, свидетелей не нашлось.

– А у тебя, выходит, получилось с точность до наоборот, – помолчав, продолжил клирик.

Он помог девушке подняться на ноги и, поддерживая её, повёл к выходу:

– Пойдем, похвастаешься отцу своим творением, нечего весь день валяться на мраморном полу.

Итак, в Октавионе появилась ещё одна легенда – белостенный, устремленный в небо, храм с чудесными витражами и гуляющим под сводами хрустальным перезвоном. Как и предполагал Крис, только несколько человек в городе заметили его внезапное возникновение. Для всех остальных – этот храм был возведён волшебством леди Анариэль в память о первом маге Фредерике Вискерине в первую годовщину его смерти.

Однако жизнь самой Анариэль от этого веселее не стала. Она чувствовала себя ужасно. Или, по крайней мере, знала, что должна себя так чувствовать. В груди ныла пустота. Какая-то часть её души все ещё бурно оплакивала светлое прошлое и предлагала вернуться. Вернуться к кому? К человеку, которого больше нет? Или к тому, кто на поверку оказался ничем не лучше миллионов, а может и похуже некоторых. К тому, кто предал её любовь? Эти мысли снова и снова роились в голове девушки, как и вчера, и позавчера, и месяц назад. Ей никак не удавалось забыть и отрешиться от этого.

Ей всё чаще приходило в голову, что хоть она и сумела подарить Октавиону чудесный храм, часть её умерла, а часть – сбежала в это самое невероятное здание. Обычно весёлая и жизнерадостная, она напоминала ангела печали. Вот и сейчас, сидя на балконе в доме Эрис, она замерла, уставившись в одну точку, как будто рассматривала что-то внутри себя, и Эрис в который раз захотелось писать с неё аллегорию печали.

В двадцать пять лет Анариэль выглядела на все свои восемнадцать, и она явно не собиралась прощаться с этим внешним возрастом. Эрис тоже выглядела младше своих лет, из их компании только Кристиан озаботился повзрослеть, но девушки подозревали, что он сделал это специально, для пущей солидности.

– О чём задумалась, о, луноликая, – язвительно поинтересовалась рыжая Эрис.

Дело в том, что благородные мужи соседних государств всё также считали Анариэль завидной невестой и периодически слали ей романтические письма. Письма эти обычно читали втроем, озвучивая на разные голоса самые впечатляющие пассажи, а потом девушки то и дело подкалывали друг друга наиболее цветистыми обращениями оттуда. И при сочетании с эффектом неожиданности они были подобны ушату ледяной воды.

Вот и сейчас, Анариэль мгновенно ожила, тряхнула волнистыми прядями серебристых волос, хрустнула тонкими пальцами, разминая кисти рук, и после этого соизволила ответить.

– Мне сегодня снился необычный сон.

– Опять трудилась, не покладая рук? – оживился сидящий рядом Кристиан.

– Не угадал. Я давно не бывала на перекрестках линий судеб. И вот, видишь ли, сегодня ночью один такой перекресток сам лёг мне под ноги, – она снова замолчала, её темно-синие глаза сосредоточенно рассматривали что-то в кружке янтарного чая. Друзья не торопили, чувствуя, что сегодня в её ставшей привычной какофонии чувств и мыслей появились новые голоса.

– Я уже тысячу лет не читала линии судеб и решила попрактиковаться, раз выдался повод. И у меня получилось, даже больше, я не просто прочитала их. Я услышала их, они заиграли в унисон, и я услышала их песню, – девушка передернула плечами под просторной серебряной блузой.

– Бред какой-то. Мотив простой, стихи паршивые, Неф бы за такое из дома выгнал, не к ночи будь помянут. Но теперь у меня появились нехорошие предчувствия, что всё «самое веселое» только начинается. К тому же, сегодня я почувствовала, что меня зовёт ветер. Зов пока что слаб и не определён, но это значит, что я снова могу ступить на тропы ветра и унестись… да куда угодно унестись, лишь бы перестать страдать от разрыва с Нефом, – она говорила это твердо и даже сердито. И друзья ни на секунду не сомневались, что как только закончится их чаепитие, она уйдёт, может быть, даже прямо с этого балкона, в ветер. И кто знает, что она в таком настроении найдёт на его дорогах.

– Что за стихи-то? – Эрис твердо знала, что этот вопрос она может задать без явного риска для жизни.

