Читать книгу: «Победа над бездной», страница 7

Глава 31. Пройти личный маршрут

Я к храму шел боями славы

Сквозь Сталинград, сквозь огнь и дым, И я оружьем добыл право

Пасть на колени перед ним.

А.И. Недогонов, Сталинская премия, 1948г. (посмертно)

Монастырский двор неторопливо, с размеренным благоговением погружался в глубокие осенние сумерки. Воздух становился все более сырым и пряным. Наполненный тревогами день неприметно обретал долгожданный покой.

Сгорин сидел рядом с храмом в ожидании отца Тихона и думал, как будет с ним общаться.

Сегодня домой из клиники его подвозил Андрей: специально приехал, чтобы увидеться. Конечно, он был прав, говоря: «Церковь всегда в чем-то помогает; никогда не уходишь оттуда пустым». Да, облегчение появляется, как было и сегодня во время долгой монастырской службы. Но как суметь извлечь то главное, что удержало бы, чтобы не свалиться опять в пропасть? Наверняка случаев, похожих на его собственный, немного, если вообще они есть. И как все это объяснить отцу Тихону, поймет ли он?

Игорь чувствовал себя неловко из-за того, что так и не смог выстроить в голове план разговора. Да и каким он мог быть, если ничего другого, кроме главного вопроса «Как мне осознать себя?» Сгорина не интересовало.

Отец Тихон сразу поразил простотой и спокойствием. Общаться было совсем нетрудно, скорее, наоборот. Даже почувствовалось взаимопонимание, пробудившее в Игоре хрупкую надежду на выход из бездны.

Их беседа продолжалась не один час: когда наступающая ночь заставила вспомнить о времени, было уже холодно, и они прошли в монастырскую трапезную. Батюшка вскипятил чай с травами, и еще долго сидели они за длинным деревянным столом под тяжелыми многовековыми сводами.

– Фрагментация памяти… – священник говорил тихим и каким-то особо ненавязчивым голосом, отчего хотелось уловить каждое слово, – для тебя это тяжелый диагноз, а для кого-то – привычный образ жизни. Просто ты столкнулся с таким злом в лоб, напрямую. А многие люди приспосабливаются и не замечают беды, хотя и смертельно страдают от нее. Но они не хотят задумываться.

– Как можно не ценить пережитое, – грустно отозвался Игорь, – когда так важно знать прошлое, гораздо важнее, чем будущее! Иначе, как себя собрать? Если память – кусками, отрывками, – превращаешься в пазл. Ведь человек есть то, что он помнит. Я только сейчас всё это понял. Ничего нет страшнее, если не знаешь себя. Даже когда терпишь невыносимую боль – легче, потому что осознаешь, кто ты. Если не можешь сам себя воспринимать как целое, невозможно жить как человек… наверное, ближе к растениям. Иногда я чувствую, что еще чуть-чуть, и мое сознание справится, восстановит полную картину. Но не получается, как будто в голове что-то внезапно ломается или кто-то срывает рычаг – с этими словами из его груди вырвался глухой отчаянный вздох, и отец Тихон, с тревогой взглянув на него, сказал:

– Когда невыносимо тяжело, не стоит надеяться только на себя, надо обращаться к Богу. Если трудно, кто поможет нести тяжелую ношу? Друг. Так же и здесь: мы не всесильны, хотя и можем очень многое. Надо это осознать и принять спокойно, без бунтарства, – батюшка встал, чтобы зажечь новую свечу взамен догорающей, и было в этом что-то сокровенное и родное, пришедшее из глубокого детства. Игорь вспомнил маму, улыбающуюся, радостную, зажигающую свечи на новогоднем столе, в полутемной и оттого волшебной комнате, наполненной праздничными отблесками…

– Ты идешь к вере, Игорь, но пока еще не научился жить в ней естественно, потому и страдаешь так, мучаясь от недостатка искреннего, настоящего. Душа терзается, не хватает свободы сознания, ты очень скован внутри… Постарайся увидеть себя издалека, со стороны, и разберись, чтобы понять, кто ты.