– Я же говорю, бред, – отмахнулась Анариэль, и тихо, почти шёпотом, прочитала:

Его ты встретила случайно,

Он незнакомый, молодой,

Он режет белыми путями

Отрезок века золотой.

Его глаза не ищут встречи,

Ведь ты нужна ему одна.

Ты знаешь бархатные речи,

Но он возьмёт тебя до дна.

Твой яд его погубит нежно,

И горький мед в твоей крови

Захватит жизнь его в безбрежный

И вечно юный шторм любви,

Той, что не ведает преграды,

Разлук и бед сметает пыль.

Его узнаешь ты по взгляду,

Твою мечту вписавшем в быль.

Вам будет многое дано…

Часть II Микаэль

1

«Удивительно, как слабы и жалки люди»¹, – в тон песне, играющей в магнитоле, размышлял Микаэль. За тонированными стеклами его автомобиля разгорался летний закат, огненными бликами ложась на руки и лицо мужчины, окрашивая красными искрами чёрные пряди его волос. Отблески заката превращали всегда спокойное, даже холодное лицо в маску демона или божества огня, так оно было красиво. Он был одет в пошитый на заказ классический чёрный костюм. Тонкие пальцы рук спокойно и уверенно лежали на руле прекрасной машины, черной молнией скользящей по улицам мегаполиса. Но в глазах молодого мужчины застыли скука и разочарование, как будто он всё познал в этом мире, и больше не видит в жизни никакого интереса. Увидь его в этот момент человек религиозный, непременно принял бы за Лукавого, настолько остро и неестественно было сочетание внешней красоты и роскоши и пустоты взгляда. Также резко контрастировали белизна кожи мужчины и рдеющие на ней солнечные пятна. Но людей религиозных рядом не случилось, а сам Микаэль давно уже не обращал на такие вещи внимания.

Необычным для своей Родины именем он был обязан деду-путешественнику, осевшему в этой бескрайней стране после сорока лет странствий по всему свету. Тогда это его решение казалось безумием. Было ясно, что здесь с радостью примут ученого с мировым именем, но вряд ли разрешат выехать даже на короткий срок. Так и вышло, но деда это вполне устроило.

Он получил в своё распоряжение не много не мало, а шестую часть суши и полную поддержку своих исследований местными тоталитарными властями. Он понимал, что даже самой длинной жизни не хватит, чтобы в полной мере изучить очарование этой древней земли, обычаи и предания всех её народов, тайны, сокрытые в глухих лесах и могучих горных массивах. Масштаб, разнообразие и необузданность просторов пленили путешественника, поэтому он, не задумываясь, променял свою свободу на возможность ходить по этой благословенной земле. И земля ответила ему взаимностью, – здесь он встретил женщину, в которую, неожиданно для себя, влюбился пылко и на всю жизнь, чего раньше за ним не водилось. Более того, он даже женился, хотя и думал, что умрёт холостяком. Однако бабушка Микаэля в юности была так хороша, что один её взгляд был способен любого самого закоренелого холостяка заставить мечтать о семейном очаге. Сказочно красивая, умная и артистичная, она сводила мужчин с ума, оставаясь недотрогой, но уступила напору и страсти немолодого уже Микаэля Элькано, связав с ним свою жизнь.

Элькано не был чужд гордыни и благосклонно принимал все почести и славу, расточаемые ему хозяевами его новой Родины. Однако благами своего привилегированного положения он почти не пользовался, его жена и сын жили в необычном по тем временам достатке и комфорте, он же всё время проводил в экспедициях. Хотя и домой путешественник возвращался как на праздник, ведь там его ждали любимая жена и подрастающий сын. А потом он снова пропадал в непроходимых лесах, бескрайних степях. Когда же погода и возраст ополчались на него, он сидел в архивах, разыскивая следы одному ему известных древних тайн этой земли.

Годы шли, сын подрастал, изредка видя отца. Мать, всем сердцем любившая ребенка, старалась как-то компенсировать ему нехватку отцовского внимания, тем более что сам Элькано умел обходиться с женщинами, но совершенно не умел общаться с детьми. Наверное, поэтому, когда мальчик вырос, выяснилось, что синие дали его не манили. Наследник путешественника больше интересовался ровными колонками цифр, курсами, котировками и прочими эфемерными вещами с зубодробительными названиями, которых горячему Элькано было не понять. Он только хмурил брови и почти не разговаривал с сыном в свои редкие приезды домой, понимая, что насильно дорогу не полюбишь, и что, видимо, он всё-таки исчерпал свой запас удачи, вот на сына и не хватило.