– Да я только и стремлюсь к этому, но ничего не получается.

– Все равно не останавливайся, имей терпение и веру, – отец Тихон встал, чтобы подогреть чай, и посмотрел на Сгорина долгим взглядом. – Бывает, это оказывается самым трудным для человека.

– Я понимаю… Особенно насчет терпения.

– Да, непросто. Но надо продолжать идти к цели. Думаю, ты в этом и сам убежден…

Сгорин в подтверждение медленно покачал головой.

– Да ты и без меня прекрасно знаешь, что на одном месте недопустимо стоять долго, нужно двигаться. Полный покой противоестественен. Нам необходима возможность движения, чтобы чувствовать себя свободными. Человек меняется каждое мгновение: пришла новая мысль, совершил новый поступок, принял новое решение. Мы постоянно развиваемся, с каждой секундой: делаем новый шаг, внутренний или внешний.

– Верно, я это хорошо понял. Знаете, у меня как будто глаза стали другими: вижу то, о чем раньше не задумывался, наверное, нужды не возникало. Ясно, что нужно заново начинать путь, уже в другом, изменившемся состоянии, но не могу осознать, как это сделать. Дикая история… и тянется невыносимо долго. Постоянно ускользает что-то важное, и я опять оказываюсь в мутной вязкой пустоте, которая засасывает, как трясина; понимаю, что в этот момент сам себя теряю, но не знаю, как противостоять, – Игорь был настолько вдохновлен искренним пониманием, что отступила даже вечно гнетущая усталость.

– Ты на своем трудном опыте пришел к тому, о чем говорили многие святые. Они предупреждали, что пустота – всего лишь то, что не заполнено Богом. Так происходит потому, что человек никого не хочет пускать туда, где он привык рассчитывать только на себя, особенно пока молодой и сильный. В это время ему и рай не нужен. Когда же случается беда, тогда эта пустота молниеносно завоевывает его сознание, – монах говорил удивительно ровным голосом, будто совсем без эмоций, но слова его беспрепятственно проникали в душу, вливаясь в нее, как вода на иссохшую от зноя землю.

Игорь думал о том, что готов много часов кряду вот так сидеть, напротив отца Тихона, и слушать бесконечно…

– Заплутавший или потерявший себя думает, что свободен, но это не так. Над человеком уже властвует пустота. Он подчинен внешнему воздействию и не может проанализировать свое состояние, что очень опасно. Такие люди не имеют в себе жизни. С пустотой внутри и снаружи они становятся полумертвыми и начинают упорно и даже агрессивно заманивать других в эту черную дыру. Им это кажется свободой…

– Она и управляет мной… проклятая пустота! Я стараюсь бороться, но иногда просто не знаю, как, – Сгорин был рад тому, что, наконец, смог ясно осознать проблему.

– Игорь, ведь случайно ничего не происходит, – сказал отец Тихон, разливая по бокалам вновь подогретый чай. – Мир, природа, живые существа живут по определенным законам, которые не человеком принимаются и выполняются независимо от него. Это то, что над нами…

– То есть, моя ситуация неслучайна? Вы это имели в виду?

Батюшка ответил очень спокойно:

– Неподъемного бремени Господь не возлагает. Значит, ты способен выиграть даже в таком трудном бою. И победа эта потребуется для следующего шага…

– Но я не могу найти дорогу, маршрут, которым надо идти!

– Игорь, ты своими трудами уже прокладываешь этот путь, – отец Тихон смотрел на него с теплой улыбкой, как на ребенка.

У Сгорина в голове пронеслось, что такой добрый и проникающий в тебя взгляд – уже есть поддержка и лечение.