В один из визитов к семейному очагу, сын познакомил отца со своей невестой. И, хотя издавна известно, что сын выбирает себе жену, похожую на его мать, эта девушка на хозяйку дома была похожа только своей красотой, внутренне же они разнились как день и ночь. Патриарх в очередной раз нахмурился, но перечить сыну не стал. Он сразу оценил свою будущую невестку и понял, что его сыну с ней придется несладко. Но тут уж ничего не поделаешь, сам выбрал такую, а вот внуков необходимо было обеспечить и как-то защитить от такой матери. Поэтому глава семьи вынес свой вердикт, что на семейную жизнь парень сможет заработать и сам, а всё состояние он завещает внуку, когда тот родится. При этих словах невеста слегка погрустнела, видно было, что детей она не хочет, но теперь деваться некуда, ибо от детей зависело её будущее благополучие, а в силы своего жениха она верила мало.

Сразу после пышной свадьбы дед уехал в свою последнюю экспедицию. Полгода пронеслись незаметно и на крыльях седьмого месяца в маленький приморский городок, где он остановился, прилетело письмо с радостной вестью из дома. Любимая жена писала, что сноха беременна, и, хотя, переносит своё положение она нелегко, врачи уверяют, что первенец родится в срок и здоровым. Дед просиял, не откладывая в долгий ящик, написал ответ, в котором подтверждал своё завещание и слал горячий привет жене и будущему внуку. Ближайшие несколько дней маленький городок гулял, празднуя вместе с экспедицией. А потом пришло время уходить в горы. И через месяц домой пришло еще одно письмо, о нежданно сошедшей лавине.

Тела так и не нашли, а когда родился мальчик, его с молчаливого благословения матери решили назвать в честь деда, Микаэль. Как потом оказалось, по наследству от деда ему передалось не только имя и состояние, но и неугомонный характер. Впрочем, за свое более чем обеспеченное и весьма одинокое детство, мальчик обогнал деда в некоторых дурных его чертах, а наследную любознательность направил в другое русло.

Свою мать Микаэль почти не знал. Это была женщина красоты редкой, тонкая, чувствительная натура, весьма неуравновешенная. Здоровье её, хрупкое с детства, после рождения ребенка превратилось в череду сменяющих друг друга болезней. Всё свое время она проводила в лечебницах и на курортах, пытаясь не столько закалить здоровье, сколько вернуть поблекшую красоту и хорошо провести время в интересной компании. Мальчика она оставляла на воспитание нянькам и бабушке. Возиться с ребенком ей было не интересно, ей хотелось блистать в обществе и жить настолько легко и ярко, насколько это позволяли деньги мужа, который её боготворил. В те редкие дни, которые она проводила в обществе свекрови и сына, она была требовательна и капризна, становясь этаким домашним идолом. Она благосклонно принимала заботу и внимание близких, если они ей не докучали, умели её развлечь и были достаточно тактичны. Если же ей чем-то угодить не могли, тихий дом сотрясался от скандалов и истерик. Если её общество и было полезным для ребенка, то только в смысле обучения светским манерам и закалки характера.

Отец Микаэля, всю свою жизнь посвящал созданию денег из воздуха, что у него превосходно выходило. Он не был бездельником и трудился на своем финансовом поприще как проклятый. Своё свободное время он предпочитал проводить активно, где-нибудь в горах или на море, занимаясь всевозможными видами спорта и подспудно пытаясь понять своего отца с помощью этих побегов на природу. К жене он относился как к редкой ледяной скульптуре, оберегая её чрезмерно и выполняя любые её прихоти. Но, поскольку она не считала его интересным спутником, виделись они не часто. И уж совсем редкие дни он проводил со своей стареющей матерью и сыном, с которым, как и его отец, не очень хорошо умел общаться.

Поневоле, Мику пришлось много читать, благо, дома была обширная библиотека, собранная родителями матери и бабушкой. Желая восполнить отсутствие в своей жизни матери, Мик особое внимание уделял её вкладу в библиотеку. Это был весьма своеобразный вклад: литература, посвященная магии и целительству, предсказаниям будущего и ясновидению. Никогда ничем всерьез не увлекавшаяся, поверхностная и легкомысленная, она всегда следовала моде того общества, которое считала высшим светом. А в моде для барышень из высшего общества тогда было увлечение оккультизмом, запретные книги йогов и эзотериков, поиски философского камня ради таинственности и создания видимости высокой культуры. Однако не иметь в библиотеке трудов известнейших философов всех времен и направлений, а также мастодонтов психологии, считалось неприличным. И эти книги также пылились на полках, пока до них не добрался всепоглощающий интерес ребенка. Такое сочетание обуславливало довольно странное развитие его подрастающего ума.

Бабушка, давно смирившаяся с вечным ожиданием любимых мужчин, всю свою нежность и заботу перенесла на внука. Она старалась заменить ему все отсутствующих родителей, во многом балуя ребенка. Всё ещё красивая, нежная и мудрая женщина стала для мальчика доброй волшебницей, рассказывавшей мифы и обычаи народов мира под видом увлекательных сказок. Она рассказывала внуку о дальних морях и странах, пересказывая не столько то, что можно было прочитать в книгах, сколько рассказы её мужа, объездившего весь свет. Остаётся только сказать, что у мальчика была врожденная способность к исследованию и сопоставлению фактов, а также, непонятно откуда взявшаяся привычка любую теорию воплощать в практику, и детство Мика станет похоже на сказку, возможно, одинокую, но щедрую на чудеса.

Богатство и подспудное чувство вины родителей, которым мальчик умело пользовался, обеспечивали ему легкое исполнение любых желаний. Фехтование и верховая езда, дорогостоящие и редкие книги по магии, – странные, но вполне допустимые для мальчика из интеллигентной семьи пристрастия. Ему же занятия спортом были необходимы. Микаэль рано понял, что всегда будет отличаться от сверстников умом. Кроме того, он был на ступеньку выше многих из них по социальному статусу, да ещё и унаследовал красоту своей бабушки. Такой мальчик нигде не мог остаться незамеченным, тем более, что он не был особенно общительным и обладал свободолюбивым и независимым нравом. Друзей, настоящих друзей у него никогда не было.

Его мать умерла очень быстро. Осенью она, как всегда, уехала к морю. Однако в пансионате ей стало хуже, через неделю она слегла, а ещё через две – тихо угасла. Отец даже не успел приехать к ней попрощаться, хотя и мчался на всех парах из заграничной командировки, как только получил телеграмму из больницы. А через год и бабушка ушла к любимому мужу, оставив сына и внука совсем одних. Мик тогда только перешёл в старшие классы. Его не задевало большинство обычных для его возраста проблем, но потеря сразу двух обожествляемых им родных женщин стала для него ударом. Отец также тяжело переживал потерю. Он стал чаще бывать дома, и попытался наладить отношения с сыном, с которым они остались жить вдвоем в большом старинном особняке в ближнем пригороде. Но дружбы между ними так и не сложилось, слишком уж разные они были, и слишком поздно начались попытки к сближению. Так что как только Микаэль стал совершеннолетним, отец подарил ему квартиру на самом верху высотной новостройки, мрачной и помпезной. Сам отец так и не смог расстаться с домом, где вырос.

«А память бесценна, как отблеск высокого огня.

Прощенья, прощенья теперь проси не у меня…»² – доносилась из магнитолы простенькая песенка, в пустоте вечерних улиц превращающаяся в зловещий хорал.

Потом был университет, на удивление знакомым отца, обошедшийся без финансовых вливаний – молодой человек поступил сам и учился без особых усилий. Однако, это не прибавляло ему популярности.

С самого детства вокруг него было пустое пространство, теперь же казалось, что он сам излучает это одиночество. Красивый, он был холоден как лёд. Сильный, он считал ниже своего достоинства демонстрировать эту силу. Умный, он был слишком высокомерен, чтобы искать близости с людьми. Богатый, он не терпел излишеств и не видел смысла в прожигании жизни. Его увлечение мистической литературой матери подкрепилось необычными талантами, которые он легко развил. Но вступать в какие-либо общества, ограничивать себя чуждыми правилами, добиваясь иллюзорной власти, он не желал. Он играл жизнью и людьми, легко подчиняя их своей сиюминутной прихоти.

Но периодически он недоумевал, почему ему, столь во многом превосходящему обывателей, недоступны простые человеческие чувства? Девушки охотно вешались ему на шею, но он сам ни разу не любил. Некоторые, наиболее стойкие и терпеливые знакомые, считали себя его друзьями, но он не чувствовал ни привязанности, ни тепла. Совершенная ледяная кукла, булатный клинок, венец творения безумного мастера. Он не жаждал славы, не желал несметных богатств, не стремился познать все наслаждения мира. Даже его любопытство и тяга к оккультным знаниям не были для него ни целью, ни страстью. К чему бы он ни прикасался, чем бы ни начинал заниматься, везде он достигал успеха. Но его самого этот успех не радовал, он казался ему слишком лёгким, победы не имели для него никакой ценности, как, впрочем, и поражения. Ему казалось, что он к своим тридцати с лишним годам испробовал всё в этом мире, по крайней мере, всё, что он не считал ниже своего достоинства, и ничто больше не могло заинтересовать его. Его жизнь была совершенна… И совершенно пуста.