Между тем священник допил чай и зажег новую свечу:

– Человек имеет обязательство созидать свою душу, жизнь, семью, Родину, добрые дела… Это очень трудно. Но если поступать по совести, то и путь найти легче.

– Точно так же и мой дед говорил. Он изучением мозга занимался, – ответил Игорь.

– Значит, понимал, что таков закон жизни. А если идешь против закона, непременно будет беда, – монах говорил терпеливо, как любящий отец. – Ты сильный человек. Думаю, и на подвиг способен.

– Что значит «подвиг»? Задача есть – надо выполнять. А подвиг или нет… при чем здесь это? – Игорь равнодушно пожал плечами.

Отец Тихон одобрительно хмыкнул, глядя на Сгорина:

– К нам в монастырь два года назад пришел один кадровый военный, когда его комиссовали после госпиталя. Он часто болел из-за последствий ранений, но в город не хотел возвращаться, а сюда к нам не каждая скорая доедет, особенно в распутицу. Мы уговаривали его вернуться, в монастыре никакой медицины нет. А он заладил: если умирать, то здесь.

Монах встал, перекрестился перед иконой, губы его что-то неслышно зашептали.

Он простоял так несколько минут, освещаемый тихим светом лампады, потом продолжил:

– Хочу рассказать тебе о нем… Герой во всех смыслах: и по духу, и по наградам. Кубанский казак. Подорвался на противопехотной мине в Чечне, чудом остался жив, одну ступню оторвало. А через полгода уже на протезе вернулся в разведку. Георгиевский кавалер. Четыре войны прошел: Афганистан, Сербия, Чечня, пятидневная 2008-го. После тяжелой контузии не долечился как положено: воевать торопился. А к нам приехал уже после многочисленных операций, болел подолгу. Трижды отвозили его в город, в госпиталь. Подлечивали, врачи хорошие были. Но последний раз спасти не смогли, – батюшка замолчал.

Игорь вспомнил об Алексее, погибшем в Анголе, и не заметил, как невольно пригнулся к столу под тяжестью воспоминаний.

Вдруг послышалось тихое монашеское пение, будто долетевшее из другого измерения. Ночь оказалась наполненной сокровенной жизнью, прикоснуться к которой днем было невозможно…

И Сгорин вдруг подумал, что чувствует себя здесь неожиданно легко.

Отец Тихон негромко продолжал:

– Знаешь, что его отличало от многих? Все в нем было настоящее, никакой фальши. Среди нашей братии есть один офицер после Чечни, который спрашивал его, за что приходилось воевать в других странах. А он отвечал просто: «За правду». Владимиром его звали…

Священник замолчал, и, казалось, утратил всякое желание к дальнейшему общению. Но через несколько мгновений, будто стряхнув тяжесть воспоминаний, продолжил:

– Однажды у нас интересный разговор состоялся. Он рассказал, как тяжело было после контузии, порою даже отчаяние появлялось: трудно смиряться с немощью. Долго не мог победить в себе обиду на жизнь, особенно когда видел сильных и здоровых молодых бойцов, и в какой-то момент почувствовал, что становится злым… У них в госпитале хирургом его друг служил, опытный врач, многих от смерти спас. Так у него сын погиб дома, на родине: бросился к старушке на железнодорожных путях перед поездом, оттолкнул ее, а сам не успел… И тогда Владимир сказал мне: «Это был момент истины. Я понял, что нет ничего случайного, а есть путь – единственный, твой. Пройти его можешь только ты, и это – личный долг».

Монах внимательно посмотрел на Сгорина, который выглядел удивительно спокойным.

Игорь поднялся из-за стола. Лицо его в отблесках лампады казалось молодым и вдохновенным. И негромко сказал:

– Я понял. Пусть с лишними поворотами и долгими остановками, но, главное, – идти, ползти, двигаться. И не отвечать на внешние воздействия… Пройти личный маршрут до конца… Выполнить долг.

Он подошел к иконе, висящей на стене, и, испытывая неловкость за незнание, спросил:

– А что это за икона?

– Сошествие во ад. Спаситель после Крестной смерти спускается в ад и выводит оттуда за руку Адама и Еву. Если тебе нужен Бог – тяни руку, тогда Христос тебя выведет… даже из ада.

Глава 32. Что значит жить?

Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками. Блез Паскаль

– Откуда я знаю, где он? Мама, ну что ты от меня хочешь? Поздно, да, но я за ним не слежу! Да отключен у него телефон, от-клю-чен! – включив громкую связь, Соня слегка дрожащей от возбуждения рукой налила из аптечного флакона какую-то тягучую жидкость. – При чем здесь я? Это вы с отцом вашему любимому зятю расскажите про медовый месяц… Ну все, хватит! – и она в сердцах отшвырнула телефон на диван.

Муж пришел домой под утро, когда Соня, устав от ночных терзаний и наглотавшись успокоительного, забылась тяжелым сном.

Проснулась она поздно, после одиннадцати. В окна ярко светило солнце, пришедшее на смену ночному дождю. На столике ее ждала записка от мужа, который уже был на работе: «Вечером в 6 – в нашем ресторане. Насчет твоего трудоустройства. Не опаздывай!» И всё. Ни слова сожаления, ни извинений, ни объяснений…

Соню охватила жгучая обида, в голове запульсировал огонь:

– Да кто он такой, чтобы ко мне так относиться? – обращенный в пустоту голос сорвался на визг.

Она набрала его номер и прокричала: – Ты хам! Я от тебя ухожу!

Потом подошла к зеркалу, ужаснулась мешкам под глазами, выпила еще успокоительного и записалась на три часа к косметологу. «Я приду в шесть, но только для того, чтобы плюнуть ему в лицо. Хамло! Да кому он нужен?.. На восемь лет старше меня! Застрял ущербными мозгами в буйной молодости и никак не может оттуда вылезти, старый уродливый подросток!»

Соня долго принимала душ, делая контраст холодной и горячей воды, растиралась жесткой рукавицей и всеми силами пыталась взбодриться. Потом она заставила себя позавтракать, заварила любимую мяту и, не найдя меда, вышла в магазин.

Около дома она столкнулась с незнакомым мужчиной неопрятного вида, который явно искал с ней встречи. Не понимая, что происходит, Соня остановилась:

– В чем дело?

– Вы из тридцать седьмой квартиры?

– Да.

– Вы, значит, Соня?

– Ну да, я. Что такое?

Незнакомец протянул ей большой конверт. Соня обнаружила в нем фотографии мужа с неизвестной молодой женщиной, где были запечатлены моменты их совместного отдыха на каких-то островах.

«Неужели правда? Но ведь это могло быть до меня».

– А зачем мне… – Соня расширенными глазами уставилась на него: – Вы кто?

– Никто. Ни при чем я тут, – ответил странный человек, доставая из обтрепанного кармана еще один конверт. И вручив его Соне, торопливо исчез.

Во втором конверте было всего одно фото, на котором та самая молодая женщина улыбалась и радостно демонстрировала признаки своей беременности, тянувшей не менее, чем на середину срока.

За фотографией лежала копия, сделанная с медкарточки, на которой фамилия пациентки была старательно зачерчена, а дата обследования, напротив, ярко выделялась: «Через десять дней после нашей свадьбы! Вот тебе, мама, и медовый месяц!»

Соня внезапно обмякла и присела на скамейку во дворе. «Медовый месяц… медовый месяц»… Эти слова били в голове тяжелой кувалдой, загоняя все ее женское существо под землю, куда жутко хотелось спрятаться от нестерпимой боли.

Через несколько мгновений к ней вернулась способность думать: «Но зачем? Он же мог жениться на ней, а не на мне!»

Соня встала, покачнувшись и пытаясь сообразить, что делать: сначала направилась на улицу, но затем повернулась и пошла к подъезду.