И только сны его были живыми. Он любил музыку и книги – они немного похожи на сны, хотя это и не то. Еще в детстве, прочитав пару умных книжек, и по обыкновению применив прочитанное на практике, он освоил науку контроля сновидений. С тех пор во сне он мог позволить себе всё что угодно, ведь он осознавал, что спит, и что это – его сон, а, значит, он здесь полновластный хозяин ситуации. Он хорошо помнил сны и почти не удивлялся, когда сбывался какой-то из них. Нормальный человек этого бы и не заметил, ведь вещие сны порою снились за несколько месяцев, а то и лет до события наяву.

Наверное, ещё и поэтому ему так ярко запомнился сегодняшний сон. Из-за непривычно полного погружения и отсутствия контроля. Он не только не помнил, что спит, но, даже полностью забыл себя от восторга. Он бродил по улицам незнакомого города, нет, даже Города, любовался лазурными переливами моря, рассматривал ленивые зелёные волны широкой реки, восторженно пялился на невероятные янтарные шпили изящного белого замка на черной скале, возвышающейся над Городом. Он не помнил, кто он и откуда, зато знал, что это ЕГО Город, где бы он ни родился, где бы ни жил. Не хватало только его дома на холме, но он был уверен, что и это устроится рано или поздно, так или иначе, но вовремя. Поэтому он спокойно ходил по мощеным камнями улицам, пил какую-то местную разновидность фруктового чая в уютной забегаловке с верандой из зелёного стекла и с удивлением понимал, что никогда не чувствовал себя так легко и радостно.

Проснулся Мик с тем же чувством и с чётким осознанием: сегодня что-то случится. Он привык доверять таким утренним прозрениям, потому что они ни разу его не подводили. День прошёл как обычно, слегка приправленный нетерпеливым ожиданием чуда. К вечеру нетерпение переросло в легкое раздражение, да ещё и на работе случился скучный мелкопоместный бред, из-за ошибки нетрезвого электрика все почти час просидели без света, разбавляя темноту пустой болтовней о жизни и смерти. А потом, когда электричество включили, как с неба, посыпались дела, и пришлось задержаться.

Поэтому по дороге домой Микаэль рассуждал о несовершенстве людей, особенно четко проявляющемся в моменты осознания скоротечности их жизни.

Как слаб и неуклюже фаталистичен человек, знающий, что жизнь у него одна. Один дурацкий, никчемный отрезок времени, никому, кроме него не нужный, проходящий в судорожных метаниях или сытом сне. Неужели так сложно прислушаться к своему сердцу и узнать, какая она на самом деле, твоя жизнь? Многовековая история радости и скорби, взлетов и падений, накопления опыта, знаний и навыков, периодически прерывающаяся на отдых. Микаэль не помнил своих прошлых жизней, но ему вполне хватало осознания их множественности.

Солнце давно уже село, но играющая в магнитоле песня о сотнях миль на закат была весьма актуальна – дом, в котором жил Микаэль, располагался на западной окраине города.

Раздражение и усталость прошли, исцеленные музыкой, а ожидание потерялось где-то на подъезде к дому. Миновав пост охраны, он оставил машину на парковке жилого комплекса и пошёл привычным маршрутом. Вместо того чтобы побродить под землей, а потом подняться на лифте, он предпочитал выйти из подземного гаража, обойти дом по тенистому скверу, нырнуть в арку и, пройдя внутренний дворик, войти в свой подъезд.

Но как только он свернул в подворотню, его сердце замерло, и несколько мучительных секунд он вглядывался в темноту, пытаясь выяснить причину этого. У левой стены, прямо на асфальте сидел человек, и судя по тёмным пятнам, окружавшим его на светлой поверхности стены, ему было очень плохо. А судя по ощущениям Микаэля, этот человек обладал невероятной внутренней силой, хотя сейчас был слаб, как упавшая на ладонь снежинка. Мик приблизился к раненому, не чувствуя опасности, и тут же получил невидимый удар, будто кинулся с обрыва в озеро с ледяной водой.