Дома она долго сидела на диване в одной позе, будто окаменевшая, не замечая ни времени, ни разрывающегося от маминых звонков телефона. Потом ни с того, ни с сего вспомнила про мяту и пошла на кухню.

И тут ее осенило: «Отец! Так это из-за отца!» От этой мысли ее обсыпало жаром, сердце бешено заколотилось. «Он же продал этому уроду… фиктивная продажа, на бумаге… ведь одна семья…»

Дрожащими руками и плохо понимая, что делает, Соня неожиданно для себя набрала номер мужа:

– Скажи, зачем ты женился на мне?

– Дорогая моя, я всегда достигаю своих целей. Что здесь неясного?

– Боишься сказать правду, трус?

– Да нет. Теперь уже нет смысла молчать. Я получил то, что мне было необходимо. А ты – обычное средство или ступенька, назови это как угодно… Конечно, очень сожалею, что так произошло. Я был не в курсе, что Инна послала тебе фото. Но она беременная. Ты ведь не знаешь, как это отражается на женском организме, а у нее сейчас обостренная впечатлительность и повышенная раздражительность.

– Почему же не предлагаешь мне развод?

– Да просто не успел еще, некогда было, дел невпроворот.

– Значит, на молоденьких потянуло, ублюдок?

– Не ори, дура! У нас с Инной будут дети, и расти они должны в достатке и спокойствии… Ты меня поражаешь! Неужели ты думала, что меня интересует самовлюбленная истеричка, лишившая себя детей?

У Сони перехватило дыхание, и она с размаху кинула телефон в стену:

– Урод! Сволочь! Я тебя проклинаю, мразь! Проклинаю!

Она вспомнила про алкогольную витрину, открыла первую попавшуюся под руки бутылку с сухим джином, налила стакан и залпом выпила половину.

Дышать стало легче и она подумала: «Игорь бы никогда… За всю жизнь ни одного дурного слова. Всё в себе… Настоящий мужик!»

Соня включила любимого Моцарта и допила стакан до конца. «Игорь… Что с ним теперь? Я же банально предала его. Прости… прости меня, если сможешь!»

Она долго слушала музыку, обливаясь слезами и вспоминая сон, который видела перед отъездом Игоря:

– Монашка… Она сказала мне: «Молись»! Вóт как надо было жить: терпеть и молиться! И не бросать Игоря.

И вдруг сама ответила вслух:

– Жить? То есть я должна была молиться и терпеть нечеловеческий ужас? Нет, это значит не «жить», это значит «умирать»!

На что сразу же возразила себе: – А теперь? Разве так лучше?

С невероятным спокойствием она достала свои успокаивающие таблетки, высыпала на стол целую горсть, потом подумала, добавила еще и запила джином.

«А с Игорем я могла бы жить!» – это стало ее последней мыслью.

Вскоре, не дождавшись ответа дочери на многочисленные звонки, приехала взволнованная Ирина Васильевна.

Она вызвала скорую, которая смогла лишь зафиксировать смерть; потом позвонила мужу; во время разговора ей стало плохо. Та же скорая отвезла ее в больницу, где врачи успели спасти пожилую женщину после перенесенного обширного инфаркта.

Игорь так никогда и не узнал о трагедии. Он продолжал любить Соню и отчаянно тосковал по ней.

Глава 33. Он стал бы самым дорогим

На следующее утро около восьми часов Сгорин уже был в клинике в ожидании очередных осмотра и лечения. Обычно в такие дни он возвращался домой совсем поздно, хотя нередко случалось, что приходилось оставаться под наблюдением всю ночь. Так было и на этот раз.

Игорь спал уже несколько часов. В проколотой на руке вене была закреплена игла, через которую очень медленно, капля за каплей, в кровь поступала прозрачная жидкость.

То ли во сне, то ли наяву он увидел красивую старинную церковь, с толстыми кирпичными сводами, на высокой колокольне которой под неистовыми порывами ледяного ветра бил в колокол звонарь. Молодой и худощавый, на огромной высоте он казался летящим духом, а не плотью.

Пронизывающий до последней клетки ветер мгновенно вступал в оркестр с протяжным колокольным звоном, тревожно взывающим к промерзлой земле и омертвевшим душам. Звон разносился так далеко, что уходил в поля, покрытые рыхлым мартовским снегом, потом распространялся все дальше, поднимался ввысь и, перемешавшись с облаками, замирал, обретая среди них вечное пристанище.

По дорожке к храму торопливо шла женщина, вид у нее был обеспокоенный и уставший. Она остановилась перед входом, поклонилась и стала подниматься по лестнице, как вдруг сильно потемнело, будто день сменился ночью…

В большой церкви, торжественно наполненной ароматом ладана, молодая женщина несмело направилась к церковной лавке, старательно пристраивая к голове платок. Там она купила три свечи и, поставив их к разным иконам, молилась долго и вдохновенно, роняя на платок слезы. Губы ее что-то беззвучно шептали; время от времени она тяжело вздыхала, задумываясь на миг, потом снова молилась…

Неожиданно среди тишины раздался звук от неловко захлопнувшейся деревянной дверцы: женщина, работавшая в церковной лавке, погасила лампу и собралась уходить. Служба закончилась.

Тогда стоявшая перед иконой перекрестилась и с неутешной горечью едва слышно выдохнула: «Прости меня, Господи!» Поклонилась и поспешно вышла из храма.

На улице было темно и промозгло, сыпал редкий дождь, которому аккомпанировал ледяной ветер. Молодая женщина, укутавшись в толстый вязаный шарф и слегка ссутулившись, нехотя пошла навстречу набирающим силу шквалистым порывам.

Вдруг Игорь увидел большой деревянный дом из счастливого и безмятежного детства, когда были живы родители отца, у которых он проводил все каникулы. Бабушка, этот светлый человек, покрывала любимого внука безграничной добротой, как крыльями, превращая каждый день отдыха в праздник.

В горнице на комоде, на вышитой мамиными руками салфетке, стояла старинная шкатулка, в которой дед хранил боевые награды. На стене – портреты молодых и ослепительно красивых дедушки и бабушки.

… Вот мама в одиночестве сидит за столом, очень расстроенная, и пишет аккуратным и красивым почерком:

«Не знаю, когда ты прочитаешь это письмо, но хочу все объяснить. Пожалуйста, не думай, что я разлюбила тебя или на кого-то променяла. Это полная чушь! Просто что-то очень важное ушло из меня вместе с той невинной душой, которую я убила. И не надо твердить, что так делают все. Я говорю тебе о своей жизни. Не знаю, как могла согласиться на это безумие, в котором теперь раскаиваюсь безмерно и так глубоко, как ни о чем никогда ни жалела. Наш неродившийся сын приходит ко мне во сне. Его зовут Олег и он любит меня! Меня – убийцу родного человечка, который мог стать самым дорогим в моей жизни. Это невыносимо тяжело. Я не хочу просыпаться после таких снов, не хочу, чтобы начинался новый день. Самое страшное в том, что невозможно ничего исправить. У меня нет на тебя зла, но жить, как раньше, я не могу. Я уезжаю домой. Надеюсь, что когда-нибудь отмоюсь слезами от этого ужаса, и тогда у меня родится сын. Во всяком случае, буду жить надеждой. Прощай!»

Оставив письмо на столе, она набросила толстую вязаную кофту и взглянула на себя в зеркало. В отражении Игорь узнал ту молодую женщину, которая была в храме…

– Мама! – закричал он изо всех сил, но вырвался только глухой хрип. – Не уходи!

Она вдруг остановилась, будто услышала его. Улыбнулась, как всегда, мягко и нежно… И ушла.